Семь веков бессмертия (гет)

Особенно сладкий, как целая стопка сахарной ваты, взятая родителями в парке аттракционов, сон был прерван безудержным воем, доносившимся из соседней квартиры. С трудом раскрывая глаза, слипающиеся, словно политые карамельным сиропом, Василий сел на диване, ладонью массируя лицо, будто пытаясь пальцами стереть липкие оковы ещё не до конца ушедшего сновидения. Вой повторился, заставляя его поморщиться и неловко скинуть ноги с кровати. Пол приятно охладил разгоряченные ступни, но в следующую секунду тело сковал озноб — тепло, накопленное одеялом, схлынуло, оставив несчастного Василия наедине с Арктикой, в которую превратилась комната. Он поднялся, стараясь не делать слишком резких движений, а то ещё голова закружится и пиши пропало, опять провалы в памяти, ударился об угол стола…

 — Да что ж это такое-то? — пробормотал мужчина, ковыляя до выключателя. Щелкнув им, он обрадовался приятному теплому свету, наполнившему комнату, но натужное жужжание лампочки заставило его ещё раз поморщиться. «Поменять надо бы, — мелькнула мысль, пока босыми ногами шаркал на кухню, — а то ещё бабахнет, осколков по комнате не собрать».

На кухне его приветствовало пикание духовки, которая, светя неоновыми зелёными цифрами, показывала три часа пятьдесят три минуты.

«Скоро рассвет, — подумал Василий, снова морщась и прислоняя руки к лицу. — Темень какая. И кофе кончился».

Вой из соседней квартиры прозвучал подобно сирене, и он чуть не упал от испуга, вздрогнул всем телом. «Юровин, — строго сказал Василий самому себе, — соберись, ты уже не маленький мальчик, а взрослый, состоятельный мужчина. Ну и что, что тебе всего двадцать семь лет? Это не повод пугаться какого-то там воя. Это опять в седьмой квартире. Как обычно».

Квартира номер семь в их доме в какой-то степени была схожа с квартирой номер пятьдесят на Большой Садовой 302-бис из бессмертной классики литературы. Почему-то только это сравнение приходило Василию в голову каждый раз, как он слышал странные звуки. То плеск в ванной, то резкий звонок телефона в глухую ночь, то невнятные шумы и бормотания. Но никто не жаловался — Анна Петровна жила на этаж выше, а квартиры на лестничной площадке пустовали. Даже если хозяева здешних квартир сдавали их в аренду, надолго никто не засиживался — пара месяцев, и людей как ветром сдувало. Василий иногда думал, что все они сбегали после очередных завываний в седьмой квартире. Тем не менее, никто не жаловался. Даже он, частенько просыпающийся из-за них по ночам. Забывал будто. Хотел пойти утром, постучать соседке в дверь, взглянуть в глаза с укором, попросить вести себя тише — с такими мыслями спать ложился. А просыпался — и как будто не было ничего, только голова от недосыпания побаливает, да ноги немеют.

Василий щелкнул по кнопке чайника, даже не смотря, сколько в нем осталось воды, достал завалявшийся с давних времен пакетик отвратительного чая, который презрительно называл «подкрашенной водицей», и бросил его в большую черную кружку. «Всё равно уже встал, — подумал он, глядя в окно на детскую площадку. — Так хоть статью перевести смогу вовремя…»

Голова болела, тисками сжимая виски. Василий старался дышать поглубже, но к симфонии боли присоединилась спина. Рубцы, идущие вдоль позвоночника, снова начали ныть, и даже спустя одиннадцать лет после аварии Василий чувствовал дикую боль, как тогда, при столкновении. Ох, а ведь если бы мать не устроила скандал в тот день, если бы он не сел на мотоцикл…

Чайник вскипел, и Василий залил пакетик кипятком. Оставалось подождать, пока вода превратится в краску, хоть это и не было заметно — дно и стенки у кружки тоже были чёрные. И уже потом можно получить хоть маленькую дозу бодрости. Без футболки стало холодно, и Василий прошлепал в кабинет. Стянул со стула на колесиках свою домашнюю одежду — футболку и свободные серые штаны, — и вернулся на кухню, спеша уберечь чай от излишней горечи. Отправив пакетик в мусорное ведро, он уселся на табурет, который казался ему ужасно неудобным, уперся плечами и спиной в стену и закрыл глаза, стараясь угомонить боль. Завывания из соседней квартиры прекратились, и ему на миг показалась какой-то подозрительной и страшной наступившая тишина. Василий громко вздохнул, слыша, как бьется его собственное сердце, как тикают висящие в коридоре часы, как лает чья-то собака во дворе, и ему захотелось по-детски горько разрыдаться. Тишина давила на него, хотя днем Василий отчаянно сражался за право побыть наедине с самим собой. Видимо, сейчас на него действовала сама ночь — то особое время, когда что-то, над чем человек бьется под лучами солнца, представляется в ином, серебристом свете, который показывает вещи такими, какие они есть. Искренность ночи, её ясность и настроенность на постижение тайны — именно в такое время Василий осознавал, что жизнь его медленно, но верно катится в пропасть.

Взяв себя в руки, он отпил чаю и оглядел кухню, думая, чем бы разрушить эту душащую тишину. Посуда была вымыта, на столе стояли лишь разделочные доски и подставка для ножей, даже мусора не было, чтобы можно было хлопнуть дверцей шкафа. Стеклянная панель на стене с изображением бокала с льющимся в него вином не сияла блеском, но и не была заляпана жиром, как во многих квартирах, где на плите часто готовят. На кухне определенно нечем было шуметь, за исключением не нужного уже чайника. Василий обнял кружку ладонями, грея пальцы о горячую керамику. Он стал насвистывать песню, которую слушал сегодня, но она лишь усугубила его настроение, быстро падавшее к отметке «отвратительно настолько, что не хочешь жить». И иногда Василию казалось, что он действительно не хотел.

Он поднялся и щелкнул выключателем, гася свет на кухне и включая в коридоре. Прошел до конца, игнорируя комнату посередине, скользнул в кабинет, плотно закрыв двери. Ногой чуть было не задел стопку книг, но успел поймать «Графа Монте-Кристо» и даже не разлил чай.

 — Нет, Эдмон, — Василий покачал головой. — Может, из замка Иф ты и сбежал, а с моей книжной полки — уж изволь.

Шутка слегка разбавила его настроение и, выведя ноутбук из режима сна, Василий продолжил свой труд — перевод статьи, которую заказала ему редакция. Василий бился над ней с утра до самого вечера, но некоторые слова под вечер казались ему совершенно непереводимыми, и потому он оставил их на утро. Письмо в редакцию можно было отправить и днем, главное — сделать это завтра. Ну, а в его случае — уже сегодня. Спустя несколько переведенных строк, заболели глаза: Василий тёр их руками, но это мало помогло. Он привстал, тяжело опираясь руками о стол, и отодвинул тяжелую штору, впуская лунную дорожку в комнату. Отсвет от ноутбука стал чуть меньше резать глаза, а чтобы совсем избавиться от ставшей уже полноправной частью его жизни боли, Василий достал лампу, щелкнул кнопкой — разлил теплый свет энергосберегающей лампочки. «И при луне нет мне покоя, — усмехнулся он, снова вспоминая роман Булгакова, — что за жизнь такая? Когда ко мне прилетит моя Маргарита, поцелует меня в лоб, и оставит боль позади?»

Отхлебнув из кружки, он закрыл глаза, сосчитал до десяти и снова начал печатать, не обращая внимания на время. За окном слышался вой сирен — несется к кому-то скорая, гул моторов и рев мотоциклов, редкий лай своры. Василий привык не обращать внимания на этот шум, но он был ему благодарен — лучше уж жизнь ночного города, чем гнетущая тишина, окутывающая липкими щупальцами одиночества. Пальцы летали по клавиатуре, успокаивающе щелкали печатной машинкой клавиши — спасибо настраиваемому редактору за такую заботу о любителях ретро, — текст становился всё яснее и яснее. Василий чувствовал, что уже близок к завершению перевода, как вдруг отвлекся на что-то — мелькнула на периферии неясная тень, пронеслась мимо, ничего не сделав, но чувство странной тревоги посеяла, в душу колышком вонзила. Он оглянулся резко, но только охнул — шея громко хрустнула и занемела, а руки задрожали. Выругаться сил не хватило, замереть пришлось в неудобном положении, зато комнату просмотреть получилось: бегло, быстро, но монстров не обнаружилось. Кое-как дотянуться до воротника, угодить в его теплые и поддерживающие объятья, расслабиться…

Василий выдохнул, когда шея снова хрустнула, и подбородок улегся в нужную выемку. Он постарался расслабиться, чтобы судорога не повторилась, откинулся на спинку жесткого стула. Интересно, когда его перестанет донимать эта боль, это дурацкое последствие выходки агрессивного подростка? Вспыльчивость его губила не хуже, чем медленный яд, добавленный в кофе вместо сахара, а бороться с ней он не умел. Да и сейчас не умеет, чего уж скрывать, разве что очень старается. Когда-нибудь, когда не будет всей этой мозговыносящей возни в трубке сотового телефона, навязчивых сообщений от контакта «Мать», дурацких, никчемных вопросов, споров, криков, истерик, он сможет вздохнуть полной грудью и пообещать себе, что не будет больше ссориться ни с кем. Потому что если бы не было матери, он бы и не ругался, сидел бы себе и переводил статьи, фанатское творчество, окрещенное подростками «фанфиками», учил другие языки и жил бы в сети. И игнорировал центральную комнату в квартире, названную «спальней» только потому, что в ней стоит кровать. Там спала разве что бабушка, до того, как умерла, естественно. А теперь кровать стоит нетронутой уже много лет.

Василий снова пробежался взглядом по комнате, но ничего подозрительного не увидел. Дверь находилась прямо за его спиной, но она была закрыта. Он почувствовал, что ему душно: одежда будто плавилась от температуры тела, а лоб покрылся испариной. Только ноги немели, приятно покалывая мышцы. Василий взглянул на экран ноутбука — пять часов. За окном начинало светать, облака потихоньку окрашивались в золотистые цвета, а где-то в парке уже гуляли собачники со своими питомцами. Под окнами тренькнул звонок велосипеда — кто-то неаккуратно скользнул рукой.

— Спать, что ли, пойти? — пробормотал он, потирая пальцами переносицу. Он на секунду прикрыл глаза и провалился в сон, не успел даже до дивана добраться и накрыться пледом.

Василий видел залитое солнцем поле, сияющее и блестящее колосьями золотой пшеницы. В ней, будто по воле самой природы, струилась жизнь, крепкая, сочная, бьющая ключом, как родник из земли — туда, вверх, к небу. Он бежал, руками отталкивая спелые колосья, пропуская их сквозь пальцы, и радуясь, безумно радуясь жизни. Он помнил этот день — ему было девять лет, отец тогда взял его с собой в деревню, а мать напекла с утра пирогов с малиной и яблоками, а потом они собирались на речку. А пока отец был занят, он бежал — вперед, навстречу ветру, сквозь золото, торчащее из земли тонкими нитками, как узор на канве канителью вышитый, и смеялся от легкости, которой наполнялась душа, дышал воздухом, пахнущим дурманом степных трав, и отталкивался от земли ногами, легко, как маленькая лошадка — норовисто, прытко. А потом вдруг затормозил, взрыхляя землю ногами, и замер, как вкопанный.

В поле, далеко от края, стояла девушка. И в этом золотом великолепии она казалась пламенным цветком: длинные рыжие волосы обнимали за плечи и спину, спускались к коленям, а зелёное платье с золотым кружевом воротника напоминало стебель. На голове венок из трав и цветов — васильки, ромашки, колокольчики, длинные зелёные стебельки пастушьей сумки. Она стояла к нему полубоком, так что он не видел её лица полностью, но заметил веснушки, засыпавшие всё лицо, но не густо, как бывает у конопатых и некрасивых, а как-то равномерно, правильно, красиво. Девушка взглянула на него неожиданно, вздрогнула, чуть ли руками не всплеснула — тонкими, длинными пальцами цветок успела подхватить, в руках вертевшийся, — и посмотрела на него странно, глубоко, будто не на него, а в него.

— Ты кто? — спросил Василий не своим голосом, пытаясь из виду не упустить ни единого движения. Девушка двигалась мягко, плавно, словно по воздуху плыла, а не по земле ходила, да и не верилось Василию, что это — земное существо, не наваждение и не сон. Она улыбнулась, руки к груди прижала, зажав в пальцах тонкий стебель голубого василька.

— Сначала сам представься, странник. Негоже у девицы имя выпытывать, покуда сам не назвался.

— Василий, — серьезно произнес он и, задумавшись на секунду, протянул руку. Девушка-сон улыбнулась, чуть лукаво, но вложила свою ладонь в его — теплую, нежную, живую. Её пальцы были чуть длиннее его, а рука — хрупкой, чуть сдавишь — треснут косточки, захрустит. Василий поднял голову и столкнулся с ней взглядом — мягкие, будто нежно обнимающий солнечный свет, глаза, похожие на плавленный мед под лучами, улыбались ему, искренне, тепло. И он тоже улыбнулся в ответ, залюбовавшись.

— Василий, — задумчиво повторила она, убирая руку и загадочно улыбаясь ему. — Хорошее имя для тебя. Буду за тобой присматривать.

— Зачем? — удивленно пожал плечами мальчик. — Я уже взрослый, мне целых девять лет, я и сам могу за собой присмотреть!

Она только улыбнулась, а потом наклонилась к нему, протягивая василек в длинных пальцах, сунула за ухо едва заметным движением, и поцеловала легонько в лоб, мягким, уверенным, но почти неощутимым прикосновением губ парализовала. По телу пробежала дрожь, а потом разлилось тепло, а мир вокруг стал ярче, чище, и хотелось бежать, кричать от радости, жить и воспевать жизнь, на весь мир заявить о том, как же это прекрасно — жить!..

— Прощай, Василий, — улыбнулась девушка, и улыбкой будто обняла, в мягкий овчинный плед укутала. — Встретимся ещё. Я обещания свои держу.

И шагнула в пшеничные стены, растворилась в золоте, будто её и не было. Только василек за ухом трепетал листочками, будто живой, да на лбу отпечаток губ теплом разливался по коже. Василий стоял, моргая и осматриваясь. А потом крикнул безнадежно в пустое поле:

— Как тебя зовут?!

«Лада», — шептали колосья, касаясь друг друга. «Лада», — пел ветер. «Лада», — тренькал лепестками василек, а Василий имя запомнил крепко, и побежал домой, спросить у отца и бабушки, живет ли в деревне какая-нибудь девушка, красивая, веснушчатая, с рыжими волосами и глазами, как мёд…

Но в деревне такая девушка не жила. Никто, даже самый старый деда Петя, не слышал о рыжей красавице Ладе. Только тетя Вера, престарелая супруга деды Пети, какой-то несвязный бред про богиню лепетала, мол, лето же, её пора, Лада — венки плетут, подруг берегинь задаривают…

Василий это накрепко запомнил, сохранил в памяти. И воскрешал этот день каждый раз, как дни становились темней, а ночи — мучительнее.

Проснулся полностью отдохнувшим. Ноги и спина не болели, несмотря на сидячую позу для сна, а за окном пели птицы, кричали люди, звенели колеса и тарахтели машины. Василий взглянул на часы — семь ноль пять, — пошевелил мышью ноутбука. Думал, закончить статью наконец, смотрит — а она уже вся переведена. Он проверил всё досконально, на несколько раз, пробежался глазами — весь текст переведен тщательно, безошибочно, в его стиле. Оставалось только пожать плечами, заархивировать файл и отправить в редакцию по почте — и будут денежки, и будет новый кофе и, может, даже чай.

Кое-как дождавшись открытия магазина, Василий оделся, взял в руки борсетку и вышел на площадку, сунул ключ в замок, автоматически повернул до трех щелчков. Замок был новенький, недавно купленный, блестел в тусклом свете лампочки, реагировавшей на движение. Его пришлось сменить, потому что мать опять добралась до слесарей, сняла копию и начала хозяйничать в его квартире. Да не одна, а с дочерью давней подруги, которую присмотрела ему в невесты. Василий нахмурился, вспоминая скандал, разыгравшийся накануне, и поморщился. Настроение мигом испортилось, от мимолетного объятия мягкого сна не осталось и следа, а шаги стали тяжелыми и раздраженными — шлепали по плитке злобно, совсем не бережно, неаккуратно. Повеяло ветерком из открытого окошка — Василий попытался натянуть короткие рукава клетчатой рубашки до локтей, но только раздразнил озноб. Щелкнул кнопкой лифта, глядя на сменяющиеся цифры из палочек: шесть, пять, четыре…

В замке соседней квартиры что-то заскрипело, тяжелая дверь отворилась и со скрипом поехала назад. Василий оглянулся мельком: соседка вышла, в замке, как он минуту назад, ковыряется, да и продолжил в сумбурных мыслях летать. А потом — удар колокола в голове — оглянулся ещё раз, почувствовав, как сердце ритм сбросило, переиначило. «Рыжая, — стукнуло, — маленькая, длинноволосая, стройная… Подойди! Подойди ближе, прошу, какого цвета у тебя глаза?!»

Девушка будто не спешила к нему поворачиваться, намеренно его мучила, пытала. Василий сглотнул вязкую слюну, ворот рубашки от волнения начал горло сдавливать. «Я ведь тебя искал, тебя одну, что же ты?..»

Двери лифта растворились, и Василий машинально сделал шаг вперед, рассчитывая, что соседка зайдет следом. Но стоило ему повернуться, чтобы уж точно увидеть её лицо, как девушки и след простыл — только щелкают по лестнице маленькие каблучки. От обиды закололо в глазах, от досады закусил губу, стараясь сдержать просившийся на волю вопль. Рука скользнула к панели — первый этаж — и лифт понесся вниз. «Ничего, — подумал, — лифт быстрее, я её у входа встречу». Василий считал секунды, щелкая пальцами и хрустя ими, и, стоило дверцам раскрыться, рванул наружу, словно не соседку встретил, а птицу синюю, счастье несущую. И ловил её, руки о тернии царапая, болезненно, рьяно. Дышать сил не было, казалось, пока не пропадет наваждение, не вздохнуть, не жить, а существовать только. Девушка оказалась проворнее — уже выходила из подъезда, поправляя убранные в толстую косу волосы. На спине её — рюкзак в цветочном узоре — васильки, ромашки…

— Постойте! — вскрикнул Василий и рот себе рукой зажал — так жалок был его голос, на всхлип ребенка похожий. Девушка не услышала, а может, вид такой сделала, свернула и дальше пошла, торопясь, видимо, на учебу или работу. Василий стоял на крыльце подъезда, не в силах даже шагу сделать, и чувствовал — упустил, потерял. «Может, встретимся ещё? — робко пискнула надежда. — Рядом ведь живете, можно зайти попросить соли или кофе…»

— Не успел, — с досадой воскликнул Василий, махнув в воздухе рукой. А потом вдруг вскинул голову, озаренный. — Так это ж из той квартиры! Из воющей!

Он умолк, поняв, что начал вслух говорить, оглянулся, проверяя, не видел ли кто бурной радости, а про себя подумал:

«Вот и повод зайти в седьмую квартиру. Главное — не забыть, не забыть!»

В городе было душно, вот-вот должна была разразиться гроза. По небу бежали тяжелые курносые тучи, темные и мрачные. Василий шел по тротуару, слегка прихрамывая, и нес в руках пакет из продуктового — купил и чай, и кофе, и даже молочных булочек на закуску. В булочную решил не заходить, а сразу направиться домой: дорожка петляла по новым микрорайонам, похожим, как хвастливо заявляла компания, на дворы в Европе, с детскими площадками, маленькими магазинами в каждом доме. Василий как раз проходил мимо одного из них — в нем торговали разливными напитками, которыми он никогда не интересовался, думая, что там продается только пиво, ну, или квас, на крайний случай. Чёрт в виде духоты дёрнул его заглянуть в эту лавчонку именно сейчас. С трудом преодолев лестницу в четыре ступеньки, Василий открыл тяжелую дверь и очутился в прохладном помещении. «Слава людям, придумавшим кондиционеры, — подумал он, с удовольствием оглядывая белые прямоугольники под потолком. — Тут сейчас так хорошо, так свежо, а на улице…»

За стойкой на стене гнездились краны — Василий оказался частично прав, когда думал, что продаются тут разливные алкогольные напитки. Пиво, тёмное, светлое, сидр, квас — большая часть кранов была подписана запрещенным для него товаром, и не потому, что Василий был слишком юн. Просто он ненавидел алкоголь и дал себе слово, что никогда и капли в рот не возьмет. Поэтому он искал взглядом более безобидные наименования: дюшес, барбарис, лимонад, мохито…

— Вам что-то подсказать? — прощебетала девушка в чёрном фартуке. Василий чего-то пробормотал невнятно, прося подождать, пропустил вперед даму с коляской, а сам задумался, чего хочет. В принципе, цены не кусались и сильно бы его карман не облегчили — пятьдесят рублей за литр вполне приемлемо. Глазами он блуждал по помещению, словно оно само могло бы натолкнуть его на ответ, пока резко взгляд не зацепился за стоящую у стены девочку. И не обратил бы он на неё внимания, если бы не одно «но». Девочка стояла в шапке бледно-желтого цвета, на широкой резинке, стразами отделанной, с кончика «колпачка» свисали на трех ниточках помпоны, на плечах — плащ болотного цвета, на ногах — сапоги чёрные, почти до колен, на молнии. Василий пригляделся внимательнее, не понимая, как в такую жару можно носить шапку, да ещё и осеннюю на вид, не говоря уже про плотный плащ. Он несколько раз моргнул, но девочка не исчезла — только на него посмотрела большими голубыми глазами, в которых то ли грусть, то ли страх затаились, едва блеснув. Василий отчего-то сглотнул и, прочистив горло, спросил первую пришедшую в голову вещь:

— Не жарко?

Девочка не ответила, будто вопроса не слышала. А вот за стойкой вдруг брякнуло, женский голос спросил настороженно: «Мужчина, вы это кому?»

— Девочке, — уверенно ответил Василий, оборачиваясь к продавщице. — Она в шапке, в плаще стоит, вот я и с-спросил.

«Опять заикаюсь, — раздраженно подумал про себя Василий. — Надо снова поупражняться в скороговорках». Девушка посмотрела на место, которое он рукой указал, на него, будто оценивая или пытаясь что-то для себя уяснить. А потом твердо сказала: «Нет там никакой девочки».

Василий почувствовал, как по спине пробежал холодок. Он снова оглянулся — девочка в плаще стояла на своем месте, только смотрела на него как-то… заинтересованно, что ли.

— М-мне, пожалуйста, литр мохито, — быстро перевел тему Василий и закопался в борсетке, ища карту. Девушка секунд десять смотрела на него подозрительно, потом взяла бутылку, приставила к крану. Расплатившись, Василий сунул бутылку в пакет и поспешил к выходу: по пути даже закружилась голова. Краем глаза он заметил, что девочка пропала, но стоило коснуться ручки стеклянной двери, как он увидел её на улице. Она стояла возле скамьи, где сидели какие-то черноволосые мужики, попивающие пиво, и смотрела на него, словно звала куда-то. Василий, оглядевшись и убедившись, что за ним никто не наблюдает, подошел к ней. Под лучами солнца она казалась какой-то невесомой, будто бы прозрачной, но это продлилось мгновение, секунду. Он видел русый локон, выбившийся из-под шапки, и этот локон казался ему совершенно настоящим, осязаемым. Не решившись снова с ней заговаривать, Василий только смотрел, пока его не окликнул кто-то из троицы пьющих:

— На что смотришь?

Василий заморгал часто-часто, а девочка побежала направо, прямо по велосипедной дорожке. Остановилась у поворота, словно ждала его, за собой звала. И Василий, чувствуя, как внутри него разгорается огонь любопытства, пошел следом, игнорируя заданный вопрос. Впрочем, ответа никто и не ждал.

Она не давала ему подойти близко, отбегая каждый раз, как он подходил на расстояние метра. Василий упрямо шагал вперед, прихрамывая, огибая идущих навстречу людей и сменяя руки, несущие увесистый пакет с продуктами. В небе громыхнуло, многие задрали головы, высматривая молнии, а девочка даже внимания не обратила, только побежала будто бы резвей. Василий тоже шаг ускорил: дыхание сбивалось, виски начали пульсировать, а сердце — странный ритм отбивать, будто в скачке конной участвовало. Девочка вышла на центральную улицу, где гудели иномарки и блестели в редких каплях накрапывавшего дождя бока седых машин, побежала вдоль остановки, к краю тротуара. Василий шел за ней, тяжело дыша и пытаясь не потерять её из виду. В маршрутки садились люди, выстраиваясь в очередь для оплаты проезда, из кафе выходили дети и их родители, толпы смешивались, раскрывались зонтики. Капли били по лицу всё сильнее, гремело уже громко, а девочка бежала всё быстрее, пока не юркнула в кусты, настолько буйные, что не было видно, что находилось за ними. Василий в растерянности остановился у края тротуара — дальше была дорога, ещё не заасфальтированная, песочная — район был новым, стройка ещё шла. Он протер глаза, смахнул с носа и щек капли. На песке не было следов — только мокрые точки крупинками усеивали дорожку, будто далматинца.

Отчего-то Василию стало нехорошо. Он ещё с минуту постоял, приходя в себя, а потом раздраженно свел брови, развернулся и назад, к квартире своей, поплелся. Лезть в заросли из-за какой-то мелочи, пусть и странно выглядящей? Вот ещё! Дождь уже начинается, скоро ливень разразится, а он ещё не дома! «Странно только, что её никто не заметил, — подумал он, с облегчением забегая под козырек подъезда; дождь полил со всей силы. — Она же стояла совсем рядом с теми мужиками, неужели её наряд в такую жару их не смутил?»

В лифте Василий забыл и о странной девочке, и о мужиках. Он наконец-то успокоился и любовно поглядел на пачку кофе. «Больше никакой водицы крашенной», — с удовлетворением подумал он, когда лифт пикнул и раскрыл железные двери.

* * *

Дома было прохладно. Даже прохладнее, чем обычно — квартира у Василия была северной, жарко в ней не было никогда. Но в этот раз прохлада его не обрадовала — на улице хоть и было жарко, но не такого «уютного» приветствия ждал Василий от своей квартиры. Он повел плечами, пытаясь унять мурашки, муравьями его усыпавшие, поставил пакет у порога, захлопнул дверь, открывшуюся чуть ли не нараспашку из-за сквозняка, и разулся, разминая пальцы. Оставалось разгрузить пакет, расфасовать мясо по лоткам и сварить себе крепкий и вкусный кофе…

Он прошел на кухню, поставил пакет на стол и потянулся к окну. Попытался нашарить в воздухе ручку, но безрезультатно. Оглянулся — замер. Окно было закрыто.

— Откуда тогда сквозняк? — пробормотал, убирая руку. Нехорошее предчувствие снова в душе заворочалось, будто неудобно устроилось внутри. Василий мотнул головой, пожал мимолетно плечами, мол, с кем не бывает, привидится всякое, хотя не верил он ни в «привидится», ни в «покажется». «Когда кажется — креститься надо», — поговаривала маменька, пытаясь заставить его уверовать в бога и пойти с ней в храм. Василий отказывался, грубил, дерзил. Ну какой бог, какой храм в пятнадцать-то лет? Кто туда ходит? Да и зачем — не верил ни капли, ни в бога, ни в привидений всяких, которых одноклассницы видели пачками. Василий всегда подвергал всё логике и разумному объяснению, которое обязательно находилось, по крайней мере, пока отец не умер.

Воспоминания царапнули по едва затягивающейся коркой ране, заставляя её вновь кровоточить, облить душу горячей кровью и погрузить в печаль. Василий почувствовал, как в носу засвербило от подступающих слёз, но заплакать себе не дал. «Много лет прошло, — думал он, расставляя продукты по местам, заполняя пустующий холодильник. — Не стоит сейчас рыдать как мальчишка. Конечно, я скучаю. Но всё-таки…»

Кофеварку включил на автомате, но подумав чутка, ещё раз нажал кнопку и достал джезву. Пересыпанный в банку кофе пряно пах мятой и шоколадом, и, сварив и процедив сей чудный напиток, Василий, осторожно держа чашку в руках, грея пальцы о теплую керамику, прошлепал в кабинет. Книги лежали на всех поверхностях, как обычно, окно он так и не задёрнул, поэтому видел, как девушка в соседнем доме курит на балконе даже у самой двери — зрение у него всегда было хорошим. Привычно сев за ноутбук, Василий щелкнул мышью и открыл почту, ожидая письма из редакции. Может, статью новую закажут, или просто письмо с благодарностью пришлют.

Статью не заказали, письма не прислали тоже. Василий раздосадованно закрыл вкладку, шумно вздыхая. А он только-только настроился на рабочий лад! Решив зазря его не тратить, Василий открыл сайт с зарубежными фанфиками — работа, за которую он брался в последний раз, обновилась несколькими главами. Воинственно хрустнув пальцами, Василий окунулся в перевод целиком и полностью, позволяя работе захватить себя. Время протекло незаметно, и к помощи электронного словаря он прибегал всего пару раз, в особо многозначных словах. Полиглотом быть довольно тяжело — иногда он вспоминал перевод слова не на русском, а на испанском или французском, и переводил уже его, но это бывало достаточно редко. Кофе исчез быстро, оставив приятное ощущение свежести во рту, а глава подходила к завершению. Василий полюбовался проделанной работой, отредактировал некоторые места и сохранил файл, аккуратно потягиваясь. На улице лил дождь, и щелканье клавиш сплеталось с ним в такую изумительную мелодию, что останавливаться не хотелось совершенно. Василий даже не устал, хотя глаза уже чесались, намекая о сухости и раздражении. Он откинулся в кресле, блаженно их закрывая, и подумал, как же всё-таки здорово, что он знает иностранные языки. Пусть и изучал их в инвалидной коляске, а всё равно было приятно. Сколько возможностей для него сейчас! А главное, как прутся, наверное, от его переводов фанаты — Василий выставлял свою работу на какой-то молодежный сайт, и был обласкан всеми, кем только было можно. Он по-доброму усмехался, читая восторженные вопли, задумчиво кивал, когда отзывы приходили действительно по делу, но никогда не относился к этому как к чему-то серьезному. Слава ему была не нужна, она просто прилагалась к его трудолюбию приятным бонусом. И, говоря предельно честно, Василий был совершенно не против. Он даже как-то втянулся в это. Не проверял сайт по сто раз в день, конечно, ожидая отзыва или оценки, но ему было приятно, когда каждое посещение приносило кусочек тепла.

Загрузив работу на сайт и опубликовав её, Василий закрыл ноутбук и осторожно встал. Ноги слегка побаливали, а голова совсем капельку кружилась, поэтому он постоял некоторое время, переводя дух, а затем подошел к дивану, взял с полки книгу, брошенную им давным-давно из-за завалов, и уселся поудобнее. Включил лампу — разогнать темноту — и углубился в чтение. Дела нужно доводить до конца, даже если тебе они не нравятся, — вот каков был его девиз. За это его и любили в сети, да и в школе, пока он не перешел на домашнее обучение. Любое домашнее задание он доводил до совершенства, если чего-то не понимал — разбирался на таком уровне, чтобы даже самые тонкие аспекты раскладывались на простейшие составляющие, и потом объяснял всё одноклассникам максимально понятным для них языком. Заикание не было препятствием — произносить речи он мог великолепно, без единой запинки, и каждый раз находился кто-нибудь, кто спрашивал у него домашнюю работу, списывал, а потом горячо благодарил за помощь. Потом контакты с одноклассниками оборвались — он не хотел никого видеть, страшно ругался и кричал, если кто-нибудь из сверстников заходил в его палату. Василий помнил горячие слёзы, заливавшие его щёки, когда медсестры выпроваживали посетителей, помнил, как швырнул один раз костылем в открывшуюся было дверь. Он не хотел, чтобы кто-то видел его таким: беспомощным, калекой, обузой.

Он боялся быть таким. Мешком с костями, у которого работает только верхняя половина тела. Висящий тяжелым камнем, привязанный к креслу, зависимый от чужой помощи. Он хорошо запомнил слова, которые выла мать, когда он только пришел в себя: «Какая ж девушка за калеку замуж-то пойдет? Кто внуков мне родит-то?»

Она всегда была такой. Василий вечно был ей должен: сначала этот долг отдавался уважением и помощью, ведь «я тебя родила, выкормила», потом — послушанием, а теперь — внуками. Он искреннее не понимал, зачем его матери внуки, почему она печется об этом чуть ли не с его десятилетия, постоянно знакомя с дочерьми подруг, пролистывая анкеты на сайтах знакомств и показывая ему понравившиеся. От этого Василий чуть ли не зверел, стараясь как можно тактичнее указать матери на тот факт, что он не собирается жениться, пока сам не полюбит.

— Так ты и не полюбишь, если искать не будешь! — всплескивала руками мать и начинала причитать. Это бесило больше всего, и, если разговор был телефонным, Василий клал трубку — не задумывался. В таких случаях в его душе полыхала неразрешенная подростковая обида, злость. Он не раз хотел наорать в трубку, высказать всё, что думал о её словах, поведении и поступках. Но молчал. Молча проглатывал всё, что говорила мать, пропускал мимо ушей и сворачивал разговор. К счастью, она боялась техники, поэтому не написывала ему в мессенджерах и соц-сетях, зато строчила СМС-ски, чем раздражала сына.

Вот и сейчас телефон пиликнул, оповещая об очередном сообщении. Василий взглянул на мобильник поверх книги, подняв одну бровь, и, закатив глаза, щелкнул кнопкой блокировки. На экране высветилось «Мать +1 сообщение», и Василий, даже не читая, отложил телефон в сторону. Ну её. Ещё одна СМС-ска уже начала нервировать, а спустя ещё минуту игнора их посыпалась целая гора. Мобильник тренькал не переставая, и Василий шумно вздохнул, пытаясь держать себя в руках. Он снова взял гаджет в руки, разблокировал его и мазнул пальцем по экрану.

«Я сегодня такую девочку симпатичную видела, прям такая милая», — гласило сообщение. Василий закатил глаза. Как обычно. Вообще ничего нового. Он пролистал сообщения до конца — их набралось аж десять штук — и отметил последнее как прочитанное. «Васенька, проверь, чтобы окна были закрыты, гроза началась».

— Ну у тебя и пинг высокий, матушка, — хмыкнул Василий и заблокировал телефон. Потом снова щелкнул кнопкой — забыл посмотреть время. Без пятнадцати двенадцать. Он взглянул на книгу — читать оставалось ещё прилично, а глаза уже слипались. «Завтра», — подумал Василий, вкладывая закладку и ставя книгу на полку. Его вдруг охватила такая тягучая дрёма, что захотелось вот прям сейчас лечь, обнять подушку, и спать, долго, до самого обеда, хоть так, в одежде…

Василий вздохнул и пошел в ванну, умываться. По дороге ему снова стало холодно.

«Да ну, ночью же холодно никогда не было…»

От этой мысли в животе закрутился комок. Василий почувствовал, как у него взмокли ладони, а груди будто коснулось что-то ледяное, бестелесное, как воздух.

В ванне он надолго не задержался, юркнул в комнату мышью и забрался под плед, укутавшись и смежив веки, из которых вся сонливость и дрёма пропали. Василий ворочался, пытаясь устроиться поудобнее, но ему на грудь будто что-то давило, словно на ней сидел кто-то, медленно душа его холодными липкими лапами. Он метался, сбросить пытаясь то ли тварь, то ли это мерзкое ощущение, но простынь только в поту измокла, стала липкой и противной на ощупь. Василий задыхался во сне, хватался руками за горло, до побеления костяшек сжимал валик дивана, бредил. Странное состояние, что-то среднее между сном и бодрствованием, похожее на лихорадочный бред, создавало кашу в голове, ломоту в теле. Василий открывал глаза и видел разноцветные пятна, закрывал — и пятна оставались, менялся только фон — теперь они танцевали на коже век. А потом он явственно услышал грохот.

Василий сел на постели слишком резко, чтобы не поплатиться за это болью. Он охнул, сжал голову руками, но ощущение никуда не делось. Пальцы словно перевязали нитками; кончики ныли, а ногти словно превратились в кипяток. Василий выпутался из мокрых простыней, которые скатал в веревку — хоть сейчас бери и выжимай! — и опустил ступни на пол. Стало немного лучше.

На кухне хлопнула дверца мусорного шкафа. Василий точно знал этот звук, сам каждый день дверцей гремел — всё руки не доходили заглушки поставить специальные. А потом — шлеп-шлеп — босые ноги по плитке, звяк — чашка или тарелка с полки, и снова грохот, стук и тихий, неразборчивый шепот.

Василий замер всем своим существом. Дышать — боялся. Он знал, что должен встать и выйти на кухню, включить свет и разобраться, почему это у него тут кто-то хозяйничает, но при мысли о том, что надо выйти из комнаты, он цепенел. Василий понимал, что это ребячество, детское поведение и вообще недостойно взрослого мужчины, но ничего сделать не мог. Только лечь на постель и, несмотря на взмокшие волосы и руки, укрыться пледом с головой, уговаривая себя, что это всё просто сон, просто дурной сон и ничего больше…

Что-то оглушительно разбилось, а Василий, зажав плечи руками, только съежился сильнее. Страх окутал липкой паутиной, запустил кошачьи коготки в ямочку меж ключиц и надавил больно, царапнул резко. Кое-как удалось задремать, хотя сон в глазах даже не шагал. Василий чутко дёргался на каждый шорох, едва слышимый шепот, дрожа от суеверного ужаса, которому до этого ни разу не поддавался. Он во сне вспоминал, как, будучи малышом, представлял, что к нему в комнату вошли грабители, но из-за толстого одеяла его на кровати не видно. Чтобы выжить, нужно было лежать тихо-тихо, не дыша, не шевелясь, а когда грабители уйдут в другую комнату или отвернутся — осторожно перевернуться на другой бок и спрятаться. И сейчас эта игра была потрясающе реалистичной: он словно чувствовал, как по нему кто-то скользит взглядом, садится на грудь и давит своим весом, грозя сломать ребра и впиться осколками в ни в чем не повинные легкие.

Утро, такое долгожданное, вместе с лучами солнца застало Василия сидящим возле кровати, запутанного в простыне и пледе. Он мял превратившуюся в блин подушку и нервно кусал губы. С каждым новым солнечным лучиком он ощущал себя лучше — страх отпускал будто, грозил строго пальчиком, обещая вернуться, и нырял в ночной сумрак. Собравшись с духом и протерев красные от недосыпа глаза, Василий встал, стряхнул с себя прилипшие к телу тряпки, и, чуть пошатываясь, пошел к двери. «Ты уже не ребенок, — твердил он себе. — Давно не ребенок! Стыдно должно быть, Юровин! Как малолетка какая-то ночью трясся, аж противно! Это наверняка просто ветер был… наверное».

В том, что ветер может хлопать шкафчиками, брать с полок чашки и ходить босиком Василий как-то сомневался. Но он был твердо уверен: всему есть чёткое объяснение.

Именно поэтому он заставил свои руки не трястись, а спокойно взяться за ручку, повернуть её и открыть дверь. Выйти в коридор, а потом — зайти на кухню.

Вариант с ветром отметался — окно было закрыто. Равно как и с грабителем. Но Василий подумал об этом на несколько секунд позже. Первое, что он увидел, — торчащий из разбитой плитки прямо посреди кухни гвоздь. Тонкий, с широкой шляпкой, железный гвоздь.

Брови у Юровина поползли вверх. Если грохот шкафчиков ещё можно было объяснить вентиляцией, то появившийся из ниоткуда гвоздь никак в эту теорию не вписывался. Василий даже вытащить его из плитки не сразу смог: сначала обошел, глядя как на создание диковинное, потом присел на корточки, пальцем по шляпке постучал. Ничего не произошло. Он пожал плечами, не совсем понимая, что происходит, с трудом вынул гвоздь и положил его на столешницу. Осмотрел плитку. Достал рулетку, измерил, записал в блокнот. Сварил кофе, сел. Выпил. Собрался и пошел в магазин стройматериалов. Будничными действиями старался успокоиться, но получалось не очень — всё вспоминался проклятый гвоздь. Он как раз закрывал дверь, когда под ботинками что-то захрустело. Василий медленно наклонил голову, опуская взгляд.

Соль.

Рассыпанная на пороге соль.

«Хулиганы что ли?», — подумал он, носком чуть поправляя линию, и сделал заметку, что, как придет домой — обязательно уберет. Он начал рыться в карманах в поисках ключа и случайно взглянул вверх.

Над дверью висела подкова.

— Что за чёрт? — спросил Василий, глядя на неё с недоумением. Сначала гвоздь, потом соль, теперь подкова! Кто решил над ним так пошутить? Это ни капельки не смешно! «Ладно, потом отдеру, сейчас надо пойти и купить плитку, развеяться».

«Откуда на моей кухне мог взяться железный гвоздь? — думал Василий, пока ехал в маршрутном такси. — С потолка упал? Так ведь в потолке нет гвоздей, и не воткнулся бы он в плитку. Значит, его кто-то воткнул. А кто? Я? Я сидел в комнате и спал. Пытался спать. Может, я начал лунатить? Маловероятно, тогда бы я этого всего не помнил. Выходит, кто-то всё-таки побывал в моей квартире. Как? Окно закрыто. Дверь? Я не слышал, чтобы она открывалась. Может, не захлопнулась? А открыли как? Или она даже не закрылась?» Он не мог вспомнить, закрыл или не закрыл дверь, но этот вариант показался наиболее логичным. Успокоенный, Василий доехал до нужной остановки и зашел в магазин, критически осматривая плитку и специальные растворы.

Он, наверное, минут двадцать проторчал в магазине, выбирая и оценивая, пока к нему сбоку не подошла девушка, отчего он не сразу её заметил.

— Здравствуйте, — сказала она. — Скажите, пожалуйста, вы не видели эту девочку?

Василий опустил глаза на протягиваемую листовку и замер. С фотографии на него смотрела та самая девочка, в шапочке и плаще, только на этих фото она была в другой одежде. Он медленно кивнул, разглядывая фотографию.

— Да, я её в-вчера видел, в Европейском. А что?

Девушка протянула ему второй листок. На нем крупными красными буквами было написано: «Пропал ребенок! Симонова Катя, 1998 г.р. 12 октября 2010 года ушла из дома в школу и не вернулась. Приметы: худощавое телосложение, овальное лицо, большие голубые глаза, волнистые светло-русые волосы, длинные. Была одета в шапочку «колпачок» бледно-желтого цвета, на кончике три помпона на трех шнурках, плащ болотного цвета до середины бедра с юбкой формы «тюльпан», сапоги высокие чёрные до колен, на молнии…»

Василий читал и чувствовал, как у него душа в пятки уходит. Он возвращался и возвращался к началу объявления и дате: 2010 год. Это было очень, очень давно!

— Ой, знаете, — он поднял глаза, — я, наверное, тогда какую-то другую девочку видел… Этой же уже лет двадцать должно быть… Я, наверное, ошибся, извините.

— Нет-нет, ничего страшного, — девушка убрала листовку. — Огромное спасибо, вы очень помогли.

Она уже развернулась и почти что ушла, но проронила вдруг:

— Только подкову не убирайте, хорошо?

И исчезла.

Василий на секунду впал в ступор, ладонь остановил на плитке нужного цвета. Слова впились в его сознание, словно там и родились, а несколько секунд спустя он понял, что не помнит о собеседнице абсолютно ничего! Ни голоса, ни того, во что она была одета, ни фигуры, роста, цвета волос, глаз… ничего! «Может, я это сам подумал? — мелькнула мысль. — Да, так и было. Не было никакой девушки, я просто сам решил не убирать подкову. Ну, висит она, и что? Не мешает же! И, вроде как, символ удачи. Вдруг пригодится?»

Оплатив покупку, Василий вышел из магазина, вдохнул полной грудью и пошел к остановке. Его всё же терзали сомнения, но они трепыхались лениво, вяло, поэтому он позволил себе забыть о них, хотя бы на время. Ему посчастливилось сидеть одному почти до самого дома; народу было довольно мало. Дети ещё не высыпали гурьбой на улицу, только спортсмены бегали вокруг спального района, разминаясь, да некоторые ранние пташки гоняли на велосипедах, все в делах и заботах. «А я уже второй день подряд выхожу из дома, — подумал Василий, глядя на бегущего мимо парня, — вот это чудеса! Редкость, надо занести в летописи».

Дома он быстренько залатал кухонный пол, вымыл руки, сварил себе кофе и приготовил утлый завтрак — яичницу с хлебом. Потом сел за книгу и просидел до вечера, вчитываясь в строки романа.

Под конец он всё же не сдержался: мысли были всё не о том. Захлопнул книгу, заложил страничку, поставил на полку, за ноутбук сел, открыл поисковик и вбил в строку поиска:

— Катя Симонова.

Сайты пестрили кричащими заголовками: «Прошел год с момента пропажи Кати Симоновой», «Катя Симонова найдена мёртвой?», «Экстрасенсы утверждают: Катя Симонова жива!», «Семь лет с момента пропажи: есть ли зацепки у следователей?». Василий пролистал несколько из них, и почти на каждом была фотография той самой девочки, убегавшей от него вчера утром.

Ему вдруг стало жутко, а сердце громко ухнуло, одинокой птицей разбиваясь о скалу непонятого. Василий не верил в мистику и духов с призраками. Но как тогда объяснить то, что Катя сегодня была в магазинчике за восемь километров от места пропажи, да ещё и невидима для окружающих?! Он сразу вспомнил и отсутствие следов на песке, и нелепый в жару наряд — именно в нем её видели последний раз. Ему вдруг стало очень холодно, захотелось обнять себя руками и закрыть глаза. Сон? Может, кошмар?

Из соседней квартиры послышался вой, а Василий услышал, как положенный им на стол на кухне гвоздь упал на плитку с неприятным звоном.

«Всему есть объяснение! — кричал он, в немом возгласе разевая рот. — Логически обоснованное, научное объяснение!»

— Дьявол! — прошептал. — Чертовщина какая-то!

Крик разошелся по квартире и повис в воздухе облаком, попадающим в рот мягкими влажными кудряшками. Василий вытащил волосы изо рта, мысленно ругаясь на то, что слишком долго не посещал парикмахерскую, и встал, сжимая ладонями собственные предплечья. «Сейчас я выйду на кухню, — думал он, — и там никого не будет! Потому что дверь я закрыл, окно тоже закрыл, и по-другому в квартиру никто попасть не мог!». Ватными ногами Василий двинулся вперед, рассекая сгустившийся перед ним кисель, вдыхая его с трудом, но чем дольше он шел, тем увереннее, тверже становилась его походка. «Что, тебе страшно, Юровин? Как девятилетний мальчик громких звуков боишься? — дразнил он себя, и лицо его приобретало строгое и решительное выражение. — Сам кричишь «логическое объяснение!», а как что странное случилось, так хвост поджал и под одеяло забился?! Безобразие!» У самой двери он осмелел, разжал напряженные пальцы и выпрямил спину, совсем не чувствуя боли. Невообразимое ощущение душевого подъема вдруг всколыхнуло душу, заставив его презрительно свести брови, а о минутном испуге вспомнить с толикой недоумения.

Коридор жутким местом тоже не показался. Он не был мертвенно тих, не был мистически гулок: коридор как коридор — скрипящий ламинат, который пора бы заменить уже пару лет точно, пустующая стена, где должно было висеть зеркало, шкаф и вешалка для уличной одежды и шляп. Василий не стремился ступать тихо, беззвучно, намеренно топал и придавал грозности всей своей фигуре. В нем кипела злость: на самого себя за то, что лицемерит ненароком, на непонятный шум, заставляющий его делать это, на источник этого шума, будь у него хоть какое объяснение и воплощение… И вообще — кто посмел бродить по его квартире, когда за окном ночь и спать давно пора?! Василий краем сознания отметил, что в нем откликается что-то по-настоящему русское, и почувствовал себя совершенно бесстрашным. Даже если там есть кто-то настоящий, можно вытолкать его в шею. На это даже его, Васильевых силенок, отрезанных по большей частью инвалидностью, хватит. Схватка — крайний случай, а вот заорать матом на внезапного посетителя с угла и парализовать его же оружием — это он мог аж на трех языках. «Вопить на русском, немецком или испанском? — злобно потирая ручки, думал Василий, приближаясь к арке — двери у кухни не было. Располагалась она как раз напротив входа, и Василий мог легко понять, прошел к нему кто-то с улицы или нет. Железная дверь была заперта, а приглядевшись — глаза уже к темноте привыкли, — он убедился, что замок остался в том же положении.

На всякий случай Василий остановился у поворота, прислушался. На кухне только мерно гудел холодильник, а больше звуков не было. На всякий случай он дотянулся рукой до висящего на вешалке зонта-трости — не идти же совсем разоруженным?

Вспомнив о том, что его злит вся эта ситуация, Василий резко развернулся и вбежал в кухню, потрясая зонтом и уже начиная было свою тираду: «Твою ж…!»

Пустота.

Василий даже слегка разочарованно поставил зонт у стены и недовольно вздохнул. Только почувствовал себя героем фильма, только представил, с каким удовольствием будет глумиться над поверженными врагами, а тут такой облом! На всякий случай он проверил окно и балконную дверь — всё было закрыто. Щелкнул выключателем — замигал приятный свет. Неоновые цифры на духовке показывали три часа ночи.

«Опять три! — подумал Василий. — Если бы я не был так уверен в том, что это всё — просто череда совпадений, я бы удивился!»

Он протер лицо ладонью, убирая мокрые от пота волосы с глаз, заправляя кудряшки за уши, как кровь в его теле резко застыла, а по рубцам прошла мелкая дрожь.

Снова. Снова этот чёртов вой из седьмой квартиры.

Василий моргнул. Потом моргнул ещё раз. А затем, как из прорвавшейся дамбы, из него потекли такие проклятия и ругательства, что хорошая ведьма, чья специализация — порчу наводить, позавидовала бы ему и пожалела бы того, в чей адрес это всё было сказано.

Василий схватил зонт, потрясая им в воздухе, как смертоносным оружием, сунул ноги в тапки, которые угрожающе шаркали по плитке, и злобно брякнул замком, издавшим жалобный скрип. Не обращая внимания на несчастный механизм, Василий выскочил на лестничную клетку, огляделся, злобно сверкая глазами, и, буквально подлетев к двери с золотой семеркой над глазком, резко ударил кулаком несколько раз. Рука от такого нелестного обращения слегка онемела, но Василий тратил все силы на то, чтобы придать себе хотя бы спокойный вид. В конце концов, нельзя выплескивать злобу на соседей, даже если они раздражают тебя на протяжении долгого времени.

Дверь на удивление быстро распахнулась, но увидеть хозяина или хозяйку Василий не успел. Что-то больно ударило его в грудь, опрокидывая на холодный плиточный пол, не прикрытый даже ковриком, а затем втащило за ноги в квартиру, больно проехавшись по спине железным порожком. Василий не сумел сдержать полного боли стона; спина будто горела, а потревоженные позвонки вспоминали всю пережитую за день нагрузку и ныли, ныли и плакали, как он сам, когда окончательно проснулся от наркоза.

На лодыжках сомкнулись цепкие стальные пальцы, а на ходившую ходуном грудь сел кто-то не столько тяжелый, сколько костлявый и угловатый. Василий разомкнул веки, и в глазах вспыхнули звездами яркие вспышки, пальцы вжались в края одежды. Сквозь сумбур и калейдоскоп цветных пятен он увидел страшное лицо, склонившееся над ним, а потом уши заложил визг и дикий хохот. Сидящее на нем существо било его липкими, влажными, будто лягушка, руками, визжало, мотало патлатой головой и тыкалось кончиком большого крючковатого носа в плечи и шею. Василий кое-как поднял руки, пытаясь сбросить с себя эту пакость, но его горло тут же обхватили перепончатые лапы и крепко сдавили, лишая воздуха. Он молотил руками перед собой, но бесполезно — визг и хрипение не прекращались, а перед глазами всё плыло и темнело…

Что-то брякнуло, зазвенело и тоненько запищало, а потом тяжесть с груди будто веником смахнули, как паутину в углу вымыли, и с влажным шлепком существо врезалось в стену, скатилось по ней и шмыгнуло в дверной проем, хлопнув о деревянный порог чрезмерно длинной ладонью. Василий с хрипом дышал, пытаясь прийти в себя, сердце билось в груди раненной птицей, а мозг отказывался верить в происходящее. Когда перед глазами всё приняло четкую и правильную форму, Василий чуть приподнял голову, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь. В дверном проеме, прислонившись к косяку, стояла девушка, которую сначала можно было принять за ребенка. Она была маленького роста, а полоса лунного света не давала точно сказать, какого цвета у неё волосы или глаза. Василий, поборов головокружение, сел, не дожидаясь слов хозяйки, и закрыл глаза ладонями, сжимая пальцами виски.

Первое, что он ощутил, когда отнял руку от лица, был терпкий запах полевых трав. Совсем такой же, как в поле из детства. Птичками-колибри пронесся ворох цветных пятен-воспоминаний: васильки, ромашки, колосья спелой пшеницы…

— Доброй ночи, — произнесла девушка, и внутри Василия всё перевернулось. Он знал этот голос. Сотни раз прогонял в памяти слова им сказанные, вспоминал по кусочкам, раскладывал на звуки и созвучия. В горле пересохло, а от внезапно нахлынувшей благоговейной эйфории слова пропали из мыслей, как если бы их стерли мокрой тряпкой. Было только всесильное желание жить и радоваться этой жизни, всеми силами восхвалять её и выплескивать энергию в чистом виде, хотя бы частично в танец или слова песни её преобразовывая.

Пауза слишком затянулась, и понял это Василий только по слегка дернувшейся тени девушки. Он помотал головой, развеивая наваждение, но радость в груди не думала уходить. Тихое «нашел» сорвалось с губ раньше, чем он смог осознать, что говорит. Он поднял взгляд на хозяйку и, всматриваясь в её лицо, силясь найти знакомые черты, негромко ответил:

— Д-доброй ночи.

— Я прошу прощения за этот спектакль, — девушка оторвалась от дверного косяка и ступила босыми ногами на холодную плитку, подавая ему руку. — Надеюсь, вы не сильно ушиблись.

— Ни капли, — соврал Василий, но боль его сейчас беспокоила не так сильно, как ощущение тепла в груди и ладони, нежно обхватившей запястье: тонкое и хрупкое, как веточка. Девушка помогла ему встать, и подняла глаза, глядя на него: Василий был выше на целую голову. — Прошу прощения, а мы раньше не встречались?

— На лестничной клетке, возможно, — пожала плечами она. Василий почувствовал укол обиды: неужели его не помнят? — Впрочем, я вас не знаю, как и вы меня. Как вас зовут?

Он чувствовал дежавю. Он знал, что ей не нужно задавать этот вопрос, потому что ответ она прекрасно знает.

— Василий, — ответил, но в этот раз в его голосе не было ни детской напыщенной важности, ни гордости. Лишь слабая надежда на то, что именно сейчас она узнает его, окажется той самой девушкой, в поисках которой он провел большую часть жизни…

— Приятно познакомиться. Моё имя Влада, — она кивнула и бросила на него любопытный взгляд. — Вы что-то хотели в такой поздний час?

— Влада? — выдохнул Василий, теряя надежду и наполняясь горьким и по-детски жгучим отчаянием. — Не Лада? Владислава?

Влада не отвечала, лишь глядя на него с той же смесью любопытства и недоумения. Сердце ухнуло, оборвавшись, и полетело красной бесформенной кучкой, брызгая кровью. Василий поник, а радостный экстаз сменился ломотой в ногах. Занемели ступни. Пальцы стали холодными, уши загорелись.

— Меня вой разбудил. Д-давно хотел к вам зайти, д-да всё что-то не получалось…

Ему захотелось побрести прочь, закрыться в своем кабинете и глухо застонать от разочарования. Влада стояла, по-прежнему глядя на него снизу вверх. Её нисколько не смущало выражение лица собеседника. Скорее всего, она была обычной девушкой, а не той самой, да и, пора было признать это: Ладе должно было быть уже за пятьдесят, а Василий продолжал искать среди юных девушек её лицо. «Глупый, глупый!» — подумал он, стискивая зубы до эмалевой крошки.

В ванне что-то забулькало, мерзко хихикнуло, а потом включился кран. Шум падающей воды отвлек от мыслей, и Василий посмотрел на девушку ещё раз. Влада метнула беспокойный взгляд на ванну, и на секунду (Василий мог поклясться!) её глаза вспыхнули зелеными искрами.

— Да, вой, — пробормотала она, вновь переводя глаза на него и улыбаясь. — Простите, пожалуйста. Я держу волкодава, а гулять с ним редко получается — учеба, работа… Вот он и воет по ночам…

От её слов пахло паутиной и пылью. Василий огляделся, но не нашел собаку. Квартира была маленькой, и он с порога видел спальню девушки, совмещавшую в себе гостиную и кабинет, и открытую кухню. Волкодава не было ни там, ни там. Оставалась ещё ванна, но Василий уже понял, что ему солгали. Собака, какой бы большой она не была, кран открывать не умеет.

— Если хотите, я могу заварить вам чаю, — предложила Влада, рукой указав на кухню. — Он поможет вам быстрее уснуть.

Василий хотел было отказаться, но у него хватило сил только на едва заметный кивок. Девушка уже включила свет и упорхнула к тумбам, открывая шкафчики и ища нужную пачку среди пестрого многоцветия упаковок с заваркой и кофейными зернами. Привыкнув к свету, Василий прошел за ней, сел на табурет за простой темный стол, на котором не было ничего, кроме старенького ноутбука. Пока у него было время, он огляделся: кухня была похожа на его собственную только таким же винным гарнитуром, по которому пошла трещина: кто-то очень аккуратный вкручивал розетку над плитой и переусердствовал. В остальном она отличалась даже цветовой гаммой: светлые панели на выдвигаемых ящиках были блестящими, холодная плитка на полу заставляла зябко поджимать ноги, а большой подоконник был заставлен засушенными цветами. Василий разглядел среди них уже знакомые васильки и ромашки, а за ними благоухали календула, лютики, пастушья сумка, дожидались своего часа веточки мяты и лаванды.

Он окинул взглядом и саму хозяйку, пока она колдовала над напитком, влитом в красивую белую чашку, расчерченную черным узором цветущей ветки. На шее у неё висело ожерелье из когтей и перьев, и это удивило Василия. Все девушки, будь они персонажами книг или реальными людьми, предпочитали кулоны, ожерелья с драгоценными камнями, чокеры, на крайний случай, но обязательно с длинными утяжеляющими подвесками, свешивающимися на грудь. То, что носила Влада, мягко обнимало плечи, занимая по площади гораздо больше, нежели подаренная Сатин Герцогом вещица, но смотрелась она так гармонично, что невольно Василий задавался вопросом, как она в нем спит. Рыжие волосы завернуты в жгут — не поймешь, какой они длины, обнимают ли стан пушистым облаком, струятся ли сквозь пальцы так, что рука заканчивается раньше, чем они? Василий на секунду захотел встать и вынуть мудрено сделанную заколку из волос Влады, позволить им пасть водопадом, но сдержался. Чувствовал: не в праве.

— Вот, — Влада поставила перед ним чашку, на правой руке мелькнул янтарный перстень. — Выпейте, вам сразу станет намного лучше, и сон быстрее придет.

— Спасибо, — ответил Василий, пригубив напиток. От него пахло дурманящей смесью ромашки и мяты, хотелось окунуться в это великолепие с головой. — Позвольте узнать, чем вы кормите собаку? Я что-то не вижу ни одной миски.

Влада наградила его таким тяжелым взглядом, что Василию стало жутко. Он пожалел о нотках яда, вложенных в эти слова, но не смог удержаться от ещё одного вопроса.

— Кто на меня набросился в коридоре?

— Кикимора, — просто и без обиняков ответила она. Василий немного помолчал, ожидая логичного «шучу» в конце фразы, но его не последовало. Влада продолжала смотреть на него и, сцепив руки перед собой, оперлась на них подбородком.

— Болотная? — нервно хохотнул Василий, пытаясь раскусить шутку.

— Почему же болотная, — покачала головой Влада. — Они в домах живут.

Резко стало совсем не до смеха.

— Ты сейчас серьезно? — переспросил Василий.

— Абсолютно, — кивнула Влада.

— И, — он, не к месту жестикулируя и пытаясь сообразить, где сейчас находится его квартира, махнул в ту сторону рукой, — дома у меня тоже кикимора?

— А это ваша кикимора и есть, — Влада опустила взгляд, рассматривая узор на его чашке. — Я её сегодня забрала, чтобы не шалила.

Василий мог только глупо моргать. Его клонило в сон, но он упорно держал глаза открытыми, смотрел прямо на Владу.

— А как же так? Кикимор же не бывает, как же так?

— А кто вас с ног сбил? — парировала она. — Есть кикиморы. И домовые, и лешие, и призраки есть. Кто хочет в них верить — видит, кто не хочет — не видит.

— Но я-то вижу! — воскликнул Василий, неловко рукой махнув: стол аж звякнул. Влада посмотрела на него с любопытством.

— А вы не хотите?

Он хотел было сказать, что да, не хочет, что не верит во всю эту мистику, что у всех странных вещей есть объяснения. Но слишком сильно по глазам било то, что его вечный поиск тоже был мистикой и отговоркой, ради которой он прошел через боль и страдания.

— Да я с ума скоро сойду с этими странностями, — выдохнул он, прислонившись к стене и запрокинув голову. — Сначала девчонка эта в плаще в жару, потом гвоздь, подкова, соль, теперь кикиморы…

— Какая девчонка? — насторожилась Влада. Василий помотал головой, сильно сжимая веки.

— Да зашел в магазин, увидел девочку мелкую: стоит в плаще, шапке и ботинках, будто осень на дворе. Я её окликнул — ноль внимания, только люди коситься начали. Потом она меня за собой поманила, я шел-шел, а она в кусты — прыг и пропала. Поискал в интернете, а это Катя Симонова. Ну, по приметам. Ещё и о ней вспомнил…

— О ком? — Влада вопросительно приподняла рыжую бровь и крепче сцепила пальцы. — Поделись, если хочешь.

Этот резкий переход на «ты» так подкупил его, что Василий несколько секунд вглядывался в лицо девушки. Нос с крохотной горбинкой, тонкие рыжие брови, усыпавшие лицо веснушки, но не густо, а как-то размеренно, красиво. И глаза. Листья дуба и мед.

— Когда я был маленьким, — медленно начал он, усмиряя порхающее в груди сердце, — я гостил у бабушки с дедушкой в деревне…

Слова не хотели подбираться, вылезать с полок и вставать на свои места в точных и осмысленных предложениях. Они, словно шайка мартовских котов, сцепились в клубок и катались по полю сознания, сминая колосья и вываливаясь в репейнике, обрастая колючками и занозами. Василий не мог перестать смотреть на Владу, даже понимая, что это не очень вежливо с его стороны. «Сумбур ночи, — подумал он, сжимая в ладонях чашку с прозрачно-янтарным чаем, — от неожиданности. Да и вообще — это сон. Просто сон. Я сплю. А она — мое сновидение».

— И ты её ищешь теперь? — спросила она, опуская глаза. — И не можешь отыскать?

— Не могу, — кивнул Василий, чувствуя, как скопившееся на душе разочарование развеивается. Не было так тяжко, как прежде, будто чай, волшебными силами обладая, утопил в себе грусть и тоску. Влада глаз не поднимала, глядя на полночную поверхность стола. Василий молчал, не зная, что ему теперь делать после такого откровения. Рассказал же совсем незнакомому человеку, душу раскрыл, выпотрошил буквально. — Я понимаю, что это звучит как бред. Той девушке уже должно быть за сорок минимум, да и глупо это, н-наверное.

— Вовсе нет, — тихонько ответила Влада. — Если ты чувствуешь, что только она — твое счастье, ищи. Ищи и не останавливайся несмотря ни на что.

— Думаешь? — горько хмыкнул Василий.

— Знаю.

Это короткое «знаю» окончательно убедило, что Владе можно доверить всё, что угодно. Она уже не воспринималась как незнакомка из соседней квартиры. Ему почему-то казалось, что знакомы они давно, будто много лет он видел её силуэт, где бы ни был, куда бы не пошел. Василий вспомнил, что в больнице, когда операцию только закончили, и он не мог долго уснуть от жуткой боли, ему почудилось, что рядом кто-то стоит. На лоб опустился прохладный, но приятный отпечаток влажных губ, и Василий уснул, не видя снов.

— Мы раньше точно не встречались? — улыбнулся он. Влада подняла глаза и по-доброму пожала плечами.

— Кто знает? — сказала она. — Судьбы тропинки много раз пересекаются.

— Прости, что всё вывалил прямо так, — пробормотал Василий, чувствуя что-то важное, скрытое в этих словах. — Я.мне не с кем было поговорить долгое время, вот я и… Да и времени уже… Кикиморы вон мерещатся…

— Ничего страшного, — Влада дотянулась длинной рукой до подоконника и улыбнулась ему, протянув веточку пряно-сладкую. — Ложись спать. Обещаю, сегодня ты хорошо выспишься.

Василий благоговейно принял в руки подарок и пошел к двери. Влада улыбнулась ему напоследок, прежде чем железная дверь скрыла её лицо, а Василий, кое-как открыв собственную квартиру и ввалившись в кабинет, будто пьяный, уснул прежде, чем его голова коснулась подушки.

* * *

Обещание Влады сбылось — Василий спал крепко, а по пробуждению почувствовал себя бодрым и энергичным. Он немного повалялся на диване, разглядывая дно висящего над ним шкафа, а потом вышел на кухню. Пока он варил кофе в джезве, предвкушая роскошный завтрак, в дверь позвонили. Надрывный кашель звонка отвлек, но кофе сбежать не сумел. Отставив неудачливого пленника на холодную конфорку, Василий хрустнул пальцами и подошел к входной двери. Не глядя в глазок, щелкнул замком.

На пороге стояла Влада.

— Доброе утро, — прощебетала, птичкой запорхнув в квартиру так, что Василий даже не успел моргнуть. — Кофе готовишь? А я булочек напекла!

Не чувствуя ни капли неловкости, она грациозно опустилась на табуретку, выставив на стол стеклянный поднос с восхитительными булочками. В воздухе запахло тестом и корицей, а желудок призывно заурчал. Василий сглотнул вязкую слюну и бросился доваривать кофе, но теперь уже на двоих — для себя и гостьи.

— Я подумала, что тебе стоит быть внимательнее к тем странностям, о которых мы вчера говорили, — заявила Влада, ловко орудуя вилочкой и ножом, будто специально оттачивала навык владения столовыми приборами. Мелодичный звяк, получавшийся каждый раз, когда вилка и ложка встречались в танце, не только не раздражал, а умиротворение приносил. Василий тоже попробовал, но у него получалась лишь какофония звуков. — Да и мне спокойнее будет. У меня, знаешь ли, не так много друзей среди соседей.

— С учетом того, что соседей у нас полтора землекопа — действительно, не так много.

— Ну, Анна Германовна своеобразная особа, с ней вряд ли дружить захочется. Хорошо хоть, что живет на этаж выше.

— А она к тебе по поводу воя не приходила? — спросил Василий, перекатывая на языке тающий кусочек булочки и млея от наслаждения. Влада чуть зарумянилась.

— Нет, только ты пришел.

На несколько минут на кухне только стучали вилки и поднимаемые время от времени кружки. Влада поспешила продолжить разговор.

— Ты свободен сегодня? Я хотела попросить тебя показать мне место, где пропала та девочка.

— Кусты что ли? — двинул бровью Василий. — Без проблем. Кофе допьем — и вперед.

— Очень вкусный, кстати, — Влада покачала напиток в пузатой кружке, омывая стенки. — Удивительно, как ты это сделал? У меня он никогда не получался с такой крепкой пеной.

Василий улыбнулся. В чем в чем, а в кофе он знал толк.

Понадобилось некоторое время, прежде чем они оба спустились в лифте вниз и вышли из подъезда. Василия не покидало ощущение бесконечного тепла, ютящегося где-то в ямочке меж ключиц, и он всё чаще ловил себя на том, что смотрит на Владу с особой нежностью и трепетом. Она будто не замечала его взгляда. Василий благодарил за это какие-то абстрактные высшие силы, в которые не верил, но чувствовал, что рядом с ним — огонь и яркое солнце, спрятанное в тело хрупкой рыжеволосой красавицы. «Дубовый лист и мед», — думал он, глядя на темные ресницы, которые то и дело подрагивали от солнца.

Всё казалось таким обычным: прогулка, ветерок, мимолетные разговоры не пойми о чем, смысл которых тут же терялся, стоило сменить тему, но Василий с каждой минутой понимал, что готов поверить во всё что угодно, если в это будет верить Влада. Он уверялся всё больше и больше в том, что нашел ту самую девушку, но сама Влада хранила молчание, не отвечая или ловко уходя от вопросов о её прошлом. Как бы он ни пытался, под конец их дороги он знал только то, что она учится на филологическом факультете городского университета, а её родители умерли, когда она была совсем крохой. Зато он узнал, что Влада — большая поклонница исторических романов. Они болтали о творчестве Дюма, обсуждали Акунина, делились впечатлениями о Гюго.

— «Отверженные» — моя любимая книга, — мимоходом заметила она. — Жан Вальжан стал моим кумиром, знаешь ли.

— Так впечатлил? — с энтузиазмом подхватил Василий. — Я тоже его люблю. Но одного не понимаю и понимаю одновременно: почему нельзя было выдать того заключенного за себя и жить спокойно?

— Он не мог иначе, — пожала плечами Влада. — Всё, что делал Жан Вальжан — помогал людям. Он верил в то, что если будет добр даже к моральным уродам и ублюдкам, то они смогут убедиться, что в мире есть что-то, на что можно надеяться, что их постигнет то же, что и его. А если кто-то будет осужден на муки по его вине — что он за благодетель? В конце концов, он тот, кто он есть, хоть какое имя ему дай.

— Но он мог бы спасти множество других людей! — возразил Василий. — Рабочие на фабрике, о которых он говорил, например.

— Один грех не искупить огромным количеством хороших дел, — она покачала головой. — Я считаю, что он поступил правильно.

Василий не нашел, что возразить.

Чем ближе они подходили к кустам, тем больше хмурилась Влада. Она раздвинула рукой ветки, глазами исследуя землю, а потом резко присела на корточки и потянула за торчащую из земли нитку.

— Что-то нашла? — поинтересовался Василий. Влада продемонстрировала ему почти истлевшую в труху шапку, на которой когда-то висело три помпона на цветных нитках.

— Катя точно была здесь, — мрачно произнесла она, оглядывая простирающуюся вдаль гладь озера. — Думаю, где-то в Цыганском озере её и похоронили, если так можно выразиться.

— Тогда в магазине я видел призрака? — Василий смотрел на шевелящиеся кусты и камыши. — Она хотела показать мне, где стоит её искать, ты это хочешь мне сказать?

— Именно, — серьезно кивнула Влада, упаковывая шапку в полиэтиленовый пакетик. — Не смейся, но у меня работа такая.

— Искать истлевшие шапки?

— Искать пропавших людей, — поджала губки девушка. — Я понимаю, что ты не веришь в «мистическую ерунду», — она пальцами изобразила кавычки», — но есть люди, которые верят. И они видят в мире гораздо больше. И я говорю не про шарлатанов с их чакрами и аурами, а про настоящих мистиков.

— Ладно, — не стал спорить Василий. — Что будем делать теперь?

— Поедем к Симоновым, наверное, — пожала плечами Влада. — Можно, конечно, самим сплавать и найти скелет, но я не горю желанием. Принесем им вещь их дочери, посоветуем обратиться в органы — пусть пройдут по озеру с эхолокатором. Может, ещё кого найдут.

— Ты думаешь, тебе поверят? — с сомнением спросил Василий. — Мало ли у кого такая шапка была, почему она именно Катина?

Влада сквозь полиэтилен показала ему ярлык, на котором чёрными печатными буквами было выведено «Симонова Катя 5 «Г».

— Вопросов нет, — сдался Василий и, подождав, пока Влада упакует всё в сумку, отправился ловить такси.

* * *

Найти дом Симоновых труда не составило. Стоя перед дверями Василий почему-то волновался. Влада стояла рядом с ним, комкая в тонких пальцах пакетик с шапкой, и кусая губы. Обшарпанные стены подъезда спокойствия не добавляли, а стоящая в воздухе вонь доводила до слез. Дверь когда-то была сделана под дерево, но это было совсем давно. Сейчас она представляла из себя жалкое зрелище, а щербатый, побитый замок выглядел хлипкой театральной декорацией, видимостью. Влада глубоко вздохнула и потянулась к кнопке звонка. Хрипящий, он пал под натиском, но миссии своей не выполнил: в квартире как была мертвая тишь, так и осталась. Влада вжала кнопку почти что в стену, но Василий аккуратно убрал её руку и громко постучал. Девушка вздохнула.

— Кто там? — раздался голос. В голове взвесью парила пустота. Влада глубоко вздохнула.

— Алёна Ивановна, это я, Влада.

За дверью быстро зашуршало, а потом на пороге очутилась состарившаяся от горя женщина. Её волосы словно испачкали белой краской, седые пряди выпадали из строгого пучка. Лицо, морщинистыми складками выражавшее радость, от улыбки чуть разгладилось, но Василий не мог перестать думать, что эта женщина — не старуха, а ещё вполне зрелая дама.

— Здравствуйте, душенька, — Алёна Ивановна посторонилась, пропуская их. — Проходите. Это твой напарник теперь?

— Да, — Влада улыбнулась, поправив косу и легко скинув балетки. — Он мне очень помог в вашем деле.

— Давайте я вас хоть чаем напою, — вздохнула Алёна Ивановна. — А о деле потом поговорим. Страшно мне, знаешь, слушать, что ты скажешь. Столько лет прошло, мужа схоронила, а всё надеюсь, что Катенька домой придет.

«Напрасно», — с горечью подумал Василий, снимая ботинки и чувствуя резь в глазах.

Влада уже сидела на диване. Внутреннее убранство квартиры выглядело не так печально, как внешнее: чисто выметенный и вымытый пол, для уюта поставленные лампы и светильники. Только фотографии смотрели со всех поверхностей стеклянными глазами. Мертвые глядели с них осуждающе, скалились улыбками, но Василий не мог отделаться от ощущения мороза, бегущего по коже. В воздухе тонкой дымкой витала скорбь, затененная запахом роз и альпийских вершин, спрятанных в металлический баллончик. Влада тоже это ощущала, Василий знал это на каком-то интуитивном уровне, хоть объяснить свои мысли не мог ничем.

— Вот, новый купила, — проговорила Алёна Ивановна, ставя чашки на столик. — Не знаю, сколько вам сахара, молодой человек, вот, я тут кубики положила…

— Спасибо, — поблагодарил Василий и взял в руки обжигающий стакан. — Я без сахара пью.

— А, ну хорошо, — она села напротив них, разгладив складки домашнего платья, похожего на мешок, и всем видом приготовилась слушать. — Я уже так много о своей дочери слышала, что не волнуюсь ни капли. Вряд ли вы мне что-то новое сможете сказать. Мне вас проверенный человек посоветовал, — она кивнула Владе, — но всё равно, сами понимаете, — она развела руками, хлопнув по коленкам.

— Я понимаю, — Влада легонько качнула головой. — Но я не хочу давать вам ложных надежд. Я искренне хочу помочь. Понимаю, вы обращались уже и к экстрасенсам, и к полиции…

— И никто не дал мне убедительных аргументов, почему мне нельзя верить в то, что моя дочь — жива, — Алёна Ивановна сложила руки на груди. — Есть ли они у вас.

— У меня есть только то, что я нашла, — Влада продолжала говорить спокойно и уверенно. — Я не могу никак повлиять на ваше мнение или надежду. Я просто хочу сделать всё правильно.

Она вынула из пакетика шапку, и, осторожно придерживая её пальцами, протянула ей.

— На ярлычке написано имя вашей дочери. Мы нашли шапку рядом с Цыганским озером. Кто-то выбросил её в кусты.

Алёна Ивановна с минуту держала в руках улику, пальцами перебирая труху ниток, на которых раньше висели яркие помпоны. А потом заговорила без единой эмоции в голосе.

— Я эту шапку на школьной ярмарке ей купила. Приглянулись помпоны: яркие были, красивые…

Она коротко всхлипнула, а потом схватилась за свою чашку, залпом допивая обжигающий напиток. По щекам стекали слезы, треугольником стекая на подбородок и падая на ворот платья. Василий бросил на неё полный сочувствия взгляд, а потом увидел, что рядом с ней на диване сидит, болтая ногами, полупрозрачный силуэт. Катя, а это без сомнений была она, обняла мать, положив голову ей на плечо, а потом, прошептав губами «спасибо», растворилась.

— Значит, — сквозь спазм в горле выдавила Алёна Ивановна, — значит, девочка моя мертва? Совсем точно?

— Я не знаю, — Влада взяла её руки в свои, глядя прямо в глаза. — Не могу вам точно сказать, Алёна Ивановна. Могу лишь посоветовать запросить эхолокатор. Он скажет вам всё, основываясь на факты, лучше меня.

— Спасибо, — проговорила женщина, опуская голову на грудь. — Вы не могли бы уйти? Я…я хочу побыть одна.

Влада кивнула, поднимаясь. Василий поставил на стол стакан с чаем, к которому не притронулся даже, и тоже встал. Они прикрыли дверь и, оказавшись в подъезде, поспешили уйти. Влада первая подала голос.

— Ей стоит меньше окружать себя мертвецами, если она хочет прожить дольше.

— К чему ты это?

— Фотографии, — пояснила Влада. — Мертвым место среди мертвых. Они не должны смотреть на живых ослепшими глазами. Хранить фотографии умерших можно в альбомах, но никак не по всему дому, где ты живешь.

— Мне показалось это жутким, — кивнул Василий. Он чувствовал практически то же самое, что сказала Влада, но не мог это сформулировать. — Но, знаешь, что? Катя была там не только на фотографиях.

— Ты видел её и в этот раз?

— Да, — ответил Василий. — Такое ощущение, что девочка была привязана к шапке… Ты знаешь, я не верю в мистику и всё такое, но этого я объяснить не могу.

— Придется просто поверить своим глазам, — хмыкнула Влада. — Ты угадал: Катя была очень привязана к шапке, которую ей подарила мама. Для неё это был крючок в мир живых, с которого она не могла сорваться. Теперь она свободна.

— Но, подожди, — Василий задумался. — Если шапка была смесью тканей, то она бы разложилась года за три-четыре. А с момента пропажи Кати прошло лет восемь точно! Как шапка не сгнила полностью?

— Всё очень просто, — Влада пожала плечами. — Её выкинули не в тот же день, когда Катя пропала. Кто-то решил избавиться от улик по частям, в разное время и в разных местах.

— Ты хочешь сказать…

— Тот, кто убил Катю — а это точно убийство, — Влада подняла голову, глядя ему в глаза, — всё ещё на свободе. И я собираюсь его найти.

— Влада! — Василий схватил её за руку. — Ты же не серьезно? Это может быть опасно!

— И что? — она стряхнула его ладонь, словно та была паутинкой. — Это мой долг. Моя прямая обязанность.

— С чего вдруг? — Василий не останавливался, хмурился. — Кто тебе сказал, что ты должна разбираться со всякими психами в одиночку? Ты же просто студентка, молодая, красивая девушка! Не опер, не полицейский, почему именно ты?!

— Потому что я могу то, чего другие не смогут никогда, — тихо проговорила Влада, с такой странной интонацией, что Василию хотелось топнуть от несправедливости. А потом добавила: — Ты правда считаешь, что я красивая?

У Василия от возмущения перехватило воздух. Это ж надо так ловко сменить тему разговора!

— Влада…

— Ты не ответил на вопрос.

— Конечно.

Девушка улыбнулась, а зажегшиеся фонари забрызгали аллею городского парка разноцветными пятнами.

— Пойдем домой, — примирительно засмеялась Влада, протягивая ему руку, горячую, как пламя. — Могу ужин приготовить, если хочешь.

Василий вздохнул, коснулся кончиками пальцев её кожи, осязая искорки тока на их подушечках, и, слегка прихрамывая, пошел за ней.

— Одна ты в это не полезешь.

— Это ещё почему?

— Потому что я не хочу терять первого за долгое время человека, который может с интересом поддерживать беседу о классической литературе.

Влада тихо рассмеялась и крепче стиснула его ладонь.