У каждой розы есть шипы (джен)

В населенном резчиками свиней Уинд Гэпе Креллины кажутся розами, растущими среди дерьма. Адора выглядит прекрасно. Никто не скажет, что она может плохо думать о людях или как-то ими пренебрегать. Никто не скажет о ней и дурного слова. Прекрасный нежный, но уже увядающий цветок. Алана никто никогда не замечает, да и он редко дает себе труд оторваться от своих пластинок. Не делает добра, не делает зла. Ничего этого и не желает. Она о нем почти не думает. Не то, что о Камилле — та ближе к тем, кто шушукается у нее за спиной, чем к своим кровным родственникам. Прикер — не Креллин. Интересно, на Камилле вырезано это слово, думает единственная надежда их матери? Семья… Она видела слово «Хер». Увечья Камиллы ее пугают, но вместе с тем… привлекают.

Удушающе жаркое лето царит в Уинд Гэпе, и это то самое лето, когда самая прекрасная розочка семейства Креллин испытывает свои недавно обретенные чары. Эмме тринадцать, и она давно знает, что прекраснее ее в городе нет никого — Адора не устает повторять это. Сыновья Джеки О`Нил шеи сворачивают, когда она проезжает мимо них на роликах, а ведь они уже учатся в колледже. Эмма хмурится и отхлебывает водки. Джон Кин не поддается ее чарам. Малолетний урод прилип к юбке своей скучной подружки. Эмма усмехается, стирая пот с верхней губы. Джон ей по-настоящему не нужен, как не нужен никто из этих мальчишек, но будет весьма забавно позорить его дальше. Издевки, карикатуры… Скоро будет новая вечеринка, и пляшущие под ее дудку ребята выкинут Кина с крыльца, если он догадается туда заявиться. Подружка (как там зовут эту моль?) бросит его, если имеет хоть каплю мозгов в довесок к крикливому рту. Вот смеху то будет. Скоро, скоро… Все уже так, как Эмма сказала. А станет только лучше.

Эмма склоняется над унитазом, ее сильно тошнит. Адора права, у нее слабое здоровье. Вчерашняя беготня по лесу сделала свое дело. После дня Калхуна у нее еще сильнее сдают нервы. Мама дала Эмме молоко с голубоватым лекарственным оттенком и уложила спать, а ночью девочке стало плохо. Нездоровье бесит ее. В такие дни Эмма только и может, что сидеть играть со своим кукольным домиком. Она становится еще раздражительнее, кидается на всех, устраивает истерики… Однажды швырнула в Гейлу тарелку с кашей… Она не должна быть такой. Она должна быть самой прекрасной розой семьи Креллин, какой была ее мать. Как же сильно печет солнце… До похода в магазин одежды Эмма не понимала, как Камилла может ходить во всем таком темном и таком закрытом. Ей самой хотелось сорвать с себя абсолютно все.

— Джоудс, ты выглядишь так мило. Какой замечательный бант.

Мама всегда так добра к ее подругам. Эмма лежит на полу рядом с кукольным домиком и злобно косится на дверь. Келси Джоудс. Мерзкая болтливая слабая ноющая тварь. Мама сегодня носится именно с ней, потому что остальные опаздывают. Адора и Джоудс входят в комнату Эммы. Она сказала девчонкам быть в два. Опаздывают все, кроме Джоудс. Плохо. Заслуживает наказания. О, неужели Джоудс неуютно рядом с Эммой?

— Эмма сегодня плохо себя чувствует, — объявляет мама, как будто уже весь город не в курсе этого. Уинд Гэп удушлив своими сплетнями. — У нее, бедняжки, такое слабое здоровье. Эмма, дай мне за тобой поухаживать.

Эмма говорит, что пока что ей ничего не нужно. Здесь Джоудс. Все девчонки знают, что Эмма часто болеет. Но лидер не должен показывать своих слабостей. Она и так их больно распустила.

— Эмма, — пока что мягко, но уже настойчиво говорит Адора. Эмма чувствует, что может разрыдаться от бессилия. Болезнь измучила ее, но она, сжав губы, быстро мотает головой.

Адора неодобрительно вздыхает и, к ужасу Джоудс, выходит из комнаты. Теперь будет думать, что дочь сегодня особенно капризна. Эмма встает, чувствуя головокружение и тошноту. Что с ней? Неужели это все от жары или нервов?

— О чем ты говорила с Адорой? — спрашивает Эмма.

— Мадам… миссис Креллин сказала, что тебе нехорошо.

— Я это слышала! — рявкает она. — О чем еще?

Джоудс бледнеет, снова готовая разнюниться.

— Она… она сказала, что я хорошо выгляжу.

В душе Эммы вскипает что-то древнее, что-то очень темное и острое, как те вещи, которыми Камилла резала себя. Камилла… Эмма не может понять, что к ней чувствует. Интерес, восторг, любовь, странное дежавю… ненависть? Но она знает, что чувствует к Джоудс и хватает ее за руку, щиплет запястье так, что эта тупица взвизгивает, словно свинья перед убоем. Эмме нравится, как они визжат. Вот бы Джоудс так визжала.

— Знаешь, кто еще хорошо выглядел? — шепчет она. — Был милой девочкой? Энн Нэш. И Натали Кин. Эти поганки были очень-очень милыми и хорошими, и все их любили, верно, Джоудс?

Здесь нет правильного ответа. Та об этом знает и только ревет — тихо, чтобы Адора не услышала. Эмма сжимает пальцы до предела. Джоудс ноет, и Эмма чувствует, как в ее голове начинает шевелиться отвратительная боль. Она глотает воздух. Ей просто жарко. Это все платье, в которое ее нарядила Адора. Слишком закрытое. Ей больше нравится ее второй гардероб. Эмма резко разжимает руку.

— Быстро принеси мне воды, — цедит она. Джоудс смотрит на нее, разинув рот. Дура.

— Быстро! — кричит Эмма, закрыв глаза, и боль резко вспыхивает, и так же резко пропадает. Джоудс очухивается от своих грез и пулей мчится в ванную.

Эмма медленно опускается рядом с кукольным домиком. Джоудс не вернется из ванной в ближайшую минуту (пусть смоет себя в унитаз). Пока ее нет, пока их всех нет, можно немного отдохнуть. Ни с кем нельзя быть самой собой. Может, с Камиллой? Они — сестры. Эмма отпивает водки из бутылки из-под воды (ее сестра тоже так делает), чувствуя, как снова сжимается желудок. Она смотрит на миниатюрную мамину спальню — ее будущую спальню — и видит пол из слоновой кости. Губы Эммы расползаются в улыбке. Она вспоминает, как делала этот пол для своего домика. Не слоновая кость, но это было весело. Даже веселее. Может потому, что это была не слоновья кость.

Ее подруги непозволительно опаздывают, но Адора всегда здесь и всегда рядом.

— Эмма, — она заходит в комнату и кладет на ее лоб прохладную руку. Джоудс нерешительно топчется в дверях ванной, держа стакан с холодной водой. Может быть, она и сможет остаться прислужницей Эммы. Хотя нет, жар спадет, и Эмма станет самой собой и передумает. Сейчас надо гнать отсюда Джоудс, а потом…

— Я устала, — шепчет она, чувствуя, как от лекарств, жары и водки размывается ее сознание. — Я так устала, мамочка.

Эмма Креллин не говорит этого, но думает, что, наверное, устала от самой себя.