О чём молчит тишина (гет)

* * *

Впервые за несколько лет она надевает платье. И его сложно назвать красивым, скорее оно особенное. Тем, что именно в нём она получала свой диплом с отличием, а спустя пять лет поправляла неудобную, узкую его бретель на свадьбе подруги.

Дурацкий цвет. Вовсе не модный и длину подбирал отец. Когда был ещё жив…

Минди поворачивается перед зеркалом и тянет подол вверх, чуть приоткрывая колени, чтобы потом решительно одернуть его. «Слишком худые», — вслух заключает она.

Следующие полчаса она подбирает туфли и причину. Уважительную. Чтобы не идти на праздник совсем. Но все они разбиваются вдребезги, как и чашка, из которой она отпивает кофе, как и надежда увильнуть — сам пресс-секретарь НАСА — Энни Монтроуз, сказала ей: «Опоздаешь — придушу собственной задницей». И у Минди нет причин сомневаться в словах этой женщины.

Кстати, из туфель подходят только чёрные.

На плечах Минди джинсовая куртка, которая не подходит к платью от слова «вовсе», по бедру бьет объёмная сумка. Логичнее взять такси, но погружающаяся в темноту улица соблазняет своей конфиденциальностью. Минди отправляется пешком. Всего четыре квартала. Но, миновав километр, она жалеет о принятом решении и о том, что ей далеко не двенадцать лет: нельзя снять противные, натирающие туфли, взять их в руку и отправиться босиком. В совершенно противоположную сторону.

Ей действительно не хочется идти, и когда взгляд набредает на вывеску музыкального магазина, подсознание провоцирует: «Это займёт лишь минуту. Успею».

Звенят колокольчики, отделяя уличный шум трёхкамерным стеклопакетом. В помещении светло и тихо. Почти никого, если не считать скучающего у кассы продавца и парня в элегантном костюме, изучающего дальний стеллаж.

Минди не нужно много времени и можно проигнорировать вопрос: «Вам помочь, мисс?», чтобы найти то, что нужно.

— Упакуйте красиво, — велит она продавцу, протягивая выбранную пластинку.

Парень у стеллажей оборачивается. Он задерживает взгляд на её фигуре гораздо дольше, чем то позволяют правила приличия. И от этого крупные мурашки бегут вдоль позвоночника. Их не остановить.

Минди старается не оглядываться, но неожиданно ловит себя на мысли: «Нет, что-то в его фигуре кажется определённо знакомым». Но не успевает додумать — продавец отдаёт ей свёрток и молвит: «Шесть восемьдесят пять за всё».

Уже на улице Минди заключает, что фигура парня могла показаться знакомой лишь от того, что сама она живет в паре кварталов отсюда. И наверняка он разносчик пиццы или водопроводчик. А костюм? Что ж, все ходят на свидания… все, кроме неё. И это — закон. У неё уже были печальные истории, когда она ещё ходила на свидания. Больше ей такого не нужно.

Из лилового вечер становится серым, задохнувшимся от быстрой ходьбы. И тогда он останавливается, встряхивает на небе покрывала сгустившихся туч, а на земле начинает звучать своя музыка. Минди умеет её слышать: дождевые капли, остающиеся нервными дисками в лужах, тихо шуршат в тишине.

«Дождь некстати», — думает Минди. Полчаса, потраченные на укладку, идут коту под хвост. Озорные кудряшки волнуют светлые пряди.

Она на месте, когда наручные часы едва не преодолевают отметку «критическая» и пытается улыбнуться Венкату Капуру и Энни Монтроуз, разговаривающим неподалёку. Монтроуз отвлекается и, фыркнув, замечает:

— Тебя ж в задницу, Парк! Это платье подарила тебе бабушка на совершеннолетие?

— Отец. Его подарил мне отец.

— По-видимому, Святой отец, — закатывает глаза Энни. — Так ты хочешь выглядеть по телевизору?

— Мне всё равно, — заключает Минди вслух, а про себя добавляет, что Энни следует реже произносить слово «жопа» в любой из его форм, даже в неофициальной обстановке.

— Уотни уже здесь, — какая-то женщина тянет Энни за рукав, и та, наконец, теряет интерес к Минди.

— Можете пригласить прессу, мисс Брукс.

И тут же на мгновение обретает его вновь: «А ты, Парк, потеряйся и не высовывайся, пока не позовут».

…

Столик Минди в самом углу, и делит она его с Дуэйном Смитом из отдела изучения геомагнитных аномалий и с Сарой Коэн — чьей-то секретаршей.

Марк Уотни за столом для пресс-конференций, терпеливо и с юмором отвечает на многие тысячи одинаковых вопросов.

— Что помогало вам справляться с одиночеством? — раздаётся голос репортёра из зала.

— Сообщения с Земли, — отвечает Марк. — Один из инженеров НАСА частенько проводил время со мной. За дружеской беседой. Я обещал угостить его пивом, когда вернусь на Землю, но он ответил, что предпочитает ресторан, где подают картошку, а в зале звучит диско.

Минди вздрагивает и задевает локтем стакан. Дуэйн Смит возмущен испорченной рубашкой, а Минди неловко извиняется, тянется за салфеткой и думает о том, что Марк только что процитировал её сообщение. Она действительно провела много времени с ним наедине. За много миллионов километров от Марка она знала о его предпочтениях и вкусах гораздо больше, чем хотела бы. В продолжение того сообщения она написала тогда: «Просто ты надоел мне уже на Марсе. У меня впечатление, что я целыми днями хожу с тобой под руку».

«Завтра я планирую объяснить тебе устройство оксигенатора. Потому что собираюсь его чинить», — Марк никогда не вёлся на провокации. И был лучшим специалистом в области приглашений на следующую встречу на целой планете. Она не могла и не имела права ему отказывать. Так решили в НАСА. И всё время, что Марк жил на Красной планете, день Минди начинался тогда, когда просыпался Марк.

«Ты же можешь задохнуться», — Минди действительно обеспокоило решение Марка вскрыть оксигенатор. «Только от желания поскорее встретиться с тобой, — смеялся он в ответ. — Я обещаю тебе, что буду в скафандре».

Он, конечно, не рассказал репортёрам о том, как продолжился тот разговор, и уж конечно умолчал, как с тех пор они разговаривали по многу часов подряд. Минди научилась удалять историю переписки. Той самой части, которая становилась слишком личной.

Она перестала отвечать Марку за неделю до его возвращения. Просто потому, что считала свою миссию «межпланетного вуайериста» завершённой.

С грустью перечитывает она его послания за последние дни: «До приземления семь дней. Ты придёшь меня встретить?»

Шесть… пять… четыре… три… два… один… С понижением голоса до хриплого шёпота. До отчаяния.

Всё прошло успешно. Об этом сообщили аплодисменты, буквально взорвавшие Центр Управления Полётами, когда ПА коснулся поверхности земли соответствующими частями. И мир не перевернулся с ног на голову, когда Марк Уотни ступил на Землю. С той лишь оговоркой, что то был ВЕСЬ ОСТАЛЬНОЙ МИР, кроме её, внутреннего.

Минди покидает рабочее место на две недели. Этот отпуск она вымолила у Капура. Она действительно не готова встретиться с Марком Уотни, как понимает и то, что за четырнадцать дней каникул не изменится ни-че-го. Но она надеется, что из-за новых впечатлений Марк забудет о её существовании быстро.

НЕТ. Она надеется, что этого не произойдет никогда. Но очень глубоко. Так, что даже самой почти незаметно.

…

Минди действительно радуется, что всё внимание журналистов приковано к Марку, и о ней совершенно не вспоминают. Когда все вопросы заданы, усталый Марк встаёт из-за стола. Банкет объявляют открытым, а это самое удачное время, чтобы улизнуть. Минди аккуратно ловит пальцами ног снятые туфли, а потом незаметно выходит из зала.

Лифт равнодушно отсчитывает этажи. Под лопатками холодная зеркальная поверхность. Ей хочется дышать, но не получается. Странно. Отчего это так? Ведь Минди искренне считает своё сердце пустынным, каменным, лишь по недоразумению имеющим красный цвет, в общем, во многом сходным с марсианской породой.

Двери открываются, выпуская Минди в слабо освещённый холл. Она знает, что это за место. Сюда она пришла впервые, чтобы увидеть лицо Марка: да, именно здесь на стене вывешены портреты всех участников и руководителей миссий «Арес». С первой и до последней.

Она пытается идти как можно тише, но звук каблуков гулко разносится в пустом помещении. Она действительно старается пройти мимо, не обращая внимания на изученные до боли черты, но как вкопанная останавливается у фотографии Марка. Столбняк да и только!

В нём нет ничего необыкновенного: простой парень из Чикаго, всего на три года старше самой Минди, смотрит с фотографии строго. И от этого самого взгляда можно сжаться в комочек, если не смотреть одновременно на резко очерченные губы, с чуть приподнятыми уголками. Легкая улыбка, небольшой беспорядок в светло-русых прядях. Минди не раз ловила себя на мысли, что, наверное, это чертовски приятно — пропустить их, как июльские колосья, сквозь пальцы. И тепло летнее, наверняка, останется тогда в её ладонях.

— Минди, — раздаётся откуда-то из темноты. И честное слово, этот тихий голос кажется ей в тишине громче удара церковного колокола. Ей не нужно оборачиваться, чтобы узнать его.

— Марк?

И это странно видеть друг друга впервые, знать имена, привычки и даже то, что шпинат он ненавидит гораздо сильнее картошки. Странно и логично, что эти километры после долгого, сильного притяжения превратились в ничто, хотя Минди могла поклясться, что чувствует, как от электрического напряжения в воздухе волосы шевелятся на её затылке.

— Почему ты от меня скрываешься? — Марк умеет задавать прямые вопросы. А она не умеет врать. Только отворачиваться и уходить. И единственное, о чём теперь жалеет Минди, так об отсутствии под рукой клавиши «Выйти». Как во времена общения онлайн на расстоянии многих миллионов километров.

Но у рук Марка планы другие. И реакция совершенно точно быстрее. Ведь пока Минди решае-тся, он решае-т, и теперь тонкие пальцы переплетены с сильными, мужскими, и она снова не способна думать ни о чём, кроме того, что за вечер уничтожила весь маникюр и теперь вынуждена как-то отвлекать взгляд Марка от облупившегося с ногтей тёмного лака.

Идей нет никаких, а импровизирует Минди из рук вон плохо. А потому, привлекая Марка к себе, она успевает сказать: «Привет, Марк, я помню, что обещала обнять тебя, когда ты вернёшься».

— Помню, я тогда спросил: «Ты обнимешь меня, если я выживу?» А ты ответила: «Сначала выживи».

…

У Марка тонкий и длинный лососевого цвета шрам, тянущийся от подбородка к мочке уха. Минди хорошо ощущает его рельеф под подушечками пальцев, а ещё она думает, что Марк гораздо выше, чем ей показалось в начале. Во всяком случае, её собственный лоб уютно упирается аккурат в его подбородок, и это с учётом каблуков.

А ещё она ловит себя на почти преступной мысли, что было бы интересно коснуться губами его шеи. У самого основания. Но он обнимает её так целомудренно, что Минди макушкой чувствует его глубокое, ровное дыхание.

Нет, этот человек положительно разучился волноваться. И это просто возмутительно!

— У тебя сердце колотится, — улыбается Марк, а она чувствует, что ещё немного, и эта предательская мышца и вовсе разорвётся в клочья. — Может быть, прогуляемся?

— Тебя потеряют журналисты.

— Я объясню им, что пришлось срочно покинуть планету вновь.

И Минди с ужасом понимает, что у неё нет причин отказать. Ни одной. Хотя, если честно, то совсем не досадуя.

Никогда раньше она не желала заблудиться по дороге домой так страстно, не задумывалась, что было бы здорово, если погибнет время. Остановится совсем: замолчит, застынет каменным изваянием и будет наблюдать, как Марк совершенно не хочет отпускать её, Минди, руку. И впервые за всю свою жизнь она не задумывается, что её ладонь влажная и холодная, а пальцы начинают дрожать каждый раз, когда он останавливается, чтобы заглянуть в её глаза.

Она, черт возьми, не уверена, что вообще слышит, о чём рассказывает ей Марк Уотни.

Они гуляют почти до рассвета, и на вопросы Марка: «не хочешь ли ты выспаться», «не замёрзла ли» — Минди отвечает: «Всё в порядке, мне очень хорошо».

Но время подвести черту всё же приходит, и эта граница — порог её собственного дома, который Марк не может переступить.

— До завтра? — слышится во влажном, утреннем воздухе чуть хрипловатый голос.

— А почему не до сегодня? — улыбается Минди и чуть тянет его за руку.

Чтобы удивиться, что от него всё ещё пахнет одеколоном, а губы его мягкие и приятные на вкус. Чуть сладковатые от ириски, которой она угостила его несколько минут назад.

Минди думает, что многое знает о затмениях. Она не раз видела такое явление вне Земли, а теперь наблюдает в глазах Марка: почти серую в полутьме радужку схватывает диск зрачка, делая глаза почти черными. Но ей не страшно, она говорит уверенно:

— Я хотела бы… если ты, конечно, хочешь… Ты… останешься со мной?

Его тихое «навсегда» звучит утвердительно.

И вместо ответа минуты невообразимо томительных прикосновений. Кажется, Марк Уотни на своём Марсе играл в покер с Вечностью и получил кредит времени.

А она должна достойно проиграть.

…

Спальня Минди с узкой, девичьей кроватью встречает двоих уютом полумрака, разрушаемого лишь узкой полосой света от луны, проникающего сквозь приоткрытые шторы. Она шагает в него и уже совсем не стесняется скромного белья и тощих коленок. Особенно, когда Марк шепчет в одно слово: «если-бы-ты-знала…»

Но она не хочет знать. Ничего. Сейчас. Возможно, несколько позже. А сейчас желает только сильные пальцы, до приятной боли сжимающие её бёдра, жаркие губы, которые, она готова поклясться, оставляют вполне материальные следы в местах прикосновений.

Раннее утро не обретает красок и материи, когда Марк увлекает её за собой в душ и там, под тёплыми струями, продолжает ласкать так, что Минди не понимает, следует ли ей сгореть от стыда или счастья.

— Ты куда-то уходишь? — спрашивает она и понимает, что голос предательски дрожит.

— Не дальше твоей спальни, — отвечает Марк, и Минди чувствует, как кончик его языка утопает в уголке её губ. И это, признаться, отличный десерт после такой ночи.

Они засыпают ближе к обеду, когда, наконец, ленивое солнце выбирается из-под плотных туч-одеял и расправляет свои лучи. Мир действительно обретает краски. Такие, что Минди, потревоженная ярким светом, открывает глаза и долго не может понять, что же всё-таки произошло.

Она обводит взглядом знакомую комнату, слышит рядом тихое дыхание и хочет разбудить его, чтобы показать… но вовремя понимает, что теперь так будет всегда, и Марк всё увидит сам, когда проснётся…

Она пододвигается ближе к нему и чувствует, как рука Марка обвивает её талию. Она обязательно расскажет Марку обо всём. Несколько часов спустя.