От тюрьмы и от любви не зарекайся... (гет)

Наташа не любила начинать все заново. Не любила, но привыкла. Как-никак, в пятый раз уже. Можно сказать, процедура. В этот раз она выбрала Румынию. Тут Наташа еще не пряталась. И Бухарест — город тихий. Кому нужна вообще эта Румыния?

Клинт попрощался сразу, мол, извините, ребята, вы все хорошие парни и девчонки, свистите, если что, но семья важнее. Его никто осуждать не стал. Потом ушел Уилсон. Шпионская жизнь оказалась не по нему. Сказал, что пересидит у старых друзей. Романова не возражала: чем меньше народу, тем проще. Вот так и остались они вчетвером: Роджерс, Ванда, Барнс и она. И началась рутина. Раздобыть денег, встретиться с тем, поговорить с этим, достать документы, снова раздобыть денег. Помощи от товарищей по несчастью было мало, но хорошо уже, что не мешали.

Наташа вертелась, как белка в колесе. И было как-то не до чужих страданий. И так ясно, что всем есть над чем подумать. И каждый думал, как у него получалось. Роджерс носился с Вандой, словно дурак со ступой. Понятно, он считает, что втянул девчонку в неприятности. Наташа фыркнула бы, если бы ее спросили. Конечно, сидеть у Старка на привязи — потрясающая альтернатива. Что так — паршиво, что эдак — не лучше. Но Роджерс и его совесть — особая тема, у них там с этой самой совестью свои сложные и возвышенные отношения.

Барнс бродил из комнаты в комнату, как привидение. Кстати, о Барнсе. Наташа нашла минуту, даже не минуту, целый час выкроила, чтобы поднять этот вопрос.

— Стив, с твоим другом надо что-то делать.

— Твои предложения? — Стив тогда сразу ощетинился, прямо как еж.

— Не было бы — не завела бы разговор, — Наташа тогда и правда считала, что идея хорошая. — Ванда — телепат. И ей надо как-то отвлечься. Заодно и польза будет. Заменит у него пару шестеренок в голове, кое-какие винтики подкрутит...

«И ты не будешь ходить, как в воду опущенный». А вот это — уже про себя, и оглянуться, нет ли Ванды поблизости. По ней не поймешь, когда она у тебя в голове копается.

— Я попрошу ее, — Стив подумал с минуту и кивнул. — Спасибо, Нат.

— Всегда пожалуйста.

Ей бы обратить внимание, что Стив так легко пропустил шпильку про своего ненаглядного Баки, обратить и задуматься. Но не до того было. Да и Наташа тогда радовалась, что смогла пристроить к делу и его, и Ванду, и с Барнсом проблему решить. Кто же знал, что из этого такое выйдет...

Сначала все шло как по маслу. Стив заперся с Вандой на кухне, просидели, наверное, часа три, выпили кофе столько, сколько пять секретарей за весь день не проглотят. Хорошо, что не курили. Разошлись где-то уже за полночь. Наташа тогда не спала, караулила на случай, если не договорятся. Только слетевшего с катушек телепата-телекинетика (и что еще Ванда там), Романовой не хватало. А посттравматический синдром — штука непредсказуемая. Ну, почти непредсказуемая. Но обошлось. Ванда вышла из кухни рассеянная, но какая-то деятельно-задумчивая.

И идея, похоже, сработала. Наташа замечала, как потихоньку, сначала робко и настороженно, потом все более открыто смотрит на Ванду Баки, как та с каждой минутой становится все увереннее, сильнее, живее. И как ровно, мягко сияют улыбкой глаза Стива. Романова радовалась. Еще бы, от безделья лезет в голову всякая чушь, которую потом нет-нет, да и натворишь. А так все заняты, всем хорошо.

Раз она застала Баки и Ванду на кухне. Они смеялись, весело и открыто, как дети. Наташу даже кольнула где-то под ребрами зависть. Все рухнуло, мир перевернулся, чужая страна, никакого будущего, а этим весело. Но зависть только укусила слегка и спряталась. Наташа за свою не самую спокойную жизнь разучилась быть эгоисткой в мелочах.

— Лук надо крупнее резать. Крупнее, — Ванда фыркнула, отбирая у Баки нож. — Вот так.

— Разве не лучше, когда мелко нарезано? — тот возражал, но явно больше для вида.

— Не когда готовишь настоящий венгерский гуляш.

Наташа громко стукнула дверью, открывая, и эти двое встрепенулись, словно она их за курением травки застукала, улыбки тут же спрятались. Понять бы тогда, что это не к добру. Но Наташа так была рада, что одной заботой меньше, что не обратила тогда внимания. Правда, если бы обратила, то что? Все равно ничего бы уже изменить не смогла.

— Супчик готовите? — она деловито заглянула в кастрюлю. — Неплохо, неплохо.

— Гуляш, — зачем-то поправила ее Ванда.

— Я же и говорю, супчик. Густой такой супчик с мясом, — Романова опустила крышку обратно на кастрюлю. — Помощь нужна?

— Нет, — быстро возразили оба, слишком быстро и слитно. — Мы тут сами. У тебя и так дел полно.

Ну, как тут останешься, когда тебя так выпроваживают. Наташе было чем себя занять. И неприятный привкус предчувствия чего-то тяжелого, горького, как полынная настойка, смыла рутина.

— А они неплохо поладили, — бросила она Стиву вечером.

— Да, — он улыбнулся так светло и радостно, что Наташе захотелось прищурить глаза и молчать. Молчать и греться. — Ванда молодец.

— Да. Ванда молодец, — машинально повторила за ним Романова.

Вот и поговорили. Ладно, можно и Ванду расспросить. Хорошо, что Барнс становится похож на человека, но проблему с его головой, точнее, с тем, что в ней, это мало решает. И тут метод, который помог с Клинтом, не сработает. Для начала, хорошенько врезать такому, как Баки, по голове и пережить это — нетривиальная задачка. Да, для начала...

И с утра Наташа поймала Ванду одну.

— Как успехи? — начала она с места в карьер. Не тот случай, чтобы церемониться.

— Сложно, — Ванда нахмурилась и прикусила губу. — Там тонкая работа. Осторожно приходится. Боюсь все испортить...

— Ясное дело, — хмыкнула Романова. — Наша Снегурочка только оттаивать начала, — и, так и не дав Ванде продолжить, хлопнула ее по плечу. — Ладно, работайте.

Жизнь стала похожа на задачку по геометрии: треугольник Ванда-Баки-Стив и точка в стороне — Наташа. Только вот совершенно не понятно, что же надо доказать. И надо ли вообще искать решение. А потом треугольник распался на прямую и еще одну точку: Барнс-Ванда и отдельно — Роджерс. И найти ответ стало еще сложнее.

В Стиве появилось какое-то напряжение, которого не было раньше: походка стала чуть стремительнее, жесты — быстрее и резче, тон — суше и строже. Наташа заваривала ему чай или кофе и ломала голову, чем же его теперь занять. Он же командир, не может без четкой цели, плана, задач. А в разведке все совсем наоборот — цели примерные, задачи размытые, только присяга — конкретней некуда. Но сейчас и ее нет.

И еще Наташа стала замечать у него в глазах какую-то безнадежную тоску. Вот этого она больше всего и боялась. Когда человек не знает, чем себя занять, он сначала мечется, потом грустит, а потом срывается и начинает делать глупости. Или совершает одну глупость, но большую и редко когда поправимую.

Наташа пыталась его занять, брала с собой на выходы в город. И он почти никогда не соглашался на то, чтобы Баки и Ванда шли с ними.

— Опасно, — пояснял он, но Романова видела за этой отговоркой что-то еще.

Раз она случайно заглянула на кухню — воды попить — и тут же замерла на пороге, едва дыша. Ванда и Баки сидели за столом, друг напротив друга, молча, просто протянув руки через столешницу и едва касаясь ладоней друг друга кончиками пальцев. Наташа все тогда поняла и удивилась, почему не видела этого раньше. Такие взгляды, полные горькой и безнадежной тоски и в то же время сумасшедшего счастья ни с чем не спутать, ничем другим не объяснить. Она тихо, почти на цыпочках, вышла обратно в коридор и тихо прикрыла за собой дверь. Тут бы сказать что-то красивое, про зиму, которая не вечна, про то, что любви не помеха ни война, ни смерть, ни то, сколько трупов ты оставил за спиной. Но слова не шли, даже в голове предложения не складывались. Под ребрами тоскливо что-то сжалось, перехватило дыхание. Счастливые, они еще не знают, чем это все оборачивается. Не знают, но уже чувствуют, что беда караулит у самой двери.

Теперь ей казалось, что она поняла, почему Стив так старался оставить их вдвоем. Ах ты, рыцарь, хочешь дать им то, чего у тебя самого не было! И для этого отдаляешься, чтобы друг не чувствовал себя виноватым в том, что кто-то другой уже значит для него больше, чем ты. Чертов рыцарь! Вот почему Роджерс стал так бережно-предупредителен с Вандой. Чтобы и она не винила себя.

Но какое-то смутное сомнение тихо царапало когтями изнутри диафрагму, билось в висок. И Наташа не могла найти этот последний кусочек головоломки, чтобы поставить его на место. Не могла или не хотела?

Но все сложилось, когда она однажды увидела, как Роджерс смотрит на Ванду. От этого взгляда, словно устремленного вдаль — так смотрят моряки, когда тонут, а до обетованного берега рукой подать, но смерть уже уверенно взяла костлявой рукой за горло, и знаешь, что не доплыть, только смотришь, всего себя вложив в этот взгляд — сердце занялось. Увидела и все поняла. Тогда у нее словно выбило воздух из горла, будто и его сжали те же костлявые пальцы. И тут не могли помочь ни выучка, ни годы опыта, ни все знание человеческой натуры. Именно об этом ей и забыли рассказать в Красной Комнате — о любви. Той самой, одной на миллион, которую все ищут, но в которую никто не верит.

Все, что Наташа могла — делать вид, что ничего не происходит. Словно в обшарпанной квартире на окраине Бухареста не разворачивается трагедия артуровских времен, жестокая и возвышенная. Все, что она могла — это просто бежать и от того, что видела, и от себя самой.

Но ей бы вспомнить, что когда слишком стараешься сделать вид, что все хорошо, совершаешь самые большие глупости. Вспомнить об этом, когда она с наигранной веселостью предложила устроить «нормальный вечер» — посидеть вчетвером, посмотреть какой-то глупый фильм. Словом, сделать вид, что все в порядке, не было ни тюрьмы, ни побега, ни предательства.

Все согласились, тоже слишком нарочито и бодро, вместе делали бутерброды, заваривали чай и кофе, улыбались. Только Наташе все время казалось, что в соседней комнате лежит покойник.

Вот, закуски готовы, чай остывает в чашках, из кофейника тянется горьковатый пар, свет приглушен, и на экране уже пошли первые кадры. Все так, словно ничего не случилось, будто сейчас шумно откроется дверь, в комнату ввалится Тони, даже не извинившись за опоздание, усядется прямо на пол и схватит с тарелки самый вкусный бутерброд, отпустит шуточку.

Мистер Питкин на экране пытался выпутаться из одной переделки, чтобы попасть тут же в другую, Наташа смеялась, как в детстве. Вдруг Стив поднялся, слишком резко, даже в полутьме было видно, как сверкнули глаза.

— Ты куда? — смех оборвался, Наташа тут же подобралась.

— Воздухом подышать, — бросил он и вышел.

Она успела заметить, как скользнули по старой обивке дивана ладони — это Ванда и Баки быстро отстранились друг от друга. На экране кривлялись артисты в старой немецкой форме, а комнату словно накрыло грозовым облаком невыносимой вины. Ванда сжалась, сцепила руки на коленях. Баки смотрел на дверь, как приговоренный к казни.

— Поставьте на паузу, — Наташе самой стало противно от того, как фальшиво сейчас прозвучал ее голос.

Никто не ответил. Только сухо щелкнула кнопка пульта. Наташа метнулась по квартире, хотя знала, что Стива тут нет, выскочила на лестницу. С площадки на полпролета выше тянуло холодом. Она медленно поднялась по ступеням. К ногам словно привязали чугунные гири.

Стив облокотился на подоконник, неловко теребя манжет. Наташа встала рядом.

— Ванда знает? — тихо спросила она.

— Конечно, — он смотрел куда-то вдаль, поверш крон деревьев и освещенных окон.

Еще бы! Девочка же телепат. Наташа поджала губы. Врагу не пожелаешь такого — любить и знать, во всех деталях знать, как именно ты разбиваешь этим хорошему человеку сердце.

— А почему ты... — недосказанный вопрос повис в воздухе.

— Ничего не сделал? — закончил за нее Стив. — Думаешь, можно было? Стоило?

— Ты заслужил, — ее пальцы осторожно прошлись по его запястью, остановились у края манжета рубашки. Наташа сама не знала, почему она вдруг так поступила. Может быть, все дело в какой-то безумной и горячечной надежде, что именно сейчас...

— Не надо, — он мягко накрыл ее руку своей. — Говоришь, я заслужил. А они разве нет? У меня хотя бы была Пегги.

«А у них не было никого». Это, Наташа знала, словно сама умела читать мысли, они сейчас про себя договорили оба. Она осторожно прикрыла окно, Роджерс и не возражал.

— Друг бы ушел, — тихо сказал он, словно ее тут и не было. — Так было бы правильно. Ни себя не мучить, ни их. Только вот если друг еще и командир...

А командир никогда не бросает своих. Именно в этом и весь Стивен Роджерс. Никогда о себе не думает. Наташе стало и смешно, и горько.

— Считаешь, мы все еще на войне? — грустно улыбнулась она.

— А это можно иначе назвать? — от тусклого фонаря на его лицо ложились тени, делая его старше, строже, как у рыцарей на выцветших фресках.

— Значит, ты все еще нужен, — Наташа не то вздохнула, не то всхлипнула... Или это был такой себе короткий и грустный смешок?

— Им? — и столько отчаяния, горечи, не выпитой до дна тоски было в этом коротком слове.

— Эй, кроме них тут еще кое-кто есть, — она снова прятала за нарочито бодрой шуткой собственные надежды и страх.

— Кое-кто есть, — машинально повторил за ней Стив.

На улице кто-то гремел ключами, этажом выше лаяла собака, соседи за стенкой громко спорили, что стоит смотреть — футбольный матч или сериал. А на лестничной клетке два сердца отсчитывали секунды, до чего — никто не знал. Наташа затушила окурок, аккуратно положила его на подоконник и осторожно тронула Стива за плечо. Он не шелохнулся, и тогда она осторожно, как школьница на первом свидании, подвинула руку чуть дальше.

— Не любовью единой, — тихо вздохнула она, этим вздохом прощаясь и с безумной надеждой, и с боязнью снова все потерять.

— Может, ты и права, — он расправил плечи, словно встряхнулся, просыпаясь. — По крайней мере, дружба — неплохое начало, — и улыбнулся ей, все еще грустно, но уже, как раньше, светло. И от благодарности в этой улыбке Наташе самой стало чуточку легче.

Да, дружба и правда неплохое начало.