Контрданс | Ориджинал

Старый князь Антелава прекрасно помнил, как дочь, бледная от решимости, подошла к нему после завтрака и попросила о разговоре. Старый Михако тогда грохнул от неожиданности тарелкой по подносу, уронив чайную ложечку, печально зазвеневшую по мраморному полу террасы. Нина от этого звука еще больше побледнела и, подумав, вероятно, что он не расслышал, повторила просьбу.

Конечно, он согласился. Невозможно отказать дочери, когда тебя просят с таким серьезным выражением лица. Собственно, свою роль сыграл факт, что никогда еще Нина не просила о разговоре. Разговор начинался всегда сам собой и мог продолжаться до глубокой ночи. Однако сегодня это был важный разговор, и отказать князь не мог.

Он всегда был чересчур мягок с дочерью. Однако при всей своей мягкости не сумел сдержать недовольного возгласа, когда она сказала ему, почему хотела поговорить.

— Молодой граф Бокерия так робок, что посылает вперед себя девицу? — спросил он несколько сурово. — Неужели я дожил до времен, когда кавалер не в состоянии попросить руки дамы?

— Граф не знает об этом разговоре, — сказала дочь и сжала нервным жестом шелк кушака⁽¹⁾. — Я осмелилась просить вас первой, отец, потому что видела, каким вы бываете в гневе, и хочу уберечь Николая от подобной вспышки.

— Дитя! — улыбнулся старый князь, протягивая ей руку. — С каких пор строгость принимает облик гнева?

Он погладил ее осторожно по бархатной, словно персик, щеке, и она, просияв, с чисто детской живостью осыпала его руку поцелуями.

— Ты любишь Николая? — спросил князь, когда оба немного успокоились. — Мне нравится, что вы так осмотрительны в своих поступках. Подобные вещи лучше услышать подготовленным. В конце концов, для меня ты всегда останешься девочкой.

— Отец, вы чудо! — воскликнула Нина, с любовью смотря на него.

— Итак, граф придет сегодня просить твоей руки, — сказал князь, указывая взглядом на низенькую скамеечку подле себя. Нина поняла и через секунду уже сидела у его ног. — Обдумала ли ты все, что повлечет за собой замужество? Понимаешь ли обязанности, возлагающиеся на твои плечи? Ты станешь супругой главы семьи, женщиной, которую выбрали для продолжения рода. Ты осознаешь, чего ждет от тебя общество?

— Да, отец, — Нина склонила голову.

— Что же мне ответить графу Бокерия? — князь пристально посмотрел на дочь.

— А что вы думаете о нем? — Нина взволнованно подалась вперед, обнимая его под колени. — Я не хочу выходить замуж, если этот человек будет неприятен вам. Я знаю, что вы читаете души людей, как раскрытую книгу, и можете с точностью определить, чего стоит человек. Я полагаюсь на вас, отец.

— Нина! Сердце мое Нина! — воскликнул князь нежно. Дочь смотрела на него снизу вверх; лицо ее, обрамленное темными кудрями, казалось ему сердцевиной какого-то сказочного цветка. Змеями вились две черные глянцевитые косы, спускаясь ниже пояса.

— Да, отец, — княжна кивнула, с обожанием глядя на него. Косы колыхнулись в такт ее кивку. — Я уверена, что вы не будете лукавить со мной, а я не способна увидеть недостатки Николая. Мне бы не хотелось разочароваться в нем с течением времени.

— Он хороший человек, Нина, — серьезно сказал князь. — Он не так богат, как мы, и не так знатен, но у него доброе сердце, пытливый ум и острый глаз. Не так давно я беседовал с ним и обнаружил, что он настоящее сокровище. Прекрасно образован, знает латынь, греческий…

— Я помню это, отец, — внезапно перебила его Нина.

— Чего же ты хочешь? — спросил он медленно, соображая, и улыбнулся своим мыслям. — Ты имеешь в виду, что все эти знания — не показатель приличного семьянина? Хочешь услышать, что он за человек? Изволь.

И он принялся описывать Николая, графа Бокерия, с присущей ему колкостью высмеивая все, что не заслуживало уважения, но не забывая при этом ни одного достоинства. К счастью Нины, последних оказалось гораздо больше. Впрочем, что и говорить, он сам старался пощадить ее чувства. Ему нравился честный, открытый Николай, и он был счастлив, что дочь того же мнения.

— Жизнь — это контрданс⁽²⁾, Нина, — сказал он в заключение. — Мы, как и в танце, встречаем новых друзей, старые же постепенно уходят из памяти. Это бесконечный круговорот, закон общества. И я бы хотел, чтобы твоим партнером по этому контрдансу вместо меня стал Николай.

— О папа! — воскликнула счастливо Нина и вдруг, грациозно вскочив на ноги, бросилась ему на шею, осыпая лоб, щеки, нос, глаза быстрыми, легкими поцелуями. И этот детский порыв внезапно отозвался какой-то странной, ноющей болью в сердце старого князя, и слезы нежности выступили у него на глазах, когда он обнял дочь в ответ. А та, словно вернувшись в детство, что-то щебетала ему на ухо, сидя у него на коленях и щекоча висок пушистыми волосами.

* * *

Насколько скромна была их помолвка, настолько пышна — свадьба. Старый князь позаботился о том, чтобы и поляки Рассовские, и грузины Чавадзе, и татары Алимовы чувствовали себя у Антелава как дома. Весь высший свет Гори собрался на свадьбу красавицы-княжны. А она словно не замечала приготовлений к торжеству, все так же лихо скакала по горным тропам на своем Лютом, не боясь встретить душманов⁽³⁾: с ней был Николай.

Она была прелестна в длинном кремовом платье. Старый князь, ведя ее под руку к старинной церкви на высоком холме, казалось, видел только ее. Как две капли воды похожая на мать, она легко и быстро ступала маленькими ножками, обутыми в мягкие туфли, по холодному полу церкви, светясь от счастья. Она не замечала никого, кроме Николая, стоявшего у алтаря. Князь понимал это и старался идти быстрее, чтобы не заставлять влюбленных ждать.

Он почти не слушал священника, вспоминая, как двадцать пять лет мать Нины точно так же стояла рядом с ним, как стоит сейчас ее дочь рядом с графом. То были чудесные времена. Мириам сопровождала его во всех поездках; позже, выучившись читать и писать по-русски, помогала с бумагами. И каждое утро — солнце ли, дождь ли — каждое утро она выезжала в горы верхом. Даже когда появились Андрей, старший, и Нина, младшая, она не изменила привычке.

Это ее и погубило. Задерживалась она часто, могла не вернуться к обеду, но к ужину приезжала всегда. Но однажды не вернулась вовсе. Прискакал только Демон, взмыленный, хромой, наполовину загнанный хозяйкой. Детей с трудом уложили спать, а князь со слугами, не теряя ни минуты, отправился искать жену.

Он нашел ее сам — неестественный поворот головы, вывернутые руки, сломанные ребра. Она лежала ничком, в луже собственной крови, вылетев, по всей видимости, из седла во время очередного прыжка через пропасть и напоровшись на острые камни. Ее похоронили очень тихо, быстро, даже как-то воровато. На надгробии князь приказал высечь лозу дикого винограда, символ горного аула⁽⁴⁾, откуда она была родом, и ветвь оливы с тремя листьями, геральдический знак рода Антелава. Едва окончились похороны, князь уехал, оставив малюток-детей одних, а через год вернулся, постаревший, осунувшийся, поседевший.

Молодые вышли из церкви. Князь держался на расстоянии, прекрасно понимая, что будет только стеснять их своим присутствием. С нежной грустью смотрел он на Нину, стоявшую рядом с Николаем, и видел Мириам.

— Она выросла, правда, отец? — сказал тихо Андрей, подходя сзади. — Помню ее, когда уезжал в полк. Совсем маленькая была. На шею бросилась, плакала… Перед этим долго говорили с ней, вспоминали мать. Кажется, она боялась, что не вернусь.

— А я разве не боялся? — проговорил старый князь, оборачиваясь к сыну. Военный мундир сидел на нем особенно ладно, выгодно подчеркивая фигуру. Сверкнул в лучах солнца орден — память о спасении жизни императора. Резала слух новая, резкая манера говорить, не упоминая себя. — Тебе ведь пятнадцать было, а ей — десять. Немудрено, что она переживала: мать вы совсем крохами потеряли. Она рада, что ты приехал. — Он немного помолчал, потом добавил еле слышно: — И я тоже.

— Она очень похожа на нее, — сказал Андрей, любуясь сестрой. Оба понимали, что уточнения — кто на кого похож — не требуются. — Такая легкая, воздушная… Николай, думаю, понимает, какая душа досталась ему. Иначе он не смотрел бы на нее с таким обожанием.

Граф в самом деле не сводил глаз со своей молодой жены, а та то заливисто смеялась, словно колокольчик звенел над цветущим розарием церкви, то замолкала, ищущим взглядом пожирая Николая. Отцу были знакомы эти перемены настроения. Дочь была копией матери во всем, а Мириам умела быть и кроткой, как ягненок, и отчаянной, как горная козочка.

— Он обожает ее, — сказал старый князь, и сын с изумлением уловил в его голосе незнакомые нотки ревности. — Мы говорили с ней месяц назад. Я сказал, что никого так не люблю, как Николая. Кажется, я ни разу еще так не ошибался.

— Это удел брата и отца — видеть, как сестра и дочь уходит от них, — спокойно возразил Андрей, не меняя тона. — Не меньше беспокоюсь о ней. Знаю Николая с детства, но все равно будто чужой теперь. Впрочем, если Нина решила, то не буду мешать. Да и кто сможет ее разубедить?

Нина вдруг обернулась, махнула им рукой, улыбаясь. Она светилась от счастья. Глаза ее мигом отыскали в их взглядах что-то, что не понравилось ей. Легкое облачко мелькнуло на красивом бледном лице, но потом она посмотрела на Николая и забыла все.

— Видите? — неожиданно жестко бросил Андрей и, не дожидаясь ответа, ушел, скрипя начищенными сапогами. Старый князь остался стоять, разрываясь между глупой ревностью к Николаю и любовью к дочери и удивляясь холодному, тяжелому тону сына.

Сын был другим. Не было в нем ничего от того милого, живого мальчика, ластившегося к нему, заглядывавшего в фуражку конюха с новорожденными кутятами, бурно восторгавшегося при виде хорошего коня. На смену ребенку уже пришел, несмотря на возраст, мужчина. Оставалось только гадать, что произошло с ним в полку: он писал редко, скупо, всегда по делу.

* * *

От церкви поехали домой. Молодые сидели в открытой коляске, запряженной парой белоснежных лошадей в черной с золотом упряжи. Правил сам князь, напряженно сжимая вожжи в руках и моля судьбу, чтобы трехлетки не понесли. Давно было решено, что повезет старик Чубарый и молодой Снежок, но Чубарый захромал, и в напарники Снежку достался белый конь с издевательским именем Ворон. Идея успокоения старым конем молодого с треском провалилась.

Разумеется, молодые офицеры устроили скачки за ленту с плеча прекрасной дамы. Коляска ехала медленно и вскоре отстала от гостей, поспешивших посмотреть, чем кончится соревнование. Невыносимо пекло солнце. Был жаркий июльский день, и старый князь чувствовал, что задыхается. Ему словно был тесен сшитый не так давно фрак. Хотелось вдохнуть и пить, пить живительный воздух, как ледяную воду из источника, которых так много на Кавказе.

Он слегка отпустил поводья, наклонил чугунную голову вперед. Сердце колола невидимая игла, на грудь будто лег камень. Лошади, тоже уставшие от жары, опустили морды вниз, роняя с губ клочья желтой пены; светлые языки вывалились из пастей. Князь исподлобья, стараясь не шевелить головой, осмотрел гладкое полотно дороги. Выдохшиеся лошади не были способны на глупости, а значит, можно было дать им волю.

Боль в груди не утихала — наоборот, с каждым мгновением становилась сильнее. Что-то давило изнутри, мешая дышать, двигаться, жить. Он еще ослабил хватку и на секунду, как ему показалось, прикрыл воспаленные глаза…

Первое, что он увидел, было небо. Оно смотрело на него своим единственным ярко-голубым глазом и, казалось, смеялось над ним. Облака бежали по чудесному полотну, легкие, белые куски невесомой пряжи. Он лежал на земле, в тени пирамидальных тополей. Голова покоилась на коленях Нины, ее прохладные руки перебирали его жесткие от времени волосы, а Николай сидел рядом, обмахивая его сорванной веткой.

— Папа! — крикнула Нина, увидев, что он открыл глаза. Он попытался сесть, она помогла ему опереться на ствол тополя и прижалась к его пылающему лицу своей мокрой щекой. Почему мокрой? Она плакала? — Папа, Боже! Тебе нехорошо? Что-нибудь привезти? Николай сейчас распряжет Снежка или Ворона и позовет помощь.

— Не надо, — хрипло прошептал он и, удивившись своему голосу, закашлял, с наслаждением вдыхая живительный воздух. — Не ходите никуда, граф. Что произошло? Почему мы остановились?

— Ты… — дочь вдруг запнулась и посмотрела на Николая, словно ища поддержки. — Ты чуть не упал с козел. Вдруг завалился на бок… Я так испугалась, папа…

Она прижалась к нему. Мягкие завитки волос у лба и висков щекотали ему щеку, но было приятно. Слезы Нины и доверчивое, детское «ты» заставили его сморгнуть непрошеную влагу. Но теперь было не время предаваться сентиментальным мыслям. Он прислушался к себе. Боль никуда не ушла, просто притихла, затаилась на время. Он чувствовал ее, глубоко-глубоко, и ее присутствие отчего-то вызывало неутомимое желание жить.

— Спасибо, граф, — сказал он Николаю, умышленно избегая называть его по имени, и устало прикрыл глаза. — Судя по всему, я обязан вам жизнью.

Он слегка поморщился, выговаривая эти слова. Ему не хотелось быть обязанным этому человеку, которого он знал с детства и любил как товарища Андрея, но ненавидел как мужа Нины. Они росли вместе, все втроем — мальчики и Нина, — но он никогда не задумывался, что эта дружба может и должна перерасти во что-то большее.

— Я помогу вам сесть в коляску, — произнес Николай. — Вы в силах ехать? О том, чтобы вы правили, не может быть и речи. Я не позволю вам так рисковать собой.

— Пустяки, — отозвался старый князь, силясь подняться. Чисто выбритое лицо его исказила гримаса страдания. — Пустяки. Минутная слабость. Мне гораздо лучше.

Он с трудом сдержал болезненный вскрик, когда внезапно вернувшаяся игла вонзилась в сердце. Густые черные брови вдруг до невозможного ярко проступили на побледневшем лице.

— Пожалуй, вы правы, — горько усмехнулся он. Нина испуганно следила за тем, как долго и жадно он вдыхает раскалившийся воздух гор, стараясь загнать боль внутрь. — Правьте вы. Я не могу подвергать дочь и вас риску свалиться в пропасть. Только прошу вас, едва станет видна усадьба, позвольте мне вернуться на козлы. Мне бы не хотелось, чтобы о случившемся узнали гости. Завтра же я приглашу врача. А сегодня пусть все идет, как надо.

— Я передам вам вожжи, когда мы подъедем к воротам, — согласился Николай после минутной заминки. Старый князь знал, что в нем боролись желание сохранить честь семьи и проявить заботу о тесте, но все же не мог заставить себя смириться с тем, что этот человек теперь является центром для Нины. Он любил Николая, но мысль о том, что тот может заменить его, отца, ужасала.

Поддерживаемый молодой четой, он уселся в коляску. Николай помог сесть Нине, легко и молодо — князя кольнула зависть — запрыгнул на козлы и подобрал поводья. Коляска тронулась.

— Мне жаль, что я порчу тебе праздник, — прошептал князь дочери каким-то новым, безмерно уставшим тоном. — Постарайся забыть о случившемся. Я хочу, чтобы ты помнила об этом дне только хорошее.

Нина промолчала, лишь крепко-крепко обняла его в ответ. И сердце отозвалось на это нежное объятие колющей болью.

* * *

За несколько метров до ворот — огромных, массивных — Николай отдал вожжи старому князю. Тот, с трудом перебравшись на козлы, мысленно порадовался, что ему не дали править всю дорогу. Иначе праздник из веселого превратился бы в траурный.

Гости, увидевшие, что молодожены близко, высыпали на крыльцо, приветствуя вновь прибывших. Нарочито медленно, сдерживая отдохнувших лошадей, старый князь подкатил коляску к подъезду. Обернулся, наблюдая, как Николай помогает сойти Нине под аплодисменты гостей. Потом, зная, что они смотрят, сказал словно шутливо, хотя на самом деле вовсе не шутил:

— Ну, граф, — Николай вздрогнул, гадая, отчего князь, всегда относившийся к нему, как отец, предпочитает теперь это официальное обращение, — поможете тестю спешиться? Окажите мне любезность, дайте опереться на ваше плечо. Очень крутая лесенка. Я не узнаю эту коляску. Скажи, Михако, — обратился он к старому слуге, державшему лошадей, — этот экипаж был в ремонте?

— Был, батоно⁽⁵⁾, — ответил слуга с поклоном.

— Видите! — казалось, старый князь был удовлетворен. Но Николай, подставивший ему свое плечо, заметил, как дрожат растянутые в улыбке губы, как втянута в плечи голова на внезапно одеревеневшей шее, как сосредоточенно смотрит он на землю, куда должен спрыгнуть и как медлит, боится сделать неверное движение и вызвать им новый приступ боли.

Николай помнил, как сжала его ладонь рука князя, когда он сделал предложение Нине. И сейчас, сравнивая то — сильное, молодое — рукопожатие с мягким, неуверенным прикосновением к его плечу, он понимал, что время князя прошло. Что слишком далеко продвинулась болезнь, о которой никто, включая самого князя, не знал. Что, возможно, исход уже предрешен.

— Удружили, голубчик! — сказал князь громко, спрыгнув наконец с козел. От удара о землю в глазах потемнело, в висках забухала кровь, а противная игла, застрявшая в сердце, ощутимо кольнула снова. Слава Богу, подумал он отвлеченно, Нина уже убежала куда-то, а Андрей, судя по всему, говорит с кем-то в доме. Он никогда еще не лгал детям и не представлял, что говорить им сейчас.

Передав вожжи Михако и кивком отпустив Николая занимать гостей, он моложаво одернул перчатки и оглянулся. Расстояние до ворот показалось ему таким ничтожным, что он устыдился своей медленной езды. Жгучий стыд, как в далекой и прекрасной молодости, залил щеки, но они не покраснели, румянец лишь слегка тронул скулы.

— Долго ехали, — сухо заметил Андрей, когда старый князь, старательно улыбаясь, вошел в дом. Гости давно разбрелись по зале, и их никто не мог слышать. — Коляска сломалась? Отчего заговорили о ремонте? Пришлось развлекать гостей. Барышни смешливы и глупы, офицеры — позор русской армии. Требовали Нину. Один Берестов кое-чего стоит. Вы, кажется, служили под его началом?

— Я был адъютантом⁽⁶⁾ у него, — сказал старый князь, чувствуя, что скоро свалится без сил, если не присядет хотя бы на минуту. — Что до Нины, она должна скоро спуститься. Пока я вылезал из коляски, ее и след простыл. Зря я не решился нарушить обычаи и пригласил чуть ли не весь Гори. Еще немного, и меня не хватит.

— Она говорила, что задумала сюрприз, — Андрей кивнул, мелкими глотками отпивая шампанское из хрустального бокала. Князь вдруг обратил внимание, что у сына удивительно маленькие, почти женские руки. — Вы напрасно так о себе говорите, отец. Помните, какой вы были лет пятнадцать назад? Совсем не изменились. Лишь поседели.

— Я стар, дитя мое, — ласково сказал князь, нежно, как умел только он, глядя на сына. Впервые с его возвращения из полка он назвал его так. — Я стар, а ты и Нина молоды. Вы птенцы гнезда Антелава, мои выкормыши. Я передал вам все, что хотел. Скоро наступит твой черед управлять поместьем.

Андрей пожал плечами и поспешил уйти, не ответив. Ему не хотелось говорить с отцом. Главное, что ему не о чем было говорить с ним. Тот давно вышел в отставку и больше не появлялся в полку. Он просто не мог понять, что произошло там с княжеским сыном, отнюдь не изнеженным, но привыкшим к веселым скачкам, к играм с сестрой, к отцовскому плечу рядом. Андрей всегда романтизировал службу и оказался не готов к бесконечной муштре, ругани даже среди офицеров, к бесчисленному разврату, к постоянной спутнице — смерти, часто весьма глупой.

Особенно сильное впечатление на него произвела игра в русскую рулетку. То, как безразлично крутили барабан с одной пулей офицеры, как стреляли, не моргнув, себе в голову, полагаясь на случай, как падали со странной усмешкой на губах; как текли разлетевшиеся по стене мозги; как остальные игроки продолжали сидеть, словно ничего не произошло; как новичков — в том числе и его, князя Антелава, — заставляли смотреть на это дикое развлечение — все это оставило отпечаток в сердце Андрея. Нет, старый князь не мог понять сына.

Видя, что Андрей не желает говорить, а Николай занял гостей игрой в вист, старый князь поспешно ушел через маленькую дверь в помещение для слуг. Белла, молоденькая горянка, которую, как и Мириам, привезли из аула, при виде хозяина испуганно вскочила, закрываясь платком.

— Не пугайся, дитя, — сказал князь, обессиленно опускаясь на скамейку рядом с ней. — Налей мне воды. И найди Михако. Знаешь его?

— Да, батоно, — ответила служанка, наливая воду в бокал, стоявший на подносе вместе с чертовой дюжиной одинаковых братьев на тонких хрустальных ножках. Старый князь, принимая его внезапно ослабевшими руками, вдруг отвлеченно подумал, что слуга, верно, будет сердит, когда недосчитается одного.

— Не говори никому, что я здесь. Только Михако… — пробормотал князь, с наслаждением опираясь спиной на прохладную стену и прикрывая глаза. Испуганная Белла опрометью бросилась вон, неплотно затворив дверь.

Сквозь щель князю был слышен шум зала. Кто-то играл на рояле арию из «Волшебной флейты»⁽⁷⁾, кто-то подтягивал тоненьким голоском мотив. Хохотали игроки в вист — Николай рассказывал новые анекдоты. Смеялись дамы, угадывая, кто войдет следующим в зал. Андрей неспешно беседовал с генералом Берестовым о настроениях в армии. Там кипела жизнь. А хозяин сидел, полуживой, в комнате для слуг и ждал, когда пройдет приступ непонятной слабости, которую он презирал, и боли, которую он боялся.

— Звали, батоно? — спросил Михако, входя и плотно закрывая дверь, отрезав старого князя от веселого шума.

— Звал, — тот говорил коротко, отрывисто и как-то бедно. — Я болен. Не перебивай. Слушай. Сейчас мне требуется не преданный друг, имеющий свое мнение, а слуга, беспрекословно выполняющий приказ. Понял ты меня?

— Да, батоно.

— Мне придется сегодня пить, — продолжал князь, словно не заметив реплики Михако. — Налей мне в бокал крашеную воду. Вино может убить меня. Проследи, чтобы в зале был свободный стул. Если что-то случится — только если что-то случится! — пошли сына на свежей лошади в Гори за врачом. Адрес я напишу. Дай бумагу и карандаш.

Он написал несколько слов на клочке бумаги и протянул слуге. Тот не шевелился.

— Понял ты? — спросил князь сурово.

Слуга молчал, не смотря на него. Он не понимал, почему нельзя послать за доктором сейчас.

— Понял? — крикнул вдруг князь каким-то страшным, срывающимся голосом, которым добивался подчинения в полку и в аулах и который никогда не звучал дома. — Понял?! Мне же тяжело, дубина!

И он, процедив сквозь зубы ругательство, закрыл лицо свободной рукой. Плечи его дрожали. Испуганный Михако в ужасе, что довел хозяина до слез, опустился рядом с ним на колени и, взяв бумажку, вдруг несмело погладил князя по плечу.

— О батоно, батоно… — шептал он, глубоко пораженный слезами князя.

* * *

Они долго сидели молча, переживая каждый свое. Князю было стыдно за свою вспышку, а слуга казнил себя за неповиновение, приведшее к слабости господина. Они были привязаны друг к другу гораздо больше, чем хозяин и слуга. Михако помнил своего господина еще мальчиком. Тогда они вместе бегали по горам, срывая на бегу яблоки с чужих яблонь и набивая карманы чужой черешней. Михако еще не забыл тех приятно щекочущих душу моментов.

Внезапно рояль, смех и разговоры умолкли. Князь поднял на слугу усталые глаза, ободряюще улыбнулся.

— Поди взгляни, — сказал он так ласково, как только мог, остро чувствуя вину перед Михако, но не в силах превозмочь собственную гордость и извиниться. Слуга, радуясь возможности выслужиться, поспешно приоткрыл дверь и выглянул в зал. Увиденное так поразило его, что он слегка вскрикнул, обернулся, глядя на князя расширенными то ли от ужаса, то ли от восхищения глазами, и снова высунулся в щель.

— Ну! — нетерпеливо поторопил хозяин, массируя костяшками пальцев словно придавленную чем-то грудь.

— Батоно… — шептал Михако, не отрываясь от двери.

— Ну! — повторил князь.

— Джаночка⁽⁸⁾ лезгинку танцевать будет! — наконец выдавил слуга. Князь подался было вперед, но тут же со стоном опустился на скамью. Он знал, кого слуга назвал джаночкой, смешивая восточную и русскую речь, — Нину. И то, что Нина собиралась сейчас плясать, выбило его из равновесия.

Он повелительно протянул руку. Понятливый Михако осторожно помог господину встать и сразу же отошел в сторону, принимаясь протирать запотевшие на жаре бокалы. Ему, без сомнения, было интересно, что произойдет сейчас в зале, но он, повинуясь немому приказу, занялся своим делом.

— Отец! — как только он появился в зале, к нему подлетела Нина, осторожно заглядывая в глаза: не беспокоится, не хмурится? Но князь искренне, хотя и немного грустно, улыбался ей, почти забыв о приступах. — Отец, где вы пропадали? Взгляните, ведь уже темно! Андрюша говорит, что не видел вас с самого приезда.

— В самом деле? — он рассеянно засмеялся, целуя дочь в лоб. Отчего-то от этого ласкового имени — «Андрюша» — вдруг повеяло чем-то родным, далеким, давно забытым. — В таком случае, я, вероятно, присел где-нибудь в тихом уголке, да и заснул. Все прошло, дитя, — сказал он тихо, молясь, чтобы глаза не выдали ложь. — Совсем прошло, сердце мое Нина! Черная роза Востока!

— Правда? — спросила серьезно дочь, и князь впервые в жизни солгал ей в глаза, принуждая себя не отводить взгляд. Нина же просто не могла представить, что отец способен солгать ей, поэтому не заподозрила ровным счетом ничего. Она невольно выдала желаемое за действительное: ей так хотелось, чтобы дорожного происшествия не было! Но оно было, и приходилось с этим мириться.

— Госпожа графиня, — послышался сзади густой, толстый голос генерала Берестова, и его тучная фигура выплыла из-за колонны, — госпожа графиня, где же вы пропадаете? Вы ведь обещали нам сюрприз, потом показались в интригующем наряде и опять исчезли.

— Иду, — легко ответила Нина и убежала под хоры⁽⁹⁾, где разместились приглашенные музыканты. А старый князь вновь ощутил знакомый укол в сердце при звуке нового титула дочери. Не княжна, не Ниночка, не джаночка — госпожа графиня. Ему будет сложно привыкнуть.

— Антелава! — раскатистый голос генерала прогремел прямо над ухом князя. — Антелава, вы тоже хороши! Бросили так надолго гостей! Неужели вы могли забыть о нас? Не поверю ни в жизни. Вам было просто лень, признайтесь. Гости — люди шумные, когда их много, а вы свадьбу дочери устроили на славу.

— Рад, что понравилось, генерал, — устало поклонился князь, с досадой думая, что гораздо лучше было бы, если бы свадьба не состоялась.

— Еще бы — понравилось! — Берестов всплеснул холеными руками. — Идемте. Ваша дочь приготовила что-то. Быть может, знаете, что? Впрочем, по костюму догадаться нетрудно — тем, кто вживую видел горцев.

Они вышли в зал. Князь поискал глазами Андрея и Николая. Оба стояли на противоположном конце зала и о чем-то оживленно говорили. Николай заметил его и сделал вопрошающее движение бровями и, успокоенный жестом князя, продолжил беседу.

Молоденький горец⁽¹⁰⁾ в белом бешмете⁽¹¹⁾, меховой шапке и черном кушаке вдруг выбежал на середину зала и встал в позу. Князь ахнул, всматриваясь в родные черты: его этот маскарад обмануть точно не мог. Он не обратил внимания, как была одета Нина, во время их короткого разговора, но сейчас сомнений не было: она в самом деле собиралась танцевать мужскую лезгинку. Она настолько вжилась в образ, что подрисовала себе углем тоненькие усики над верхней губой.

Она танцевала прекрасно. Мать научила ее многому, в том числе и женским танцам, но она всегда предпочитала именно мужскую лезгинку, гордую, страстную, подвижную. Быстро-быстро перебирая маленькими ножками в мягких сапогах, она реяла орлом, ныряла, пряча раскрасневшееся лицо, вновь выскакивала, смеющаяся, прекрасная в завораживающем танце.

Косы ее давно вывалились из-под шапки, усики размазали капли пота, а она все танцевала и танцевала, не останавливаясь ни на минуту. Широкие рукава белого бешмета летали за ней, раздувались, делая ее похожей на сказочную птицу, что уносила невест со свадьбы.

Мириам любила эту древнюю легенду. В ней юноша, у которого погибла невеста, превратился в птицу, уносящую девушек со свадьбы, чтобы ни один жених в Грузии не был счастлив. Иногда, если невесту охраняли, чудовище хватало отца или мать несчастной и, забрав к себе в логово, долго мучило, прежде чем убить и съесть. Старый князь не знал, почему Мириам любила эту историю. Не знал он, и отчего добрая Нина напомнила ему кошмар гор.

А дочь все плясала и плясала, и музыка делалась быстрее и быстрее, пока не оборвалась на высокой ноте. Обессилевшая танцовщица, как подкошенная, упала на ковер, тяжело дыша. В общем молчании князь подошел к ней, вытер платком крупные капли пота с висков, поцеловал в лоб, не произнося ни слова.

И тогда, словно дождавшись какого-то знака, захлопали завороженные дикой пляской гости. Нина кланялась, посматривая на Николая. Тот не хлопал, только кивал на каждый ее поклон. Они понимали друг друга без слов.

* * *

— Молодец, Нина, — к ним подошел Берестов. Оркестр вновь заиграл прерванную мазурку. — Удружили, графинюшка! Никогда я не видел, чтобы так плясали. Видно, матери наука…

Нина не отвечала, только смотрела на него смеющимися глазами.

— Идите, — разрешил, смеясь, Берестов и повернулся к князю. — Чудесная у тебя дочь. — В минуты нежности он всегда переходил на ты. — Я помню княгиню. Что одна, что другая — истинные горянки. Особенно Нина, даром, что отец русский. А Андрей твой — себе на уме. Я с ним говорил, хороший. Но только свобода, свобода… — Он вздохнул. — Ты проследи, знаешь ли, чтобы он во всякие общества не вляпался. В Петербурге давно был?

— Он недавно, я давно, — князь улыбнулся, перенося вес на другую ногу. — Когда в отставку вышел, в шестом году. Получается, лет девятнадцать назад…

— Город изменился, — сказал печально Берестов, беря собеседника под руку и уводя в сторону. — Много недовольных. Тебя не было, когда мы французов гнали, а я видел, и все видели, как в Европе. Собственно, и бунтуют от этого. Я слышал, создаются общества. Может, знаешь «Зеленую лампу»⁽¹²⁾? Вот там самое опасное. Вот там слишком позволяют себе, слишком.

Князь молчал. Он не мог и представить себе, что творится в столице. Мысль о бунте против императора вводила его в ступор. Разве могли подданные, дворяне, быть недовольны своей долей? Конечно, он помнил смелые реформы начала века, помнил и возвращение к консерватизму, но чтобы бунтовать? Это он осознать не мог.

— Смотри за сыном в оба глаза, — сказал Берестов, внимательно вглядываясь в толпу, словно здесь могли находиться заговорщики. — Николай-то, зять, часом, не из этих? Нет? Ну, слава Богу. — Он помолчал, потом шумно выдохнул: — Хватит, пожалуй, о грустном. Давай выпьем, князь, за Александра⁽¹³⁾! Эй, приятель!

Он позвал Михако. Тот, видя, что генерал хочет пить не один, в мгновение ока повернул поднос так, чтобы князь мог взять крайний бокал, в котором было сильно разбавленное вино. Однако едва слуга двинулся с места, Берестов, не любивший ждать, остановил мальчика, бегавшего с подносом, и взял два бокала, доверху наполненных превосходным вином.

— Выпьем! — повторил он, подавая бокал князю. Тот беспомощно посмотрел на вино. Густое, крепкое, рубиновое, оно таило в себе если не смерть, то повторение приступа и потерю сознания. Он точно знал, что будет, если он выпьет этот губительный бокал. Но не пить за здоровье государя значило подписать смертный приговор не только себе, но и потомкам. Этот тост исполнялся всеми.

— За императора! — повторил князь громко и, закрыв глаза от неизбежности, выпил. Вино сразу ударило в голову. Почти не чувствуя терпкости во рту, он ждал, что принесут следующие мгновения. Он почти слышал, как мелко дышит Михако, только что осознавший, что, быть может, погубил хозяина своей медлительностью.

Реакции не пришлось долго ждать. Грудь сдавила утихшая было боль, стало вдруг душно, тяжело дышать. Снова показалось, будто кто-то сидит на груди и тянет вниз, тянет с неумолимой жестокостью.

— Что случилось? — спросил Берестов, забирая у оцепеневшего князя бокал и ставя на столик, и заботливо взял друга за локоть. — Ты бледен. Я стар, а ты, помнится, был лет на пять моложе меня, когда попал в адъютанты. В нашем возрасте здоровьем не шутят. Боже, да что с тобой!

— Все в порядке, — ответил сдавленно князь, отстраняясь. Вино ударило в голову, и теперь все казалось ему бесконечно неважным, он был как во сне, когда все разрешено. Даже собственное сердце, то проваливавшееся куда-то вниз, то взлетавшее под небеса, не могло остановить его теперь.

— Но ты еле на ногах держишься! — воскликнул Берестов, никогда не видевший у князя такого выражения лица.

— Чушь! — жестко выкрикнул тот, и от этого мрачного возгласа генералу стало не по себе. Князь отмахнулся от чего-то, как от назойливой мухи, потом замер, наклонив голову, словно птица, прислушиваясь к себе. Грудь болела, а игла, непонятно откуда взявшись, непрерывно колола сердце маленькими, точечными ударами.

— Слышите, генерал? — внезапно спросил он, и какое-то новое, бесконечно беспомощное, детское выражение появилось у него в глазах. — Слышите? Контрданс.

Оркестр в самом деле заиграл вступление. Пары, занимавшие центр зала, поспешно выстраивались одна против другой, образуя три колонны. Здесь, в этом доме, контрданс танцевался всегда со сменой партнера лишь внутри четверки: на Кавказе, вдали от столицы, законы балов были гораздо мягче, танцорам позволялось не выделывать некоторые затруднявшие танец движения.

— Покойная княгиня любила этот танец, — продолжал князь неторопливо. — Мы никогда не пропускали его. Пожалуй, я попробую тряхнуть стариной. Извините меня, генерал.

— Как — танцевать? — переспросил изумленный Берестов. — Да вы больны, мальчик! У вас озноб, вас качает!

— Я давно не мальчик, генерал, — возразил князь, и что-то в его лице заставило Берестова замолчать. Кроткое, доброе, мягкое, оно словно светилось каким-то странным внутренним светом. Расширенные, словно загнанные глаза тихо улыбались генералу с выражением обреченного, прося уступить дорогу. И он уступил.

Молча смотрел Берестов, как старый князь подходит к кружку еще не приглашенных дам, кланяется, по привычке военного щелкнув каблуками, и протягивает руку. Ничего страшного не произошло, разве что князь не пригласил конкретно ту или иную гостью, великодушно предоставляя им выбирать самим. Генерал вздохнул с облегчением. Опьянение князя, казалось, прошло. Он не знал, с каким трудом дается тому каждый шаг. Однако контрданс не мог быть пропущен.

Его приглашение приняла тоненькая, светленькая дочь дочь доживавшего свой век в Грузии поляка Рассовского. Тихая, благонравная, она была бы хорошей подругой Нине, но та не понимала этой робости и предпочитала ее обществу общество брата, Николая и Петро, сына Михако. С ними она делала, что хотела и что никогда бы не сделала тихая, кроткая Миля.

— Начинайте, маэстро! — крикнул старый князь, становясь со своей парой напротив дочери и зятя. Нина, уже переодевшаяся, не сводила с отца испуганных глаз, но не смела произнести ни слова. Николай, поддерживая ее, чуть сдвинул брови, вопросительно глядя на князя. Тот качнул головой и улыбнулся, хотя грудь словно сжали в тисках.

— Начинайте же! — повторил хозяин бала.

* * *

Дирижер взмахнул палочкой, и оркестр заиграл вновь с самого начала. Князь прекрасно знал танец, который за простоту, изящество и некоторую медлительность прозвали Златоглавым⁽¹⁴⁾. Легкий, грациозный, он, казалось, не имел ничего общего с вычурными бальными танцами столицы. Но, несмотря на это, его любили все.

Четверки поклонились друг другу — дамы присели, кавалеры наклонили голову, заведя руки за спину, — и танец начался. С первого же движения, с первого же такта князь понял, что танцевать в его состоянии было очень плохой идеей. Даже небыстрый темп музыки был сложен для него. Впрочем, пока ему удавалось скрывать гримасу боли, кривившую губы.

Если бы кто-то мог посмотреть на зал сверху, он, несомненно, был бы очарован картой танца. Кружились, непрерывно меняясь местами, светлые платья дам, одно движение перетекало в другое, не отставали и кавалеры. Особенно красивы были молодые офицеры — в парадных мундирах, в сверкающих начищенных сапогах, уже лишившихся скрипа, с тонкими усиками над верхней губой, по моде того времени.

Николай, ведущий в танце то Нину, то мадемуазель Рассовскую, то обеих вместе, казался старому князю одним из героев Отечественной войны — молодцеватым, бравым командиром, только вернувшимся из Франции. Андрей не танцевал, но князь видел краем глаза его мундир, темно-синий, с белым пятном ордена.

— Не стоило ему танцевать, — прошептала Нина, дежурно улыбаясь. — Он ведь не признается, что ему дурно. Гляди, Николай! Он еле на ногах держится!

В самом деле, князь чуть покачнулся, ведя свою даму, но удержался на ногах.

— Он взрослый человек, — возразил граф Бокерия. — Я не говорю, что он прав, но разве мы смогли бы убедить его не танцевать? Ты помнишь, что он всегда делал все по-своему. Вряд ли он изменился.

Но он все-таки взглянул искоса на князя, ведя обеих дам вперед. А тот, казалось, рад был отойти в сторону, давая Николаю место исполнить свою фигуру, пусть и на короткое время. Другие четверки поступили точно так же: один кавалер «представлял» дам, второй ждал, отойдя на небольшое расстояние.

Однако передышка эта была короткой. Ожившая Миля с очаровательным румянцем на бледных щечках, улыбаясь, вернулась к нему, чтобы тотчас же поменяться с Ниной местами. Но та ничего не успела сказать: танец шел дальше, и задерживаться она не имела права. Впрочем, она все же заметила тяжелое дыхание отца и выступившие на серебристых висках крупные капли пота.

Одно за другим они сделали три «окошечка» — так называлось движение, во время которого партнеры делают шаг друг к другу в плясовом темпе, а руки их образуют воротца. С них начиналась быстрая часть танца, к счастью, более короткая, чем медленная. Но количество повторений было всецело в ведении дирижера, а он пока не подавал знак к коде.

После шел линейный галоп, как его прозвали в молодежи. Его сменял вальсовый — с чужим партнером. Князь с трудом подскакивал, держа за руку Милю, и не мог понять: почему она радуется? Неужели это может приносить удовольствие? С каждым прыжком боль, стеснявшая движения, становилась все невыносимее. И если во время медленной части можно было терпеть, то теперь она жгла огнем, мешая дышать.

Старый князь и Николай поменялись дамами. Он попытался ласково улыбнуться обеспокоенной Нине, но не сумел. Вероятно, вместо улыбки получилась какая-то гримаса, потому что дочь побледнела и вцепилась ему в руку мертвой хваткой, не понимая, что делает только хуже.

— Тебе не обязательно танцевать! — шепнула она рассерженно. «На что она сердится? — недоуменно спрашивал себя князь, делая первый скачок в вальсовой позиции. Всего их было двенадцать: три в сторону, три обратно и то же самое со своей дамой. — Разве я делаю что-то не так? Как она похожа на мать, когда сердится…»

Боль вдруг ожгла его с утроенной силой. Он, не доделав свой третий скачок, вдруг остановился, тщетно пытаясь вдохнуть и хватаясь правой рукой за грудь, в которой трепыхалось сердце, бросаясь на грудную клетку, как пылкий дуэлянт на противника. Это биение эхом отдавалось в голове: словно огромный колокол гулко ухал под ударами аршинного языка. Пальцы правой руки неистово рвали накрахмаленный до невозможности воротничок, врезавшийся в шею.

Его шатало. Мгновение он еще стоял на ногах, потом слабость накрыла с головой; его бросило на пол, и он упал навзничь, больно ударившись затылком. Кто-то из гостей, сгрудившихся вокруг и лишавших его воздуха, вскрикнул. Этот крик, как нож по стеклу, резанул уши. В глазах темнело. Он с трудом различал лица детей. Вот Нина, бледная до желтизны, бросилась к нему… Затормошила, пытаясь поднять, заливаясь слезами. Вот Андрей: губы шепчут что-то, а пальцы разрывают, переплетаясь с его пальцами, ненавистный воротничок.

Он уже не видел, как Берестов, продравшись сквозь окружение, с перекошенным от ярости лицом распекал своим звучным голосом, гудящим, как труба, невызванного врача, сердечные приступы и нерадивых слуг. Не знал он, что рядом с безутешной Ниной сидел, обнимая ее, Николай, что в его глазах светится сейчас бесконечная любовь к нему, князю, отцу его жены.

Нечеловеческим усилием приподнялся он вдруг на руках сына, ища что-то уже слепыми глазами, дотянулся до пальцев Нины.

— Контрданс, Нинок, — сказал он грубым, хриплым, не своим голосом. — Помнишь? Жизнь как контрданс…

Дочь зарыдала, спрятав лицо на его груди. Андрей плакал тоже. Его маленькие, изящные, как у девушки, руки ласково поглаживали отца по голове, перебирая волосы. Эти нежные, робкие прикосновения были последним, что чувствовал князь. Потом все погрузилось в тишину.

Он умер, не приходя в сознание, несколько часов спустя. Старенький доктор, привезенный сыном Михако, сумел облегчить его последние мгновения. После он сообщил, что князя погубил не выявленный вовремя порок сердца и обширное кровоизлияние в мозг, вызванное падением. Усадьба погрузилась в траур.

Через несколько месяцев в Петербурге прошло восстание, названное позже Восстанием декабристов⁽¹⁵⁾. Князь Андрей Антелава вместе с несколькими товарищами был казнен на площади, а граф Николай Бокерия — сослан в Сибирь. Его жена последовала за ним. Там их след затерялся, навеки погребенный в глубоких снегах Зауралья.

Дублирую специально для тех, кто не читает шапку.

Написано на конкурс МЭШ (Московской Электронной Школы) «Летний марафон» 2018.

Большая просьба, если Вы учитель или ученик, если у Вас есть личный аккаунт на Портале Гос.Услуг и Вам предоставлен доступ к хранилищу МЭШ, зайдите на страничку работы и поставьте оценку)

Ссыль: https://uchebnik.mos.ru/material_view/atomic_objects/2572123

Также можно найти по ID работы: 2572123

1) Кушак — восточный пояс

Вернуться к тексту

2) Контрданс — род исторического танца, буквально «танец напротив»

Вернуться к тексту

3) Душман — горный разбойник

Вернуться к тексту

4) Аул — горная деревня

Вернуться к тексту

5) Батоно — господин (груз.)

Вернуться к тексту