Экзамен для демиурга (джен)

На кронах мирового дерева раскинула свои ветви Академия Творцов, Академия Демиургов. Она простиралась от одного конца Вселенной до другого и занимала собой целый мир.

Терра.

В сущности, Академия была просто… Академией, большего про нее сказать было сложно. Она состояла из множества зданий, различных по размеру, форме и назначению. Здесь были и общежития, построенные в стиле хай-тек, и отдельные комнаты, где, бесспорно, угадывалось влияния японского буддизма. Здесь пышные соборы стояли бок о бок с причудливыми домиками с элементами барокко. Весь мир, со всеми его особенностями и обычаями — лучшее, что можно было увидеть в иных мирах, было собрано здесь.

Но самым впечатляющим строением стало главное здание Академии, ее основной корпус, где готические башни вздымались ввысь, грозя пробить собой небосвод, а темные врата призывно раскрывались перед студентами, обещая им различные муки и ужасы, какие только могла им дать Академия. Впрочем, это всего лишь глупые россказни студентов, пытающихся хоть как-то оправдать собственный страх.

В самом деле, нельзя же всерьез в это верить! Ну, разве что, кроме того времени, когда в Академии идет сессия. Тогда да — произойти может что угодно, тут студенты абсолютно правы.

В основном здании шел экзамен.

Мертвая тишина, повисшая над аудиторией, нарушалась неразборчивыми, еле слышными объяснениями студента. Молодой, даже по меркам Демиургов, парень то и дело срывался с основной мысли своей речи, перескакивал на посторонние темы и отчаянно трусил, понимая, что хорошей отметки по миросозданию ему не видать, как своих ушей. Тяжкий вздох, что испустил профессор, попеременно хмурящийся и трущий переносицу, чтобы хоть как-то снять усталость, был лишним доказательством правоты юноши.

Кажется, этот экзамен он «завалил». Правда, правильнее было бы сказать: «он завалил и этот экзамен тоже». Чудом было то, что его вообще до сдачи допустили, если вспомнить, что толково он за эту сессию даже зачета не сдал.

Оба — и студент, и преподаватель — страстно мечтали сейчас лишь об одном: как можно скорее оказаться друг от друга настолько далеко, насколько это вообще возможно.

— Значит, это и есть твой мир? — скептически приподняв бровь, уточнил седовласый мужчина и окинул предложенную миниатюрную версию голубого шара более внимательным взглядом. — Недурно, недурно. По крайней мере, я ожидал от тебя гораздо худшего исполнения, Артем.

— Но, Андрей Данилович, — мгновенно вскинулся парень, забыв про былую неуверенность. — Я был лучшим студентом прошлого курса, участвовал в олимпиаде по теории мира и…

— И все это было на прошлом курсе, — мягко прервал пламенные слова Андрей Данилович. — Много-много лет назад, а потом, как ты, наверное, знаешь, твои успехи в учебе оставляли желать лучшего.

— Неправда! Я усердно учился последние триста лет, я ни одной лекции не пропустил, это в табеле моей успеваемости указано.

— Все мы знаем, Артем, что тот табель ты подделал, за что тебя, помнится, чуть не выгнали из Академии. Не говоря уж о том, что на моих лекциях ты в последний раз появлялся… — Профессор неспешно перехлестнул несколько страниц в толстой, потрепанной временем тетради в желтой обложке с подсолнухами, с которой не расставался уже несколько тысячелетий. Для многих студентов-прогульщиков эта тетрадь стала самым страшным кошмаром, а кому-то наоборот очень помогла во время зачетов доказать свою ответственность и собранность. Артем эту тетрадь всей душой ненавидел, а вместе с ней — весь желтый цвет. Даже стены в своей комнате в общежитии специально перекрасил с желтого на серый. — Сто двадцать четыре года назад. И не стыдно Вам, молодой человек? — укоризненно покачал головой Андрей Данилович, по старой привычке переходя на «Вы». — Удивляюсь, как в Вашей голове сохранились хотя бы крупицы знаний по моему предмету. Плохо, очень-очень плохо, Артем, — печально подытожил он. — А представь, что скажет твоя бедная матушка, когда обо всем этом узнает. Ее же удар хватит!

Надо сказать, что Андрей Данилович уже многие века являлся для Артема отчимом, потому его волнение о здоровье Веры Николаевны было искренним и неподдельным.

Со своим отчимом Артем предпочел бы не видеться никогда в жизни, но вместо этого им приходилось делить крышу над головой в отчем доме и с завидной частотой встречаться в стенах Академии.

— Сам знаешь, Верочка ждет ребенка, и ей категорически нельзя волноваться. А ты, Тема, только и делаешь, что приносишь нам с ней новые волнения.

Любому другому человеку Артем не спустил бы подобных слов, хорошенько врезав по наглой физиономии, но… Андрей Данилович, к сожалению, был прав.

— Ладно, — профессор снова горестно вздохнул. — Давай продолжим. Как, говоришь, называется созданный тобой мир?

— Земля, — выпалил Артем прежде, чем успел обдумать ответ. «Не стоило это говорить». — То есть… Он должен называться Землей и никак иначе, ведь это…

— Память о твоем отце, — закончил за него Андрей Данилович, сочувственно покивав головой. — Понимаю, однако это название мира уже запатентовано. Пусть он так и не успел вдохнуть жизнь в тот мир…

— Мой мир — Земля, — упрямо повторил Артем.

Его отец был выдающимся ученым, одаренным, как шептали в народе, всеми возможными талантами.

Последние двадцать лет своей жизни он трудился над созданием нового, идеального мира. Могла бы его задумка получиться или нет, теперь уж никто и не знает: ученый пропал, оставив после себя жене и маленькому сыну черновики и наброски того самого мира, что мечтал сотворить, вписав в нижнем углу первой страницы тогда еще ничего не значащее название — «Земля».

Что стало с отцом, Артем не знал: с демиургами такое случалось — иногда они просто пропадали. Как правило, с тех пор их больше никто никогда не видел. А может, и видел кто, но теперь молчит об этом, не желая разглашать информацию.

Как бы то ни было, но с детских лет у Артема появилась одна-единственная важная цель в жизни: исполнить мечту отца и создать мир, которым грезил совершенно, в общем-то, незнакомый ему человек, так занятый работой и собственными изобретениями, что на семью ему просто не хватало времени.

— Пусть так, — согласился преподаватель. — Земля — так Земля. В любом случае, мир так и не был сотворен, так что это название вполне может остаться за тобой.

— Спасибо Вам, Андрей Данилович!

— Не за что. Теперь далее… — Придвинув ближе к себе голубой шар нового мира, профессор повертел его в руках, напряженно вглядываясь в причудливое разделение суши на страны и континенты. Одна маленькая страна, граничащая с водой, мигала тревожным красным светом. — Скажи-ка мне, Артем, почему эта… «И-т-а-л-и-я», как у тебя здесь написано, так сильно напоминает чей-то сапог? Кажется, тот, что тебе мама подарила на День рождения?

— Эм… — замялся Артем. — Андрей Данилович, может, не будем об этом?

— И как ты в этот раз умудрился напортачить? — с живейшим интересом спросил собеседник.

— Это не я! — поспешил откреститься Тема. — Просто… Мы с Вадиком однажды в лаборатории…

— Бесились, как обычно.

— Да, бесились, — не стал спорить студент. — Молодости это, между прочим, свойственно. Вы сами так постоянно маме говорите. Ну, и как-то случайно так получилось, что я запустил в него ботинком — сапогом, то есть, — а Вадим, придурок, — сквозь зубы прошипел Артем в адрес лучшего друга, — от сапога уклонился. Вот он и врезался в мою дипломную работу. Все вышло нечаянно, честно! Мы не хотели. А вынуть ботинок оттуда обратно не получилось, тогда бы пришлось весь мир заново переделывать, и экзамены я бы точно провалил.

— Ты их и так все провалил, насколько мне известно, — любезно напомнил Андрей Данилович. — Мой экзамен у тебя последний в расписании, так ведь?

— Да, но я…

— Решил завалить сессию и вылететь из Академии, на радость большинству моих коллег.

— Если сдам Ваш экзамен, то меня переведут на следующий курс.

— Ты действительно думаешь, что я смогу принять у тебя эту халтуру? — уточнил экзаменатор. — Здесь же никакой логики нет! И это я еще только про строение мира говорю и соотношение в масштабах стран. А то, что ты схалтурил и населил свой мир всего одной расой? Люди! Снова люди! Неужели настолько сложно было придумать что-то оригинальное? Ты даже культуру их с нашей списал, поделив, правда, на этапы, что тебе идет в плюс.

— Мне нравятся люди, — пожал плечами Артем. — Они похожи на нас с Вами, и они очень забавные. Во всяком случае, мне они гораздо симпатичнее всяких эльфов, русалок или энтов. Говорящие деревья, жуть какая! Бр-р-р-р…

— Не выделывайся, — строго оборвал подопечного профессор. — Многоуважаемая Лариса Петровна, заведующая кафедрой межрасовой культуры, твои слова явно не одобрила бы. Учит же она вас, оболтусов, что все расы, созданные нами, равны между собой и по-своему прекрасны. Но — нет! Всегда найдется кто-то, кого напрягают щупальца вместо рук, когти на ногах или хвосты. Беда с вами, студентами, ой беда. Хм… Да, возвращаемся к твоей работе. Плохо, я бы даже сказал — отвратительная халтура. Однако Вера расстроится, если тебя выгонят из Академии, Артем. Особенно теперь, когда тебе учиться совсем немного осталось до получения диплома. Эх, что же мне с тобой делать? И почему ты никак за ум не возьмешься и не начнешь уделять учебе чуть больше времени, чем проказам с Вадимом? Повзрослели бы уже оба, что ли, тогда бы и родители так не нервничали по вашей вине.

— Андрей Данилович, Вы же сами рассказывали, как в молодости с друзьями пожар в Академии устроили, а потом — наводнение, вылив всю воду из наскоро созданного мертвого мира. Нам с Вадом такое и в голову не приходило.

— Я в свое время много чего делал из того, о чем вы и подумать бы не могли. Было же время — любо-дорого вспомнить! — Мечтательно смотря куда-то мимо Артема, рассеяно улыбнулся отчим. — Собрать бы всех наших ребят да показать Академии, где раки зимуют и как нужно правильно развлекаться… Но, боюсь, твоя мама этого все же не поймет, — вынырнул из приятных размышлений Андрей Данилович. — Тебе, Тема, я предлагаю следующее развитие событий: за экзамен я тебе ставлю заслуженный неуд, но отправляю на пересдачу через… скажем, годика три-четыре.

— Но!..

— Дослушай для начала. Эти три-четыре — допустим, все же четыре, — года ты живешь в созданном тобой мире. Да, я прекрасно понимаю, что он еще не доделан, и закончить ты его сумеешь не раньше следующего курса. Знаю. На экзамен ты принесешь мне полный отчет о том, как тебе там жилось. И, пожалуйста, без твоих любимых метафор и иносказаний. Если окажется, что мир все-таки, в чем я, кстати, сомневаюсь, пригоден для нормальной жизни, я поставлю тебе… ну, скажем, «хорошо».

— А если нет? — робко подал голос Артем.

— То мне тебя действительно жаль, парень! — хохотнул Андрей Данилович, похлопав приемного сына по плечу. — Пошли, студент, мы с тобой тут и так прилично задержались сегодня, а Верочка обещала к нашему возвращению свои фирменные свекольные пироги испечь. Не можем же мы допустить, чтобы они остыли?

Элли промокнула ваткой выступившие на глазах слезы и в который раз за день обругала так некстати начавшуюся аллергию. На пыльцу. В начале мая. Казалось, хуже уже и не придумаешь, да и противоаллергенные таблетки помогали удручающе мало.

— Еще и экзамен по философии… — тихонько проворчала девушка. — Пересдать бы его, в конце-то концов.

Экзамен был безнадежно завален, и другая на ее месте давно бы уже опустила руки, но сама Элли сдаваться не привыкла, живя по принципу «Хоть в лепешку расшибусь, но сделаю все, что нужно». Работал, правда, этот принцип далеко не всегда, но главным, по мнению Элли, было не отчаиваться несмотря ни на что.

Даже из-за заваленного экзамена по философии. К тому же, преподаватель — Милков Андрей Данилович — попался ей странный, задав студентке один-единственный вопрос, ответить на который Элли не смогла.

— Каким был бы Ваш идеальный мир? — передразнила девушка, скорчив смешную физиономию, однако напускное веселье быстро прошло, когда Элли задумалась над своим ответом. — Каким бы он был? Действительно… Никогда раньше об этом не думала, честно говоря.

Ответить хотелось безупречно и, по возможности, откровенно. С экзамена прошло две недели, однако ничего путного Элли так и не придумала. Она действительно не представляла, каким мог бы стать для нее идеальный мир.

— Приходите, когда найдете ответ, — повторила она слова философа и нахмурилась. — А если я вообще никогда этот ответ не найду?

За окном слышалось пение соловья, периодически заглушаемое громкими взрывами смеха с детской площадки, где парень, не по погоде одетый в дутую куртку синего цвета, рассказывал, видимо, нечто очень забавное обступившей его компании ребятишек дошкольного возраста. Этого парня звали Федор, он был первой любовью Элли в те светлые деньки, когда они еще вместе учились в одном классе. В общем-то, именно с его легкой руки Альбина Соколова стала просто «Элли».

Влюбленность, может быть, осталась до сих пор, а вот видеться они стали гораздо реже, чем в школьные годы. Но ведь значили же они когда-то друг для друга очень многое!

В идеальном для Элли мире, наверное, они все еще были бы вместе, и она сейчас не смотрела бы в раскрытую на середине книгу, буравя ее невидящим взглядом, а, подхватив с полки красный шарф, выбежала бы на улицу и слушала бы с упоением очередной рассказ Федьки. Тогда бы он был Федей, веселым, надежным и немного странным, а не безлично-холодным Федором. Тогда бы… они не забыли друг друга за столько лет.

— Но не говорить же Андрею Даниловичу, что мой идеальный мир отличался бы от того, что есть сейчас, всего лишь этим. Смех один, да и только!

А еще в идеальном мире Элли не теряла бы близких людей, они не уходили бы, становясь для нее чужими и ничего не значащими, не растворялись бы во времени, переставая быть дорогими и близкими. В таком мире Элли не была бы ни одинока, ни несчастна.

— Однако идеальный мир должен быть идеальным для всех, а не только для меня, — покачала головой девушка, отвергая эту идею. — Может, там все люди уважали бы природу и умели дружить со всеми совершенно животными? Хм… Или людей там вообще не было бы, а вместе них Землю населяли люди-птицы и одомашненные летающие слоники? Нет, Андрей Данилович подумает, что я спятила.

Элли стерла ватным диском следы слез со щек, убеждая себя, что это просто-напросто аллергия, порядком поднадоевшая за последнюю неделю. На душе скребли кошки, и хотелось уехать далеко-далеко отсюда, куда глаза глядят, впервые в жизни поступив спонтанно и необдуманно, — впервые в жизни совершив несусветную глупость.

— В моем идеальном мире всегда происходило бы что-нибудь хорошее с каждым человеком, не было бы ни дня, чтобы не происходило вообще ничего, и ни один день не был бы похож на предыдущий. А еще там ничего не стоило бы наскоро собрать чемодан и уехать из родного города, к примеру, на Северный полюс или в африканские джунгли. Эх, всю жизнь мечтала о путешествиях и приключениях и все равно продолжаю сидеть дома. Разве это справедливо?

Однако дома была семья и толстый пушистый рыжий кот по имени Виски, ужасно скучавший без своей хозяйки, если не видел ее всего пару часов. Да и про грядущий диплом, несданные экзамены и однокурсников, которые без старосты были как без рук, тоже забывать не стоило.

В общем, уехать Элли при всем желании не смогла бы. Или старательно подыскивала причины, чтобы не уезжать, нарочно забывая о том, что мама с младшей сестрой вполне могут присмотреть за Виски, и однокурсники давно не дети несамостоятельные: у некоторых уже даже собственные семьи были. Правда, внешний мир действительно был слишком опасным, чтобы кто-либо, если он, конечно, не полнейший безумец, стал бы путешествовать по нему в одиночку.

— Я, Федя и тысяча приключений, — хихикнула девушка, выведя наконец свою собственную формулу идеальной жизни. — И никаких сомнений, недоверия и расставаний. Что может быть лучше? Но для ответа на экзамене это, разумеется, тоже не годится.

В нескольких метрах от окна на полной скорости пронесся чей-то ярко-алый флаер, и Элли неодобрительно покачала головой:

— Гонщик! Пф… Тоже мне, — пробормотала себе под нос девушка, поражаясь лихачеству неизвестного водителя. — А если бы его занесло или еще что? Он же, идиот, в стекло впечататься мог на таких-то скоростях.

Элли рассеянно посмотрела на спускавшиеся с потолка лианы, толщиной, наверное, в полметра, передернула плечами, зябко поежившись, и отодвинулась подальше от неприятных растений.

— Нет, пожалуй, в моем идеальном мире никогда бы не произошло той катастрофы… Тогда бы все у всех было хорошо.

Конец Света, случившийся около ста лет назад, до сих пор оставался не самой приятной темой для выживших после него людей. Представить мир до катастрофы Элли не могла, но все же верила, что тогда он был намного лучше, чем сейчас.

Артем без особого энтузиазма прожевал кусок свекольного пирога, секундой позже камнем застрявший в горле. Как обычно, его мама сумела сделать невозможное и пережарить свои знаменитые пироги, хоть и готовила их не в обычной печи, а в специальной и усовершенствованной по последнему слову технике, где огонь потухал сам, когда тесто достигало определенной степени прожарки. Однако сейчас вся семья грызла «угли», старательно делая вид, будто так и должно быть.

Как обычно…

При мысли, что этого «обычно» не будет в его жизни еще очень долгое время, настроение окончательно упало на отметку «совсем плохое». Артем не сомневался, что будет одинаково скучать и по этим несъедобным пирогам, и по невообразимо вкусным супам, которые любила делать мама. Да что там говорить: он непременно будет скучать по каждой детали родного дома, по его атмосфере и уюту, ни с чем не сравнимыми!

Но вот по чему Тема точно скучать не будет, так это по отчиму, из-за которого ему придется так надолго расстаться с домом и семьей. Нет, он совершенно точно не будет скучать по Андрею Даниловичу — хитрому, лицемерному преподу, который никогда-никогда, разумеется, не сможет заменить ему настоящего отца. Это было бы, по меньшей мере, невозможно и просто смешно.

А обиднее всего то, что мама совсем не была против, соглашаясь с мужем, что эта поездка пойдет непутевому сынишке на пользу.

— Не забудь теплые вещи взять, там наверняка будет очень холодно, — посоветовала мама. — И кушай побольше, а то худющий — ужас просто! Только не питайся этим твоим фастфудом, ешь нормальную пищу.

— Да, мам, конечно, — вяло согласился Тема, проглотив слова о том, что сгоревший пирог вряд ли попадает под категорию «нормальной пищи».

— И не связывайся с плохими ребятами, нам и твоего Вадима хватает. — Друзей Артема мама всегда на дух не переносила, но взъелась почему-то именно на Вада, который, по искреннему убеждению Темы, был самым тихим и воспитанным из всех его знакомым. Может, это как-то было связано с тем, что у «прирожденного кулинара» Вадима пироги получались действительно съедобными, не говоря уже про торты, печенье и прочие сладости.

— Ладно.

— В общем… Будь поосторожнее, ладно? Я не переживу, если с тобой что-нибудь случится, сынок.

— Угу, постараюсь.

— Постарайся-постарайся, — хохотнул Андрей Данилович, — чтоб нам с Верочкой не было за тебя стыдно. А если ты каким-то чудесным образом умудришься все же не угробить несчастный мир за эти три года, то я буду тобой прямо-таки гордиться.

— Ой, да ладно тебе, Андрюш! — воскликнула мама, прикрывая рот ладошкой. — Темочка будет хорошими мальчиком и не станет вредить собственному творению.

— Ну да, конечно, дорогая! — явно не поверил отчим.

Сам Артем предпочел не вмешиваться в обсуждение своих талантов и способностей к вредительству, явно завышенных. Он бы предпочел вообще не быть свидетелем этого разговора.

Иногда присутствие рядом отчима раздражало сильнее, чем обычно. Особенно тогда, когда он думал, что вправе указывать Артему на его недостатки и давать какие-либо советы. Или тогда, когда мама выглядела такой счастливой от одних его слов.

* * *

— Напиши нам, как устроишься, — давала последние напутствия мама. — Или позвони. Да, точно! Звони почаще: каждый день, а еще лучше — каждый час.

— Не уверен, что там будет работать мобильная связь, — покачал головой Артем. — Не думаю, что звонок дойдет до сюда. Но обещаю, мам, что попробую с тобой связаться при первой же возможности.

— Вот и хорошо, — облегченно вздохнула женщина. — Андрей сказал, что будет держать тебя все время в поле зрения, но сам знаешь, как оно бывает.

— Угу. — «Людям свойственно пропадать из поля зрения. Порой даже — без видимых на то причин».

— Ох, надеюсь, ничего неприятного не случится.

— Да, мам. — Артем и сам этого желал и немного боялся, что его надежды не оправдаются. Предчувствие грядущих неприятностей было еще неясным, но слишком отчетливым, чтобы его игнорировать: вряд ли три года пройдут так уж беспечно и спокойно, как хотелось бы. Но расстраивать мать раньше времени Тема не собирался. Он бы предпочел никогда ее не расстраивать, но с исчезновения отца у него это получалось все хуже и хуже.

Возможно из-за того, что между ними с каждым годом все отчетливее проявлялось осознание: однажды может прийти день, когда Артем исчезнет точно также, не оставив на прощание ни записки… ничего не оставив.

К сожалению, мужчинам их семьи было свойственно вот так пропадать — то ли родовое проклятие сказывалось, то ли еще что-то. Дедушка, его отец, дед, прадед… Все они исчезали, стоило только их возрасту перевалить за первую тысячу лет.

— Мам, не переживай, — ободряюще улыбнулся Тема, у которого тоже на душе кошки скребли. — Со мной не случится ничего плохого, слово даю. Я буду очень скучать по твоим свекольным пирогам.

— Могу положить тебе с собой парочку? — неуверенно предложила мама, погладив сына по влажным после душа волосам. — У нас осталось с ужина еще немного.

— Хах! Нет, спасибо… У меня уже рюкзак доверху забит, пироги там точно не поместятся. Кстати, где Андрей Данилович?

— Все еще на работе, Темочка. Он же недавно новую группу студентов для дополнительных занятий набрал, так что теперь до ночи в Академии пропадать будет. Тут уж ничего не поделаешь… — мама отвела взгляд в сторону и склонила голову, молча признавая, насколько ей это тяжело.

«Значит, мама совсем одна будет? Я уезжаю, отчим на работе постоянно».

— Я могу остаться, мам, если хочешь! И наплевать на диплом и экзамены.

— Нет-нет, что ты, — поспешно замахала руками женщина. — Со мной все будет нормально, не волнуйся.

Обняв сына на прощание, мама поцеловала его в лоб, и Артем с нелегким сердцем покинул отчий дом.

Путь его лежал к крохотному — на фоне Академии — зданию недалеко от общежитий, где располагался межмир — портал, работающий между мирами. Тема пользовался им всего пару-тройку раз, когда участвовал в очередных аферах лучшего друга, но основный принцип работы портала успел усвоить. Самым важным там было не напортачить с координатами мира, куда ты хотел отправиться, а потом — с координатами одного конкретного места в том мире, где ты должен был появиться.

Портал представлял собой огромный круг, охватывающий почти всю площадь здания, и панель управления — каменный столб с цифровой сеткой поверху. Доступ туда предоставлялся лишь демиургам, получившим высшее специальное образование. Ну, или тем, кто еще только учится в Академии. Хотя Вадим не раз делился с Артемом своими подозрениями в том, что пропускная система к порталу действительно работает. Он считал, что при желании обмануть ее не составило бы особого труда. Жаль только, что испробовать придуманный им способ взлома необходимости не представилось: Тема хотел увидеть выражение лица лучшего друга, когда их обнаружил бы отряд стражников в момент незаконного проникновения на закрытую территорию. А потом вспоминал, что его назвали бы соучастником и тоже посадили бы в камеру, — и радовался, что безумная затея друга не была воплощена в реальность.

«Я хотя бы в свой собственный мир попаду, а не в то безумие, что Вад создал… Это не может не радовать, да».

На минуту задержав руку над панелью управления, Тема набрал код созданного им мира, понадеявшись, что не спутал ни одной цифры: запоминать их наизусть было делом далеко не простым. В свое время, еще учась на первом курсе Академии, Артем не один год потратил на то, чтобы без труда удерживать в голове их длинные цепочки. Правда, это говорило не столько о его трудолюбии и ответственности, сколько об элементарном страхе, который из раза в раз нагнетали преподаватели, рассказывая студентам о нерадивых демиургах, навеки потерявших дорогу домой из-за того, что так и не сумели вспомнить координаты родного мира. Истории были страшными, но крайне поучительными для молодых людей, решивших связать свою судьбу с порталом.

Межмир окутало голубое свечение, и Артем почувствовал, как стены вокруг подергиваются легкой дымкой, скользят, смещаются и исчезают, растворяясь в энергии Пространства и Времени. И именно в этот момент кто-то, задорно хохоча, сбил парня с ног, крепко сжав в объятиях…

Приземлился Артем уже в новом мире.

Элли слегка оттянула плотно прилегающий к горлу ворот черной водолазки, закатала рукава, некстати вспомнив, что в детстве терпеть не могла такую одежду и не понимала, как она кому-либо может нравиться. По меркам семилетней девочки, которой она была тогда, водолазки — зло, то и дело пытающееся задушить несчастного, додумавшегося ее надеть. Со временем выяснилось: окутывая тело практически как вторая кожа, они не задевают лианы и прочие кустарники, а вероятность, что край из-за вихря попадет в двигатель проезжающего мимо флаера, и вовсе сводилась к нулю. В общем, одежда не то чтобы удобная, но… Практичная.

Элли доставала из кухонного шкафа садовые ножницы, чтобы подрезать зеленые отростки, залезшие в квартиру, как обычно это делала каждый второй день, когда из соседней комнаты раздался истошный телефонный звонок. Отложив ножницы, Элли с некоторым трудом нашла аппарат под грудой сваленных на кровать вещей:

— Да?

— Альбина, деточка, — раздался в трубке пожилой голос, — ты Вадимку моего не видела?

— Нет, — девушка покачала головой. — Мы с ним недели две назад встречались. Кажется… А что, с ним что-то случилось? Вы его снова потеряли, тетя Клава?

Тетя Клава, для посторонних — Клавдия Ивановна, была мамой лучшего друга Элли — Вадима, парня мало чем примечательного, кроме его почти патологической тяги к приключениям. Собственно, из-за этих же приключений его то и дело теряли близкие, обнаруживая спустя пару дней в следственном изоляторе или еще где похуже. Элли порой удивлялась, чего ему спокойно не живется, но… Пора было бы уже признать: спокойная, тихая жизнь не для Вадима. Ему же приключений подавай, желательно головокружительных, которые потом можно будет внукам и правнукам рассказывать, если доживет до их появления, конечно.

— Вадик, он… — Голос тети Клавы на том конце провода звучал глухо и прерывисто, пропадая из-за каких-то очередных помех на линии, из-за чего Элли с трудом разбирала ее слова. А когда все-таки разобрала, то почувствовала, как пол уходит у нее из-под ног, а в глазах темнеет от страха. — Пропал. Как раз две недели назад. Может быть, он говорил тебе что-то?

— Нет, — разом пересохшими губами прошептала Элли. — Нет.

Не говорил. Только звал ее с собой, предлагая в этот раз разделить на двоих свое новое большое приключение. Элли всегда думала, что у Вадима шило в одном месте, но всерьез никогда не предполагала, что он в самом деле осмелится… В их последнюю встречу Вадим рассказывал, как нашел в городской библиотеке одну старую-старую книгу о жизни до катастрофы. Будто бы и планета круглая, и мир — огромный: за всю жизнь не объехать и не обойти. Вадик возмущался и говорил о вопиющей несправедливости: при всей гигантской разнообразности того, что их окружает, им приходится сидеть запертыми за стенами города без возможности выйти за пределы.

— Это не жизнь, — с жаром говорил Вадим, и Элли чувствовала, как понемногу задыхается от его слов. То, что он говорил, было правильно, верно, но… — Мы просто существуем. Как крысы, закрытые в клетке и даже помыслить не можем о том, чтобы покинуть ее. Ну разве это дело, а, Эль? Ты только представь себе, какой мир скрывается за стенами, какой простор!..

— За стенами — джунгли, — скептически хмыкнула девушка, чтобы как-то прийти в себя, взять разбушевавшееся воображение в руки и закинуть куда подальше. — А из этих джунглей никто никогда не возвращался, сам знаешь.

— Да, но…

— Не забывай, мы не просто так «заперты» в этом городе. Если выйдем за стены — умрем.

— Я сойду с ума, если останусь здесь, — после томительно долгой паузы признал наконец Вадим. — Просто спячу. Здесь слишком скучно.

Элли вздохнула и отвернулась, стараясь не смотреть, как в голубых глазах отражается закатное солнце. Это тоже было «слишком» — нестерпимо — красиво.

«Вот всегда он такой… Когда же уже повзрослеет?»

— Я был бы рад, если бы ты пошла со мной.

— Разве я похожа на самоубийцу?

— А я? — вместо ответа спросил Вадим.

— Альбиночка, — обеспокоенно спросила в трубку мама Вадика, — ты меня слышишь? С тобой все в порядке?

— Да, простите, теть Клав, я… Мне нужно идти, да, — рассеянно нашлась с ответом Элли. — Если узнаю что-то про Вадима, обязательно позвоню вам.

— Спасибо, деточка.

— Вы главное не волнуйтесь, теть Клав. Я уверена, что с Вадимом все отлично! Скоро непременно вернется домой, он же… всегда… возвращается.

Когда в телефоне раздались короткие гудки, трубка выпала из ослабевших рук, и Элли без сил опустилась на диван, спрятав лицо в ладонях.

— Выходит, он… — пробормотала Элли; все тело било крупная дрожь, а мысли в голове туманились от страха и подкидывали воспоминания о том, когда она видела Вадима в последний раз. — Ушел? Реально?

Он был ее вечной проблемой с самого детства, невыносимой занозой в заднице. Он же был и тем, за кого она — в какой-то степени — несла ответственность.

Или попросту не умела без него жить. Как, наверное, и он без нее.

В их прошлую встречу они сидели на залитой розово-алыми лучами заката крыше, и Вадим рассказывал, насколько ему душно находится в этом городе, говорил, что мечтал бы однажды весь мир объехать, что чувствует себя как в ловушке, и что Элли — единственное светлое пятно в его жизни.

— Я бы давно ушел, если бы не ты, Эль.

Элли это и сама знала, понимала, видя, каким мечтательным становится друг детства, когда глядит на темно-зеленые джунгли за бетонной стеной. Он в самом деле всей душой рвался туда, но… Оставался — из-за нее, ради нее.

Только однажды он бы все равно ушел, и это чувство неизбежного расставания делало голову странно пустой. И на сердце было тревожно.

Однако Элли все-таки выговорила, стараясь, чтобы голос звучал ровно и равнодушно. Так, чтобы не было больно. И недосказанности тоже не должно было бы там быть, но…

— Я тебя никогда не держала здесь.

— Это-то да, — грустно кивнул Вадим, а потом улыбнулся — задорно, проказливо: — Но какого черта я буду делать в этом мире без тебя?

— Ты без меня и дня не продержишься, — подхватив шутливое настроение друга, Элли тоже улыбнулась, уверенная: эти слова не требуют никакого доказательства.

А теперь Вадим пропал.

«Ну что за идиот?» — Элли предпочитала лишний раз мысленно отругать его, чем хотя бы на мгновение всерьез задуматься о том, что будет, если он в самом деле… не вернется.

Раньше это казалось чем-то невозможным и почти сверхъестественным, но сейчас ощущалось как никогда близким и реальным: она могла потерять Вадима, а он… Он мог умереть еще две недели назад, после их последней встречи, и она об этом даже бы не узнала и никогда-никогда не увидела бы его тело, чтоб хотя бы навсегда попрощаться.

— Да нет, бред какой-то в голову лезет, — Элли старательно отгоняла от себя нежеланные — слишком жуткие — мысли. — Он же не настоящий идиот, верно? Не стал бы лезть за стену… И уж точно не ушел бы, не попрощавшись со мной!

На душе скребли кошки, а пустые — наигранно позитивные — слова совсем не утешали. Элли чувствовала, как островок хладнокровия с каждой секундой все больше разрушается и тает в волнах постепенно накатывающей истерики, и успокоить ее сейчас могло бы только одно: вид живого и здорово Вадима рядом, его непринужденной — как обычно — улыбки. Но он пропал куда-то две недели назад.

«Если он умер… Я сойду с ума».

Тогда же и пришло решение, как ей поступить и что делать дальше. Будто бы из ниоткуда снизошло озарение: она должна отыскать его, найти во что бы то ни стало просто затем, чтобы… Отвесить хорошенького подзатыльника и с красными от слез глазами заявить, что он полный дурак и тупица, но она рада, что он жив и здоров. Для этого оставалось только одно — собственно, найти Вадима.

И не думать о том, что он уже давно мог быть мертв.

По сравнению с этой мыслью даже десятиметровая стена и непроходимые джунгли за ней казались сущими пустяками.

— Плевать, лишь бы с Вадькой ничего не случилось!

«И лишь бы все это хорошо закончилось…»

Спустя час, когда за окном начало темнеть, Элли вышла из квартиры с походным рюкзаком за спиной и решительно направилась в сторону Врат — единственного выхода из города, который не открывали уже почти столетие. Рыжий кот глядел ей вслед со странно задумчивым выражением, а потом протяжно мяукнул, словно желая своей хозяйке счастливого пути.

— Я еще обязательно вернусь, — раздраженно бурчала себе под нос Элли, из-за злости забыв о всяком страхе. — Вот надеру уши одному полоумному придурку и вернусь!

Замок на Вратах заржавел, и вряд ли в городе нашелся бы хоть один умелец, способный его открыть. Да и сами ворота выглядели так, что удивительно было разве только то, что дикие животные из леса до сих пор не ворвались внутрь и не сравняли тут все с лицом земли. Нет, когда-то они были очень даже внушительны и, наверное, один их вид вызывал благословенный трепет, однако время взяло свое, и некогда величественная преграда превратилась в огромную груду ржавого металла.

После катастрофы, случившейся сто лет назад, немногие оставшиеся в живых люди построили этот город и обнесли его высокой бетонной стеной, защищаясь от притаившихся в непроглядных зарослях хищников (и не только животных). Тогда же были возведены и эти ворота — как крохотная надежда на то, что однажды появятся и другие выжившие. Но никто не появился.

Первым потеряли непосредственно сам ключ от Врат, но после двадцати лет тщетных ожиданий никому уже и в голову не пришло ни повесить другой замок, ни сделать новый ключ взамен утерянного: все это просто успело утратить свою актуальность еще на третьем году жизни_после_катастрофы.

Так теперь и жили: со стенами под десять метров в высоту, ржавыми Вратами-воротами и замком, у которого уже давным-давно не было своего ключа. По меркам самой Элли, жили, в общем-то, не так уж и плохо — до тех пор, по крайней мере, пока у Федьки не появилась новая девушка, пока она не завалила экзамен по философии, и пока Вадим не «додумался» покинуть город.

— Как же ты перебрался-то через стену, Вадька?

— Девушка, вам чем-то помочь? — обратился к ней проходящий мимо мужчина в рабочей ярко-синей униформе, но Элли покачала головой:

— Нет, спасибо. Я просто… ищу своего друга.

— Вот как? Ищите у Врат? — усмехнулся прохожий, и в его взгляде на мгновение блеснули искорки интереса, но тут же пропали: в конце концов, здесь всех мало волновала жизнь других людей — за своей бы как-нибудь уследить. — Ну что ж… Удачи вам в ваших поисках.

«Удача лишней точно не будет».

Элли не оставалось ничего другого, кроме как тщательно проверить все стены вокруг города — благо, не особо большого. Был, конечно, вариант перелететь их не флаере, но это — себе дороже, поскольку любая техника в джунглях выходила из строя и была о-о-очень большая вероятность просто разбиться, не справившись с управлением. И Элли надеялась, что Вадиму хватило ума перебраться собственными силами, не используя ни флаеры, ни еще какую новомодную ерунду, в которой скорее сам угробишься, чем сделаешь что-то действительно полезное и стоящее.

Уже при свете луны Элли смогла отыскать крошечную — явно самодельную — лазейку в стене на другом конце города. Тогда же и стало ясно, что идею «побега» Вадим вынашивал явно не две жалкие недели, а гораздо большее количество времени. Может, месяцы. Или даже годы.

— Что ж тебе не жилось-то спокойно, Вадь? — задала Элли риторический вопрос, с некоторым вполне объяснимым подозрением оглядывая свою находку: «лазейка» доверия ей совершенно точно не внушала и вообще выглядела, как нора какого-нибудь мутировавшего червяка или крота, чем как оптимальный вариант преодоления стен. — Надеюсь, это все же не нора… — «Было бы обидно быть съеденным, когда путь к твоей так называемой свободе был уже пройден почти до конца, верно, Вадик?» Думать о том, что лучшего друга в самом деле мог съесть червь, крот или какая-нибудь землеройка, не было никакого желания.

Слишком уж глупой была бы такая смерть.

А смерь Вадима — вообще… безумной.

— Хотелось бы верить, что делаю все это не просто так, — вздохнув, сказала Элли перед тем, как лечь на сырую и совсем не по-летнему холодную землю и осторожно просунуть руку в «нору», проверяя на предмет опасности. В этот момент Элли сильно пожалела, что не взяла из дома хоть какой-нибудь работающий фонарик (от рюкзака, забитого сломанными фонарями и батарейками с истекшим сроком годности толку было немного), но луна в эту ночь была особенно яркой и полной, приближенная к Земле словно под увеличительным стеклом.

«Ты же ведь стоишь всего этого, да, Вадим? Ты ведь по-прежнему жив и ждешь меня где-то там?»

Ответа ожидаемо не последовало, и Элли, глубоко вдохнув и набрав в грудь побольше воздуха, совсем не смело еще на шаг приблизилась к лазейке. От нее воняло мхом и гнилыми листьями, а стена угрожающе нависала над девушкой, будто желая ее раздавить.

По ту сторону дул неслабый ветер, пригибая к земле кроны пальмовых деревьев. Где-то в лесу истошно вопила какая-то птица, и Элли некстати улыбнулась, вспомнив, как Вадим в детстве пугал ее, изображая крик давно вымершей выпи, описание которого нашел в библиотеке, своем любимом кладезе знаний и премудростей. Элли тогда после такого представления еще долго кошмары снились, и все казалось, что под покровом ночи кого-то нещадно пытают или, и вовсе, убивают.

Она сделала шаг.

Второй.

Третий.

С каждым шагом мир_за_стенами начинал казаться ей все менее пугающим, несмотря на ночь, одиночество, страх за друга и крики бешеной птицы в чаще, а сами джунгли расстилались прямо перед ней, будто только и ждали, когда же наконец она войдет туда. И Элли бы точно вошла, ведь где-то там, по ее предположениям, сейчас находился Вадим, ради которого она была готова сделать что угодно (даже выйти за пределы безопасного родного города и покинуть семью, друзей и свою первую любовь).

Внезапно ее словно ударили по голове чем-то очень тяжелым. «Что за?..» — обреченно-испуганно успела подумать Элли перед тем, как больно ударилась о землю, сбитая с ног и временно дезориентированная.

— Темка, берегись! — прокричал над ухом знакомый голос, и Элли сквозь вязкую полосу тьмы, окутавшей сознание, прошептала одними губами:

— Вадим?

«Слава всем богам, ты жив…»

Из глаз сами собой потекли слезы.

… И мир померк.

— Каким был бы мой идеальный мир? — вспомнив экзаменационный вопрос полугодовой давности, Элли горько усмехнулась. — Ха! А какое это теперь имеет значение?

Теперь ничего не имело значения.

Ни-че-го.

И былые проблемы вспоминались исключительно с улыбкой на лице и оттенком ностальгии: Элли скучала. И по запретным зонам, и по дуракам, купившим себе флаеры без малейшего знания о том, как ими управлять, и по институту, и по проваленным экзаменам… Так странно! Раньше она считала, что в ее мире существует целая куча проблем разной степени значимости и опасности, а теперь готова была признать его самым идеальным и единственным, где ей по-настоящему хотелось бы встретить свою старость. Даже если брать в расчет катастрофу, случившуюся сто лет назад и грозящуюся, по мнению пресловутых ученых, новым повторением в ближайшем будущем.

В конце концов, Элли бы многое отдала просто за возможность вернуться обратно.

Но теперь в ее руках была сила создать действительно совершенный мир, только вот сама мысль об этом вызывала отвращение, и становилось тошно.

— Какой смысл в идеальном, если сердце осталось в том, совсем неидеальном, смертельно опасном и откровенно ужасном?

Она всего лишь хотела домой: к родителям, коту и Феде, наверняка уже успевшему забыть о том, что она когда-либо действительно существовала и теряла голову, когда встречалась с ним взглядами.

Помнят ли ее еще? Волнуются ли? Плачут?

Ищут?..

Во власти Элли была безграничная сила множества Вселенных, но отправить хотя бы одну весточку родным оказалось делом попросту невозможным.

Потому что, судя по словам преподавателей в Академии, когда она обратилась к ним с этой просьбой, ее мир — выдумка. Место, не имеющее координат.

Место, которое никто никогда не создавал.

Место, которое не могло существовать.

Место, которого нет в Великой Книге Миров, куда вносятся и регистрируются данные каждого из когда-либо созданных.

Оставалось только… поверить им. И вот уже полгода рьяно штудировать Книгу, надеясь найти в ней хотя бы малейшую зацепку о том, куда делся мир, в котором она родилась и выросла. Правда, куда? Девушка чувствовала, как с каждым днем тщетных поисков ею все сильнее овладевает отчаяние, а надежда таяла, как лед на солнце.

Элли посмотрела на пасмурное небо за окном и раздраженно накрутила на указательный палец прядку волос, сильно потянув ее вниз.

Сегодня ее все раздражало, и не сказать, что на это не было совсем уж никаких причин. Вопросы, вроде «Как я оказалась здесь?» окончательно перестали волновать девушку еще несколько месяцев назад, сменившись главным — «Что теперь делать-то?», ответ на который маячил где-то на горизонте.

Вне пределов ее досягаемости, однозначно.

— Эх, а ведь все так хорошо, даже интересно начиналось, — вздохнула Элли, прижавшись лбом к стеклу, а потом несколько мгновений наблюдала, как на нем тает белое облачко от ее дыхания.

Все действительно начиналось… неплохо.

На улице теперь — ранняя весна, самое ее начало, больше смахивающее на забывшую о смене времен года зиму. В этом году погода вообще казалась… довольно непредсказуемой, но Элли не была уверена, что вполне себе представляет, какая погода характерна для этих мест: то лето, закончившееся как-то чересчур быстро, то осень с неожиданно снежным сентябрем, теперь вот весна… В Академии шептались — тихо, чтобы преподаватели не услышали, — что грядет что-то глобальное и ужасное, и при этом постоянно упоминали имя какого-то Артема, который, как смогла понять Элли, был здесь своеобразной… легендой. Ходили слухи, что он так и не смог пережить провал экзамена и теперь прячется где-то в иных пространствах, составляя план мести всем демиургам вообще и своему отчиму в частности. Особо бесстрашные — по мнению самой Элли, попросту глупые параноики, — предсказывали возвращение катастрофы, которая в этот-то раз уж точно сотрет со света здание Великой Академии — до основания. А преподаватели — Элли уже почти не удивилась, встретив среди них пресловутого Андрея Даниловича, и даже порывалась сдать таки ему свой экзамен, но он, кажется, об этом и думать забыл, — сидели в своих кабинетах и из последних сил отмалчивались, не рискуя давать какую-либо оценку всем этим теориям, и уж тем более отвечать за поступки пропадающего где-то Артема, чья личность казалась Элли все более… интригующей. Кто он такой, что о нем столько говорят? Чем он так знаменит в этом мире?

И, в конце концов, почему Элли вообще оказалась в этом чертовом мире?!

Вадим — друг детства — от подобных слухов пребывал все время в странно возбужденным состоянии, и было совсем несложно догадаться, что происходящее его просто дико веселит и забавляет, только подогревая интерес окружающих: многие считали, что Вадим был как-то причастен к пропаже Артема, и сама Элли склонялась к мысли, что в последнем слухе есть некая доля истины. Вадик лишь качал головой, перелистывая страницу за страницей очередной книги по заклинаниям, которую не оставит в покое, пока до дыр не зачитает, и туманно повторял что-то о том, что Элли «как всегда».

Как всегда — что? Она не спрашивала, да и… Не была уверена, что так уж сильно хочет знать ответ.

А что Элли могла сказать? Она уже сама не представляла… ничего. Вся ее жизнь попросту изменилась в одно мгновение, да и Элли сильно поменялась вместе с ней. «А все как раз-таки Вадим и виноват!» — каверзно шептал внутренний голос, и с этим ей было сложно поспорить. Как ни крути, но два компонента в истории остались неизменны: строгий препод, из-за которого она не смогла сдать последний экзамен, и Вадим, шалопай и бездельник, постоянно находящий кучу неприятностей и на свою голову, и на голову Элли.

Сложно это все было, в общем.

Очень-очень сложно.

И глупо, почти абсурдно. Совсем недавно — всего полгода назад — она была обычной девушкой в мире, пережившим Конец Света и возродившимся вновь — сияющей гордой птицей-хищницей. У нее была учеба, друзья… друг… какие-то увлечения, а потом… Потом Вадим пропал где-то в запретных зонах, и Элли не придумала ничего лучше, как пойти следом за ним, оставив за спиной спокойную, мирную жизнь.

— «Я, Федя и тысяча приключений»! — в сердцах повторила девушка. — Как же! Держи карман шире…

Приключением ее сегодняшнюю жизнь назвать можно было бы с очень большой натяжкой. Точнее, поначалу это все действительно здорово смахивало на одно большое приключение, но со временем первые — самые яркие и головокружительные — впечатления стерлись, оставив после себя… фиг знает что, а не восторг, азарт или хотя бы какое-то подобие бесшабашности. Теперь казалось, что ничего и вовсе не изменилась: она все так же вставала по утрам, так же шла на учебу (только уже не в земной институт, а в таинственную Академию, где, как оказалось, учились те, кто потом… учились боги, к которым Элли себя, разумеется, не причисляла и вообще была порядком удивлена тем, как легко ее здесь приняли «за свою»), слушала лекции, ходила на семинары… Ну, разве что, практика была по-особенному интересной и необычной. И, пожалуй, ради этой практики действительно стоило однажды выйти за Стены, но… Здесь не было ни родителей, ни Федьки, ни рыжего кота по имени Виски, а Вадим — друг детства — пусть и улыбался все так же светло и безмятежно, но на глубине его глаз последние полгода Элли видела то, что никогда не замечала в нем прежде и, честно говоря, боялась, в самом деле боялась когда-либо увидеть: тоску и равнодушие. Словно она для него — чужая, а не девчонка, с которой он с детства вместе строил замки из песка и представлял, как они начнут однажды путешествовать и объедут весь-весь мир.

Что еще хуже — Вадим и ей самой теперь казался чужим, словно совершенно другой человек, отчего-то обладающий теми же внешностью и именем, что и друг детства. Это было… странно. Но Элли уже слишком устала удивляться.

Если вспомнить — создавалось впечатление, что все это случилось давным-давно, — то перемены в ее жизни начались с того, как она узнала об исчезновении Вадима от его мамы. На тот момент он не появлялся дома уже больше двух недель, а сама Элли припомнила, что не встречала его ни разу за почти весь минувший месяц.

А до этого Вадик шутил о том, что хочет в одиночку перебраться через разросшиеся вокруг города джунгли и увидеть наконец собственными глазами — что там, за запретной зоной. Элли тогда еще смеялась над его словами и говорила, что зона потому и запретная, чтобы такие «умники», как он, не совали туда свой нос и не рисковали понапрасну жизнью.

Так что самым логичным предположением было то, что Вадим все-таки решил воплотить в жизнь свои слова и пересек границу города. Не могла же Элли оставить своего любимого идиота на произвол судьбы?

Вот и пошла следом за ним — за Стены с одним только рюкзаком за плечами. Но стоило ей переступить границы джунглей, как мир сначала померк, затем заиграл нестерпимо-яркими красками, и девушке показалось, что в нее врезалось что-то крупное и теплое. А затем куда-то потащило почти со сверхъестественной силой, и… Очнулась она уже перед главным входом в Академию, взлохмаченная, ошарашенная и пребывающая в полубессознательном состоянии. Там ее быстро — видно, что не первая она такая (и вряд ли, последняя)  — привели в чувство и все объяснили в довольно сжатой форме. Мол, потом сама поймешь, что надо, а так сразу всего и не рассказать.

Поняла.

Запомнила.

По крайней мере, настолько, чтобы не выглядеть белой вороной среди других студентов и не вызывать у преподавателей острых приступов плохого настроения одним своим присутствием. Элли всегда умела… приспосабливаться. А здесь, в общем-то, ничего другого от нее и не требовалось: молчи, не задавай глупых вопросов и прилежно учись, чтобы самой Академии не было за тебя стыдно.

Разве сложно?

Сложно. Особенно, если не по своей воле покинул родной дом и совершенно не горел желанием поменять одну недоделанную специальность с дипломом, который так и не защитила, на другую — как чувствовала Элли — не менее бесполезную.

Однако теперь она — демиург. Все-то и променяла одну учебную деятельность на другую, более… специфическую и волшебную. Но сейчас — абсолютно ненужную и нежеланную. Черт знает, конечно, как так вышло, но… Было какое-то странное предчувствие, что скоро она наконец-то получит свои долгожданные объяснения.

Впрочем, Элли уже действительно слишком устала удивляться.

Чему бы то ни было.

Поэтому совсем не удивилась, когда, проснувшись одним солнечным днем в общежитии при Академии, услышала вместо собственных мыслей бодрый мужской голос:

— Ну что, проснулась, соня? А теперь давай думать, что нам делать дальше и как возвращать мне мои же силы!

— А?..

— Вставай, говорю!

Артём открыл глаза: «Наконец-то!»

После долгого пребывания в странном месте, где не было ничего, кроме темноты и холода, он снова мог видеть свой мир, родные стены Академии, лица знакомых людей, мать, с которой эта несносная девчонка случайно столкнулась на базарной улице, а легкие тут же наполнились вязким воздухом: кажется, в нем даже можно было плыть, а не просто идти по земле, и…

Артём вспомнил, как впервые вдохнул этот воздух — у него тогда закружилась голова, и было чертовски трудно дышать, будто бы он взаправду задыхался. Поэтому и пропустил первые дни занятий, провалявшись без сознания в больничном крыле.

«Где я?»

Он был в Академии, все видел и различал, чувствовал божественную силу, бегущую с кровью по венам, но не мог самостоятельно ни моргнуть лишний раз, ни пальцем пошевелить, ни головой мотнуть, ни шагу вперед или назад сделать. Будто бы тело у него — чужое.

Тело, которое ему не принадлежало, но Артём все равно почему-то находился там, как пленник.

Пленник.

Артём ощущал себя, знал себя, помнил себя как Артёма, мог в мельчайших подробностях рассказать, чему именно научился, описать вкус маминых любимых блюд и в красках рассказать о том, как смешно дергается правый глаз отчима, когда он пытался «умничать» в его присутствии.

Мог.

Артём открыл глаза, наконец вырвался из казавшегося бесконечным ледяного мрака, а затем отчаянно захотел схватиться за голову и закричать изо всех сил, поскольку в ту же минуту его мысли затопили воспоминания — чужая, странно знакомая жизнь взрывала мозг, переплеталась с его собственной, трещавшей по швам памятью и сжигала дотла окружающую тьму. Было страшно, Артём словно сходил с ума и горел вместе с ней.

Голова болела.

Память пропадала, и на ее место приходило что-то новое, чуждое, пугающее.

«Кто я?»

Он по-прежнему все тот же Артём или уже стал кем-то другим? А где Вадим, портал? Что стало с их последним неудачным перемещением?

И… Как давно, черт побери, это было? Сколько времени прошло с тех пор?

Ответы пришлось искать в чужих мыслях, и Тёме они совершенно не нравились.

С перемещения — действительно неудачного — прошло полгода. О нем, Артёме, даже легенды теперь по Академии ходили, что, стоило признать, все-таки знатно льстило самолюбию выпускника-неудачника. Но на этом положительные моменты заканчивались, остальное — мрак полный!

Вадим его избегал и, возможно, уже даже оплакал, смирившись с тем, что вместо него теперь всегда будет эта девчонка-дура, а сама дура вроде бы и не подозревала, чье место заняла в этом мире, как поступила в Академию или чьей силой отныне владела. Вот же ж… Баба-дура!

 — Вставай, соня! Будем решать, как меня от твоей постной рожи избавлять!

Потом, разумеется, пришлось этой дуре объяснять, что почем и как жить дальше. Но Артём до сих пор не был уверен, что она его правильно поняла, потому что ее умственные способности вызывали у него очень большие сомнения.

 — Как тебя только земля носит?

 — А сам-то? Ничем не лучше меня, а ведешь себя так, будто свет клином на тебе сошелся. Царь-бог, тоже мне нашелся!

 — Но я-то… И правда, бог! А ты мое место занять пытаешься, малявка.

 — Почему?

«Да что за черт? Что с ней вообще не так?..»

 — Я же уже объяснял тебе: ты — мое отражение, а отражение и оригинал не могут существовать вместе. Если они сталкиваются, то, в большинстве случаев — а случается подобное, между прочим, крайне редко, — умирают оба. Или кто-то один, более слабый. А бывает и так, как у нас с тобой: слияние и следующее за ним полное поглощение. Поэтому времени у нас с тобой совсем чуть-чуть осталось.

Вроде прописные истины ей рассказывал, а она все равно его не понимала, как если бы они на разных языках говорили или между ними стояло бы звуконепроницаемое стекло.

 — Дура!

 — Сам дурак! Идиот! Это для тебя прописные истины, а я здесь, вообще-то, всего полгода. Почему ты раньше не появился? Почему именно сейчас?

 — Потому что… Ты с моей мамой на улице столкнулась вчера. Видимо, это послужило толчком для моего пробуждения.

«Родственные узы — это по-настоящему сильный толчок. Иногда только за них и приходится держаться, когда ничего другого больше не остается. Сейчас у меня нет совсем ничего: только воспоминания, которые уже сложно отличать от чужих. И правда, где заканчиваюсь я? А где начинается она, эта Элли-дура? О! Элли-дура! Пожалуй, так отныне и буду ее называть, это весело».

Здесь, во мраке и тьме, только и остается, что цепляться за ускользающую память, да подшучивать над своим единственным собеседником.

И еще — ждать помощи, тщетно надеяться на то, что кто-то действительно поможет, спасет.

Артём не надеялся.

Но он не хотел исчезать, не хотел растворяться в этом отражении и забывать себя.

 — Ладно, просто забей. Сейчас ты все равно ничего не поймешь, знаний не хватит, но потом… Кто знает, что там потом будет?

 — Тебе бы вежливости получиться не мешало, знаешь?

 — Да плевать! Только… Спаси меня.

 — Спа… Спасти? Но как?

 — В будущем разберемся. Верно?

 — Думаю, да.

«Ты и думать умеешь, Элли?»

Артём хотел снова стать самим собой.

По крайней мере, у него получилось открыть глаза и заговорить с Элли-дурой, а значит… Значит, он до сих пор существует.

Сейчас — хотя бы для одной-единственной дуры. Но существует же!

Это обнадеживало.

Наконец-то.

Начиналось новое утро, а Артём всё говорил и говорил, никак не замолкая. Так, будто до этого молчал уже очень долгое время, и теперь не мог насыться звучанием собственных слов — пусть даже исключительно в голове Элли, что больше походило бы на безумие, если бы последние полгода в её жизни и без того не превратились в полнейший хаос. Всего лишь голоса в голове — могло быть и намного хуже, верно?

Могло.

И Элли без труда представила бы, как именно, но… Артём, пусть и болтал без умолку всю прошедшую ночь, на ходу разбрасываясь терминами и целыми предложениями, смысл которых Элли при всем желании не смогла бы понять, всё же говорил также и то, что действительно заставляло девушку задумываться. Или попросту пугало до чертиков.

Артём обьяснял, что она — его отражение, и что весь её мир — одна большая и страшная ошибка, и что если бы он знал заранее, то он бы никогда… И ещё много чего, но всё сводилось всего к одной ужасно неприятной мысли: Элли — ошибка. А совершил её сам же Артём, потому что… Ну, видимо, причина была в том, что — по его собственным словам — его отец создал мир, очень-очень похожий на мир Элли. И будто бы это теперь грозит им всем какой-то неведомой катастрофой.

— Да не понимаю я тебя! Объясни уже по-человечески?!

И Артём объяснял, снова и снова пытался донести до неё смысл происходящего, и снова — мимо. То ли дело было в том, что после полуночи мозг Элли резко отключался и отказывался воспринимать какую-либо новую информацию, то ли голос Артёма, звучащий в её голове совершенно самодовольно и невыносимо высокомерно, совершенно не был способен адекватно что-либо объяснять. Единственное, что Элли могла точно сказать к рассвету, так это то, что, во-первых, катастрофы — любые — это очень плохо; во-вторых, Артём — редкостный зануда; и в-третьих, во всём всегда виноват Артём. Кажется, последнее даже было почти аксиомой не только для самой Элли, но и для всего мира демиургов.

— Значит, мы отражения? — подумав, вслух произнесла Элли, чтобы окончательно прояснить для себя и этот аспект их сегодняшнего разговора.

— Отражения, — согласно пробормотал в ответ Артём, и судя по звучанию его голоса, от этого долгого разговора он всё же устал не меньше, чем Элли.

— И это значит, что?..

— Что миру придет полный… случится катастрофа, если я не придумаю, как избавиться от тебя.

— В смысле, ты меня ещё и убить собрался?!

— Неправильно выразился, прости. Но если мы с тобой и дальше останемся существовать в одном мире, то это может очень плохо кончиться.

— Потому что я твое отражение?

— Гляди-ка, ты всё-таки не так безнадежна, как казалось сначала! — притворно удивился Артём, и Элли только недовольно хмыкнула: и угораздило же её, да ещё и с таким выскочкой!..

— Но я все равно не понимаю, что во всём этом такого ужасного? Почему непременно должна произойти какая-то там катастрофа? — спросила Элли, но голос в её голове уже утратил интерес к дальнейшему диалогу и лишь с иронией протянул:

— Не-е-ет, ты всё-таки безнадежна, — и замолк на всё утро, ни слова не проронив ни пока Элли завтракала в столовой Академии, ни пока собиралась на семинар по созданию миров, их особенностям и проблемам, с которыми придётся столкнуться начинающим демиургам. Вёл семинар Андрей Данилович, подменяя Валентина Эдуардовича, некстати улетевшего в отпуск в созданный им же самим курортный мирок.

— Итак, студенты, — сегодняшний семинар Андрей Данилович предпочел начать с небольшой вступительной речи, заново представившись. — Бесспорно, каждый из нас не отказался бы от своего собственного мира, покрытого только пляжами с белым песком, пальмами, ракушками и кристально-чистой водой, простирающейся вокруг на многие километры. Я бы и сам не отказался хотя бы от пары лет жизни в таком месте! Но давайте посмотрим правде в глаза: если вокруг нас будут тысячи и миллиарды одинаковых, будто по трафарету обведенных Вселенных, то будет ли это хорошо? Будет ли от этого хоть какая-то польза? Как вы все, смею надеяться, знаете, раньше новые миры не раз создавались по шаблонам старых, уже успевших пройти проверку временем и опытом самого демиурга. Так почему мы больше не пользуемся такими шаблонами? Почему плагиат считается теперь одним из наиболее тяжких преступлений в Академии? Ну, кто-нибудь знает?

«Во! — обрадовался Артём. — Тема не совсем та же, но весьма близка к тому, о чём мы утром говорили. Слушай внимательно, дура-Элли, слушай внимательно».

«А ты не отвлекай, тогда и буду слушать!» — «дуру» Элли уже почти привычно пропустила мимо ушей.

«Кстати, я и не знал, что у нас вообще был такой преподаватель — Валентин Эдуардович…» — на середине лекции неожиданно снова обозвался Артём, и Элли выронила из рук ручку, за минувший час успев расслабиться и отодвинуть на задний план мысли о том, что голос в её голове принадлежит теперь уже не ей одной.

До Элли как-то все еще очень тяжко и муторно доходило осознание: он — тот самый Артём, о котором девушка столько слышала в первые месяцы своего пребывания в Академии. То есть, Артёмов здесь, конечно, было совсем немного, а голос представился Артёмом, и, в общем-то, это уже должно было натолкнуть на определенные мысли. Но не натолкнуло. Потому что думать о том, что парень в ее голове — реально существующий или существовавший, который учился в этой же самой Академии, слушал те же лекции, что теперь слушает Элли, уже многие столетия знавший всех преподавателей, с которыми Элли пока еще только начинала знакомиться… Думать об этом было странно.

Наверное, Артёму сейчас было так же странно, как и ей самой.

«Ну, может он появился в Академии уже после твоего исчезновения? Или, может, ты его просто не помнишь? Я тоже далеко не всех своих сейчас смогла бы вспомнить».

Артём с подчеркнутой драматичностью вздохнул и промолчал, а у Элли не было ни сил, ни желания продолжать этот разговор. Ну не помнит этот зануда какого-то там преподавателя, так пусть и дальше не помнит. Разве это может быть так уж важно?

Элли казалось, что сейчас вообще ничего не может быть по-настоящему важным или не может пугать больше, чем несуществующие голоса. Ведь в прежние времена — всего каких-то полгода назад, что по меркам демиургов не значит совсем ничего и лишь песчинка во всем времени великого множества вселенных — она бы непременно подумала, что сходит с ума, и уж точно не стала бы эти самые голоса слушать. Никогда! Ни за что на свете! А теперь Элли задумывалась, что, может быть, она в самом деле сумасшедшая, раз всё происходящее вызывает в ней так до смешного мало эмоций? Артём почти неслышно, чтобы не вторгаться в её собственные мысли, подсказал, что у неё сейчас просто шок, состояние аффекта или ещё что-то такое же эфемерно-далёкое, о чём Элли раньше только в книжках и читала, никогда не испытывая на себе.

— Шок, да?

Сосредоточиться на этой мысли было сложно, ровно также сложно, как и принять, что Артём — он теперь здесь, в её голове, совершенно незнакомый ей человек, несмотря на то, что уже после первых нескольких минут разговора с ним, Элли начинало казаться, будто они знакомы друг с другом без малого всю жизнь. «Наверное, так и бывает с отражениями», — собиралась подумать Элли перед тем, как вспомнила, что мысли у них теперь тоже одни на двоих. И не подумала, просто оставила эту мысль где-то на границе сознания, за мгновение до того, чтобы в самом деле принять саму возможность существования отражений.

— Вы что-то сказали? — обернулся от доски Андрей Данилович, и Элли испуганно прикусила язык, быстро-быстро замотав головой.

— Нет, что вы, — протараторила девушка и закашлялась, в горло будто песка насыпали. — Кха-кха, просто подавилась. Извините.

«А среди демиургов бывают сумасшедшие?» — пронеслось в голове у Элли, когда преподаватель вернулся к теме семинара, больше не обращая на девушку никакого внимания. Не хотелось бы, чтобы после всего пережитого, её попросту забрали бы в какую-нибудь местную психушку и оставили там до конца дней, навсегда отрезав ей путь к Вадиму, Федьке, дому… Элли вдруг, только сейчас, осознала, насколько сильно она соскучилась по дому, где на каждом шагу росли ядовитые лианы, как напоминание о пережитом Конце Света, по рыжему коту Виски, который, наверное, непременно скучает по своей пропавшей куда-то хозяйке и…

Наморщив от напряжения лоб, Элли пыталась вспомнить, что делала в свои последние дни в родном мире, но в памяти остались лишь скудные обрывки-воспоминания о каком-то экзамене, о Федоре, в которого она когда-то, кажется, была влюблена, о Виски и о Вадиме, который постоянно влипал в неприятности и каждый раз норовил исчезнуть из её жизни, словно его и не было никогда. Лица родителей, как ни старалась, Элли вспомнить так и не смогла.

Чуть позже Элли поняла, что не помнит и свои первые дни в Академии, и вряд ли сейчас она смогла бы дать точной ответ, спроси кто, сколько времени она уже пробыла здесь и почему осталась?

«Если нет, то ты вполне можешь стать первой», — ни капли не ободряюще отозвался Артём.

«И без тебя тошно!»

«Ничего, привыкнешь».

Привыкнешь.

Кажется, Элли уже привыкла — только пока ещё весьма смутно представляла, к чему именно.

А лекция, и правда, оказалась крайне интересной и познавательной, пусть Артём и портил впечатление от неё своими комментариями и настолько явственными зеванием, что невыспавшуюся за ночь Элли начинало сразу же клонить в сон. Суть рассказанного Андреем Даниловичем сводилась к тому, что, если создавать не просто похожие, а одинаковые миры, то велик риск создания отражения, чего, как оказалось, демиурги боялись чуть ли не больше смерти или отчисления из Академии. Отражением назывались идентичные миры, и, по словам уже Артёма, это была «крайне опасная штука», потому что существовать одновременно они попросту не могли — одно из них непременно поглощало другое, и процесс этот было уже не остановить, он начинался при первом же контакте между отражениями и заканчивался только тогда, когда из двух миров оставался только один. Вот и получалось, что при их встрече, Элли, сама того не зная, как-то сумела поглотить Артёма и занять его место. А раз она теперь находиться не в своём родном мире, то… либо он уже уничтожен, либо сам мир Академии скоро канет в небытие. А вместе с ним и вся существующая Вселенная.

— Тогда почему ты просто не вернешь меня обратно? — вечером того же дня, вернувшись обратно в свою комнату, где можно было общаться с Артёмом вслух, не боясь прослыть местной сумасшедшей, спросила Элли.

— Ты вообще на семинаре была сегодня?

— Ну да, мы там вместе были.

— А слушала хотя бы? — возмутился Артём и всё-таки ответил: — Потому что это уже не поможет. Если процесс начался, то он необратим.

— Но почему мой мир — отражение Академии? Чем ты думал-то, когда создавал его?

— Он… не совсем отражение Академии, — замялся Артём и, если бы мог, то наверняка отвёл бы сейчас взгляд в сторону.

— А что же тогда?

— Твой мир — отражение Земли.

— Он же и есть Земля, разве нет? — и снова Элли перестала что-либо понимать. Это было даже почти обидно, потому что семинар с Андреем Даниловичем дал ей хоть и слабую, но всё-таки надежду разобраться в происходящем. А теперь Артём явно темнил и запутывал её ещё сильнее.

— Если… — наконец сказал он. — Если я скажу, что существует другая Земля, ты мне поверишь?

— По крайней мере, психом называть не стану.

— Тогда слушай.

Отец Артёма был выдающимся демиургом, учёным и изобретателем, и всю жизнь пытался создать свой собственный идеальный мир.

— Я помню, в детстве он часто спрашивал, каким был бы тот был для меня,  — с тёплой ностальгией в голосе поделился воспоминаниями Артём.

— И что ты ему говорил?

— Да много чего! В основном, что там должно быть много мягких и пушистых зверей. Ну да какого ещё ответа можно ждать от ребёнка, верно?

— Я бы сказала, что хотела бы побольше цветов, которые не кусаются, — подумав, предложила свой вариант Элли.

— А у вас все цветы кусаются?

— Ага, зато они очень красивые! — с жаром ответила Элли, и Артём тихо хмыкнул: «Девчонки».

Свой мир отец Артёма собирался назвать Землёй и переехать туда с женой и ребёнком, когда тот будет полностью готов, но…

— Он пропал.

— Твой отец?

— Да, однажды он просто исчез, и мы с мамой больше никогда его не видели.

— Мне… жаль, — неловко сказала Элли. Слова сочувствия ей всегда казались слишком надуманными и неискренними, но ничего другого в голову не шло. Что Артёму от её сочувствия? А что ей самой от этих слов, если в них нет и крупицы того, что… Элли не знала, как это — потерять родителей. Вероятно, у неё самой родители всё же были, не могли не быть, но Элли не помнила — пыталась вспомнить, но не могла. Кем они работали, как выглядели? Любили ли её? Безрезультатно.

— Отец исчез уже очень давно, — прохладно ответил Артём и после продолжительного молчания добавил: — Я тоже попытался создать идеальный мир, в память о нём, а создал… тебя, Элли. И теперь я не знаю, что мне со всем этим делать.

— Я тоже не знаю, — Элли хотела бы хоть как-то ему помочь, что-то подсказать, дать хороший совет, но… В конце концов, что она могла?

Ей оставалось только слушать и надеяться, что вся эта история с отражениями и разрушением вселенной не настолько ужасна и необратимо-бесповоротна, как про неё рассказывал Артём.

Ведь не может же всё быть совсем плохо, верно?

— Да я и не надеялся особо.

По словам Артёма, демиурги иногда пропадали. Просто так, был человек, а на следующий день его уже нет, как нет и никаких видимых причин для такого исчезновения. Артём назвал это семейным проклятием, и Элли подумала, что в такой семье, наверное, было очень непросто — жить в постоянном страхе, что и ты сам когда-нибудь точно так же пропадешь и не вернешься.

Отец Артёма пропал, не успев ничего создать.

— Но как тогда мой мир может быть его отражением?

— Элли, ты меня теперь всё время перебивать будешь?

— Нет, но я не понимаю. Объясни!

— Мы думали, что отец не успел закончить свой мир, — с неохотой повторил Артём. — Но, видимо, ошибались и я, и вся Академия.

— Все равно не понимаю.

— Я тоже. Но получается, что где-то всё же есть мир моего отца, который сейчас борется за выживание с твоим миром. И это сражение может разрушить знакомую нам Вселенную, если я не придумаю, как всё это остановить.

— Понятнее все равно не стало.

— Знаю. Привыкай, у демиургов всегда так, — невесело усмехнулся Артём, и Элли покачала головой:

— Но ведь я не демиург.

— Теперь это уже неважно.

Артём был уверен, что она — отражение. Элли до сих пор много всего плохо понимала и слабо представляла, какие могут быть причины у такой уверенности, но… Она проучилась в Академии всего полгода, он — многие столетия. Проучись она столько же, может быть, тоже не сомневалась бы.

— А твой отец… — после продолжительного молчания произнесла Элли. — Каким он был?

— Он был хорошим демиургом, — помолчав, сухо ответил Артём.

* * *

Элли снился сон. Она была… где-то. Вокруг возвышались высотные серые здания, мимо с гудением и выхлопным дымом проносились флаеры, которые почему-то ехали, не отрываясь от земли и не норовя каждую минуту взмыть к небесам, по небу летали гигантские птицы, с, кажется, металлическими плитами, вместо крыльев… Странное место, чем-то неуловимо похожее на родной мир Элли, только без лиан, без радиационных зон, гиблых мест, разлитого по воздуху яда и других следов катастрофы.

По-своему, он даже был красив, хотя казался даже более непривычным, чем миры Академии.

Элли захотелось вдруг прогуляться. Идти долго-долго, возможно даже целый сон, такой странный и замечательный. Бродить вдоль дорог, заглянуть вглубь широких улиц и, возможно, даже прокатиться на одном из этих нелетающих флаеров или зайти внутрь серого небоскрёба, чтобы увидеть, как это — пустые стены, чистые потолки, горящие лампы. Будто в книгах прошлого века.

Она уже даже поправила ремешки на босоножках, как делала всегда перед пешей прогулкой, но… Стоило Элли сделать пару шагов вперед, как девушка увидела… его.

Он стоял прямо перед ней, спрятав руки в карманах зеленой толстовки. Взлохмаченные каштановые волосы трепал ветерок, а в карих глазах, так похожих на глаза самой Элли, отражалось летнее солнце.

— Здравствуй, Элли, — произнес легко, сделав шаг навстречу, и на мгновение показалось, что Элли знает его всю свою жизнь, что без него не было бы и ее, точно так же, как без нее самой не было бы и его.

— Артём? — по наитию спросила Элли, отчего-то уверенная, что прежде, чем стать голосом в голове, Артём мог бы выглядеть именно так. Даже не так! Только так он и мог выглядеть, и сейчас перед ней стоял Артём — самый настоящий, живой, материальный. Точно такой, каким его представляла себе Элли. Если, конечно, представляла бы.

— Видишь эти цветы? — парень махнул рукой в сторону, и Элли обернулась. — Они не кусаются.

Под лёгкими порывами летнего ветра качались зелёные кроны растущих вдоль дороги деревьев, а возле домов яркими островками расположились клумбы с желтыми, красными, синими, розовыми и белыми цветами, маленькими и аккуратными, и наверняка не вооруженными рядами острых зубок, так и норовящих схватить за палец излишне любопытного человека. Элли читала в старых книжках, что до катастрофы люди выращивали цветы просто для красоты и даже держали в собственных домах, а хищных было совсем немного и росли они далеко-далеко в джунглях. Странный, наверное, был этот мир, где джунгли не заполняли собой каждый свободный участок земли, а растения питались всего лишь водой, которая тоже совсем не была ядовитой. Странный, странный мир. И если он в самом деле выглядел бы так же, как сейчас, то Элли не отказалась бы задержаться в нём подольше.

— Они чудесны! — порывисто воскликнула она.

Артём просто улыбнулся в ответ, и Элли на мгновение подумала, что если это сон, то она бы хотела, чтобы тот целую вечность не заканчивался. Пусть вечность — и слишком громкое слово.

— Но… как? — только и смогла спросить Элли, когда Артём, обезоруживающе улыбнувшись, пожал плечами. Да в голове не укладывалось, что это действительно Артём — тот самый Артём! Человек, живущий у неё в голове, человек, о подвигах и шалостях которого она столько слышала в стенах Академии.

Он казался до странного знакомым, будто… Будто Элли всегда его знала, всегда видела, только забыла ненадолго почему-то. А теперь вспомнила, чтоб больше никогда — она была уверенна — ни за что на свете не забывать.

— Ну, а где нам ещё встречаться, если не во снах? — вопросом ответил Тёма, и Элли вспомнила, что это действительно всего лишь сон. Очень-очень реальный и, безусловно, привлекательный, но сон. Так странно, ведь до этого момента сном казалось всё, что было раньше — город, скрытый стенами ото всего остального мира, Вадим, то пропадающий из её жизни, то встреченный снова, но выглядевший теперь совсем другим, незнакомым и чужим.

О последнем Элли не хотела сейчас думать, такие мысли слишком сильно расстраивали. Когда она только-только появилась в Академии и увидела Вадика, то побежала к нему с радостными криками и объятиями, а через пару мгновений почувствовала себя полной дурой, ведь оказалось, что этот Вадим её совершенно не знает. Как позже выяснил Артём, попытавшись с помощью Элли поговорить с Вадом, друг детства точно так же не помнил и его. Он был теперь одинаково чужим для них обоих.

— Но разве такое возможно? Он же должен был помнить хотя бы одного из нас! — Элли правда не понимала, как так. Вадька — родной, любимый-любимый до конопушек на носу, теперь её совсем не узнавал. Не вспомнил при первой встрече, не поверил, когда Элли, пытаясь вернуть былое, рассказывала о их дружбе в том, другом мире, о том, как они вместе веселились...

Наверное, Элли тоже не поверила бы.

Наверное.

Но всё равно хотелось думать, что Вадим не такой. «Это же Вадик, он обязательно поймёт!», — повторяла про себя она, снова и снова пытаясь пробиться сквозь непроницаемый купол, который словно бы выткался из воздуха и навсегда разделил их.

Поэтому когда Артём только-только появился и рассказал ей про разные миры, про отражения эти проклятые, Элли даже немного обрадовалась, ведь это значило, что Вадим не виноват, что это просто не тот Вадим, которого она помнила и любила. Элли тогда еще подумала: «Ну, теперь-то мы точно подружимся, раз у меня в голове живёт твой лучший друг!». Но почему-то Артёма Вадька тоже не помнил — будто бы все те слухи о пропавшем студенте, гении-лоботрясе, прошли мимо него. Впрочем, в Академии уже давно перестали об этом говорить — приблизительно в то же время, как в голове Элли зазвучали мысли другого человека. А потом все как-то будто бы и вовсе забыли, что Артём когда-то жил здесь, учился, дружил… пропал. Не только Вадим — его не вспоминал вообще никто из мира Академии. Ни семья, ни друзья, ни преподаватели, которые, будто сговорившись, только смотрели на Элли как на сумасшедшую. И сколько они с Артёмом ни старались, так и не смогли выяснить причину этой всеобщей «амнезии», хотя уже долгое время и перерывали книги в библиотеке, что, надо признать, даже как-то… разочаровывала, потому что выглядела совсем не так, как должна бы выглядеть привычная Элли библиотека.

— Ну и что это?! — со смесью недоумения и возмущения спросила девушка, когда впервые переступила её порог. Вместо знакомых — правильных — книжных полок, до треска уставленных пыльными и очень старинными фолиантами, Элли увидела обыкновенную комнату, весьма скромных размеров. Посередине стоял какой-то белый… колодец, что ли? Из него, как из Сети, студенты выкачивали знания.

«Самый совершенный способ хранения данных, — высокопарно ответил тогда Артём и, подумав, добавил: — Тебе не понять настолько высоких технологий».

«Да нет, у нас тоже когда-то такое было, интернет называлось».

«Оу».

От белизны стен рябило в глазах, а от невероятных объёмов информации  — абсолютно ненужной, как оказалось, — кружилась голова и готов был закипеть мозг. То, что это, в итоге, ни к чему не привело, оказалось обиднее всего.

«Кажется, у нас не остаётся другого выхода», — подытожил Артём, когда Элли, шатаясь от новой «дозы», покинула ненавистное помещение.

«И что же нам остаётся?»

«Спросить у преподавателей».

«А почему, блин, мы с этого не начали?!»

«Потому что в знания преподавателей здесь я верю еще меньше, чем в нашу библиотеку».

«Да иди ты…»

Потом выяснилась и другая причина — объяснить хоть кому-то то, что в их Академии учился студент, который создал отражение и пропал, было крайне сложно. Большинство просто отмахивались и не желали тратить время на «выдумки» странной студентки, а Андрей Данилович — Артём скрепя сердцем, таки согласился обратиться к нему за помощью — только покачал головой и как-то очень грустно посмотрел на Элли. Как-то настолько грустно, что казалось, будто в её глазах он видит пасынка, и они оба, и Артём, и Элли, провалили какой-то очень важный экзамен.

— И что же вас удивляет в этой ситуации, юная леди?

— Почему его все забывают? Ну, чисто гипотетически…

— Гипотетически?

Признаться в том, что она отражение, и это из-за неё мир вокруг становится… странным, духу у Элли не хватило. Но Андрей Данилович и не настаивал на всей правде, с извечными любопытством и иронией выслушав рассказ о том, что её «всегда-всегда» интересовала эта тема, и именно её она хотела бы взять для своей курсовой работы.

— Но чтобы понимать, о чём пишу, мне нужно рассмотреть ситуацию отражений со всех сторон, — в порыве вдохновения врала Элли, — а в библиотеке, к сожалению, недостаточно информации. И мне так понравилась та ваша лекция про плагиат, что…

— Ваше рвение похвально. Эх, были бы все молодые умы настолько преданы науке… — В глазах Андрей Даниловича мелькнуло что-то такое, отчего у Элли в груди ёкнуло сердце. Всего на мгновение. И она не была уверена, что сердце откликалось тогда на её мысли, а не на мысли Артема.

«Он ведь твой отчим… Кажется, он по тебе скучает, Тём».

«Андрей Данилович меня даже не помнит, Элли. Как и все они».

— Но почему вы думаете, что демиурга, создавшего отражения, забудут в его мире?

— Я… не уверена на этот счёт. Это просто теория, я её в одной из книг прочитала, уже и не вспомню, в какой именно.

— Жаль, что не вспомните, я бы хотел взглянуть на эту книгу.

— Да… Там было что-то про то, что демиурга забывают, но я так и не поняла причин этой амнезии.

— В самом деле? По-моему всё довольно очевидно.

— Очевидно?

— Конечно. Если демиург создал мир-отражение, то логично, что последнее и его реальный мир начнут соединяться друг с другом. Беда в том, что оба они одновременно существовать не могут, поэтому отражение и реальность будут бороться за то, чтобы остаться. Этого можно даже и не заметить сначала — просто небольшие изменения в окружающей действительности, вроде цвета стен в комнате или клички домашнего питомца. Любопытно, что всё начинается от самого демиурга и как бы расползается вокруг него, расходится, как круги на воде. Сначала маленькие, потом все больше и больше — и так до тех пор, пока миры окончательно не сольются.

— Я не понимаю, Андрей Данилович.

— Представьте себе, что есть два мира, похожие между собой по очень многим аспектам. Но в одном, например, крышу дома покрасили в синий цвет, а в другом — в красный. И вот при слиянии две версии — два варианта цвета — сражаются до тех пор, пока не выигрывает, например, красный. А поскольку цвета уже смешались, она станет не просто красной или синей, а фиолетовой — и разница только в том, что в этом фиолетовом будет преобладать. Так и с вашим вопросом. Есть демиург, создавший отражение. А в отражении существует также и отражение самого демиурга. И вот их миры встречаются и смешиваются — и получается то, что получается. Новый демиург нового мира, сохраняющий в себе черты обоих, но все равно другой.

— А что со старыми? Они… умирают?

— Скорее, становятся одним целым. Например, отражение с силами демиурга или демиург, в личность которого вторглась личность отражения. Поскольку они изначально похожи, изменения могут не сразу бросаться в глаза.

— Значит, один непременно… поглощает другого? И этот процесс не остановить?

— К сожалению, нет. Если слияние миров началось, то назад пути уже ни у кого нет.

— А память, что с памятью? Почему все забывают Тёму?

— Тёму?

— То есть, простите… Я не понимаю, почему в такой ситуации люди забывают демиурга.

— Забывают не только его, но и его отражение. Они — центры своих миров, естественно, что при изменении последних меняются и первые. Поскольку Тёмы… этого демиурга… уже нет в полном смысле этого слова, то для мироздания это выглядит так, будто его и не было никогда — некому уже просто помнить, потому что и весь мир — не тот, в котором он жил.

— Страшно.

— Поэтому то отражения так опасны.

Элли мотнула головой, отбрасывая грустные мысли, и снова вернулась к разговору с Артёмом — настоящим, живым, материальным:

— Тогда я бы не хотела просыпаться.

— А я думал, ты скажешь, не хотела бы засыпать, — тихо рассмеялся тот и протянул ей руку, за которую девушка ухватилась, как утопающий за соломинку. Нет, она, конечно же, не тонула, но и твердо стоять на ногах уже не получалось. То ли дело было в этом чересчур реальном сне, то ли в стоящем возле нее парне, то ли в том, что мир вокруг уже давным-давно превратился в вязкую трясину, в которой только и оставалось, что-либо задохнуться, либо утонуть. А тут еще Артём — как спасательный жилет или кислородная маска.

— Ну, сон я все равно люблю больше.

— Больше, чем что?

— Чем не люблю тебя.

— А мне казалось, я тебе симпатичен, — с притворным огорчением вздохнул тот.

— Да с чего бы?!

— Ты же всё-таки пошла со мной.

— А у меня был выбор?

Если выбор у Элли и был, она бы всё равно сделала то же самое, потому что изо всех виденных ею когда-либо снов, этот, определённо, был лучшим. Они с Артёмом гуляли по улочкам какого-то старого — даже древнего — города, который Тёма называл таинственным словом «мегаполис», шутя, поливали друг друга водой из фонтана на площади, и Элли даже прошлась босиком по траве и съела самое настоящее яблоко. Она когда-то слышала, что сны — это забытые воспоминания, отражение реальности, которую мы знаем. Но если это было бы так, все кругом не казалось бы настолько невозможно-замечательным, непонятным и по-хорошему чужим. И незнакомые яблоки — именно такие, кислые, с нотками едва заметной сладости, и трава под ногами — мягкая и совсем немного жесткая, слегка влажная, и тёплая от солнечного света, и забавно пружинится, когда на неё наступаешь, а потом там остаются следы ступней. Ненадолго, ведь трава снова выпрямится, будто никто и никогда не ходил по ней. Артём, смеясь, говорил, что Элли ошибается, и яблоки бывают сладкие, но ей было все равно. Главное, что она сама верила, хотя не должна бы — Элли просто-напросто не могла знать все эти вещи, ей неоткуда было, как и то, что у Артёма появлялись ямочки на щеках, когда он улыбался, а в глазах отражались золотистые искорки восходящего солнца.

Артём рассказывал ей про город этот, про мир, про то, каким он должен был стать, если бы все его задумки и идеи осуществились.

— А большую часть поэзии я скопировал из сборников стихов, которые в Академии заставляли читать, — говорил Тёма.

— Разве это не считается плагиатом?

— Ну, так-то я поэзию не слишком люблю, а для создания нужна любовь, ты ведь уже слышала об этом на лекциях?

— Кажется, что-то такое было…

— Лодырь!

— Просто слушала невнимательно, с каждым бывает! — Зато Артёму Элли внимала, разинув рот: что бы он ни рассказывал, это всё вызывало у девушки живейший интерес. — Хм… Значит, у тебя нет ни одного любимого поэта или хотя бы стихотворения?

— Разве что несколько, — задумался он, что-то прикидывая. — Прочитать тебе одно?

— Так ты его и наизусть помнишь?

— Не придирайся, Элли.

— Читай уже давай, хватит время тянуть!

И Артём, помедлив с минуту, прочитал, да так, что Элли чуть было не задохнулась от восторга, слушая спокойный, уверенный и очень сильный голос:

«Покроется небо

пылинками звёзд,

и выгнутся ветки упруго.

Тебя я услышу за тысячу вёрст.

Мы — эхо,

Мы — эхо,

Мы —

долгое эхо друг друга.

И мне до тебя,

где бы ты не была,

дотронуться сердцем не трудно.

Опять нас любовь за собой позвала.

Мы — нежность,

Мы — нежность.

Мы —

вечная нежность друг друга.

И даже в краю

наползающей тьмы,

за гранью смертельного круга,

я знаю, с тобой не расстанемся мы.

Мы — память,

Мы — память.

Мы —

звёздная память друг друга».

— Ну, как-то так, вроде,  — будничным тоном закончил Тёма и спросил у подозрительно долго молчавшей Элли. — Чего молчишь-то? Не понравилось, или это я настолько ужасно читаю?

— Нет, всё… прекрасно.

Ей было немного завидно: Артём выглядел её ровесником, но уже создал целый мир — её мир, который, возможно, когда-то и был похож на тот, что был у неё перед глазами, — а она даже элементарный экзамен по философии сдать не смогла, не говоря о чём-то более масштабном и значимом. Казалось, всё, что делает в своей жизни Тёма — важно, имеет какую-то цель, ведёт его к чему-то, без чего Вселенная попросту развалится. Про себя Элли такого сказать не могла, и становилось немножечко грустно.

— Знаешь, я иногда думаю: вот бы отец увидел этот мир.

— Ему бы здесь точно понравилось!

— Да, ведь это… По большему счёту, этот мир его. Ну, он предполагался таким, я думаю, поэтому я и хотел закончить, чтобы после… после него не осталось незавершенных идей.

— Так и будет, когда мы… когда мы всё исправим! — горячо заверила Элли, а сама подумала, что вряд ли они вообще смогут хоть что-то исправить. Они даже себе помочь не в состоянии!

Но верить хотелось совсем в иное. В то, что однажды увидеть Артёма она сможет не только во снах, что они оба непременно спасутся, превратят в реальность какие-нибудь свои мечты и станут наконец счастливыми. Может быть, Элли даже вернётся домой. А может останется и дальше познавать безчисленные тайны Академии вместе с Тёмой.

— Ты бы хотел увидеть мой мир?

— С ядовитыми растениями и кровожадными мутантами? Ну конечно же хотел бы!

— Тогда... Проводишь меня, когда всё закончится? — Элли не так бы это спросить, не такими словами. Ей бы узнать, не станет ли Артём иногда навещать её на родной планете, прилетать там на какой-нибудь синей будке или просто появляться из воздуха посреди комнаты. Сказать, что ей нравится проводить с ним время, пусть всё это и выглядит супер-странно. Или что она надеется когда-нибудь в самом деле подружиться, а это будет крайне сложно сделать, если их жизни больше никогда не пересекутся. Элли, в самом деле, хотела сказать очень многое и важное и, наверняка, сильно бы запиналась во время разговора. А прозвучало, будто бы она просто засиделась у Артёма в гостях, и теперь тот, как порядочный человек и хороший друг, обязан проследить, чтобы до дома она добралась без всяких приключений и неприятностей.

— Если... Да, буду рад тебя проводить.

Элли не знала, когда «всё это» наступит и наступит ли вообще, пока что к концу подошел только её сон, оставив после себя на прощание ощущение лёгкой усталости, тоску по увиденному, урчащий от голода живот и всё тот же голос всё того же Артёма в голове. И, в принципе, Элли должна была признать, что сон, и правда, был очень хорошим, просто замечательным!

«Мы же встретимся в следующий раз?»

«Ну разумеется, встретимся, Элли! Ты же столько всего ещё не видела!»

И он показал: Большой каньйон, барьерный риф, Эйфелеву башню... И с каждым разом необьятный и незнакомый мир становился всё роднее, а сам Артём — всё более близким и понятным, всё более любимым, как старый-старый друг, или как брат, который рядом буквально с первых же дней жизни, или как ты сама, только немного не такая, как прежде, немного другая, а всё же остающаяся собой. Элли иногда казалось, что Артём — это её естественное продолжение, или что она — продолжение его самого, и — ещё чуть-чуть — и им больше не понадобятся слова, чтобы понимать и принимать друг друга.

— Было бы здорово, если бы ты всегда был рядом.

— Ты так со мной флиртуешь? Да ладно тебе, Элли, это слишком топорно даже для тебя!

— Эй! Что еще за «даже для меня»?! Да я… Да я просто замечательно флиртую!

— Пожалуй, предпочту не проверять. — Сны особенно были хороши тем, что после очередной такой шутливой перебранки, Элли могла погнаться за Артёмом, потрясая кулаками в воздухе, а через пару секунд уже громко смеяться, упав на траву. И со стороны она в это время совсем не выглядела, как сумасшедшая, которая разговаривает и ссорится сама с собой. А даже если и выглядела бы, то… Всё равно в этом мире были только они двое и никого ещё.

Элли хотела бы, чтобы эти встречи никогда не кончались — без присутствия Артёма всё становилось и в половину не таким привлекательным, как раньше.

Элли совершенно не желала просыпаться.

Но однажды проснуться всё же пришлось — от ощущения того, что в реальности произошло что-то страшное и непоправимое.

А следом пришло осознание: в этом мире Вадима больше нет.

Когда Вадим пропал, у Элли будто бы весь воздух из легких выбило. Просто вот так вот: сначала Вадька был, пусть и казался странным, чужим и совсем незнакомым, а потом его не стало. Как если бы он и вовсе никогда в этом мире не существовал.

Что Вадима больше нет, Элли почувствовала почти сразу же, хотя еще всего несколько секунд назад лежала в своей кровати, сонно слушая такой же сонный бубнеж Артема. А потом раз — и по голове ударило тяжелое осознание того, что она лишилась — снова лишилась — чего-то очень важного в своей жизни. И что снова она его не вернет, даже если и в этот раз решит сбежать из безопасного и знакомого города навстречу смертельно опасным джунглям. Нет, Элли бы сбежала — она готова была снова и снова сбегать вслед за ним, если бы это значило, что она спасет — найдет, вновь обретет, — своего друга детства. И неважно, через что ей пришлось бы ради него пройти. И неважно, что сама Элли — по жизни та еще трусиха и неумеха.

Неважно.

Потому что Элли ради Вадьки сделала бы все.

Все.

Но теперь уже это не помогло бы ни ей, ни ему.

Вадима больше не было в этом мире, как не было ни в одном другом.

Вадима нет. И осознание этого все никак не желало укорениться в голове девушки.

— И что… теперь? — глухо спросила Элли в темноту комнаты. Она и сама будто оглохла.

— Время замкнулось, — после паузы, такой же глухой и вязкой, ответил Артем.

— Время?

— Время твоего мира, время моего мира, мое и твое время… Время сделало полный круг и пришло к той же точке, где все началось.

Элли и понимала его, и не понимала. Или, точнее, совершенно не хотела понимать, потому что понять — значило бы принять. А этого она сделать не могла, как не могла до конца поверить в то, что…

Вот так просто.

Нет, она еще не была готова — и вряд ли когда-нибудь смогла бы быть.

— И Вадим, он?..

— Время бывает безжалостно.

— Тогда что делать мне?! Ведь я же… я же… — Элли, не сдержавшись заплакала, и Артем не находил слов для утешения. Он бы хотел их найти, хотел бы сказать плачущей и очень дорогой для него девушке, что он обязательно что-нибудь придумает, что он тоже потерял сейчас друга, но не плачет, что им обоим сейчас нужно быть сильными, потому что он… Не сказал. Потому что правда была в том, что всегда сильный и уверенный в себе Тёма, сейчас тоже готов был разрыдаться, как девчонка, ведь если бы он все понял раньше, раньше как-то сумел бы разобраться с проблемами Элли и своими собственными, то все было бы иначе.

Однако не сумел.

И не успел.

А смог бы он что-то изменить?..

Артему казалось, что смог бы. Он чувствовал, что есть во всем этом что-то очень-очень важное, что-то, что он забыл или до чего пока еще так и не смог додуматься. А вот додумается, вспомнит то самое, забытое, — и все снова наладится, Вадим вернется, а Элли больше не будет плакать.

Вспомнить бы!

Додуматься бы!

Почему все близкие Артему люди всегда исчезают? Отец исчез, когда Тёма был еще совсем ребенком, мать не помнит его, хотя это и не ее вина, просто очередной вираж времени, который оставляет позади кого-то очень важного и дает возможность (благословение или проклятие) забыть. Еще отчим, строгий, но добрый и всепонимающий, если не всезнающий Андрей Данилович тоже как-то чересчур долго не появлялся в жизни Артема. Точнее, в жизни Элли, совершенно незнакомой и не близкой студентки, ему и делать было бы нечего, однако…

Тёма сейчас и не припомнил бы, когда видел отчима в последний раз хотя бы мельком, на лекции или случайно столкнувшись в коридоре. Раньше Тёма об этом и не подумал бы, однако этого всего Тёме, и правда, не хватало — Андрей все-таки уже давно стал для Артема почти отцом. Ну, не самым близким и не самым приятным, конечно, но все же…

Теперь же пропал еще и Вадик, просто растворился в переплетениях и отражениях миров, пропал в закольцованном времени, и его никто даже не вспомнит, как уже давно не вспоминают про самого Артема, как в будущем не будут вспоминать про Элли, если это будущее все же однажды случится.

Артем мысленно хлопнул себя по лбу и точно так же мысленно готов был бы дать себе подзатыльник, чтобы не раскиснуть окончательно, ведь теперь все то, что долгое время маячило где-то на границе сознания, не оформленное в одну конкретную мысль, а бывшее просто набором незначительных на первый взгляд пустяков… Артем замечал их, но не придавал большого значения, или старался не замечать, хотя стоило бы: мир Академии начал меняться с появлением в нем Элли. Тёма же видел это, видел! Но почему он не заметил этого раньше? Стоило бы забить тревогу еще в тот день, когда он увидел, что купол Главного здания Академии поменял свой цвет. Или когда внезапно выяснилось, что расписание занятий в Академии изменилось до неузнаваемости, и половину предметов ведут преподаватели, о которых Тёма, проучившейся в стенах родной Академии не одну тысячу лет, знать не знал. Все это было странно и необычно, конечно, но не более того — Тёма только удивлялся таким изменениям и забывал, как нечто, не требующее его внимания. Возможно, тревогу стоило бы забить тогда, когда самого Артема все забыли, но этот процесс забывания протекал настолько медленно и ненавязчиво, что в один прекрасный день Артем просто проснулся и как данность принял факт того, что Элли оказалась единственным человеком во всем множестве и вероятности Вселенных, который его до сих пор помнит. Даже показалось тогда, что это нормально — быть забытым, что это нормально — не существовать ни для кого, кроме Элли.

Теперь Артем понимал, что ошибался. Понимал и то, что его самого слишком увлекли лживые отражения, про опасность которых, наверное, стоило бы слушать более внимательно на лекциях в первые столетия учебы в Академии.

Время, отражения… Все это было как-то связано, как если бы…

— Ты говорила, что пошла за Вадимом в джунгли, когда он пропал в твоем мире? — так резко спросил Тёма, что Элли против воли подпрыгнула на кровати, больно ударившись головой о спинку кровати. Она уж была подумала, что не услышит от Артема сегодня больше ни слова, настолько глубоко он ушел в себя, задумавшись.

— Да, собиралась. Но не успела, ведь когда я вышла из-за стен города появился ты, и…

— Но ты была готова покинуть город? Даже зная, что вряд ли вернешься туда целой и невредимой?

— Конечно, а как иначе? Вадим — мой лучший друг, почти брат, и… К чему ты все это спрашиваешь?

— Думаю, я знаю, что нам делать дальше.

Отражения бывают обманчиво правдоподобными. Смотря в отражение, можно даже ненадолго забыть о том, что правда находится по эту сторону стекла, а по другую — мир, который тебе никогда не дано постичь. Отражения похожи на правду, они могут заменить правду, могут стать правдой для кого-то определенного, но…

Отражения — ложь. И кажется, это единственное, что совершенно точно запомнил Артем после оставленных далеко позади лекций.

А еще он теперь знал, что время — штука, по-своему, полная горькой иронии. Они с Элли создали это разрушительное отражение, встретившись, хотя никогда не должны были узнать друг друга. Они с Элли встретились из-за Вадима: когда Вадим пропал, Элли вышла из города на его поиски, а сдать последний экзамен на демиурга самому Артему помешал, опять-таки, Вадим, без предупреждения прыгнувший в портал вместе с ним.

Вадим, Вадим, Вадим, Вадим… Артему стоило давно заметить, насколько схожи воспоминания Элли и его собственная жизнь.

Стоило.

Но замечать не хотелось, потому что Элли хорошая, с ней было бесконечно весело и интересно все это время, и Тёма ее почти даже… почти. Теперь же стоило наконец-то подумать головой и сделать то, чего делать ему совершенно точно не хотелось бы, но…

— Думаю, нам нужно отправиться в твой мир, Элли.

Отражения обманчивы, но они всегда — всего лишь отражения. А значит, где-то есть точно такой же мир, в котором есть точно такая же Элли или точно такой же Вадим, а может быть там есть даже точно такой же Артем. И, по сути, не так уж важно, кто создал этот мир — сам Артем, его пропавший давным-давно отец или какой-то очередной временной парадокс, которого нормальные демиурги боятся, как огня.

Неважно.

Нормальным Тёма никогда не был. Тем более, главное знать — верить, — что мир, в котором жила вот эта самая Элли, был создан именно Артемом, и что он ни за что на свете не променял бы его ни на какой другой мир, даже если бы там жила и была счастлива точно такая же Элли, которая дружила с точно таким же Вадимом и, возможно, была бы знакома с точно таким же Артемом. Тёма хотел сделать счастливой — хотя бы дать возможность жить дальше — именно эту, одну конкретную Элли, и ради нее… Ради нее он тоже, как она сама ради Вадима, готов был покинуть родной, привычный и понятно-знакомый мир и отправиться навстречу верной смерти, потому что… Потому что демиурги, в самом деле, иногда пропадают. И, может статься, что исчезновение одного конкретного демиурга сумеет спасти один конкретный мир, который и существовать-то никогда не должен был. Но все равно существовал.

— Все ведь будет хорошо, правда? — тихонько и очень испуганно спросила Элли, когда той же ночью они стояли рядом со светящимся зеленым светом порталом.

Артем знал — этот портал ведет в ее мир, в тот мир, куда Элли так давно мечтала вернуться. Также он знал и то, что этот портал окончательно закольцует время со всеми его парадоксами и отражениями. И именно благодаря этому порталу Артем сможет все восстановить и всех спасти.

Сможет, обязательно сможет!

Должен.

Последней мыслью Артема перед тем, как они с Элли как одно целое шагнули в портал, была мысль о том, что, кажется, он начинает понимать, что в действительности это такое — быть настоящим демиургом и нести за это ответственность перед всей Вселенной.

«Я был счастлив узнать тебя, Элли».

Шагая в портал, Артем был готов ко всему. Мысленно он уже сотню раз попрощался с Элли, извинился перед Вадимом, даже порадовался, что родная мама его больше не помнит, ведь это значило, что и оплакивать его исчезновение, она не станет. Мысленно он даже назвал Андрея Даниловича «папой» — всего один-единственный раз, надеясь, что о таком своем позоре он больше никогда не вспомнит.

Артем был готов ко всему. Артем вспоминал отца и думал, что, возможно, это действительно проклятие его семьи — исчезать, чтобы подарить возможность жить другим. Или, например, самому становиться целым невозможным миром, чтобы у этого мира появился шанс не разбиться, как падающее со стены зеркало, захватывая с собой все возможные отражения. Потому что именно так поступают настоящие демиурги, верно? Ставят свое творение превыше себя, отдают ему свои душу и сердце, чтобы дальше оно развивалось само по себе, без всякой помощи извне.

Артему было по-настоящему страшно, но он, и правда, был готов ко всему…

… А вот к тому, что окружающий мир внезапно поблекнет, покроется хлопьями белого снега и будто бы растворится, как распахиваются двери, пропуская кого-то внутрь дома, чтобы пропустить в этот странный снежный не_мир отца Артема.

— Папа?

— Ты сильно вырос, Тёма. Нет, не так… Ты повзрослел, сынок.

Папа был именно таким, каким его помнил Тёма: высокий, очень высокий даже по меркам изрядно подросшего с их последней встречи Артема, с постоянными теплыми искрами-смешинками в карих глазах и вечно растрепанными на затылке волосами, в небрежно накинутом на плечи халате и рубашке, застегивая которую отец, как обычно, пропустил несколько пуговиц. От отца пахло пылью, вечностью и мороженым — как и раньше, как и всегда, когда Артем его видел, как, наверное, и в тот день, когда он исчез.

— Но как ты?.. Здесь…

— Я пришел поздравить тебя с выходом во взрослую жизнь демиурга, Тёма.

— Но… Я же провалил экзамен, — беспомощно ответил Артем, отказываясь хоть что-то понимать в происходящем.

Отец только улыбнулся, как-то очень-очень грустно, и сказал:

— Может быть, некоторые экзамены и нужно проваливать время от времени? Знаешь, как говорят? Заваленный экзамен — иногда и к счастью.

— Ты мне в детстве это часто говорил. Но теперь я в это не верю.

— Вот как? И почему же?

— Папа, я ведь чуть не разрушил мир.

— Неужели? А мне вот кажется, что мир до сих пор вполне крепко стоит на ногах. Поверь, Тёмка, Вселенная — такая штука, она нас с тобой обоих переживет и не развалится.

— Тогда почему ты… исчез? Разве не за тем, чтобы спасти мир?

— Свой мир я действительно спас, как ты сейчас спасаешь свой, — отец положил руку на плечо Артема, и Тёма почувствовал привычное и любимое с детства тепло. Ему было так радостно в этот момент, что он чуть было не поверил в то, что все это — правда, что отец вернулся, что он больше не уйдет, но…

Фигура отца снова удалялась и таяла в ледяных хлопьях покрывающего землю снега. Совершенно некстати Артем вспомнил рассказы Элли о том, что Конец Света в ее мире начинался точно так же — с укрывшего небеса и землю снега.

— Я, и правда, спасаю мой мир? — в льдистую тишину задал Артем последний вопрос и закрыл глаза, готовясь стать сердцем этого нового, его собственного и от него зависящего, мира.

Снег прекратил свое падение.

— Мой мир — Земля.

* * *

На кронах мирового дерева раскинула свои ветви Академия Творцов, Академия Демиургов. Она простиралась от одного конца Вселенной к другому и занимала собой целый мир — Терра.

В сущности, Академия была просто… Академией, большего про нее и сказать-то сложно. Она состояла из множества зданий, различных по размеру, форме и назначению. Здесь были и общежития, построенные в стиле хай-тек, и отдельные комнаты, где, бесспорно, угадывалось влияния японского буддизма. Здесь пышные соборы стояли бок о бок с причудливыми домиками с элементами барокко. Весь мир, со всеми его особенностями и обычаями — лучшее, что можно было увидеть в иных мирах, было собрано здесь.

Но самым впечатляющим строением стало главное здание Академии, ее основной корпус, где готические башни вздымались ввысь, грозя пробить собой небосвод, а темные врата призывно раскрывались перед студентами, обещая им различные муки и ужасы, какие только могла им дать Академия. Впрочем, это всего лишь глупые россказни студентов, пытающихся хоть как-то оправдать собственный страх.

В самом деле, нельзя же всерьез в это верить! Ну, разве что, кроме того времени, когда в Академии идет сессия. Тогда да — произойти может что угодно, тут студенты абсолютно правы.

В основном здании шел экзамен.

Мертвая тишина, повисшая над аудиторией, нарушилась еле слышным шепотом студента.

— Значит, это и был настоящий экзамен? — спросил Артем, почти мгновенно вспомнив и эту аудиторию, и этот день, но еще не успев до конца проститься с таким бесценным видением родного отца. В общем-то, Тёма почти и не удивился даже, снова оказавшись за столом экзаменатора посреди пустующей аудитории. Глаза Андрея Даниловича таинственно поблескивали, но Артем уже давно научился смотреть сквозь это «таинственное» — поэтому сейчас он видел, что отчим, выглядит несколько виноватым, но, в целом, вполне довольным итоговыми результатами. Артем раньше и не подумал бы, что в самом деле, будет по нему скучать, но… скучал. Совсем немного, когда решил, что отчим пропал из его мира так же, как и Вадим. К счастью, все обошлось.

К счастью.

Отец Тёму не раз говорил ему в детстве, что некоторые экзамены стоят того, чтобы их завалить. А мама в такие моменты добавляла свое извечное: «Всё к счастью».

Теперь Артем, кажется, мог им поверить, пусть и только на слово. Его же собственное счастье было теперь — снова далеко-далеко, в каком-то совершенно ином мире, да и… Было ли?

— И ты его прошел, Тёма.

— Но что это было? Иллюзия? Гипноз? Альтернативное измерение?

— Это были твои глубинные страхи и надежды, Артем. Они индивидуальны для каждого студента, поэтому находить и воплощать их — задача хорошего преподавателя.

— То есть, если бы экзамен у меня принимали не Вы, то и это все могло бы быть… другим?

— Возможно.

— А… отец?

— Отец? — уверенный всегда и во всем Андрей Данилович недоуменно нахмурился. — Ты видел отца?

— Да, когда шагнул в портал. Это не… не было частью экзамена?

По мнению Артема, это был жестокий экзамен, но… Это был именно такой экзамен, который был необходим для только-только выпускающегося студента, у которого впереди целая жизнь и слишком огромная сила, за которую ему еще пока предстоит научиться нести ответственность — как нести ответственность и перед созданными мирами со всеми их жителями.

Благодаря этому экзамену, Тёма смог встретиться с отцом — и неважно, насколько правдивой или иллюзорной была эта встреча. Когда Тёма был еще совсем маленьким, отец любил шутить, говоря что-то вроде: «Какая разница, вымысел это или реальность? Разве не может вымысел был реальностью?». В детстве Артем обычно возмущался и повторял, что так не бывает, что может быть только сказка или правда, а все вместе — это попросту невозможно. Но папа Артема всегда любил хорошие парадоксы, теперь же, кажется, и сам Тёма начал их любить.

Наверное, когда-то точно такой же экзамен прошел и его отец, а значит… Значит, ему было уже не так страшно исчезать. По крайней мере, он точно знал, что и почему он собирается сделать, — и поэтому делал то, что должен был, как и подобает такому человеку, каким был отец Артема.

— А Элли? Что теперь будет с ней? — все-таки спросил Артем. Ему было почти жизненно необходимо знать, что с этой девушкой, где она теперь, как она, кто она…

— Ее история еще не началась, — в своей обычной туманной манере ответил преподаватель. — И то, какой будет ее история, зависит только от тебя.

— В смысле, не началась?.. — заговорил было Артем, но уже и сам понял, каким был бы ответ отчима — таким же туманным. Потому что «бла-бла-бла, временные циклы/парадоксы/завихрени, бла-бла-бла».

Как обычно.

Потому что Элли, — как творец ее мира, Артем это сейчас чувствовал как никогда остро, — еще не успела родиться в том мире, и катастрофа, о которой порой рассказывала Элли, еще тоже не произошла, и сам мир пока еще только начинает жить. Пройдут тысячи лет до того момента, когда у созданного Артемом мира появится собственное самосознание, своя душа — и тогда, как сердце этого нового мира, родится Элли, ведь не просто так Артем встретил именно ее во время сдачи своего последнего экзамена: она всегда была (однажды станет) его отражением, душой создателя, сердцем мира. И когда это произойдет (Тёма знал теперь даже точную дату, когда это видение ворвется в созданную им реальность), Артем сделает все возможное, чтобы его невозможный мир стал для Элли тем самым идеальным местом, о котором она всегда мечтала.

Теперь у Артема была цель.

Теперь Артем знал, что ему делать дальше.

И, в конечном счете, Артем теперь был готов ко всему — как и следует настоящему демиургу.

— С завершением обучения тебя, парень! — хохотнул Андрей Данилович, похлопав приемного сына по плечу. — Пошли, Тёмка, мы с тобой тут и так прилично задержались сегодня, а Верочка обещала к нашему возвращению свои фирменные свекольные пироги испечь. Не можем же мы допустить, чтобы они остыли?

— Да, конечно, не можем.

— И ты это… про отца лучше все же не говори ей, ладно? Зачем волновать зря человека?

— Не скажу, — пообещал Артем. Он бы и отчиму не стал говорить, если бы не подумал сначала, что встреча с отцом была частью экзамена. Впрочем, может, и рассказал бы однажды, когда в их отношениях появилось бы больше тепла и искренности или когда Артему хватило бы духа или желания вслух назвать своего преподавателя (теперь уже бывшего) «папой».

Когда-нибудь.

Однажды.

Но не сейчас.

Сейчас Артем хотел только одного — свекольных пирогов мамы, которая снова помнит (и никогда в действительности не забывала) о его существовании. И спать. Пожалуй, спать Тёма хотел даже больше всего остального — слишком выматывающим в плане эмоций был для него этот экзамен. Зато теперь он стал самым настоящим Демиургом!

— Спасибо за то, что провели для меня этот экзамен, Андрей Данилович.

«И тебе, Элли, спасибо за то, что была со мной все это время».

Элли промокнула ваткой выступившие на глазах слезы и в который раз за день обругала так некстати начавшуюся аллергию на пыльцу. В начале мая. Казалось, хуже уже и не придумаешь, да и противоаллергенные таблетки помогали удручающе мало.

Зато девушку бесконечно радовало то, что экзамен по философии она успешно сдала — да еще и почти единственная из группы, с первого раза! Не это ли самый веский повод отставить грусть и тоску в сторону и просто наслаждаться новым днем? Тем более, сегодня вечером уже возвращаются родители после своего первого — и как подозревала Элли, отнюдь не последнего — кругосветного путешествия.

А с экзаменом все же хорошо получилось, прямо-таки удивительно хорошо, Элли до сих пор поверить не могла, что все так успешно закончилось. К тому же, преподаватель — Милков Андрей Данилович — попался ей странный, задав студентке один-единственный вопрос, на который Элли ответила, даже не задумываясь: «Каким был бы Ваш идеальный мир?». Разве сложно на такой вопрос ответить? Да что угодно можно сказать, обозвав своей личной точкой зрения, а уж если слова идут от сердца… Элли, наверное, готова была до самого вечера описывать свой собственный идеальный мир, но преподаватель остановил ее после первых же нескольких минут вдохновенного рассказа девушки, сказав, что уже и так видит, насколько хорошо она понимает заданную тему. Даже обидно немного было, что поделиться всеми своими теориями у нее так и не получилось. Но оценка «отлично» в зачетной книжке приятно согревала, прогоняя любые негативные эмоции.

За окном слышалось пение соловья, периодически заглушаемое громкими взрывами смеха с детской площадки, где парень, не по погоде одетый в дутую куртку синего цвета, рассказывал, видимо, нечто очень забавное обступившей его компании ребятишек дошкольного возраста. Этого парня звали Федор, он был первой и единственной любовью Элли, начиная с тех светлых и давно прошедших времен, когда они еще вместе учились в одном классе. В общем-то, именно с его легкой руки Альбина Соколова стала просто «Элли».

Подумав немного и посомневавшись, Элли положила на стол раскрытую было книгу, и, забыв про аллергию и планы провести целый день дома в одиночестве, подхватила с полки красный шарф и выбежала на улицу, чтобы с таким же детским восторженным упоением, какое было у юных слушателей, послушать очередной рассказ Федьки. А сочинять Федька был самый настоящий мастер, Элли с детства обожала его истории и теперь уже вряд ли даже смогла бы себе представить хотя бы один день без этих замечательных придумок. И совсем неважно, о чем эти рассказы были — о гигантской рыбине, исполняющей желания, о русалках, пиратах или других мирах, где жили бы эльфы и гномы, а по небу обязательно бы летали мудрые и красивые драконы. Элли действительно очень любила истории Федьки — и самого Федю тоже, очень-очень.

— Федь, а расскажи про Конец Света?

— Ну… — парень задумался, а потом, ехидно усмехнувшись, начал свой новый рассказ: — Значит, слушайте. В далеком-далеком… кажется, две тысячи двенадцатом… году ученые всего мира говорили о том, что в том году обязательно произойдет Конец Света, ведь так им предсказали древние племена майя, которые, конечно же, никогда не ошибались…

Элли слушала слова Феди и улыбалась: все-таки хорошо, что те майя тогда все же ошиблись и Конца Света никогда не было.

* * *

Ближе к вечеру домой вернулись родители, распаковали чемоданы, съели приготовленный Элли и Федей шоколадный пирог и с таким наслаждением рассказали про свое кругосветное путешествие, что Элли поняла: они с Федькой просто обязаны тоже когда-нибудь отправиться в путешествие!

Однако дома была семья и толстый пушистый рыжий кот по имени Виски, ужасно скучающий без своей хозяйки, если не видел ее хотя бы пару часов. Да и про грядущий диплом, несданные экзамены и однокурсников, которые без старосты были как без рук, тоже забывать не стоило. В общем, уехать Элли при всем желании не смогла бы. Или старательно подыскивала причины, чтобы не уезжать, нарочно забывая о том, что мама с младшей сестрой вполне могут присмотреть за Виски, да и однокурсники давно не дети несамостоятельные: у некоторых уже даже собственные дети были.

— Знаешь, Федь, — задумчиво сказала Элли, когда мама с папой уже ушли спать, утомленные долгой дорогой, а Федя остался, чтобы помочь Элли убрать со стола, — я сегодня сдавала экзамен по философии, и мне попался вопрос про мой идеальный мир.

— Интересный вопрос.

— А то, мне с ним очень повезло! Так вот, в моем идеальном мире всегда происходило бы что-нибудь хорошее с каждым человеком, не было бы ни дня, чтобы не происходило вообще ничего, и ни один день не был бы похож на предыдущий. А еще, — замечтавшись, продолжила Элли, — там ничего не стоило бы наскоро собрать чемодан и уехать из родного города, к примеру, на Северный полюс или в африканские джунгли. Эх, всю жизнь мечтала о путешествиях и приключениях и все равно продолжаю сидеть дома. Разве это справедливо?

— Конечно, нет! — пылко ответил Федька и тут же предложил: — А поехали в путешествие?

— Я, Федя и тысяча приключений, — хихикнула девушка, выведя наконец свою собственную формулу идеальной жизни. — И никаких сомнений! Что может быть лучше? И Вадьку с собой возьмем!

— Ну да, куда ж ты без него, вы же два сапога — пара.

— А ты тогда кто?

— Тот несчастный, кто эти сапоги носит, — шутливо ответил Федя, и Элли наигранно возмутилпсь:

— Почему это сразу несчастный?!

— Да счастливчик я, счастливчик, — Федя примирительно поднял руки вверх, и Элли рассмеялась: она тоже была счастливицей.

И все было хорошо, но некая частица давно забытой тоски по чему-то неведомому и непонятому осталась в сердце Элли, на самой его глубине.

Мы — эхо,

Мы — эхо,

Мы — долгое эхо друг друга.