Тригонометрия (джен)

Луна за окном сегодня кажется особенно яркой — как-никак полнолуние. Да и на небе — ни единого облачка. Сейчас бы спать — просто крепко спать, видеть уже десятый сон и ни о чём не думать. Только вот не выходит. Сосед Родригеса по комнате занимается уроками, и заснуть сейчас практически невозможно.

— Ну не получается у меня! — стонет Раймунд Хорен, комкая лист бумаги, бросая его на пол и бессильно опускаясь на стул.

Джулио думает, что это непростительная трата бумаги, которую не так-то просто достать. Впрочем, вряд ли потомок самой знаменитой фамилии города Олирион может это понять. Ему-то присылают столько денег, что с лихвой хватает не только на еду, чернила и бумагу. Это Джулио Родригесу — да и большинству мальчишек здесь, если не считать десяток таких, как Хорен — приходится вкалывать за каждый шойт, отвоёвывать себе лишнюю чёрствую краюху хлеба, немного солонины и плошку молока, о сыре, нормальном мясе или масле даже мечтать не приходится — заработать честным трудом такие деньги у него ещё не получается, а воровать еду у капризного самодовольного герцога ниже его достоинства, хотя тот даже не заметит, если у него что-нибудь пропадёт. Он вообще ничего не замечает — лавочникам часто удаётся обсчитывать его, так как Раймунд не особенно смотрит, что и за какую цену он покупает.

О расточительстве сыновей знаменитого морского адмирала и капитана настоящего крылатого корабля Джерардо Хорена давно ходят легенды во всей Аунстрее. И, может, Раймунд, и младший из пяти сыновей адмирала, но уж точно не самый бережливый. Впрочем, по приступам нытья, порой нападающим на младшего Хорена, Родригес знает, что денег ему присылают гораздо меньше, чем его старшим братьям, которым просто повезло родиться первыми. В любом случае, из сотни охентеров, присылаемых Раймунду раз в месяц вместе с кучей еды и одежды из дома, к концу месяца не остаётся ни шойта. Более того, герцог умудряется влезать в долги перед сапожниками, галантерейщиками и прочими лавочниками, выклянчивать деньги у своих товарищей по учёбе, хотя любому из мальчишек, что учатся вместе с ним в навигацкой школе, хватило бы и двадцати охентеров для вполне безбедной жизни.

Раймунд ещё с минуту валяется на стуле, изображая из себя жертву изначально неравного поединка со страшным зверем, который называется наукой, после чего вдруг резко выпрямляется, почти подскакивает на стуле — или, вернее, вместе со стулом — и снова принимается мучить тригонометрию, что с самого начала обучения даётся ему с огромным трудом.

Джулио думает, что упрямства этому мальчишке не занимать. И что, если он проявит хотя бы четверть усердия и усидчивости своего отца, то когда-нибудь сможет превзойти его, стать более знаменитым, прославиться не только в Аунстрее, но и за её пределами. Но Раймунд Хорен ни капельки не усерден, ни капельки не трудолюбив и ни капельки не амбициозен. Родригес уверен — герцог и сейчас занимается лишь потому, что его отец в последнюю свой приезд в Штайлен, где находится навигацкая школа, пригрозил ему чем-то таким, от чего Хорен дня три ходил весьма озадаченный, хмурый и непривычно молчаливый (те три дня в их комнате было так тихо, что Джулио даже радовался). Только вот Джулио сейчас усердие Раймунда не слишком-то радует.

Джерардо Хорена трудно считать приятным человеком. Он груб, нетерпелив, гневлив и невоздержан до жути. Он много кричит, никогда не приглушает голос, не стыдится распускать руки, отвешивая пощёчины и тычки направо и налево, не слышит никого, кроме себя, и ко всем относится с долей пренебрежения, которое, может, и простительно родовитому герцогу и знаменитому адмиралу, но отнюдь не делает его приятным или дружелюбным. Джулио Родригес видит его каждые месяца два уже четыре года — когда тот приезжает к младшему сыну — и каждый раз мечтает, чтобы тот не приезжал вовсе. По сравнению с этим человеком шумный и взбалмошный, но вполне даже дружелюбный и милый, когда ему это надо, Раймунд — сущий ангел.

Тот уже хватает новый лист, выписывает на него задание. Он нетерпелив и явно злится из-за своих предыдущих неудач. Кляксы ложатся на лист одна за другой, и не только на лист — на белоснежных рукавах и на рубашке нетерпеливого герцога тоже появляются чернильные пятна, которые ничем не свести, на русых кудрях и на веснушчатом лице возникают чёрные крапинки. Стоить ли говорить, что руки Раймунда уже который год представляют собой что-то невообразимое — вечно перемазанные чернилами и тушью, пятна наслаиваются одно на другое, какие-то из них вот-вот сойдут, смоются, и на их место придут другие, новые, свежие, с обгрызенными ногтями, синяками и ссадинами, которые, впрочем, почти не видно из-за чернил.

Джулио надеется, что Хорен не будет сидеть всю ночь — им обоим завтра рано вставать, и Родригесу совсем не хочется провести всю ночь без сна. Он, в отличие от Раймунда, учится целый год, и ему не надо столь судорожно нагонять программу прямо перед экзаменами. А ещё — по воскресеньям он работает, а не дрыхнет целый день, отсыпаясь за учебную неделю. И Джулио совсем не хочется упустить возможность поспать пять-шесть часов из-за того, что какой-то молодой герцог слишком мало занимался тригонометрией в учебном году. Благо ещё, что черчение даётся Раймунду Хорену не столь трудно, что ему не приходится просиживать над чертежами кораблей или картами столько же времени, сколько над этими уравнениями!..

Хорен торопливо царапает пером по листу, потом, макнув перо в чернильницу, слишком поспешно начинает писать вновь. Клякса оказывается слишком большой — её нельзя ничем промокнуть, она полностью заливает то, что Раймунд уже успел вывести своим колючим детским почерком. Юный герцог сердится, вскакивает из-за стола, тут же комкает лист, бросает на пол, как и предыдущий, только в этот раз звонко припечатывая каблуком своего сапога.

— Не выходит! — почти кричит он срывающимся голосом, после чего яростно пинает ни в чём не повинный стол.

Столы — как и вся мебель в их комнате — ужасно старые. Кажется, они видят уже шестой выпуск в навигацкой школе, и, пожалуй, заслуживают хоть немного уважения со стороны не слишком радивых учеников.

Джулио прикидывает, во сколько им обойдётся поломка казённой мебели. Учитывая то, что следующую посылку из дома Хорен получит лишь недели через две, а Джулио Родригес может вот-вот лишиться подработки у вдовы Мартин, прогноз выходит неутешительным. К счастью, Раймунд останавливается так же внезапно, как и начала, стол ещё стоит на месте, почти целый — только один ящик близок к тому, чтобы отвалиться. Герцог почти прыжком заваливается на свою кровать, та возмущённо скрипит от такого обращения, но, к большому облегчению Родригеса, остаётся целой.

— Всё, я ложусь спать! — восклицает Хорен, переворачиваясь на бок и накрываясь тонким шерстяным одеялом.

О тригонометрии он благополучно забывает. Во всяком случае, до утра, думает Родригес — утром Раймунд выскользнет из их комнаты, прибежит к Марко, что выпустится в этом году, и упросит его помочь. Тот вряд ли откажется от куска сыра или колбасы, думает Джулио — Марко бедствует больше, чем кто-либо в навигацкой школе. У него четверо младших братьев, две сестры, что вот-вот станут невестами, и больная мать, а отец пять лет назад погиб на войне. Он не упускает любую возможность как-либо подработать. Даже за еду.

Джулио вздыхает, откладывает недочитанную книгу — впрочем, ничего важного, из-за чего стоит читать её всю ночь — и поднимается, чтобы потушить свечи, которые Раймунд каждый раз предпочитает оставлять зажжёнными, совершенно не беспокоясь о возможном пожаре, которые тут, в Штайлене с его деревянными постройками, вовсе не такая редкость, как в Олирионе, где почти всё построено из камня, из-за чего Родригес боится засыпать первым.

Уже вернувшись в свою постель, Джулио Родригес слышит сонное сопение своего соседа.

Просыпается Джулио из-за того, что кто-то трясёт его за плечо. Раймунд, думает он, отпихивает руку нарушителя спокойствия и отворачивается к стене, надеясь, что у того хватит мозгов не будить его посреди ночи. Но тонкие пальцы вцепляются в его плечо с большей силой, а ещё слышится какой-то сдавленный шёпот, переходящий едва ли не в рыдания, и, пожалуй, этот шёпот — единственное, из-за чего Джулио Родригес всё-таки решает открыть глаза, садится на постели, тянется к прикроватному столику и чиркает спичкой. Он зажигает свечу, чтобы в комнате стало светлее, и поворачивается к тому, кто его разбудил.

На Джулио смотрит уменьшенная копия Раймунда Хорена — те же спутанные русые волосы, те же скулы, вздёрнутый нос и веснушки. Только незваный ночной гость гораздо грязнее Хорена — всё лицо мальчишки в разводах, на скуле Родригес видит какое-то тёмное пятно, волосы слиплись от пота и грязи, а одежда представляет из себя разве что не лохмотья.

Увидев его, Джулио, лицо, маленький Раймунд пугается, отшатывается и едва не падает — Родригес едва успевает схватить того за рукав старой грязной куртки. Мальчишка выглядит крайне испуганным, он пытается вырваться, пытается отцепить пальцы Джулио и отодвинуться. Это вполне на руку Родригесу — он успевает второй рукой схватить незваного гостя за запястье.

Должно быть, задевает какую-то ссадину или синяк, так как мальчишка стонет, словно от боли, и изо всех сил пытается вырваться. Запястья у него совсем тонкие, да и ростом он едва-едва достаёт Джулио до плеча. Незнакомец шмыгает носом, но всё же не плачет, лишь продолжает бороться в заведомо неравной схватке. Он пытается бить Родригеса по руке своими крошечными кулачками, которыми едва ли вообще можно ударить как следует, что-то бормочет и вертится, пытаясь отстраниться.

— Отпусти! — шипит маленький Раймунд, видимо, теряя надежду вырваться самостоятельно. — Отпусти меня, живо!

Нет, надежды мальчишка всё-таки не оставляет. Он пытается вырвать руку из хватки Джулио Родригеса, дёргается, вертится, словно змея, даже царапается, но попытки остаются безуспешными. Мальчишка слишком мелкий и слабый, чтобы сравниться в силе с кем-то из ребят постарше. А ещё — явно не привык кому-либо проигрывать. Он дрожит — от страха или от холода, или от того и другого сразу. Родригес слышит его сбившееся дыхание, видит, что вот-вот слёзы выступят в глазах ночного возмутителя спокойствия, но продолжает крепко стискивать его запястье. Незнакомец, впрочем, не ревёт и не всхлипывает, хотя явно довольно близок к этому.

Властные интонации в голосе делают этого сорванца более похожим даже не на Раймунда, а на Джерардо, впрочем, властность тут кажется почти истеричной. Джулио держит незваного гостя крепко. К ним в комнату забрался воришка — проскальзывает в голове Родригеса первая мысль, которую он отметает почти сразу. Воришки не трясут хозяев мест, куда забрались, посреди ночи. Наоборот — стараются быть как можно незаметнее, как можно тише. Так кто же он? Какой-нибудь младшекурсник? Из тех, что играют в карты на какое-нибудь желание?..

— Джу, да что тебе не спится! — слышит вдруг Джулио заспанный голос Хорена. — Что у тебя происходит?

Воспользовавшись ситуацией, мальчишка-сорванец больно кусает Родригеса, заставляя того расцепить пальцы и отдёрнуть руку, и тут же отпрыгивает в сторону, где минуту назад мирно спал Раймунд. И делает это так резво, так скоро, что Родригесу остаётся лишь восхититься вертлявостью их с Хореном ночного гостя. Раймунду, однако, удаётся схватить мальчишку за плечи, впрочем, тот не особенно и сопротивляется.

Герцог нагибается, чтобы глаза его оказались на том же уровне, что и глаза их ночного посетителя — он несколько выше своего соседа по комнате, и уж точно гораздо выше этого мальчишки, вглядывается в лицо сорванца и тут же потрясённо выдыхает — узнал, значит, думает Джулио. Определённо — узнал. Значит, искал ночной гость, всё-таки, именно его. И лишь по невезению напоролся на Родригеса. Напротив — едва на шею не бросается. И трястись почти перестаёт, увидев знакомого человека.

— Ты что здесь делаешь?! — в голосе Раймунда появляются строгие нотки, которых в нём Джулио даже представить не мог до этой ночи.

Мальчишку он больше не держит за плечи, но тот никуда и не убегает — стоит на месте, как и стоял. Раймунд выпрямляется, складывает руки на груди, укоризненно глядя на их гостя. Гостя это явно злит, потому как он толкает Хорена — да так, что тому приходится сделать пару шагов назад, чтобы не упасть. Толкает и едва не начинает кричать — Джулио видит, как судорожно он вдыхает воздух, стремясь набрать его в лёгкие как можно больше. Только вовремя сдерживается — видимо, понимает, что крик посреди ночи привлечёт ненужное внимание к его персоне.

— Не твоё дело! — шипит сорванец почти оскорблённо, обиженно, кажется, что вот-вот — и на визг сорвётся. — Где хочу, там и нахожусь! И вообще — перестань говорить таким тоном, будто бы лучше меня знаешь, что мне нужно!

Он отходит в сторону, снова шмыгает носом и проводит грязной рукой по столь же неумытому лицу, смахивая то ли пот, то ли непрошеные слёзы. Старая изношенная одежда слишком велика этому ребёнку, но рукава и штанины отчего-то не подшиты, как сделала бы любая мать не слишком богатого семейства — думает Джулио Родригес. А ещё думает, что где-то эти штаны, рубашку и куртку он уже видел. Хотя и довольно давно — настолько, что уже и не вспомнить, где именно и на ком.

Хорен, к большому удивлению Родригеса, на дерзкие слова мальчишки не обращает никакого внимания. Джулио уверен, что с удовольствием съездил бы мелкому нахалу по физиономии, если бы тот посмел говорить с ним таким тоном. Но Раймунд спокойно это терпит, словно ждёт чего-то, а потом порывисто обнимает мальчишку. Тот в свою очередь пытается вырваться из его объятий, но не слишком активно — скорее, для вида, почему-то кажется Джулио.

— Помоги, Раймунд, а? — выдаёт мальчишка неожиданно жалобно, прижимаясь к Раймунду крепче и обнимая его, едва не разражаясь рыданиями и снова шмыгая носом, на этот раз — совсем громко. — Я не знаю, что мне делать, я жутко хочу есть и боюсь ночевать на улице.

Хорен почти ласково гладит того по голове, но ничего не спрашивает, это продолжается довольно долго, и Родригеса, по правде говоря, немного раздражает такой поворот событий, ему до чёртиков хочется узнать, в чём дело, а потом Раймунд подводит мальчишку к столу, за которым они с Джулио обычно обедают, разворачивает свёртки с хлебом и с сыром, отрезает от каждого по хорошему куску и суёт мальчишке в руки. Тот набрасывается на еду так, словно не ел уже несколько дней.

— Ешь, ешь — не торопись, — говорит он, когда мальчишка съедает то, что ему протянули, а сам в это время отрезает ещё хлеба, мажет его маслом и кладёт сверху ещё кусок сыра. — Никто у тебя еду не отберёт, не бойся. Отец будет тут не раньше полудня — раньше сюда просто не пустят никого чужого.

Мальчишка даже не кивает, лишь продолжает с аппетитом жевать, впрочем, при упоминании Джерардо, всё-таки, хмурится — это Джулио видит даже в полумраке и совсем не удивляется этому. Джерардо Хорен — не тот человек, которого хочется лишний раз видеть и слышать. И уж точно — не тот человек, с которым хочется лишний раз заговаривать. О чём-либо — Джулио до сих пор помнит тот разговор с Джерардо о бригантинах, которые, почему-то, адмирал не считает «настоящими кораблями». Нет, конечно, Родригес и сам понимает, что бригантины чаще используются пиратами, но это уж точно не означает, что на них не может бороздить океаны и честный моряк, который не имеет ничего общего с этими разбойниками, которых уже давно пора перевешать.

А потом... Потом Раймунд укладывает незваного гостя в свою постель — только стаскивает с него старую куртку, закутывает в одеяло, ласково проводит по спутанным волосам. Тут Джулио приходит мысль, что раньше он видел ту куртку именно на Хорене — только раньше на ней был вышит герб, который сейчас почему-то оказался спорот. Да, точно — это та самая куртка, которую Раймунд Хорен проносил, наверное, весь первый год обучения в навигацкой школе.

Сам Раймунд зажигает ещё одну свечу — потолще и повыше, чем та, которую зажёг Родригес, — и присаживается за письменный стол. Снова начинает решать те тригонометрические уравнения, которые были брошены им на пол пути. А мальчишка засыпает почти сразу же, как только голова его касается подушки. Почти столь же быстро, как обычно засыпает сам Раймунд Хорен.

— Почему не ложишься? — спрашивает Джулио, присаживаясь на своей кровати. — Вам там и на двоих места хватит — наши ребята проверяли.

Хорен усмехается. Как-то нехорошо усмехается. У Родригеса от этой усмешки мурашки по спине бегут. Ему, по правде говоря, больше нравится, когда Раймунд Хорен улыбается — своей нормальной открытой улыбкой или даже той, которой он улыбается, когда выпрашивает у кого-то денег или помощи с заданиями по учёбе.

— Познакомься, — вздыхает Раймунд. — Этот сорванец — моя младшая сестрёнка Валенсия. Вообще-то, она хорошая девчонка, пусть и больно кусается. Думаю, отец решил выдать её замуж. Ты же её не выдашь, а? Иначе, мне придётся вызвать тебя на дуэль, а фехтую я лучше тебя, уж поверь.