Сто двадцать пять лет (джен)

На девяностый день водоросли всем дали просраться и проблеваться от души, но главным везунчиком на этом празднике обмороков и зелёной жижи всё равно оказался Джон Мёрфи. Возможно, то вина его фамилии. «Закон Мёрфи» — если какое-то дерьмо может произойти, оно обязательно произойдёт.

Если кому-то суждено впасть в кому из-за токсичных водорослей, то это, конечно же, случится с Джоном Мёрфи.

Когда Эмори впервые упрашивает подежурить около своего коматозного бойфренда, внутри Рейвен нет отторжения. Казалось бы, вся её сущность — и особенно позвоночник с онемевшей ногой — должны злорадствовать, радостно кричать «так этому таракану и надо, хоть бы вообще не очнулся!». Так должно быть по всем законам логики и теории вероятности… Да только не злорадствовалось. Ни в первый, ни во второй, ни в двадцать пятый раз.

На свои дежурства Рейвен всегда притаскивает работу. Паяет микросхемы, чистит инструменты — да что угодно, лишь бы не глядеть, как потрескались губы Мёрфи, обострились его скулы и нос, не видеть глубокие тени под глазами и слегка подрагивающие ресницы. Она лишь слушает его дыхание. Поначалу тяжёлое, чуть ли не предсмертное, больно царапающее внутренности Рейвен. И каждая мысль «а если не очнётся?..» как бомба — оставляет глубокую воронку в её душевном спокойствии.

Кажется, это звоночек к тому, что она не только простила Мёрфи, а её отношение к нему усложнилось десятикратно. Вдобавок проворонила момент, когда начала считать его своим другом.

Она сама не понимает, как умудрилась завязнуть так глубоко, но помогает Эмори менять его простыни, обтирать губкой и делать растворы для внутривенного питания. Для полного комплекта оставалось говорить вслух «Мёрфи, возвращайся к нам, мудак, я скучаю по твоим тупым шуткам», но Рейвен оставляет эти слова при себе.

Она в очередной раз ковыряется отвёрткой в рации, сидя у его кровати, когда раздаётся невнятное:

— Рейес, я же сдох, а ты опять тут? Ты моя карма, что ли?

Мёрфи вяло хлопает ресницами, глядя на неё, и Рейвен от неожиданности роняет отвёртку. Руки дрожат. Она не расплачется от радости и облегчения, как дурочка, нет-нет-нет.

— Заткнись, а то ещё сбудется. Хочу хоть после смерти отдохнуть и не видеть твою рожу.

— О, так я жив… Счастье-то какое, — выдыхает он и пытается сесть. Безуспешно. И Рейвен бросается к нему, подтягивает подушку к изголовью и помогает Мёрфи чуть приподняться. Так, полулёжа, он смотрит на неё снизу вверх, и до него, кажется, наконец-то доходит.

— Погоди, ты присматривала за мной?

— Считай, что я вернула тебе долг, — говорит Рейвен и понимает, что это правда. Но не вся правда, а копать глубже она почему-то боится. — Ты же присматривал за мной в бункере.

Он только кивает в ответ, и она знает — это потому что сказать «спасибо» тут недостаточно.

Мёрфи запускает пятерню в свои грязные волосы и облизывает сухие губы.

— Знаешь что? Пиздец хочу пить.

* * *

Пить буро-зелёную жижу, со вкусом мочи сотни облезлых гиен, оказывается тем ещё «удовольствием». Зато на этом пойле едешь напрямик до станции «в хлам». Мёрфи и сам почти добрался до этой остановки.

Определённо, не зря Джон подкинул Монти идею сварганить из водорослей алкогольную бодягу. Хоть какое-то разнообразие удивительно захватывающих будней их космической семейки, так? Тысяча с гаком дней на «Кольце», шутка ли.

— Мне часто снится, что я снова оставил её умирать, — Беллами подпирает кулаком щёку и изливает душу Харпер, которая сочувственно кивает. — Снова и снова. Грёбанный кошмар.

— А прикинь, Кларк жива, — вполголоса говорит Джон для Рейвен, сидящей рядом. — И мы зря уже три года слушаем его нытье.

Рейвен пихает его в бок и осуждающе смотрит своими огромными карими глазами с длинными ресницами, но уголки её губ предательски дергаются. Он снова смешит её, и это приятное чувство.

Их славная вечеринка состояла из тех, у кого в желудке уже три года не гостил алкоголь, так что конец посиделок вышел скоропостижным. Охренительно повеселились, ничего не скажешь. В итоге, Харпер утащила Монти в каюту, Беллами и Эхо отправились что-то выяснять (или «помогать» друг другу с недотрахом, их отношения закручиваются, будто в слезливой мыльной опере). Эмори сморило в сон, и она свернулась калачиком на диване. Джон укрыл её одеялом и заботливо подоткнул края. Чуть не завалился рядом, но нет, он, блядь, не вырубится раньше чем Рейвен Рейес.

Рейвен сидит напротив иллюминатора и наливает очередную порцию пива в железную кружку. Он плюхается на пол и забирает у неё кастрюлю с напитком, обнимает, как будто любимую игрушку.

Они молчат. Смотрят вперёд, на звезды, и это походит на сеанс психотерапии, которую когда-то практиковали на «Ковчеге» для трудных подростков. Послушайте шум волн, записанный на диске, или пение птиц, или пяльтесь полчаса вдаль, переосмысливая свою грёбанную жизнь и прочий пиздец.

— Мы смотрим на трупы звёзд, — вдруг говорит Рейвен.

Мёрфи фыркает.

— Пиво сделало тебя ещё более депрессивной, чем обычно.

Он заглядывает в кастрюлю и решает, что вонючего пойла осталось совсем чуть, можно не пачкать кружку. Допьёт из этой посудины.

— Вся штука в скорости света. Мы видим только свет звёзд, а он отправился в путь, может, дохренилион лет назад, — продолжает она. — Пока свет достигает нашей галактики, та звезда, которая его испустила, уже могла погаснуть на самом деле. И получается, что мы смотрим в прошлое. Или на трупы.

— И откуда только в твоей красивой голове такие некрасивые мысли, — задумчиво изрекает Мёрфи и сам же себя осекает. Ну, блядь, какую ещё херню он сморозит?

— Ты не заболел? Красивой?.. — Рейвен сардонически изгибает бровь.

— О-о. Это всё Монти и его пиво. Забудь.

Рейвен смеётся и чокается кружкой с его кастрюлей. Они синхронно выпивают. И почти синхронно вытягиваются на полу, устраиваясь плечом к плечу. Лампы над головами светят приглушённо, почти как гаснущие звёзды где-то в соседней туманности Андромеды. Джон рассматривает Рейвен и думает, что она действительно красивая, любуется её пухлыми губами и румянцем на щеках. Она смотрит ему в глаза, и непонятно, что творится в её мыслях. Но видимо, что-то слишком пьяное и мудрёное, раз уж она выдаёт:

— Как так вышло, что мы стали друзьями?

— Мы в замкнутом пространстве уже три года, Рейес.

— Дурак, это и ежу понятно. И, кажется, это вот, между нами, началось раньше. Я имею ввиду… Мы ведь друзья, да?

— Лучшие друзья, возможно.

— Ты мог себе такое представить?

— В жизни слишком много неожиданных сюжетных поворотов.

— Это уж точно, — Рейвен зевает, прикрывая рот ладонью. — Самое забавное, что мы бы могли быть кем-то большим. В какой-нибудь параллельной реальности, в которую можно попасть через кротовую нору.

— Кем-то большим? — теперь его очередь смеяться.

— Ой, Мёрфи, ну, парень, девушка, любовь и всё такое. Что за хрень я несу? Это всё пиво и Монти, забудь.

— Ого, Рейвен, — веселится Джон. — Ночные бухие разговоры! Да это же классика.

Она что-то неразборчиво бурчит, про «друзей» и «большее». Засыпает на полуслове. Ну спасибо, Рейес, сама отрубилась, а ему теперь думать об этом. Рассматривал ли он Рейес в таком смысле, в смысле как девушку-девушку? Конечно, блин, да, что совсем херово, когда вроде как любишь другую. Всё это слишком сложно для его нетрезвого рассудка. Джон тоже закрывает глаза, собираясь полежать совсем чуть-чуть, а потом отправиться на диван к Эмори подальше от своих мыслей, но…

Просыпается через несколько часов, и Рейвен сопит рядом, прижавшись совсем тесно и закинув на него ногу. Джон Мёрфи не может сказать, что недоволен таким раскладом, даже несмотря на болящую спину и затёкшую шею.

Прошло три дня после бегства с напрочь раздолбанной Земли, на Эллигиусе полный раздрай, и проблемы хоть попой ешь. Но в медотсеке сонное царство. Кажется, спят все, по самые гланды накаченные обезболивающим. Лениво пищат кардиограммы и шипят кислородные маски, тяжело пахнет металлом, таблетками и спиртом. И Эбби стучит по клавишам, наверное, в сотый раз делая одной ей понятные подсчеты.

Не спят только Джон Мёрфи и Рейвен Рейес. Как когда-то на «Кольце» делят бессонницу.

Рейвен сидит на самом краешке его кровати, в руках задумчиво вертит серую баночку. Мёрфи смотрит поверх комикса, который листает, чтобы отвлечься от боли. Таблетки едва подействовали, и в плечо уже не блядская буровая установка врезается, а всего лишь гвоздь вколачивают.

Рейвен, вздохнув, наконец-то откручивает от баночки крышку и принюхивается. Хотя можно не стараться, потому что он даже с расстояния десяти сантиметров чувствует запашок — как от нестиранной месяц футболки.

— Фу, — она морщится и торопливо закручивает банку. — Может, мне не так уж и нужно мазаться? С синяками буду ходить.

— Ага, — скептически отвечает он. На шею Рейвен смотреть больно — сплошные сиреневые узоры, за которыми смуглую кожу почти не видно. И на запястьях будто кровавый рассвет над морем. Джону аж жалко, что Макрири умер только один раз. — И после этого ты отчитываешь меня и Шоу за то, что от лекарств отказываемся.

— Вы — два идиота, — зло шипит она. — Лекарств мало, но это же не повод загибаться.

— Ну, вот и ты такая же, — Джон усмехается. — Лучше пусть всё болит, но вонять не буду. А если шрамы останутся?

Она разъярённо выдыхает и обжигает взглядом. Но всё же соглашается — потому что крышку снова откручивает. Подцепляет немножко тёмно-коричневой мази кончиками пальцев, начинает втирать в запястья.

Джон, морщась, садится. В плече будто что-то непрерывно рвётся, но он не обращает внимания.

— Ты что делаешь? Ляг обратно, живо! — они совсем близко теперь, и Рейвен не только взглядом обжигает, но и дыханием.

— Помочь хочу. Воняет от банки жутко, Рейес, чем быстрее закончишь, тем лучше.

Она осудительно смотрит на него своим фирменным взглядом. Но всё же кивает и отворачивается.

— Шею помажь. Я не вижу, где там синяки.

— Везде, — смеётся он, и она тоже издаёт смешок.

Джон осторожно откидывает её волосы, обнажая шею, и здоровой рукой зачерпывает немного мази. Нежно, подушечками пальцев ведёт по её коже. Прикасаться к Рейвен чертовски приятно и пиздец как неправильно с учетом того, что в соседнем углу дрыхнет Майлз. И Эмори отправилась немного вздремнуть всего час назад.

— Прости, — вдруг говорит она, и Джон замирает. Рейвен чуть отодвигается и поворачивается к нему, поджав под себя здоровую ногу. Он вопросительно смотрит, и она продолжает на одном дыхании: — Я чуть тебя внизу не оставила, на Беллами с Кларк орала, чтобы они поскорее тащили на борт свои жопы. Ты из-за меня помереть мог, понимаешь?

Серьёзно, она извиняется? Перед ним, перед Джоном Мёрфи? С Рейвен вообще всё в порядке, нет? Он не выдерживает и хватает её ладонь вместе с банкой, притягивает к себе и принюхивается.

— Не понял, мазь с наркотой?

Рейвен закатывает глаза к потолку и отдёргивает руку.

— Не паясничай. Я сама не знаю, зачем это говорю. Просто хочу, чтобы ты знал.

Он смотрит на неё долгим, задумчивым взглядом. Это что-то новенькое, не их вечные подъёбки, не шутеечки. Что-то редкое, искреннее, настоящее и тревожно-хрупкое, от чего под ребрами ноет.

Всё же краем сознания он как всегда отмечает, насколько она красивая, даже в полумраке, даже с синяками, даже в отсветах медицинских приборов. И переводит взгляд на ногу. Ту, которую Рейвен проблематично закинуть на кровать — за это чувство вины жжёт не хуже, чем настоящая рана.

— Уж передо мной тебе точно извиняться не надо. И точно не за то, что спасала чужие жизни. Чтоб больше от тебя такой херни не слышал.

Она касается его щеки, и они вновь смотрят друг другу глаза в глаза.

— Да забудь ты про мою ногу, как будто она даёт тебе клеймо вечно виноватого. Я бы заснуть спокойно не смогла, не сказав этого. Хотя звучит это тупо. Типа прости, ты чуть не сдох из-за меня. Но вот должна была сказать — и всё тут.

Он изумлённо изгибает брови. Чудеса — да и только. Она улыбается и закручивает баночку с лечебной мазью.

— А если бы ты меня всё-таки оставила, — он не может удержаться от подколки, — то потом бы страдала как Беллами, когда он бросил Кларк? «Я оставила Мёрфи умирать!» и всё такое?

Она молча хлопает длинными ресницами несколько мгновений, кивает, и они смотрят друг другу в глаза, не моргая. А потом начинают смеяться. И смех разносит между ними тепло, стирая любые грани и не успевших толком расцвести обид.

Их веселье прерывает Эбби, вдруг выросшая рядом с койкой, как суровая мамаша, сердито сверкая глазами и упирая руки в бока. Если врач командует, что уже отбой — нужно, блядь, повиноваться.

* * *

— Перед Монти, Эмори и Беллами ты не извинялась, — говорит Мёрфи.

Солнце за их спинами скрывается в кромке морской воды. Пляж пустеет, и Рейвен не замечает, как это они остались на берегу вдвоём. Да и темнота неестественно быстро окутывает.

— Не извинилась. Потому что они — это другое, — отвечает Рейвен.

— Какое? — ехидно осведомляется он, и она только пожимает плечами.

Другое — а что именно, она вслух произносить не собирается. Хотя, пожалуй, знает. Все они друзья, и даже больше — семья. Но дело в связях. Связь между ней и Мёрфи толще, крепче и запутаннее, ярче и страннее. Звенит от напряжения. Так близко уже спутались нити между ними, что уже через года не истончают и не порвутся.

— Пойдём, — Джон берёт её за руку и тянет дальше, вдоль берега. Рейвен делает пару шагов и осознает с трудом — она не хромает. Обеими ногами утопает в песке, плавно, не волочась. Она жмурится от удовольствия, пытается ощутить движение каждой мышцы. Почти забытое, наяву невозможное.

— Мы в крио, — облегчённо и разочарованно выдыхает она. И точно, легли ведь в спячку на десять лет. Ещё накануне поспорили с Майлзом, будут ли видеть сны. Сама утверждала, что нет, организм замирает, мозговая активность падает, сновидений быть не должно — и вот, нате пожалуйста.

Да ещё и вот так. С Джоном Мёрфи.

— И, замечу, ты почему-то не с Шоу, — Мёрфи лукаво прищуривается, и Рейвен пихает его в бок.

— Даже в моей голове ты даёшь дурацкие комментарии.

Такая знакомая кривая усмешка ложится на его губы. Она думает, что он красивый, когда не ёрничает и не злится.

Рейвен плюхается на песок и тянет Мёрфи за собой. Они сидят плечом к плечу, и мягкие волны какие-то считанные сантиметры не дотягивают до пальцев ног. Две луны светят в зените, прокладывая светлые дорожки в водной глади. Ей хорошо, спокойно, уютно, как в последний раз было дома, на «Кольце», и ей без разницы, сколько уже прошло дней, месяцев или лет. Главное, чтобы остаток тоже был таким.

Она берёт ракушку, откуда-то оказавшуюся под подошвой ботинка, указательным пальцем повторяет её завитки.

— В каком-то то ли старинном фильме, то в книжке, герои заснули в странном месте — и видели одинаковые сны, — вдруг говорит Мёрфи, забирая у неё ракушку и прикладывая к уху. — Надеюсь, это не наш случай.

Она мотает головой.

— Я думаю, ты видишь Эмори. На самом деле. Сильнее я уверена только в том, что Эхо видит Беллами.

Мысль под кожей колет иголкой, а от своих же сравнений заорать хочется. Вот так вот она для себя решила, что действительно чувствует к Мёрфи что-то… Большее?! Не показалось, не напридумывала? Что же, её подсознание уже довольно красноречиво высказалось на этот счёт: здесь Мёрфи. Не Майлз. Она не знает, что делать с этим ужасающим фактом. А Джон как всегда спасает ситуацию, рассмешив её:

— Почему ты думаешь, что все сны — рациональные? Может, в снах Эхо кони стреляют из лука, а зайцы играют на барабанах. Может в моих, на самом деле, Землю обороняют от нашествия водорослей!

Она смеётся. Повинуясь странному порыву — потому что это всё-таки сон, и реальностью ему никогда не стать — Рейвен прижимается к Джону и кладёт голову ему на плечо.

— Кстати, нам нужна будет новая точка отсчёта, — Мёрфи отдаёт ей ракушку.

— В смысле?

— Ну смотри, сначала мы вели счёт времени от нашего спуска на Землю. Потом после Первопламени. А теперь? «После великой спячки»?

— А хороший вопрос. Надо будет вернуться к этому после пробуждения.

Мёрфи кивает. Но глубоко в душе Рейвен надеется, что вовсе не будет помнить снов — иначе запутается окончательно.

* * *

— Сто двадцать пять лет сна. Пиздец же. Сколько мне теперь, сто сорок девять? — Мёрфи ерошит волосы. Эта математика его с ума сводит. — Вот уж не подумал бы, что доживу до такого почтенного возраста.

Рейвен улыбается и передает ему лекарства, которые Мерфи, посчитав, записывает в тетрадь. Они вызвались помогать Эбби — наводить ревизию в её медотсеке. Хоть какое-то развлечение. Хоть немножко не думать, что они зависли где-то на краю вселенной, над планетой, где радиация двух солнц сожжет их за три секунды.

— И еще нам нужна новая точка отсчета в календаре. Ну, типа, «День, когда мы проебали Землю». Или «День, когда закончилась великая спячка».

Рейвен бросает упаковки со шприцами и странно на него смотрит, сложив руки на груди. В глубине карих глаз он улавливает тревогу. Почти звенящим от напряжения голосом она спрашивает:

— Мёрфи, ты помнишь, что тебе снилось?

Он тоже замирает с тетрадью и ручкой в руках, нахмурившись. Что за идиотские вопросы? Кажется, ему и вовсе ничего не снилось, или, может, всякая хрень, типа толпы енотов, обороняющих Землю от нашествия водорослей.

— Рейес, ты хочешь поговорить об этом? — иронично спрашивает он. — Но, увы, сказать мне нечего.

Рейвен вроде бы облегчённо выдыхает, но лишь чуточку расслабляется, как будто сложная математическая задача все ещё не решена — господи-боже, да он уже стал грёбанным экспертом в колебаниях её настроения и душевного самочувствия. Пытаясь сбить её ужасно серьёзный настрой, он бросает в неё вату. Она сердито стреляет в него взглядом, но в долгу не остаётся — кидается пачкой бинтов.

Такими, хохочущими и уворачивающимися от снарядов, их находит Эбби. Её взгляд полон укора, но она только берёт одну из коробок с лекарствами и снова выходит в коридор. Рейвен одними губами шепчет «это было неловко», и стыдно так, что хочется в машинный отсек провалиться.

Они снова перебирают жалкие остатки медикаментов, катетеров и шприцов.

В голове всё ещё выцарапывается вопрос, почему Рейвен не выбрала дежурство в рубке с Майлзом. Да, в конце-то концов, почему он сам не сидит в камбузе с Эмори? Возможно, ответы он уже нашёл в своих столетних снах, о которых так переживает Рейвен — но Мёрфи их не помнит и вспоминать не желает.