Нет мест (гет)

* * *

Она прикрыла глаза, поворачивая голову, и на мягкой, античной белизны, шее сумеречно блеснули топазы, а бархатная тишина платья, мешаясь с темнотой, манила, усыпляя.

Сдержанно шумели липы в открытое окно, играл по шторам лунный рисунок ветвей. Он стоял, счастливый в степени невозможности, прижимая к лицу букет, незаметно прикасался губами к лепесткам, целовал, крадучись.

— Уберите эти… веники. Зачем столько денег тратить на мертвые цветы! Господи… — она стоптала с себя платье, в одной рубашке и прозрачном подъюбнике упав обессиленно на узкий диван. — Вызовите такси, я не в силах доехать сама.

— Я могу вас отвезти, — его голос сорвался на фальцет от волнения и наглости.

Где стоит он, а где ОНА?

— Мальчик, тебе хоть восемнадцать-то есть? — засмеялась, потерев уставшие от софитов глаза.

— Есть!

— Ну, вези, — потянулась к сумке, раздраженно встряхнув, нащупала шероховатую резьбу.

— У меня есть машина, — все в нем было молодо: белые летние брюки, оторванная пуговица на рубашке, подлинная обида во взгляде.

— Машина? Или гроб на колесах? — высокомерно и одновременно ласково вложила в его руку ключи.

И он, смущенный и ошеломленный касанием ее пальцев к своим, замолк.

— Рады ли вы возвращению на родину? — беспечно скакали вокруг женщины журналисты, и в их голосах не было ни капли не то что страха — даже элементарного уважения. — Улыбнитесь! Посмотрите сюда! Пара снимков для газеты… Вы все еще замужем? Сюда! Посмотрите! Все хотят видеть ваше лицо!

Хотела бы она знать, кому сдалась ее не первой свежести физиономия. Это на сцене она — Кармен и Дездемона, а в жизни… Стиснув зубы, смотрела на суетящихся людей с фотоаппаратами и думала с отвращением, что здесь ей уж точно не сохранить брак… слишком пристальное внимание к личной жизни.

Тут каждый делает, что хочет, влезает, куда хочет.

— Садитесь, быстрее, — этот нескладный паренек навис над нею, желая защитить. Забавный… Хороший мальчик.

Машина скользила по асфальту, за окном мерцали огни — она, по привычке, прикрывала лицо ладонью, точно прячась от вспышек.

* * *

Он стоял у задника сцены, сливаясь с изнанкой декорации, путался в проводах, что небрежно раскидали световики. Мимо носились беспокойные гримеры, оставляя за собой шлейф прогорклого лака, а он стоял, ошарашенно слушая ласковую хрустальность ее голоса. Не дышал, сраженный не силой искусства, но ею, таинственными переливами нот, полетностью каждого звука. И ощущал себя человечишкой, бездарным, банальным и слишком далеким от этой дивы. Голос ее принуждал к сказочному приключению чувств, фантазиям; он представлял, как умрет от разрыва сердца, прямо здесь, в закулисье, как она брезгливо переступит через его еще теплое тело… как…

— Мальчик… Извини, забыла, как тебя зовут. Сможешь довезти меня сегодня?

И он вез ее, спящую, все пытаясь разглядеть в зеркало заднего вида, заливаясь горячей краской, которая обжигала кончик носа, колола очертание верхней губы.

На прощание она пожала его руку, и он пошел на остановку ровным шагом, сохраняя отпечаток ее теплых со сна ладоней. Домой вернулся совсем разбитый, с гулом боли в затылке. И мечтал, меланхолично размышляя, что пройдут годы, он придет к ней и коснется ее волос. И молнии начнут бушевать над головой, и громы, и радуги, и весь мир рухнет! А может быть, будет только стук ее сердца — и больше ничего.

* * *

Он все ждал ее. Ждал после банкета более двух часов, но она не появлялась, да и муж ее куда-то исчез. Возможно, они уехали вместе… Как непривычно… они… вместе…

Пытаясь растянуть время, отправился в уборную. Включил воду и вдруг, с затаенной радостью, увидел в отражении дрожащий каблук, смятый подол, приоткрытую дверь кабинки. Забыв о статусе, она, широко расставив ноги, сидела на крышке унитаза и остервенело стирала ладонями слёзы с лица, размазывая макияж. Пряталась в мужском туалете, надеясь, что уж здесь-то искать не будут. Впервые увидев ее такой земной, остолбенел.

 — Он вас обидел? — она вытянула шею, испуганно прислушиваясь, увидела его сочувственно склоненную фигуру, засмеялась, всхлипнула.

— Кто?

— Ваш муж.

— Неважно, — она выдохнула. — У тебя нет сигареты?

— Нет, — ему вдруг стало обидно, что он, уже такой взрослый, не курит.

— Господи, как плохо, — скривила влажные губы, покачнулась, желая подняться, но тело не слушалось, точно переломили хребет.

— Вам нужно домой, — он взял ее под руку и потянул на себя.

Она ничего не ответила.

Все вокруг — ночное, бесцельно сияющее — дурманило голову. И вновь высокая луна слезливо отражалась в окнах, падая то и дело в звездные прогалины неба.

У дверей она протянула ему руку на прощание, он уже привычно обнял ее пальцы своими леденеющими от волнения ладонями и, не выдержав, осторожно поцеловал в горячую щеку и замер, не отрывая губ от пахнущей пудрой кожи. Она никак не отозвалась на поцелуй, и он принял это за молчаливое согласие.

— Вы… Я… — шептал, неловко сжимая ее плечи.

Спрятавшись за закрытыми веками, она вся рванулась к нему, прижалась пылающим лицом к его нервной шее, поцеловала полными горячих слез ресницами в пересохший рот. Он потянул ее к себе за рукав, крепче сплетаясь в единое целое.

— Вы…

— Что же ты творишь, глупый? — выгнувшись, благодарно обняла его голову, наклонила ближе. Поцеловала в бессознательном женском порыве. Стоя на лестничной площадке, действовала точно в полусне, где все может считаться позволительным.

Он взглянул на нее с неуемным детским весельем победы, спросил:

— Я пройду?

И целовал ее в сумасшедшем восторге нежности, самовольно закрывая дверь.

Она покорно ложилась в его объятия. И тень ее губ падала на его прилипшие ко лбу от волнения волосы, отражалась в зелени юных, жаждущих глаз.

Заплутав в паутине клонящегося к закату лета, они поддались очарованию ночи. Он — по велению первой любви, она — из исконно женской жажды не быть одинокой.

А потом — стояла, встречая его пробуждение, наряженная уже в вечернее платье, смотрела выжидательно.

Он резко сел, вдыхая влажный туман, улыбнулся по-утреннему ясными глазами.

— Вы! — глядел на нее восхищенно, не стесняясь, и пела в нем сладостно и тягуче, звенела в нем молодой кровью сбывшаяся мечта.

— Что? — спросила она с напускным спокойствием.

— Доброе утро.

— Да-да… Доброе. Но, знаешь, тебе уже пора, пора уходить, — искусное безразличие никак не совпадало с ее нервной мимикой.

Пение внутри него оборвалось — он вдруг понял, что умирают в жизни вовсе не один раз.

— Мне больше не появляться?

Она улыбнулась, протянув ему вещи, выглянула в окно осторожно.

— С добрым утром! Так вы дадите мне интервью? — оглушающе заорал кто-то пронзительным голосом, и белая вспышка полыхнула ей прямо в глаза.

— Уходи, пожалуйста, через черный ход. Так… На всякий случай, — закурила вдруг, грубо, по-мужски, затянулась. — Ну, иди.

И он, обессиленный, шел в театр, не понимая, что делать дальше. Налетал порывами ветер, пахнущий всем сразу, и потому не имеющий запаха. Белый свет — это все цвета сразу и никакой конкретно. Белый шум в голове — это мешанина из тысячи эмоций… Сегодня премьера! Она там поет… Где-то на заднем плане щелкали фотоаппараты.

Супруг целовал ее руки. Он не смотрел. Но все равно видел. Ее счастливое лицо, влюбленный взмах ресниц, обращенный к мужу, который жадно ловили журналисты; видел, что ей хорошо, как бывает хорошо людям, не имеющим за собой никакой вины.

Он не смотрел в ту сторону — но представлял только её… И скучал заранее.

Много позже она, смеющаяся, утопающая в аплодисментах, поймает его за кулисами.

— Мальчик, посмотри на меня.

Ее голос тих и прозрачен. А он что? Он ничего… Он взглянул, покорно склонив голову.

— Я ни в чем не виновата, так ведь? У тебя все хорошо?

«Конечно, не виновата», — отвечал глазами. Ему хотелось, чтобы она скорее ушла, ушла прямо сейчас, и больше бы он ее никогда не встретил, но он продолжал смотреть… зачем-то… Тонкое и чуть усталое Ее лицо опять подняло в нем волну трепещущего восхищения.

Он глядел на нее, не отрываясь, минуту, другую. Смотрел, запоминал, сам не зная, зачем…

— Лето, а в зале совершенно нет мест. Нет мест! Удивительно.

Он вздрогнул, что-то щелкнуло в голове. В ее зале тоже нет мест. Он — зритель, которому не хватило билета.

— Все так и должно быть, — улыбнулся по-мальчишески.

И танцевали в лунном сумраке уходящего лета звездные тени. И жизнь… продолжала свой бег.