Вечер Всех Душ (джен)

Все началось с того, что Нильс заблудился. Или же нет — все началось с того, что он дал отцу обещание встретить его вечером на станции. Ну что бы с отцом случилось, не встреть Нильс его? Он же большой и сильный, как медведь. И он бы точно не заблудился так по-глупому.

В который раз Нильс остановился, чтобы отдышаться и поразмыслить. И эта тропка тоже завела его в тупик — сузилась, превратилась в едва приметную стежку, засыпанную медной листвой, заваленную там и сям мшистыми корягами. Давно уж нехоженую. И туман как назло пал на лес, окружил маленького путника мягкими белыми стенами. Метрах в двух еще видно серые волглые стволы, а дальше — белая густая простокваша. Мальчик убрал со лба взмокшие волосы, расстегнул куртку и размотал шарф. Сырой туман тут же заполз под рубашку, неприятно лизнул шею змеиным языком. Нильс поспешил застегнуться. Хуже всего то, что он давно не слышал ни одного поезда…

Лес был, в сущности, не лес, а так, лесок. Никаких там чащ с волками и чудищами, просто заросшая деревьями горка. Нильс исходил его вдоль и поперек, зимой бегал на лыжах, летом играл в индейцев, и никак не мог представить, что когда-нибудь тут заплутает — это ж все равно, что заблудиться в собственном доме! Пару лет назад, когда Нильс был еще маленьким, отец наставлял его: если забредешь далеко, иди туда, где местность понижается, там, где спуск, лес начнет редеть, а ориентир для тебя — железная дорога. О да, это был отличный ориентир, который не только видно было, едва спустишься с холма, но и слышно из любой точки. Нильс твердо знал — куда бы ни забрался, иди на этот звук, на запах паровозной гари и креозота, а в темноте — на мелькающие меж стволами огни. Никуда не денешься, выйдешь. А вот сегодня его замечательный ориентир подвел.

Часов у мальчишки не было, но по ощущениям, папин поезд уже давно должен был прибыть на станцию. Нильсу казалось, что бродит он тут кругами уже часа два. Что отец подумал, когда не увидел на платформе Нильса? Впрочем, он, наверное, не встревожился, решил, что сын просто забыл о своем обещании.

Однако надо уже выбираться, не смешно это. Дневной свет неумолимо мерк, — что поделаешь, последний день октября! Белое туманное молоко серело, наливалось синевой. В сумерках уже трудно угадывались сырые деревья, печально растопырившие окоченевшие руки. Он снова двинулся вперед, бессознательно ускоряя шаг, как всегда бывает, если разум гложет тревога. Тропка, усеянная мокрыми листьями, слякотно хлюпала у него под ногами, и Нильсу казалось, словно кто-то идет за ним, нагоняя с каждым шагом. Он поддался этому обману, остановился, резко обернулся. Никого, все та же глухая ватная тишина. Нильса пробрала дрожь, но не вовсе от холода, когда прямо у него над ухом женский голос громко и буднично спросил:

— Слышишь?

«Что-что?» — едва не переспросил мальчик, решив, что обращаются к нему.

— Слышу, слышу! — с верхушки смутно синеющей в тумане ели прокричал другой голос, более молодой, тонкий.

— Он идет! — первый голос звучал уже далеко впереди, словно его обладательница за секунду преодолела расстояние до поворота тропинки.

— Да уж, чую, что идет! Земля дрожит, — отозвалась ее собеседница с ближайшего ясеня.

— Так чего ждешь? — взвился первый голос, снова приближаясь к Нильсу. — Домой, домой!

— Уже! — взвизгнула вторая. А, может, то крикнула сойка, как раз в этот миг с треском крыл сорвавшаяся с ясеня.

И закачались мерно верхушки елок, осинок, ясеней вдоль тропы, словно кто-то уходил, перепрыгивая с дерева на дерево.

Нильс с бешено колотящимся сердцем опустился на сырую бурую листву, не думая о том, в каком виде явится он домой и что на это скажет мама. И, пытаясь унять озноб страха, вдруг ощутил легкую дрожь мягкой холодной почвы. Встрепенулся было — неужто где-то совсем рядом простучал по рельсам поезд? Но нет. Дрожь не унималась, она не имела ничего общего с вибрацией стального рельса, передавшейся на расстояние. И вообще, шла она прямо из-под холма. От корней, из потаенных черных нор. Словно огромный червь медленно ввинчивался в сырую плоть земли. Не отдавая себе отчета в том, что делает, мальчик вскочил и кинулся по тропе в ту сторону, куда сбежали бесплотные голоса. Лишь бы подальше от этого места…

* * *

Сумерки все густели, и в этой туманной серой каше прорезалось слабое свечение. По мере приближения свет становился все ярче, явственней. Не веря своему счастью, Нильс сошел с тропки, полез напрямик через подлесок, выбрался на прогалину. И застыл.

Нет, он не вышел ни к своей деревне, ни к железной дороге. Наоборот, он еще глубже увяз в этой странной истории. Потому что такого места в знакомом с раннего детства лесочке Нильс не помнил совершенно. Небольшая полянка была освещена двумя десятками свечек. Одни упрятаны были в простые жестяные фонари, слабые огоньки трепетали за мутным стеклом. Иные же, колеблясь в сыром, полном испарений воздухе, были прилеплены прямо на каменные ноздреватые плиты… Да это же кладбище! Очень старое, маленькое, не более двадцати надгробий торчат вкривь и вкось из болотистой кочковатой почвы. Бежать отсюда, бежать… Но мальчик не мог заставить себя повернуться и броситься в лиловеющий сумрак. Слишком злое что-то, темное, древнее, дышало оттуда сырой гнилью, как из подвала. Здесь — хотя бы свет. К тому же, все эти свечки кто-то должен был зажечь, значит, здесь побывали люди. Возможно, совсем недавно.

Нильс пошел, робко ступая по влажной листве, мимо серых надгробий со стертыми непогодой, почти неразличимыми надписями. На влажной земле должны были остаться следы, идя по ним, он сможет выбраться из этих проклятых зарослей. Однако, побродив по лесному кладбищу с полчаса, мальчик был вынужден признать, что следопыт из него никакой. Вконец вымотавшись, он плюхнулся на влажную плиту, рядом со старым фонарем, в котором теплился призрачный невеселый огонек.

Было очень тихо, так тихо, что Нильс вдруг подумал: вот именно сейчас должно что-то произойти. Ему показалось — его нервы зазвенели, как натянутые струны. И тут раздался мягкий, глухой подземный толчок. Мальчик вскочил в панике — припомнились все слышанные им страшилки про скелеты, выбирающиеся из могил, как раз в такие вот вечера, как сочельник Дня всех святых. И нужно ему было отправиться в чертов лес, перед закатом, именно в этот день! Он почти готов был увидеть костяную руку, вылезающую из кучи прелых листьев рядом со своей щиколоткой… Но толчок прокатился снова, и тут уж Нильс почувствовал, понял, что источник находится не под ногами, а чуть в стороне. Нечто огромное и бесформенное, как эта ночь, и столь же древнее и жуткое, не спеша обходило поляну, катясь по самой кромке света.

«Словно на прочность пробует» — пронеслось в голове у мальчишки. А воздух меж тем пришел в движение, заметались прозрачные силуэты. Зашептали голоса. Раздались вскрики. Возмущенные, испуганные, полные тревоги. Они курлыкали, как перелетные птицы, что собираются по осени в стаи, но при желании можно было различить человечьи слова. «Он идет», — подумал Нильс. Вернее, уже пришел. «Он» стучится в дверь, но ему не открывают.

Толчки стали сильней, злее. Обитатели кладбища еще больше взволновались. Они перебегали с места на место, почти сгустившись настолько, что свет, просеявшись сквозь них, становился мутным, словно на фонарь набросили серое газовое покрывало. Голоса стали нестерпимы, пронзительны. Нильс уже не мог понять — вокруг него они звучат, у него ли в голове. Он упал на сырую лиственную перину, зажмурившись, зажимая уши…

Нильс еще сидел, сжавшись в комок, крепко прижимая кулаки к ушам, но уже знал, что наступила тишина. Все закончилось. Закончилось ли? Мальчик встал опасливо, повертел головой — маленькое кладбище было пусто и мертво — мертвее некуда. Только, чуть потрескивая, догорали на мшистых плитах свечи.

* * *

Он мчался по дорожке, думая — а, будь что будет. Может, и не стоило покидать этот световой круг до самого утра, может, неведомый ужас уже катится за ним во тьме. Но оставаться одному, в этой влажной тиши, в печальном мерцании поминальных свечей, было выше его сил. Он бежал наугад, почти не различая тропы под ногами, несколько раз оскользался и падал. Даже не разглядел прямо перед собой большую, рослую человеческую фигуру, врезался на бегу, был подхвачен сильными руками, и, только услышал, как чертыхнулись у него над головой знакомым голосом, заревел, всхлипывая и повторяя «папа», совсем как маленький.

* * *

— Говоришь, маленькое кладбище посреди леса?

— Ну да… — Нильс, отогревшийся, накормленный яичницей и напоенный горячим кофе с молоком, сидел за кухонным столом, сонно щурясь на свет лампы.

Приключения свои он изложил в сокращенном виде — дескать, заблудился, набрел на лесное кладбище, пошел назад. На дороге встретился с отцом, который к тому времени добрался до дома и, узнав от жены, что сын убежал его встречать более трех часов назад, еще по светлому времени, немедленно отправился на поиски. О женщинах-невидимках, бесплотных тенях и подземном чудище мальчик благоразумно умолчал.

Отец, выслушав его рассказ, взял фонарь и зачем-то слазил на чердак. Там долго чем-то гремел, передвигал какие-то ящики. Наконец спустился, смахнул с волос и свитера паутину и развернул на столе самодельную карту, вычерченную на плотной пожелтевшей от времени бумаге.

— Эту топографическую карту я сам составил, когда был чуть постарше, чем ты сейчас, — сказал он. — Я тогда облазил всю округу с компасом…

Нильс подался вперед, внимательно разглядывая план местности. Вот это — явно их деревня. Вот лесок, если идти через него напрямик, легко и просто выйти на станцию, — Нильс провел пальцем по карте, отмечая свой путь. Стоп. Именно здесь, на середине пути, он и заплутал в проклятом тумане.

— До станции-то я не дошел… — размышлял он вслух.

— Верно. Ты ушел во-он сюда, вбок, и прошел значительно дальше.

Отцовский палец уперся в какой-то кружок, отмеченный крестами.

— Это оно? — не поверил своим глазам Нильс. Он уже был готов признать, что кладбище ему привиделось от испуга. Или было то место обманом, призраком, который взял и растворился, или, может, ушел под землю. Не верилось, что оно существует по правде и даже отмечено на карте, которую рисовал двадцать лет назад такой же, как он мальчишка.

— Оно, — кивнул отец с некоторой гордостью. — Никто в деревне про него не знает. Кроме меня.

— Так ты был там? И как оно тебе? — глаза Нильса расширились.

— Был. Полянка как полянка. Только с надгробиями. Выглядит скучновато для места с такой историей… — он вдруг оборвал сам себя. — Только это… ты уверен, что видел там эти свечки?

— Ну да. А что такого? Сегодня все зажигают…

— Видишь ли, сынок, — отец поскреб в бороде. — Я уже сказал, что никто про него не знает. А я раскопал в приходском архиве. Лет шестьсот назад или около того в этом месте схоронили жителей нашей деревни, умерших от черной смерти. От чумы, то есть. Чтобы, значит, подальше от селения. Ты понимаешь, сколько этому кладбищу лет? Так что, по всему выходит, некому там свечки зажигать. Да туда и дорог нет — мне пришлось через бурелом лезть, чтоб на него глянуть только.

— Никогда больше не пойду в этот лес вечером! — выдохнул Нильс, вздрагивая, словно от порыва морозного ветра.

Но тут вдруг подумалось ему, что, кто бы там эти свечки в сочельник не зажег, но он, Нильс, ему благодарен по гроб жизни.

Отец и сын невольно замолчали, задумались и потому аж подскочили, когда в окно кто-то негромко постучал. Но то была всего лишь ветка яблони, выросшей под кухонным окном. Поднялся ветер, он рвал туман в клочья, разгонял облака. Сочельник кончился, пришел День всех святых.