Жизнь на диктофон (гет)

Приглушенно хлопнула дверь, девушка прислонилась к ней спиной, стягивая мягкие полусапожки. Свет включать не торопилась. Непослушные каштановые пряди лезли в лицо, и она фыркала, торопливо собирая их в низкий хвост. Сняла очки с носа и, чуть улыбаясь, оглянулась по сторонам. Где же он? А, вот. Руки сами потянулись к тумбочке, и она привычно щелкнула кнопкой, включая запись.

— Привет, светлый мой. Я дома. Да, сегодня позже, время почти пять, на учебе задержали. Ты не представляешь, какие сегодня скучные пары были! Ой, две секундочки, я переоденусь и дальше расскажу.

Щелкнула, ставя запись на паузу, и скинула с себя одежду, переодеваясь в домашние темно-зеленые бриджи и в белую майку на тоненьких бретельках.

— Так вот, Мария Евгеньевна заставила нас опять какую-то фигню переписывать. Зачем — непонятно. Две пары подряд с ней, думала с ума сойду. Потом полегче, физра была и психология. Хоть интересно, — она звякнула тарелками и чуть пододвинула прибор на столе. — А за окном ветер. И немножко дождик. Зато с утра было солнышко, — положила поздний ужин в тарелку. — Хочу устроиться на работу. В вечернее время. Все равно больше заниматься нечем, — пожала плечами и грустно улыбнулась. — Я соскучилась по тебе. Скоро три недели, как пришла эта чертова бумажка, что ты пропал без вести. Но, слышишь, это не значит, что тебя нет! И никто меня в этом не убедит.

Знаешь, тут тихо. Валя пытается меня тормошить. Я не хочу гулять и ходить в кино. Все хорошо. Я просто жду тебя и скучаю, — бросила взгляд на часы. — Дим, я спать. Уже одиннадцать, а завтра зачет. Пожелай мне удачи. Это седьмая запись. Завтра пойду на почту и отправлю. Я ведь не забыла нашу маленькую традицию. Доброй ночи.

Люблю, целую, жду. Твоя Лика.

Она щелкнула диктофоном, откладывая его в сторону, и отодвинула от себя почти нетронутую тарелку. Не хотелось. В полутемной маленькой кухоньке остро ощущалась нехватка родного человека. Она порывисто встала, подошла к окну, вглядываясь в пятачок двора, что виден из окна их квартиры. Кажется, вот-вот мелькнет за углом знакомая до боли фигура, махнет рукой и поднимется наверх… В свете фонаря видно косые линии усилившегося дождя. Лика обхватила себя за плечи, закрывая глаза и негромко повторяя: "я жду".

Жив. Иначе и быть не может.

Взъерошила непослушные волосы, стягивая с них резинку и позволяя отгородить ее от мира. Впрочем, хандрить некогда. Диме это не понравилось бы. На губах возникло бледное подобие улыбки, и Лика поплелась в спальню, устраиваясь на своей половине кровати и прижимая его подушку к себе. Если уткнуться в нее носом, то можно еще уловить слабый запах. Укутавшись в одеяло и немного повертевшись, она наконец заснула.

* * *

Дима — высокий темноволосый с яркой, открытой улыбкой, что так поразила Лику в первое мгновение. Уже потом, когда они начали больше общаться, она поняла, что эта улыбка не напускная и за ней скрывается такой же яркий и удивительный человек. Сама Лика на его фоне выглядела совсем миниатюрной. Очки в черной оправе делали ее чуть старше, а распущенные волосы до лопаток лишь поддерживали образ. Красивая пара. А самое главное, счастливая.

Они съехались, жили вместе. В том году Диму забрали в армию, уже подходил конец службы, когда их подразделение выдернули на военный конфликт на границе. Подразумевалось, что они не будут принимать активное участие в нем, но их отряд умудрился попасть под несколько снарядов. Она узнала об этом позже, из новостей. Дернулась, услышав название знакомого подразделения. Обмерла, с тревогой вслушиваясь в репортаж и ища родное лицо.

А через пару дней ей позвонила мама Димы. Сказала, что ей пришло оповещение, что сын пропал без вести. Тело не нашли и о дальнейшей судьбе его не знают.

Кажется, у нее тогда был шок. Она съехала по стене подъезда, зажимая себе рот рукой и раз за разом прокручивая слова в голове. Хорошо, что рядом была Валя. Подруга оттащила ее домой, бодро уверяя, что пропал без вести — это не значит мертв и все будет хорошо. Напоила чем-то спиртным и уложила спать.

С утра истерики уже не было. Ну, такой большой. Были слезы в подушку, торопливо набранный номер телефона, жуткие мысли.

И снова отчаяние, как волна, грозилось захлестнуть с головой. Спасла, как ни странно, опять Валя. Она перехватила судорожно перебиравшие что-то руки и прижала рыдающую Лику к себе. Тихо шептала, что все будет хорошо, стойко выдерживала слезы и ласково гладила по плечам. Это немного, но помогало. Все же тепло живого человека рядом. Измотанная истерикой, Лика вновь уснула.

Это тяжело. И знать, и верить, и надеяться. Проще всего отрицать. И Лика попробовала жить так, как было до письма. Отказывалась верить, что это случилось. Продолжала записывать свои дни на диктофон, отправляя их до востребования. Но ведь долго это продолжаться не могло…

Все раздражало. Привычная учеба, щебетание подруг над ухом, осторожные вопросы и внимательные взгляды Вали. Неужели нельзя отстать от нее? Все у нее хорошо, незачем сочувственно заглядывать в глаза и замолкать, как только она входит в комнату. От этого всего тошно, в груди поднимается тяжелый ком, и ей хочется накричать на них, лишь бы они прекратили. Она улыбается — какого черта им еще надо?!

Удается успешно давить в себе эти ощущения еще два дня, а потом они прорываются волной. Поводом становится что-то мелкое — кажется, Валя опять попыталась вытащить на обед. Ну, не хочет человек есть, зачем тащить его силком? Да, срываться из-за этой мелочи было глупо и стыдно перед подругой, но… Мне не нужна жалость! Я в порядке, разве не видно?! А эти дурацкие взгляды только больше раздражают. Не выдержав, сбежала, наплевав на оставшиеся пары.

Теперь, едва прикрываясь сумкой от хлещущего дождя, она бежала домой. Мимо мелькали залитые светом витрины магазинов, куда-то спешили такие же, как и она, люди, ее пару раз обсигналили, когда она перебегала дорогу в неположенном месте, а под конец еще и облили из лужи, сведя все усилия остаться хоть немного сухой коту под хвост.

Раздраженно фыркнув, Лика с силой захлопнула за собой дверь квартиры и скинула насквозь мокрое пальто. Злость потихоньку утихала, и она на несколько секунд прислонилась лбом к двери, прикрывая глаза. Надо в душ, а то она точно заболеет. Вздохнув, Лика повесила пальто на вешалку и стянула через голову блузку, направляясь в ванную.

Уже стоя под хлещущими струями воды, почувствовала, насколько успела замерзнуть. Вода обжигала, но Лика не убавила температуру, а лишь подставляла продрогшее тело. «Дура. И вспыхнула зря. Валю расстроила», — мелькнула запоздалая мысль. Комнатка наполнилась клубами пара, и она опустилась на дно ванной, позволяя воде стекать по лицу и хватая ртом воздух.

Непрошеной мыслью опустилось осознание своего поведения и… «Дима бы сейчас ругался. Что замерзла и заболею». Пальцы скребли по металлу, в попытке вырваться в реальность. Почему она? Почему это случилось именно с ней? Это несправедливо! Где она так провинилась в жизни, что у нее отобрали ее счастье?! Хотелось кричать, плакать — делать хоть что-то, лишь бы выплеснуть эту боль, скопившуюся в ее душе. Но она лишь плакала, всхлипывая и глотая льющуюся сверху воду. За что?! Что она сделала? Она лишь хотела счастья, тепла рук, родного человека рядом, чтобы дарить ему свою любовь… Неужели это так много! Она ведь не просила денег, дома, безрассудной удачи, нет! Только родного человека рядом… Лика подтянула колени к груди и уперлась в них лбом, впиваясь зубами в кожу запястья, прикусывая до боли, давя всхлипывания.

Понемногу злость на судьбу утихла. Опустилась усталость. Нет, она все еще будет временами злиться, раздражаться почти без повода, но потихоньку это угаснет.

Смысл злиться? Ничего же не изменится. Лика подняла лицо, позволяя воде смыть остатки косметики и слез. Опираясь на стенки ванной, встала, механически сполоснула волосы, вымыла их шампунем и вышла из ванной, ненадолго замирая в дверях и кутаясь в большое махровое полотенце. С волос стекала вода, заставляя морщиться и выныривать из своих мыслей. Надо записать день на диктофон.

Привет, светлый мой, — Лика провела полотенцем по влажным волосам и села на кровать, держа диктофон поближе к себе. Она уже успела одеться и теперь думала, как лучше начать. Негромко вздохнула. — День сегодня неплохо. Правда… Я немного поругалась с Валей. Мне так стыдно, что я накричала на нее, она ведь хотела как лучше. Так глупо, что я на нее сорвалась. Извинюсь чуть позже, ближе к ночи. Пока… Я пока недостаточно успокоилась. Ливень на улице. Впрочем, неудивительно. Это ведь октябрь. И да, я промокла. Пальто насквозь мокрое. Ты… Извини, что жалуюсь. Я совсем не хочу тебя расстраивать, но мне надо хоть кому-то это сказать. Валя меня опять жалеть начнет, а от этого уже тошно. Тишины мне хочется. И не хочется одновременно. Я с ума сойду от мыслей. Как ты там, родной? Я скучаю, — грустно улыбнулась и свернулась клубочком на кровати. — Я, наверное, пойду спать. Извинюсь перед Валей и лягу. Выматывающий сегодня день. Завтра будет утро, новый рассвет, а значит, и легче. Доброй ночи, Дим. Люблю, целую, жду. Твоя Лика.

Она щелкнула устройством, прерывая запись. В полудреме набрала подруге, извинилась и облегченно выдохнула, услышав заверения подруги, что та не сердиться и понимает ее. Пожелала доброй ночи, сбросила звонок и укуталась в одеяло. Все. Спать. Главное верить, а дальше будет видно. Вновь уткнувшись носом в подушку Димы, Лика заснула.

Она сходила в кино. Особых эмоций фильм не вызвал, но зато хоть Валя от нее отстала. Лика стала больше улыбаться, заставляя себя вслушиваться в лекции и поддерживать разговоры с одногруппниками.

Устроилась на работу, чему искренне была рада. Там не было времени для мыслей. Встретить клиента, принять, записать, принять оплату, позаниматься с ним. Репетитор. Она репетитор по русскому языку. Солнышко-девочка, с которой пришлось погрузиться в учебники с головой и перерыть весь методический материал, чтобы сделать более доступным получение знаний. Та радовала ее четверками, которые постепенно вытеснили тройки из дневника, а затем (редкими пока) пятерками. Сама девчушка так радовалась, что не улыбаться было невозможно. Ее приводили к ней на дом. Лика оборудовала для нее небольшой уголок, где они занимались, а потом, до прихода мамы, пили чай и Анечка рассказывала свой день.

— … а сегодня мальчики совсем распоясались, представляете? Женя прямо на уроке выпустил мне под ноги белую мышь! Я его учебником за это стукнула! Визгу было… — Анечка прервалась, откусывая печеньку и запивая ее чаем. — У-у-у, Женька! Чего он только на до мной издевается? А мышку зовут Зорька, — перескочила на другую тему Аня. — Она такая ми-и-илая… Домашняя. Мне ее подержать дали — она так смешно усиками дергает и носик морщит, вот так, — Аня насупила носик и старательно попищала, изображая мышь.

Не выдержав, Лика задорно рассмеялась:

— Замечательная мышка… — сквозь смех выдавила она. — Солнышко, я не над тобой смеюсь, просто мышка… Аха-ха… Смешная…

Негромкий стук в дверь оповестил, что за Аней пришла мама.

— Здравствуйте, Альбина Геннадьевна! — Лика открыла дверь. — Проходите, попьете чай вместе с дочкой.

— Спасибо, но мы торопимся, у нее еще география завтра и математика, так что хочется сделать уроки побыстрее, — Альбина тепло улыбнулась, проходя в небольшую прихожую.

— Анечка, собирайся.

— Сейчас, мам!

— Как сегодняшнее занятие? — обратилась Альбина уже к Лике.

— Хорошо. Сегодня мы с ней диктант писали, ошибок уже меньше, составили план для сочинений школе и сами написали небольшое. Вам нужно будет потом дома по этому плану написать еще одно, на тему «Мое любимое место в городе», — Лика улыбнулась.

— Хвасталась четверкой за диктант. Только, если что, я вам не говорила.

— Хорошо, — Альбина благодушно рассмеялась и забрала у вышедшей из кухни дочки рюкзак. — Ну, что, пошли?

— Пошли, — Анечка кивнула, повернулась к Лике и обняла. — До свидания, Лика Александровна!

— Пока, Анют, — Лика погладила девочку по голове и чуть улыбнулась. — Увидимся в пятницу. Буду ждать твоего сочинения.

— До свидания, Лика.

Лика закрыла за ними дверь и вернулась на кухню к недопитому чаю. Чуть хмыкнула, вспоминая, как задорно Анюта рассказывала свой день, и устало опустила голову на скрещенные руки.

Она ведь старается. Старается изо всех сил. Улыбается, активно участвует в обсуждениях на лекциях. Вслушивается в советы Вали. Даже смеется временами. Разве этого мало? Что ей еще сделать, чтобы судьба, наконец, сжалилась над ней? Работает, учится, почти не плачет. Что ей еще нужно? Разве она мало старается?

Кружка отправилась в раковину, а сама Лика устроилась на диване в гостиной и задумчиво повертела диктофон в руках. Когда она говорит, записывает, ей кажется, будто она действительно говорит с ним. Что услышит знакомый голос и ее мягко пожурят, за то, что грустит, что услышит тихий смех в ответ на истории Ани. Этого жутко не хватало. Она все, что угодно отдала, лишь бы он вернулся! И если для этого нужно улыбаться, смеяться и верить, то она сделает все, что в ее силах! Она сможет. И не прекратит свои записи. Пока она их отправляет, остается надежда, что Дима жив и слышит ее.

— Здравствуй, светлый мой. Сегодня опять с Анечкой занималась. Помнишь, я ведь о ней уже говорила? Это кладезь энергии, а не ребенок. Удивляюсь, как она вообще может долго сидеть на одном месте. Впрочем, в начале она не могла. А теперь мы с ней делаем пальчиковые упражнения и прерываем занятия, валяясь на ковре. Она просто неусидчивая, а вот материал схватывает быстро. Правда, с правилами плоховато, но если пару раз проделать и закрепить, вроде, усваивает, — Лика чуть улыбнулась. — А потом мы пьем чай и она рассказывает свои школьные приключения. У самой меня с учебой неплохо, скоро сессия, немного нервничаю. Валя вытащила меня в кино, — притворно вздохнула. — На комедию американскую. Думала, совсем все плохо будет, но в принципе ничего. А больше и нет ничего нового. В квартире все так же тихо, за окном дождик моросит. Книжку, наверное, на ночь почитаю и лягу. Не беспокойся, всего до одиннадцати. Это просто препод задала. А теперь побегу я уроки делать, — Лика поднесла диктофон к губам, целуя холодный металл. — Люблю, целую, жду. Твоя Лика.

В горле неприятно першило, было больно глотать. Кажется, тело трясло, как в ознобе и, словно насмехаясь, начинала болеть голова. В весело-радостном настроении она продержалась неделю, может, чуть больше. Потом начала медленно уходить в апатию, но боролась с собой, продолжая улыбаться и делать вид, что все в порядке, что неудивительно.

Только, кажется, не стоило ей, поддавшись порыву, гулять под дождем. Хотя тогда ей это понравилось. Холодные капли барабанили по плечам, по закинутому вверх лицу, остужая тело и замораживая душу. Как будто смывали с нее печаль. Мир смазался, становясь размытым пятном и оставляя ее совсем одну. Она пробежалась по лужам, покружилась по пустынным улицам, махая проезжающим мимо машинам, и задорно смеясь, когда ей сигналили. Как оказалось дома — не помнила, но на следующий день поднялась температура и пропал голос. Пришлось остаться дома.

Тишина квартиры почти ощутимо давила на уши, тянуло в груди: то ли от постоянного кашля, то ли от того, что она вновь держала в руках фотографию Димы, обводя контуры его лица пальцами. Лика не сразу поняла, откуда взялись на ней мокрые разводы, и торопливо стерла их рукавом махрового халата, вскинула лицо наверх в бесплодной попытке остановить слезы. Судорожно втянула воздух, пытаясь успокоиться и уткнулась лбом в колени, отпуская эмоции.

Зачем, зачем все это? Она всхлипнула, заходясь надсадным кашлем, и тихонько заскулила, бессильно обхватывая себя руками еще крепче. Больно, больно… Хотелось тепла, чтобы родные руки обняли, прижимая к себе, ласково провели по волосам. Хотелось увидеть чуть усталую улыбку, окружить теплом и заботой. Хотелось тихого голоса над ухом, знакомого до последней нотки запаха. Прижаться и не отпускать, буквально сплавляясь в единое целое…

Голова кружилась, картинка расплывалась от слез. Зачем, зачем все ее попытки? Если бы она знала, что он ее слышит, что она не зря старается… Если слышит, то почему не подал знак? Хоть какой-нибудь… Она дура, что надеется до последнего…

Дрожащими пальцами зарывается в волосы, сжимая голову. Нет! Откуда такие мысли?! Она ждет, она ждет не зря! Он жив, не смей даже допускать иной мысли… Но если… Нет!

Лика помотала головой и хрипло застонала, пытаясь справиться сама с собой. Она будет верить. Она будет ждать. Или его, или его тела, во что не хотелось верить отчаянно.

Вздрогнув, торопливо слетела с подоконника, на котором сидела, взгляд лихорадочно заметался по комнате, выискивая знакомый предмет. Вот он.

— Привет, — голос дрожал, Лика рукавом вытерла слезы, но упорно продолжила. — Привет, светлый мой, — мысли пропали, и Лика замолчала, потерянно глядя на устройство. Тихонько всхлипнула и зашептала. — Это последняя моя запись. Не могу больше. С каждым разом все сложнее говорить бодро, искать что-то светлое в моих серых буднях. Нет ничего, понимаешь? Ни-че-го. И жить не хочется. Впрочем, живу, — она вытерла слезы снова замолчала. — Я до последнего буду верить, что ты жив, — она поднесла диктофон самым губам. — Вернись, пожалуйста. Пожалуйста, — голос срывается, Лика всхлипнула, продолжая повторять. — Вернись, только вернись. Пожалуйста…

Щелкнула кнопка диктофона, обрубая запись. Она безвольно осела на пол, сворачиваясь в тугой клубочек и оплакивая любимого человека.

Выздоравливала она долго, постоянно скакала с температура, сознание плыло, отказываясь возвращать ясность мыслей. Жуткая слабость не давала Лике спокойно передвигаться по квартире, а от любого запаха ее банально тошнило. Выхаживала ее Валя. Поила ее жаропонижающими, обтирала, вливала несколько ложек бульона и просто сидела рядом, держа за руку, когда подруге было совсем плохо.

Но вместе с болезнью, казалось, уходила и боль. Может, она поэтому и болела так долго и так мучительно? Ведь туда наложилась боль душевная, выматывая и без того слабую физическую оболочку. Становилось легче дышать и Лика уже не так болезненно реагировала на упоминание любимого. Организму нужна была передышка от постоянного зацикливания на одной мысли. Болезнь словно разорвала этот порочный круг, позволяя информации улечься в голове и прекратить терзания.

В какой-то момент Лика поймала себя на том, что слабо улыбается. «Все будет хорошо». Она в этом уверена. Что, несмотря ни на что, она будет жить дальше. Нет, отказаться от того, чтобы ждать, она не готова, она все еще верит, что это не напрасно, но та запись действительно была последней… Валя ее отправила. Смерила ее укоризненным взглядом, покачала головой, выслушала сбивчивое объяснение, заверения подруги, что последняя запись и отправила. Надо жить дальше. Сейчас она ничего не изменит. Да, ей все еще больно, но сделать она ничего не может. Остается только верить.

— Валь, иди.

— Ты уверена? — Валентина окинула ее обеспокоенным взглядом.

— Уверена, — Лика прислонилась к дверному косяку, чуть улыбаясь. — Я, конечно, все еще чувствую слабость, но уже могу справиться сама. Иди. А то сама, того, гляди свалишься.

— Не забудь выпить таблетки, — подруга покачала головой и улыбнулась.

— Хорошо, не забуду. И… Спасибо, — она быстро обняла Валю. — А теперь иди, тебе тоже нужно отдохнуть.

Закрыв за ней дверь, Лика прошлась до кухни, налила себе горячего чая и заспешила в спальню. Укуталась в одеяло и села, неторопливо отпивая маленькие глоточки чая.

Проснулась рывком, недоуменно нахмурилась — спать вроде не собиралась, но, видимо, задремала, пригревшись. Вопрос в другом, что ее разбудило? Она вслушалась в тишину квартиры и снова закрыла глаза, собираясь спать дальше. Звонок. Вздохнув, Лика поднялась с постели, чуть ежась от прохладного воздуха. Наверное, Валя что-то забыла, это постоянное явление. Даже не заглянув в глазок, Лика распахнула дверь и сонно потерла глаза.

— Валь, что забыла в этот раз? Я спала… — Лика вскинула глаза и незаконченная фраза повисла в воздухе.

— Я вернулся, — к ней, виновато улыбаясь, тянул руку Дима, а второй тяжело опирался на костыль.

Первое, что увидел Дима после того, как очнулся — темнота. Дернулся с перепугу и сдавленно застонал от боли во всем теле. Впрочем, через пару минут тишины послышались торопливые шаги и с глаз осторожно сняли повязку, позволяя оглядеть белые стены вокруг. Больница. Черт возьми, больница. Что-то тревожно спрашивала медсестра, но в голове плыло, и он тихо застонал, неосторожно дернувшись от прикосновения к плечу. Почему он здесь? Он не помнил ничего из последних дней. Он попробовал спросить склонившуюся над ним девушку, но из горла вырвался только тихий сип. Впрочем, торопливо поданная вода живительной влагой прокатились по глотке, и Дима кое-как выдавил:

— Где я… И что прои… зошло?

— Подождите, я позову врача! — медсестра виновато улыбнулась и торопливо выскочила из палаты.

Но врач не заставил долго себя ждать. Невысокий мужчина с темными волосами, тронутыми серебряной дланью, присел на стул около кушетки.

— Вы находитесь в реанимации одной из городских больниц. Меня зовут Станислав Михайлович. Поступили вы сюда с тяжелыми множественными ранениями и переломами по вызову одного из сельских жителей. Вас нашел мальчуган, которому было интересно, что же такое произошло на границе. Если бы не он, вы бы умерли. По остаткам формы на вас определили, что вы солдат, но документы, оказавшиеся при вас, не подлежали восстановлению, а ваша часть уехала почти сразу, так что запрос до них, видимо, не дошел. Вы помните, как вас зовут?

— Да… Дмитрий… Соколов, — он откинул голову на подушки, пытаясь уложить все происходящее в голове. — Я… Давно я здесь?

— Неделю. Вы помните номер вашей части?

— Военная часть 18/62, — голова кружилась все сильнее, картинка перед глазами плыла, и Дима прикрыл глаза, пытаясь сосредоточится.

— На сегодня хватит, — врач окинул его внимательным взглядом. — Спите. Еще недельку полежите здесь и переведем в общую палату. Кнопка вызова медсестры у вас под правой рукой.

Уже засыпая, он услышал негромкий шепот медсестры:

— А вы, когда в бреду метались… Лику звали… Кто она вам? Ваша девушка? Надо ее оповестить, дадите адрес?

Лика. Дима судорожно выдохнул, раскрывая глаза. Его Лика. Как она там? Хотя… Ей уже наверное сказали, что он мертв, да и зачем он ей такой переломанный нужен…

Сознание плыло, а при воспоминание о Лике противно тянуло в груди.

— Уйдите… Прошу вас… — Дима отвернулся, с трудом проталкивая слова сквозь непослушные губы. Будто мало ему боли физической… — Пожалуйста…

Медсестра вскинулась, явно не понимая, за что он так с ней, грубовато поправила на нем одеяло и выскочила, как ошпаренная из палаты. Ему было плевать… Сон накатывал тяжелыми волнами, и он сдался под напором, проваливаясь в него, как в бездну.

* * *

Приходил в себя ненадолго, почти сразу забываясь тяжелым сном. Его, наконец, перевели в стационар, так что теперь в палате звучали живые голоса, позволяя отвлечься от гнетущих мыслей. А они были. Тихо прокрадывались сквозь спящих соседей, шептали, увлекая парня за собой. Лика… Больше всего мыслей о ней. Не хватало объятий, касаний, голоса. Хотелось, чтобы она присела рядом и прогнала вытягивающую душу боль своим присутствием. Но он здраво оценивал ситуацию. Как бы ему не хватало ее, он не имел права портить ей жизнь. Так что даже хорошо, что родным сообщили, что он пропал без вести. Мама ей сказала. Мама… Дима сквозь зубы втянул воздух. Мама. Зачем ей сын— инвалид? У нее и так хватает забот и без этого. Парень прикрыл глаза, принимая окончательное решение — он не скажет, что жив. Незачем ломать им жизнь. Так будет легче. Он не перенесет укоризненный взгляд матери и отказа Лики. Он не хочет любви из жалости. В груди заполошно билось сердце, словно стараясь переубедить, заставить передумать.

Дни в палате тянулись однообразно и скучно. Перевязки, уколы, негромкие разговоры соседей по палате. После принятого решения, казалось, было легче дышать. Исчез противный шепоток мыслей в ночи. Правда, взамен пришли другие мысли — тихие и почти не слышимые за стеной принятого решения. О Лике.

Диму навестил тот парнишка — нескладный, угловатый подросток. Рыжие волосы его расцвечивали монотонную серость палаты, а радостная улыбка заставила и его самого улыбнутся. Кстати, оказался тезкой — тоже Дима.

Он просидел около раненого половину дня, своим щебетом разгоняя глухую боль внутри. Рассказывал о семье, о непоседливой младшей сестренке Рите, о наглом, вальяжном и рыжем (кто бы сомневался?) коте Борьке. Как недавно ходил с отцом на рыбалку, а мама с Риткой готовили из мелких карасиков уху.

О том, как нашел его, обмолвился лишь перед уходом. Встал, неловко помявшись около постели, и, порывисто, но осторожно обнял, сбивчиво шепча на ухо:

— А вас… вас я случайно нашел. Мы с мальчишками около границы ходили, близко-близко. Услышали шебуршание. Они рванули обратно, а я почему-то замер… А потом стон услышал и побежал на звук. А там вы… Страшно было… Я вас оттащил немного, а там уже отец бежал ругаться. Отогнал меня, послал меня за мужиками. Они вас донесли до дороги, а там уже скорая подъехала, — мальчишка всхлипнул. — Я к вам часто приходил, только меня не пускали. Я так рад, что вы очнулись!

— Спасибо, Дим, — раненый осторожно обнял парнишку в ответ, невесомо гладя по спине. — Если бы не ты, я бы не выжил. Спасибо.

Почти месяц прошел, как он приехал в город, где располагалась военная часть. Как добирался — с костылями, без документов, по чудом купленному билету, вспоминать не хотелось. Казалось, доберись до части, подтверди, что жив, и все станет легче. Если бы… Он прекрасно понимал, что его еще ждет расследование, где придется доказывать, что он не был дезертиром. На душе было тяжело. Квартира, снимаемая им еще во время службы, встречала пустыми стенами и оглушительной тишиной, от которой хотелось выть. А еще квитанциями. О пришедших письмах. Они одновременно манили и отталкивали лишь своим существованием. Благо, документы в части ему все же восстановили, но вот идти забирать… Надо ли ему это? Пока сопротивлялся, но хранил бумаги в кармане куртки, напротив сердца.

Решения своего он не менял, искренне считая, что Лике будет так лучше. Да и жить не хотелось, если честно. И вот эта мысль пугала его. Она все чаще звучала в тишине дома, изводя своим тихим шепотом. Поэтому, несмотря на то, что по телу все еще разливалась противная слабость, а сломанные кости отказывались болеть чуть поменьше, он вытаскивал себя на улицу. Добирался до ближайшей лавочки, откладывая костыли и откидываясь на спинку скамейки и закрывая глаза, погружался в шумную жизнь маленького городка. Главное было не думать. Отпустить, давая ритму чужих жизней пройти сквозь себя, смывая черный налет депрессии. Хотя бы до вечера.

Словно в насмешку, лавочка находилась около отделения почты. Весь день сновали люди, отправляя посылки, или же летели домой, прижимая к груди долгожданное письмо. В тот день не спасала улица. Звук машин раздражал, а люди, казалось, нарочно смеялись и веселились, чтобы его позлить. Бумаги жгли карман. Хотелось кусочка собственного счастья. Словно во сне он добрался до отделения, и вот он уже дома, дрожащими пальцами раскрыл посылку. Уже вставляя сменную флеш-карту в свой диктофон, он замер, поглаживая пальцами холодный металл. Дальше будет хуже. Сам ведь решил больше не лезть в ее жизнь, не трогать, не ломать. Самому же потом будет больно. Нельзя.

Выкинуть рука так и не поднялась. Но и прослушать он не мог. Коробочка с картами и сам диктофон заняли место на углу стола.

* * *

В тот день шел дождь, почти что ливень. Дима был готов проклясть чертову осень, что лишила его сегодня привычных посиделок на улице. Он метался по квартире, словно запертый в клетке тигр. Раздражало все. Хромая по квартире, он дошел до кухни, стремясь выпить кофе, и налетел бедром на угол кухонного стола. Выругался, сгибаясь от неожиданной боли и замер.

Здравствуй, светлый мой. — Как такое может быть? У него галлюцинации? Но он отчетливо слышал голос Лики. — Сегодня на улице после дождя радуга. А над ней еще одна, представляешь?

Родной голос плыл по кухне, поднимая тяжелый ком в груди. Дима подобрал диктофон, что включился от удара об пол, и сполз по стене, прижимая его к себе. Звонкий голос что-то радостно щебетал о новом кино, учебе, а его душили слезы. Дыхание перехватывало, а картинка перед глазами плыла. Как же ему не хватало этого… Так хотелось оказаться сейчас рядом, коснуться волос и притянуть, вжимая до боли в себя.

На сегодня пока все. Завтра еще что случится — расскажу. Люблю, целую, жду. Лика.

С тихим щелчком кончилась запись. Дима замер, медленно поднося устройство к губам.

— Прости, — тихий шепот. — Прости, но я не могу вернуться, мышонок. Прости.

* * *

Записи стали отдушиной. Больше не получалось выходить на улицу, а в тишине квартиры он начинал сходить с ума. Первые записи были еще до того, как он пропал. Он помнил еще самую первую, которую сделала Лика после того, как его мама сообщила ей о случившемся. Помнил хриплый голос и тихие всхлипы. Она длилась буквально пару секунд, но и этого хватило, чтоб слова намертво въелись в память.

Я до последнего буду верить, что ты жив. Я устала сегодня плакать. Знаешь, голова пустая, но эта мысль четкая. Я буду ждать тебя. Ты только вернись.

С каждой записью он слышал, как меняется настрой Лики. Да и понимал, что если он все еще хочет оградить ее от себя, ему стоит прекратить слушать их. Но не мог.

Какой же он слабак! Раз за разом переслушивая записи, он ненавидел себя, что причинил любимой такую боль. Он же, черт возьми, жив! Постепенно пришло понимание, что его нежелание возвращаться продиктовано в первую очередь страхом. Страхом, что он никому не будет нужен.

Знаешь, без тебя тихо. Мне так непривычно, не хватает твоих касаний, твоих шуток и яркой улыбки. Тепла рядом. Да, конечно, ты давно служишь, но сейчас ощущается острее. На душе холодно, — Лика замолчала. — Но я все равно верю, что ты вернешься. Так что улыбаюсь, и вперед.

Мышонок. Его мышонок. Она ведь верила и ждала.

— Ты веришь в меня больше, чем я сам, — он усмехнулся. — А примешь ли меня после того, как я почти три месяца молчал, хотя был жив. Простишь ли меня за это?

Сложнее всего слышать, как она плачет. Это редко попадало в записи, но резало по сердцу так, что еще потом долго болела душа.

Он говорил сам с собой, спорил и ругался. Корил себя, что не хватало сил плюнуть на свои предупреждения и рвануть домой к Лике. И на душе плохо. Плохо от того, что болело тело, плохо, что он чертов слабак, плохо, от того, что Лика плачет, а он виновник ее слез… Это «плохо» набатом звучало в голове, заслоняя все другие мысли.

Он не спал вторую ночь, выматывая себя бесконечными разговорами и прослушиваниями записей. Мысли не давали уснуть, и он подорвался из квартиры, еще не до конца осознавая, куда побежал. Уже около окошка железнодорожного вокзала он остановился, но тут же одернул себя. Он и так слишком долго тянул.

Еще на подходе к дому по душе протянуло сквозняком. А если не примет сейчас? Если закроет дверь и выгонит к чертовой матери? Он ведь заслужил. Хотя мама утверждала, что Лика ждет. Он верил в это, но страх не исчезал. Мама… Дима улыбнулся, понимая, как ошибался, считая, что никому не будет нужным. А сейчас, стоя на лестничной клетке, он пообещал себе, что примет любую реакцию Лики.

* * *

— Я… Дима?.. — Лика пару раз моргнула, разглядывая стоявшего перед собой. Это не мог быть он. Или мог? — Это ведь правда ты? — жалобно протянула она, вцепляясь в его руку и торопливо обнимая. — Скажи мне, что это не сон, пожалуйста!

Вдыхая родной запах, слыша, как часто бьется сердце, до боли в пальцах сжимая в руках его куртку, Лика боялась открыть глаза и понять, что это всего лишь сон.

— Только не уходи, пожалуйста…

— Я здесь, — на затылок опустилась теплая ладонь, прижимая еще ближе. — Это действительно я. Извини, что так долго, мышонок.

Они постояли так еще немного, пока Дима не заметил, что Лика выскочила босиком.

— Так, давай зайдем, — Лика помотала головой, крепче вжимаясь в любимого. — Ты босиком, давай. Заболеешь же.

— Я уже, — она шмыгнула носом и, вцепившись в его ладонь, потащила в зал, не давая даже снять ботинки. Дима неловко запнулся, цеплясь краешком костыля за порог, и торопливо уцепился за косяк, отпуская руку. Та, словно впервые увидев, что он на костылях, растерянно замерла и торопливо подошла ближе.

— Ты… Как? Нормально? Дойдешь?

— Дойду, — Дима кивнул, медленно направляясь в зал.

Уже там буквально упал в ближайшее кресло, и Лика тут же забралась к нему на колени и уткнулась носиком в шею.

— Лика… — попытался начать он, но она покачала головой и тихо заплакала. — Ну, не плачь. Пожалуйста… Мышонок… — Дима прижал ее к себе, собирая губами слезы со щек.

Она не слышала. Судорожно вцепившись в его футболку, просто не верила своему счастью. Вела носом по шее, словно стараясь надышаться родным запахом, ерзала, руки беспорядочно скользили по лицу, волосам и плечам. Взгляд шальной, непонимающий. Дима перехватил руки, прижимая их к себе, и чуть покачивал девушку в объятиях, стремясь успокоить. Постепенно поток слез прекратился, и Лика чуть зашебуршилась в объятиях.

— Это правда ты?

— Правда я, мышонок, — Дима чуть улыбнулся и внимательно посмотрел на нее. Как же он был рад ее видеть. (Уже только от этого на душе становилось светлей). Нужно рассказать ей все. — Нам надо поговорить.

Лика недоуменно посмотрела на него, но Дима покачал головой и прижал палец к ее губам, безмолвно прося дать ему договорить.

— Я… Я не знаю с чего начать. Наверное, с самого начала? — он чуть усмехнулся. — Я пришел в себя в больнице, не сразу вспомнил, что со мной произошло. Долгое время лежал в реанимации наедине со своими мыслями… А меня, кстати, мальчик спас, Дима тоже… Шебутной паренек. Но я не о том, — он тяжело вхдохнул и на секунду прикрыл глаза, пытаясь вспомнить заготовленную речь. — Я думал о доме, о родителях, о тебе. Зачем мне сюда возвращаться? Кому я здесь нужен? Нет, не перебивай. Кому нужен калека? Я третий месяц с костылями, еще неизвестно, как восстановлюсь и восстановлюсь ли полностью... — он отвел взгляд, собираясь с силами. — Я хотел приехать. Но не мог. Прости меня, пожалуйста, — обхватил лицо Лики руками, прижимаясь лбом ко лбу. — Я посчитал, что будет намного лучше, если я буду мертв для тебя. Ты начнешь новую жизнь. Я… Я слышал все твои записи… И мне очень стыдно, что я заставил тебя страдать. Мне очень жаль. Очень-очень, — быстро поцеловал ее и продолжил сбивчивую речь дальше.

— Целых три месяца ушло на осознание простого факта, что ты имеешь право знать, — он прижал Лику ближе и на выдохе произнес: — Я пришел, чтобы тебе это рассказать. Чтобы ты со спокойной душой могла жить дальше. Пришел, чтобы увидеть тебя. Я… — закончить речь ему не дал тычок в плечо и поцелуй.

Она обняла его за шею и подалась вперед, впиваясь в губы требовательным поцелуем.

— Ты придурок, — сказала она, на несколько секунд разрывая поцелуй. — Мне, мне ты нужен, слышишь? Только заикнись мне, что не нужен! — горячо шептала, покрывая лицо Димы поцелуями. — Думала, без тебя с ума сойду, а ты говоришь, жизнь новую начать. Какая, к черту, жизнь без тебя? —  и гневно выдохнула. — Посмотреть пришел? Уйти потом решил? — щурилась, вглядываясь в глаза любимого. — А меня ты спросил? Спросил, хочу ли я без тебя? Не хо-чу, — раздельно произнесла она. — И да, ты редкостный дурак, которого мне хочется треснуть и поцеловать одновременно. И ты мой дурак, которого я люблю, и фиг я тебя куда отпущу, понял?

— Понял, — Дима робко улыбнулся и, наклоняясь, чтоб поцеловать, прошептал: — Я тоже люблю тебя, мышонок.

* * *

Лика металась по кровати, брови хмурились, неразборчиво шевелились губы, словно звали кого-то. Мгновение, и она резко села, выныривая из кошмара. Торопливо повернулась, окидывая взглядом знакомую фигуру взглядом, и облегченно выдохнула, прикрывая глаза. Рядом. Теплые руки притянули к себе, Дима завозился, накидывая одеяло обратно на Лику.

— Опять? — хриплым со сна голосом спросил он, заглядывая ей в лицо.

— Опять, — виновато подтвердила она и обняла его в ответ.

— Все хорошо, мышонок. Я рядом. Я никуда не уйду, — Дима мягко поцеловал Лику. — Я живой. Спи, любимая.

И она кивнула, доверчиво закрывая глаза и улыбаясь.