Девочке нужен герой (джен)

«Девочке нужен герой», — говорит матушка Белле, сплетая непослушные кудри в косу.

Белле семь, и она так не считает. Сверля матушку тяжёлым взглядом, она тянет шёлковую изумрудную ленту за край и расплетает косу — кудри тут же распадаются по плечам. Ей не нужен герой. Ей и муж не нужен. Все мальчишки — дураки, которые даже простейшее заклинание вразумительно произнести не могут, и мозгов у них меньше, чем у садовых гномов. Крутятся, вертятся, воображают что-то, бахвалятся — даже другие девчонки, хоть и такие же пустоголовые, не хвастают так новенькими платьями. Вконец выйдя из себя, Белла насылает на всех них Силенцио и с удовольствием отмечает, как вытягиваются от шока и испуга их глупые лица.

Белле девять. Ей нравится думать о том, кем она станет, когда вырастет, — могущественной ведьмой, которая ничего не страшится и которую все уважают и даже немного боятся — тётушка Вальбурга именно такая. Но Белла должна быть лучше. Она должна показать, что достойна большего, чем участь обычной леди, что способна на большее, чем просто родить пару детей и всю оставшуюся жизнь терпеливо нести на плечах обязанности хранительницы очага. Белле девять, но она держится с достоинством, которого не достаёт девчонкам гораздо старше её. Белле всего девять, но она уже элегантно-убийственна, словно лучший клинок гоблинской работы.

Белле одиннадцать, она наконец приезжает в Хогвартс, и она совершенно не впечатлена. Реальность оказывается не такой красочной, какой описывал её дядя Альфард, она меркнет столь же стремительно, как последняя звезда, затмеваемая светом нового дня. Никакого величия, вообще ничего примечательного — только толпа восхищённо вздыхающих детей, не видевших, вероятно, в этой жизни ничего лучше горы холодного камня и движущихся картин. Галдят, глупые, будто всё это — предел их мечтаний, а мальчишки хуже всего. «Уверен, что Распределяющая Шляпа отправит меня в Гриффиндор!», или «Вся моя семья училась в Слизерине, и я попаду туда же», или вот — «Лучше умереть, чем попасть в Хаффлпафф…» Вам невероятно повезёт, думает Белла, морща нос, если Шляпа не распознает в вас несчастных жалких сквибов и не отправит с позором в Чёрное озеро на съедение гигантскому кальмару.

Белле тринадцать. Казалось бы, хуже быть не может, но мужская глупость её уже давно не удивляет. Матушка говорит, что это временное, что это пройдёт, что через несколько лет мальчишки повзрослеют, перестанут толкать, обзывать, дёргать за волосы, что так они просто привлекают внимание. Другие девчонки верещат, хохочут, кричат, но Белла не видит в этом ничего весёлого. В тот единственный раз, когда её волосы попадают в липкие руки Энтони Робертса, Белла без капли жалости отрезает прядь и без особого труда ломает эти потные уродливые пальцы.

Белле пятнадцать, и во время семейного ужина она заявляет, что не собирается выходить замуж. В ушах звенит повисшая в столовой напряжённая тишина, к которой примешивается яростное дыхание тётушки Вальбурги.

«Девочке нужен герой, — тем же вечером, придя к ней в комнату, упрямо твердит матушка, сурово поджимая губы. — Такой, чтобы и защитил, и приручил, и приструнил».

Приручил? Приструнил? Она фыркает, будто услышала что-то смешное, но в глазах горит недобрый блеск. Ну уж нет, не для того она родилась, чтобы стать ласковой кошкой для какого-нибудь слабовольного идиота, которому нужна женщина, чтобы самоутвердиться и ощутить себя «героем».

Белла воительница — об этом кричит само её имя. Амазонка, охотница, но никак не хранительница очага и тем более не жертва. Она даже вышивать не умеет, как то подобает благородной даме, не читает сентиментальные романы о рыцарях и принцессах, не любит детей и животных. Да и не то чтобы, к слову, в её окружении так уж много волшебников, тянущих на звание героя, — скорее сама Белла, вооружившись палочкой и латами, сойдёт за рыцаря и обезглавит дракона, пока мальчишки будут позорно верещать, как какая-нибудь глупая девчонка при виде паука. Впечатляющая картина, конечно.

Белле семнадцать, и на каждого кандидата в женихи она смотрит свысока. Матушка злится и то и дело грозит уготованной Белле судьбой старой девы. Белла безразлично вертит в пальцах длинные серьги и в конце тирады равнодушно сообщает, что ей всё равно и так, наверно, будет даже лучше. Матушка задыхается в шоке, хватаясь за сердце с мастерством опытной актрисы. Уходящая Белла даже не оборачивается.

Беллу тянет к приключениям. Она хочет сражаться, хочет быть валькирией из скандинавских мифов или охотницей греческой богини Артемиды, хочет быть вольной птицей — коршуном или ястребом, внушать трепет, уважение и страх. Белла хочет доказать этому миру, что женщина — не просто дополнение к мужу — толстому лысеющему старику, гордящемуся трёхминутным соитием и с нетерпением ожидающему рождения наследника, который с большой долей вероятности унаследует лишь карточные долги, отвратительную генетику и омерзительное древнее мировоззрение. Белла хочет доказать самой себе, что способна на большее, нежели то, что ей внушали и пророчили всю жизнь. Она готова убить любого, кто ещё хоть раз произнесёт в её присутствии слово «замужество».

Белле девятнадцать, и она всё-таки выходит замуж. Родольфус не то чтобы похож на героя, но матушка счастлива. Белла не прямо-таки разочарована — по крайней мере, её теперь уже муж не глупый зелёный мальчишка, у которого перед глазами сплошные розовые мечты и грёзы, точь-в-точь как у Нарциссы, — но и энтузиазм не бьёт ключом. Должно быть, ей всё равно. К счастью, Родольфусу, кажется, тоже. Белла убеждает себя, что это не самое худшее, что могло с ней произойти, — в конце концов, он даже красив, у него хорошая наследственность и, если так вообще можно сказать, покладистый характер, из-за чего Белла не чувствует себя ущемлённой, но наоборот, ощущает над ним… власть.

Вскоре Белла осознаёт, что в какой-то мере Родольфус любит её. Обожает. Боготворит. Это тешит её самолюбие, но одна лишь мысль, что в любой момент этот мужчина может воспользоваться своей законной привилегией супруга и господина, дарованной ему по праву рождения традициями и обычаями их общества, заставляет её внутренних демонов поднимать уродливые головы и шипеть, защищая её честь и достоинство. День за днём, плавясь в этих мыслях, Белла начинает ненавидеть Родольфуса — капля за каплей отторжение заполняет саму её сущность, несмотря на то, что Родольфус ни о чём подобном даже не помышляет.

Белле двадцать один. Всю свою жизнь она свято верила, что нет на свете мужчины, перед которым она преклонила бы колени, руки которого целовала бы, которому бы преданно заглядывала в глаза, ища в них хотя бы искру тепла, одобрения, благосклонности. Но вот она делает это сейчас, спиной чувствуя жгучий взгляд супруга, лицо которого скрыто за серебряной маской.

Белла стоит на коленях, но, к собственному удивлению, не чувствует себя униженной и оскорблённой. Она всё ещё сильная, могущественная, одарённая, и он, её господин, смотрит на неё так, будто видит всё это, — так, как никто до этого на неё не смотрел. От этого взгляда Белла испытывает огненную бурю эмоций, из-за которых её преданность, обожание и страсть многократно усиливаются.

Белле двадцать три. Она самая преданная из последователей Тёмного Лорда. Самая верная. Самая опасная. Она как шторм с громом и молнией, как воительница из древних сказаний, охотница, увешенная шкурами убитых животных, валькирия в серебряных латах. Она та, о которых матери рассказывают перед сном детям, та, которой мечтают стать девочки и которой восхищаются мальчики.

Белле двадцать семь. Она ощущает силу, подвластную только богам. Люди в её руках — игрушки, и именно она решает, жить им или умереть, а если жить — то как. Её Лорд ею гордится, и одно лишь это даёт ей повод для того, чтобы гордиться самой собой. Она преподносит ему новые и новые дары — его врагов, соперников, грязнокровок. Он гладит её волосы, и это ощущается совсем не так, как прикосновения грязных липких рук Энтони Робертса, которому она уже давно переломала кость за костью, не удовлетворившись одними лишь пальцами. Под этими прикосновениями Белла плавится, она готова ластиться, словно кошка, словно огромная, смертельно опасная пантера, которую, конечно, не приручили, но очаровали.

Белле тридцать один. День и ночь её окружают крики и вой заключённых, звон цепей и хриплое дыхание дементоров. В Азкабане постоянно холодно, сыро и грязно, их кормят раз в неделю, из-за чего не остаётся сил даже сон. Вскоре Белла привыкает к беспрерывному грохочущему кашлю Родольфуса, свернувшегося на ледяном бетонном полу соседней камеры точно так же, как это делает она сама. Но, в отличие от Родольфуса, Белла не теряется в бесконечном чёрном безумии.

Белла цепляется за остатки воспоминаний, которые теперь как грязное от копоти проеденное молью лоскутное одеяло. Вот её господин — в последний раз улыбается, глядя на неё сверху вниз. Вот слабаки Лонгботтомы корчатся от боли, слёзы текут по их щекам, а крики — самая что ни на есть настоящая услада для ушей. Вот Родольфус представляет её Тёмному Лорду. Вот Цисси в подвенечном платье, счастливая и нежная, как весенний цветок, смотрит на Малфоя с теплом во взгляде. Вот йольский бал в год её совершеннолетия, на котором она блистает, как та огромная хрустальная звезда на самой верхушке ели.

Вот ей семь, и матушка сплетает её непослушные кудри в тугую косу.

«Девочке нужен герой», — говорит она.

Воспоминания начинают крутиться с самого начала. Улыбка господина, его пальцы в её волосах, она сама — воительница, дева меча, валькирия, охотница. Белла громко смеётся и кричит во всё горло, она не может остановиться, отчего горячие слёзы текут по щекам.

«Девочке нужен герой», — в голове эхом отдаётся голос матушки.

Девочка сама стала себе героем.

* * *

«Девочке нужен герой», — говорит матушка Меде, затягивая на косах тугие банты.

Меде восемь, она поднимает голову и взглядом встречается с тёмным, проникающим в самую душу взглядом матушки, отражённым в зеркале. На Меду леди Друэлла всегда так смотрит — пристально вглядывается в лицо, словно пытается что-то отыскать, опускает тяжёлые веки, а потом снова ведёт себя так, будто ничего не произошло.

Меда не решается сказать — матушка часто крайне негативно реагирует на всё, что она говорит, — что у неё уже есть герой — её papa. Papa смешной и тёплый, он постоянно придумывает истории, попадает в нелепые ситуации, носит забавные ночные колпаки и называет Меду принцессой рода Блэк. Будь это возможно, Меда не раздумывая вышла бы за него замуж, но матушка этого явно не одобрит, так что придётся найти другого такого же, как её papa. Когда она рассказывает всё это ему по секрету, он тихо смеётся и обещает, что у неё всё непременно получится.

Меде десять. Мальчишки смешные и весёлые, совсем как papa, они провожают её долгим взглядом, будто она действительно принцесса, и хихикают, но в этом нет ничего обидного и оскорбительного. Белла их не любит, говорит, что они глупые и бездарные, и, хоть подобное и кажется Меде несправедливым, она держится от них подальше. Но мальчишки интересные, и она наблюдает за ними издалека. Они придумывают истории, хвастаются, и она представляет, что и papa в детстве был таким же, как они: душа компании, немного сумасбродный, шальной, по-детски наивный. Ей нравится представлять, что однажды они повзрослеют, станут выше, изменятся — совсем чуть-чуть, самую капельку, — и, возможно, когда-нибудь она выйдет замуж за одного из них. Возможно, когда-нибудь один из них станет её новым героем, который заберёт Меду из плена тяжёлого тёмного взгляда, пронизывающего её насквозь.

Меде двенадцать, и она до сих пор предпочитает наблюдать издалека. Нет, она не боится вливаться в компанию или заводить друзей, просто это так… непросто. Ей нравится в людях лёгкость и непосредственность, которые так свойственны её отцу, но, словно по злой иронии судьбы, Меда унаследовала те черты характера матушки, которые так её пугают: спокойствие, рассудительность, некоторую мрачность и тот самый взгляд. Эти же черты характера отталкивают от неё и других, даже если сама Меда этого совсем не желает.

Меде четырнадцать, и она взрослеет слишком быстро. Papa болеет уже почти полгода, и надежд на выздоровление практически нет. Каждый день ей приходится находить в себе силы, чтобы просто заставить себя проснуться, пойти на занятия, написать эссе и отточить заклинание, которое не выходит уже целую неделю, а после — с трудом уснуть только лишь для того, чтобы следующим утром начать всё сначала. Меда становится всё более нелюдимой и замкнутой, не улыбается, не смеётся, не выходит к Чёрному озеру. Не смотрит на других.

Меде шестнадцать, и кажется, что от той девочки-мечтательницы, которой она когда-то была, уже давным-давно ничего не осталось. Она требовательно относится к окружающим, но ещё требовательнее она относится к самой себе. Мир видится ей несправедливым и злым, а люди в нём — слабыми и такими эгоистичными. Она злится на Беллу, злится на матушку. Злится на papa, потому что оставил с ними.

«Когда-нибудь мы убежим отсюда, — однажды, преданно заглядывая ей в глаза, обещает Сириус, для которого этот дом — точно такая же клетка, как для Меды. — Обязательно убежим. Когда я вырасту, мы убежим туда, где нас никто никогда не найдёт!»

Меда мягко смеётся, вороша его волосы, и притягивает в крепкие объятия, нежно шепча на ухо «мой герой».

Меде семнадцать, и она не понимает, почему Тед Тонкс, хаффлпаффец с седьмого курса, повсюду ходит за ней хвостом. Когда она прямо об этом спрашивает, он широко улыбается — так по-доброму и открыто — и говорит, что Меда слишком красива, чтобы грустить. Она теряет дар речи.

Тед много и нелепо шутит, болтает без умолку и поёт ей маггловские песни. Он говорит, что взгляд Меды — чёрная плодородная земля, в которой зарождается всё живое — тепло, радость, пение птиц, детский смех, любовь и сама жизнь, что она совсем не похожа ни на матушку, ни на Беллу, что она вправе самостоятельно распоряжаться собственной судьбой.

По ночам Меда думает о том, как же сильно Тед похож на papa, из-за чего не может сдержать улыбку и унять тупую боль в груди.

Меде восемнадцать, и в доме благороднейшего и древнейшего рода Блэк происходит самый крупный скандал за последнее десятилетие.

«Ты не свяжешь свою жизнь с этим отродьем! — бушует матушка, и старинный фарфоровый сервиз разлетается вдребезги. — Ты выйдешь замуж за чистокровного волшебника, которого я для тебя выберу! А до тех пор ты не сделаешь ни шагу из этого дома!»

Меда выдерживает её грозный взгляд и даже отвечает тем же. Матушку поддерживает тётушка Вальбурга, буквально испепеляя Меду взглядом и уже, наверняка, готовя палочку для того, чтобы выжечь нерадивую племянницу с семейного древа. За её платьем прячется испуганный Регулус. Где-то в тёмном углу, излучая бесконечное животное удовлетворение, словно хищник при виде загнанной жертвы, стоит Белла. В кресле виновато жмётся Цисси — Меда подозревает, что именно благодаря ей матушка узнала правду, ведь ещё чуть-чуть, ещё одна ночь — и Меда покинула бы этот дом навсегда. Сириус смотрит на неё со страхом и восхищением, и от этого какая-то часть её души чувствует небывалую гордость.

Меду запирают в спальне, словно принцессу в башне, охраняемой злым кровожадным драконом, — совсем как в тех сказках, которые некогда рассказывал ей перед сном papa. Она пытается найти выход, придумать, как сбежать, но всё тщетно. Отчаяние медленно овладевает Медой, но перед самым рассветом, в час, когда ночь темнее всего, она слышит тихий щелчок. Дверь отворяется, и в проёме появляется невысокая фигура.

«Я украл это, — раздаётся едва слышный шёпот Сириуса, и в руках Меды оказывается тяжёлая связка ключей, — и это, — в другую руку утыкается тёплый кусок дерева, и Меда узнаёт собственную палочку, которую у неё забрали. — Я подумал, тебе не помешает помощь».

Меде хочется смеяться и плакать одновременно, но она понимает, что времени совсем нет, и если их поймают — не сносить головы ни ей, ни Сириусу. Она порывисто обнимает его, услышав тихий всхлип, приглушённый её волосами, и чувствует укол вины за то, что бросает его одного там, где им обоим никогда не было жизни.

«Уходи, — отстраняется Сириус, пряча лицо за волосами. — Нас обоих убьют, если поймают».

«Это ещё не прощание, мой маленький герой», — улыбается Меда и мягко целует его в щёку.

«Конечно нет, — фыркает Сириус, и в его глаза возвращается привычный блеск. — Когда-нибудь я тоже убегу отсюда, вот увидишь».

Меда не сомневается.

Меде двадцать. У неё на руках беспокойно ворочается, осматривая мир вокруг, крошечное существо, и Меда не может поверить в то, что всё это происходит на самом деле. Казалось бы, только недавно она сама была ребёнком, сама с таким же любопытством рассматривала всё вокруг — и вот уже для кого-то стала мамой: качает на руках, смешно говорит и не может насмотреться на это крошечное чудо.

Меде двадцать шесть. Она сидит в кресле у огня и баюкает на руках Дору, волосы которой медленно и плавно меняют один оттенок розового на другой. Доре не спится, она задаёт, кажется, миллион вопросов, на которые у Меды нет ответов, и тогда Меда начинает придумывать истории — нелепые, нескладные, смешные, она сама в них путается, забывает имена персонажей, противоречит себе же, а Дора только и делает, что заливисто смеётся, ни капли не желая спать — куда уж после такого представления.

Меде тридцать четыре. Её девочка растёт неуклюжей дикаркой, и Меда не представляет, в кого она такая — смешная, немножко нелепая, милая, до мозга костей преданная. Уж точно не в неё, да и копией Теда её с трудом можно назвать — слишком активная, слишком дерзкая, слишком храбрая. Когда Меда думает об этом, о том, как в их семье смог родиться такой непохожий ни на кого ребёнок, память предательски подкидывает мысль, что Дора не первая такая, что до неё был ещё один человек — безрассудный, пылкий, темпераментный мальчик, который когда-то спас Меду, который сам страстно желал спастись и вырваться из тьмы, но в конечном итоге проиграл битву.

Меде сорок два. Она всегда надеялась, что потери не коснутся её семьи, что их не найдут, что кому-нибудь из её родственников — что Белле — не придёт в голову мысль свести счёты с предательницей крови и позором благороднейшего и древнейшего рода Блэк. Когда в первую войну беда обошла их стороной, она была так счастлива и благодарила всех богов, каких только знала. И вот теперь Дора, её маленькая храбрая девочка, сама идёт на войну — игрушечный герой с непоколебимо железной волей. Меда не удивлена — в конце концов, она уже давно знает, что Дора из тех, кто не прячется, когда зарождается драка, а бежит в самое её сердце. Но от этого страх Меды не становится меньше: слишком много она видела таких в прошлую войну: Поттеры, Люпин, Лонгботтомы, Сириус — тот, на кого Дора так похожа, — и куда их всех это привело?

Меде сорок шесть, и она — копия матушки: те самые тяжёлые кудри, в которых уже проглядывает седина, те самые резкие черты лица, тот самый тяжёлый тёмный взгляд, проникающий в самую душу. У Беллы было всё то же самое, и Меда давно привыкла, что те, кто не знал её раньше, отшатываются в страхе, видя перед собой, как им думается, одну из самых ярых и преданных сторонниц Того-Кого-Нельзя-Называть.

Но кое-что Меда унаследовала и от отца. Вечером, когда малыш Тедди забирается к ней на колени, кладёт голову на грудь и его волосы становятся тёмно-каштановыми — почти чёрными — под стать её собственным, Меда придумывает самые лучшие, самые нелепые, самые захватывающие в мире истории и замолкает лишь тогда, когда замечает, что Тедди давно уснул и его волосы снова приняли привычный ярко-голубой цвет.

Меда улыбается, предаваясь воспоминаниям о том, как много-много лет назад точно так же на её руках спала маленькая беззащитная Дора, а ещё раньше до этого — как она сама точно так же засыпала на руках у papa.

Меда думает, что матушка когда-то всё-таки была права. Каждому ребёнку нужен герой: девочке, мальчику — неважно. Ей повезло, в её жизни было много героев: papa, Сириус, Тед, Дора. И в какой-то момент уже давно повзрослевшая девочка Меда научилась справляться сама, научилась быть героем — прежде всего для Тедди.

Но что самое главное, в конечном итоге девочка сама стала себе героем.

* * *

«Девочке нужен герой», — говорит матушка Цисси, заколкой скрепляя косы на затылке.

Цисси семь. Снаружи заколка — выложенная крошечными топазами незабудка, но внутри — острые металлические стержни. Металл царапает кожу, матушка неаккуратно дёргает локон, и Цисси непроизвольно вскрикивает, тут же закусив губу: теперь придётся терпеть целый день.

«Терпи, — словно в подтверждение её мыслей, строго говорит матушка. — Выйдешь замуж — постоянно придётся терпеть, муж не будет слушать твои капризы».

Цисси послушно кивает и опускает взгляд на сложенные на коленях руки.

Цисси девять. Она немножко завидует Белле и Меде — совсем чуть-чуть. Капельку. Они уже такие взрослые и уверенные, такие красивые, и матушка относится к ним совсем по-другому, нежели к ней. Цисси никогда не позволяется перечить леди Друэлле, да и не хочется ей, в общем-то. Матушка же лучше знает, как правильно, не так ли? Но всё равно… всё равно Цисси не прочь иметь хоть капельку той непокорной храбрости и огненности, что горит в её сёстрах, непоколебимой уверенности и чувства собственного достоинства.

Цисси одиннадцать. Она уже достаточно взрослая, чтобы понимать, что к чему: хоть и Блэк, она младшая дочь младшей ветви рода. Papa ничего не сможет предложить её будущему супругу, помимо идеальной родословной, некоторого веса собственного имени и покладистого характера самой Цисси. Поэтому, если хочет стать женой достойного человека, она должна научиться быть самой лучшей.

Цисси тринадцать, и среди девочек её возраста нет никого благонравнее и благовоспитаннее её: скромный взгляд из-под опущенных ресниц, едва заметная улыбка, идеальные косы, перевитые атласными лентами, осанка настоящей леди, размеренная походка и реверансы, достойные королевского двора. Никто не может упрекнуть Цисси в неаккуратности и, конечно — не дай Мерлин! — неряшливости. При взгляде на неё любая девочка — завидует ли она, или, наоборот, стремится подражать — скажет, что Цисси Блэк — та, кем, будь то в мечтах или наяву, она желает стать.

Цисси пятнадцать, и она мечтает о замужестве и материнстве, сколько себя помнит. Ей не интересна учёба, ей не интересны проблемы мира вроде голодающих детей в Африке, войны где-то там далеко или глобального потепления. Цисси считает, что для девочек её возраста куда полезнее научиться управлять хозяйством, заботиться о детях, с интересом слушать мужчину и смеяться над его несмешными шутками, купаться в похвалах и восторгах — в конце концов, чем ей поможет тот факт, что она умеет превращать шляпу в кролика и знает, сколько лягушачьих лапок нужно бросить в кроветворное зелье?

Цисси не у кого спросить совета о том, как быть идеальной: Меда и Белла совсем другие — рассмеются над ней, даже осудят, матушка и тётя Вальбурга явно не тянут на звание супруги и матери десятилетия — это Цисси давно узнала на собственном опыте, — а больше у неё никого и нет. В одно мгновение детский страх остаться одинокой старой девой возвращается, отдаваясь в душе многократным эхом.

Цисси семнадцать. Последний год она живёт в настоящем кошмаре. Выходка Меды повлияла на всю семью, их имя оказалось опорочено, репутация каждого члена благороднейшего и древнейшего рода Блэк была поставлена под вопрос, но сильнее всего это могло навредить именно Цисси: ну кто, кто, кто после прогремевших скандалов захочет рисковать и брать в жёны девушку, чья старшая сестра опозорилась на весь свет?

Когда матушка сухо сообщает ей о помолвке с наследником Абраксаса Малфоя, с плеч Цисси падает неподъёмный груз тревог, который в последние месяцы незримо, но от того не менее явственно заставлял её надежду на светлое будущее таять. От мысли, что она станет женой Люциуса Малфоя — что очень-очень-очень хорошо, ведь, учитывая всё, что произошло с ней за последние несколько лет, могло быть намного хуже! — Цисси расцветает, как весенний цветок, в честь которого её назвали, и чувствует себя счастливой настолько, что готова отбросить в сторону все правила и манеры, вбитые в неё годами упорных трудов и усилий, и кинуться на шею матушке вот на этом самом месте. К счастью, она удерживается на месте, позволяя себе лишь счастливо и мечтательно улыбаться в ответ на суровый взгляд леди Друэллы.

Цисси девятнадцать. Не Блэк, а Малфой, думает она в первую брачную ночь, разглядывая кольцо с крупным голубым бриллиантом под цвет её глаз и тая от невесомых поцелуев в шею.

Цисси думает, что её жизнь только начинается. Поместье Малфоев — рай на земле, а её брак с Люциусом — то, о чём она всегда мечтала. Они вместе посещают театры и скачки, званые ужины и собрания благотворительных организаций, играют на фортепиано в четыре руки, устраивают пикники, по особым случаям пьют клубничное шампанское, после которого Цисси всегда глупо хихикает и смешно морщит нос. Люциус постепенно перенимает у отца бразды правления финансами, Цисси учится управлять хозяйством и поместьем.

Цисси двадцать три, и всему этому приходит конец. Каждую ночь Люциус возвращается домой не живой и не мёртвый: грязные волосы, затравленный взгляд, тело, как напряжённая струна: тронешь — порвётся. Цисси обрабатывает его раны и ловит рваное дыхание, боясь обнаружить, что оно навсегда исчезло. Всё чаще её начинают преследовать ночные кошмары, от которых невозможно очнуться, но Люциус терпеливо будит её, целует холодные руки, шепчет что-то успокаивающее и говорит, что защитит от всего. Цисси верит ему — она бы доверила ему даже собственную жизнь, потому что Люциус такой сильный и умный — совсем как герой из детских сказок. Её герой.

Цисси двадцать пять, и она сгорает в агонии. Ей хочется кричать, но сил нет даже на то, чтобы попросить стакан воды. Единственное, что помогает ей вернуться к жизни после тяжёлых родов, заставить заткнуться всех этих сиделок, шепчущихся прямо подле неё, что она не жилец, что её сын не жилец, что всё было напрасно и о детях Цисси может больше не мечтать, — мысли о Люциусе и Драко, о том, что её долг — защитить их от любых невзгод.

Цисси двадцать семь. Суды над Люциусом идут непрерывной чередой кошмаров. На руках у неё младенец, разглядывающий мир с любопытством невинной души, не знавшей ни горя, ни отчаяния. Не имея ни малейшего понятия, что ждёт их впереди, Цисси клянётся огородить Драко от всех напастей и горестей, что возникнут на его пути.

Цисси тридцать один, и её жизнь постепенно возвращается на круги своя. В поместье снова играет музыка и благоухают цветы, впервые за долгие годы здесь звучит детский смех. В залах снова устраиваются ужины и званые вечера, бокалы наполняются шампанским, стены ловят смех, сплетни и завистливые взгляды, повсюду слышатся цокот каблуков и шелест бархата и шёлка по мраморному полу. Светские хроники пестрят заголовками о чете Малфой, слухами полнится магический мир. Их называют самой красивой парой магической Британии, но не всё идеально в их королевстве — как и для любой другой семьи, война не прошла для них бесследно.

Цисси тридцать девять, и те ужасы, которые она с таким трудом старалась забыть все эти годы, возвращаются в одночасье, будто никогда и не прекращались. Возвращаются бессонные ночи и ночные кошмары, возвращается стойкий запах зелий и снадобий, которыми она обрабатывает раны Люциуса, но теперь всё это чувствуется другим… намного сильнее и страшнее.

Цисси сорок один, и она не знает, что делать. Цисси кажется, что она сходит с ума. Цисси совершенно бессильна. Люциус в Азкабане, их поместье превратилось в казармы, повсюду шастает отребье вроде Грейбека, которое разве что в фарфоровые вазы не опорожняется, в подземельях то и дело пытают и убивают, а запах крови, кажется, напрочно въелся в кожу, но что самое ужасное, что заставляет Цисси кусать собственные руки, чтобы не кричать от отчаяния и страха, — это Драко. Драко, которому она, бесполезная, бездарная, глупая, совершенно не в силах помочь.

Цисси умоляет Тёмного Лорда забрать её жизнь в обмен на жизнь Драко — «что угодно, умоляю, только не мой мальчик!», — но тот лишь холодно смеётся и велит Белле увести её.

Цисси сорок три. Она никогда не была сильной, и даже сейчас в ней нет ни капли храбрости — только клокочущий в груди страх, из-за которого, кажется, вот-вот остановится сердце. Этот страх только усиливается, перерастает в первобытный ужас, когда она осознаёт, что только что сделала: солгала Тёмному Лорду. Солгала самому ужасному чудовищу из всех, когда-либо существовавших на земле, не моргнув даже глазом. Это не благородство, думает Цисси, когда мерзкий смех и ликование Пожирателей оглушают её, и не сострадание — для высоких чувств уже давно не осталось места. Это инстинкт, приходит к ней осознание, отчаянная попытка выиграть время, чтобы получить хотя бы крошечный шанс сбежать вместе с Люциусом и Драко.

Когда в общей суматохе они убегают, Цисси не может поверить, что у неё действительно получилось. Она не знает, когда стала такой и когда научилась принимать решения, бросаться вперёд, рисковать. Когда-то её самым большим страхом — страхом маленькой девочки — было не выйти замуж и остаться старой девой, потому что с пелёнок матушка внушала ей, что девочке нужен герой, и Цисси верила, потому что он действительно был ей нужен. Но потом пришлось повзрослеть, и она, всё ещё девочка, осознала, что герой нужен был не только ей. Герой нужен был её мужу и её ребёнку — и этому, как и всему остальному, Цисси пришлось учиться самой.

И пока училась быть героем для других, та девочка сама стала себе героем.