Металлокровные (джен)

Тонкие-тонкие пальцы да ткани неслышный треск.

Игла у неё юркая, что искорка: где стежок, там и десять, да где десять — там и сотня. Оживает пасмурный полотняный сумрак, расцветают на нём узоры причудливые: вот золотые, украденные у солнца; вот чёрные, как коварная злая тень. Тёплые охристо-землистые, колючие кровяно-ржавые — вьются-заплетаются, поют да нашёптывают, льнут к её пальцам, скользят по ним ласково, касаются нежно-невесомо, поцелуями одаривают…

Тонкие-тонкие нити.

Хриплые-хриплые стоны.

Чёрные-чёрные души.

Нежные-ласковые, тёпло-колючие, солнечно-коварные — жили да нежили тех, кого заманили в паучьи сети острые да липкие; тех, кого заворожили речами, как змеиный яд, приторными; тех, кого к ложам своим привели тернисто-сладкими тропами.

Жили да нежили; жили — да не жили.

Коль на супруга кто чужого позарится, коль прольёт слёзы Милосердная Мара, так не сносить тогда головы красавице-разлучнице; так не уберечь ей ни души, ни тела. Тонкие-тонкие пальцы, хладное-хладное лезвие — слышишь шаги жрицы нечестивой? Слышишь ли шёпот клинка ядовитого?

Тонкое-тонкое лезвие — в ночи едва слышный крик.

Улыбается жрица светлая да поёт Клинок Эбонитовый; паук в сердце девы вгрызается, душу ведёт к госпоже своей, чьи ладони, что ночь, черны — сказ этот слышали да не слышали. Душа — в обитель Королевы Паучьей, а тело-то жрице достанется.

Гляди: на мертвенно-сером полотне узоры яркие, узоры красивые, тянутся-тянутся, шепчутся-шепчутся — узнаёшь?

Мягкие-мягкие пряди.

Острые-острые иглы.

Солнцем и охрой, смолью и ржою стелются по полотну волосы падших дев, чёрной рукою в иглы продетые. Льнут они в желании неистовом, жадном: взрезать кожу на пальцах своей убийцы, окропиться кровью её, насладиться болью её — да всё нежность отдают, поцелуями прикасаются.

Мрачен Бравил да грязен, красоту свою среди зловонного уродства отыскавший. Каждому здесь злая правда ведома: как очаруется взор, как упадёт на что-то прекрасное — верно, попался ты в ловушку порочную, обманулся прелестью осквернённой.

Светлая-светлая жрица, красавица да рукодельница: взгляд у неё пронзительный, голос у неё баюкающий да напевный, руки у неё золотые да проворные. Только посмотри: тянется нить за иглой-искрой, а ложится-то — будто влитая.

Светлая-светлая жрица Милосердной Матери. Улыбнись же ей да в глаза взгляни — помнит, помнит она тебя; и день тот, когда твою замёрзшую ладонь в руках держала, и молитву-просьбу твою она помнит. Гляди: будто бы ненароком палец её оглаживает золотисто-огненный завиток. Не позабыл ещё?..

По дрожащим рукам твоим, по недвижным глазам твоим, в ужасе да неверии распахнутым, прочтёт она: не позабыл.

Фригга видела дракона. Видела, не меньше, но и никак не больше: всё, что она только могла о нём знать, отпечаталось в воспоминаниях жжёной раной — обугленно-чёрной, как его чешуя, и беспощадной, как изрыгаемое из пасти пламя. Ужас, сдавливающий сердце в холодных когтях, острые клыки исступления, вонзающиеся в рассудок, раскалённое дыхание отчаяния, опаляющее душу.

Фаренгар бы её не понял и не услышал — да, в общем, и впрямь не слушал толком. Его, как всякого уважающего себя мага, волновали лишь собственные магические дела: свитки, заклинания, алтари…

И Драконья скрижаль, что спрятана в древнем каирне, кишащем неупокоенными мертвецами.

Фриггу пробрала дрожь.

Неужели она взаправду согласилась? Она, хелгенская беглянка в мажьей робе с чужого плеча да с неточеным топором на потёртом поясе — в Ветреный Пик? В обитель, дышащую сладковато-омерзительным запахом смерти? В холодный склеп, одного вида которого боялся даже Хадвар, закалённый в сражениях легионер?

Повинуясь не разуму, но зарождающемуся страху, Фригга метнулась назад, к Драконьему Пределу.

Отступить, сдаться, но набраться смелости — взглянуть магу в глаза…

— Ф-Фаренгар, я… — запнувшись, произнесла Фригга.

Слова вдруг застыли в горле, превратившись в едва слышный вздох: маг повернулся к ней и строго взглянул в лицо. Взглянул незримо, глазами, скрытыми в тени капюшона — но ощутимо, так, что ей показалось: прямо сейчас он, Фаренгар Тайный Огонь, доверяет ей какой-то секрет.

— Что-то хотела узнать? — спросил, а может, напомнил он, нарушив повисшее молчание.

— Почему именно я? — почти шёпотом спросила Фригга.

— Ты видела дракона.

Не найдя, что ответить, она лишь неуверенно кивнула и как можно скорее выскользнула из дворца.

Фригга, конечно же, видела дракона. Воплощённая погибель, даэдрическим лезвием разрезавшая небеса, обрушила на Хелген ливень горящих камней и шквал пламени. Фригга видела, как, корчась в муках, погибали невинные горожане — призывали на помощь безмолвных и равнодушных к их горю богов; бились в агонии, из последних сил складывая предсмертные стоны в едва различимые родные и возлюбленные имена; хватали за ноги тех, кто ещё мог стоять, будто моля о спасительном глотке жизни — и валили их на землю, увлекая за собой на верную смерть.

Вспотевшая ладонь решительно сжала рукоять незаточенного, но — отныне — боевого топора.

Фригга видела дракона.

А значит, больше ничто на свете не сумеет внушить ей страх.

Нет.

Нет. Нет. Нет-нет-нет-нет-нет-нет, ни за что, никогда, ни в коем случае — не сметь, не позволять, не впускать, закрыться, прогнать, изгнать…

Избавиться?

У Н И Ч Т О Ж И Т Ь?!

Нет!!!

От сердца — по жилам, от души — к разуму волнами скользит, шелестя невысказанными словами, чужое, неведомое тепло. Рвётся наружу, просится обернуться страстным поцелуем, нежными объятиями, ласкающим взглядом…

Нет!

Нет-нет-нет-нет-нет…

Не сдавленное стальной паутиной.

Не отогретое чьей-то пролитой кровью.

Не ледяной клинок, не паучьи жвала — что, что, что это?!

Перестань, отпусти, не надо, оставь меня в покое! Хватит мучить, хватит прикасаться, хватит петь, шептать, стонать, дрожать — хватит!

Я (не) люблю его.

Я (не) хочу к нему.

Я НЕ ПОЕДУ В ПРОКЛЯТЫЙ КВАТЧ!

Не поеду. Не приближусь. Не просите, не умоляйте, не зовите меня героем-спасителем-защитником — нет! Нет, нет, слышишь меня, Мартин, НЕТ! Проси, приказывай, умоляй — ни за что — будь ты сотню раз Император, будь ты тысячу раз аэдра, будь ты немерено бесконечное число раз мой друг!

…только мысли звенят настойчиво: Савлиан, Савлиан, Савлиан Отважный, Савлиан — Истинный Герой Кватча; имя его по сердцу — нежной мягкостью; песня меча его — услышать единожды наяву и десятки раз во снах; сердцебиение его — избавление ли моё, противоядие ли?..

Пожалуйста…

…отпусти.

Савлиан, Савлиан, Савлиан, сердце Кватча, опора его и гордость, возлюбленный мой из ночных кошмаров — ты же обречён, если я буду рядом.

Нет мне никакого избавления, нет никакого противоядия. Годами жжёт меня моё проклятье — не трогай его, не касайся его, держись от меня подальше: то, что породнилось с моей кровью, тебе станет верной погибелью. Не ищи меня никогда, Савлиан, позабудь моё имя, прогони, изгони, презри, возненавидь…

Возненавидь меня.

Я предам Кватч.

Я сожгу твои знамёна на жертвенном алтаре Боэтии.

Я убью невинного на твоих глазах.

Я РАЗОРВУ ТЕБЯ НА ЧАСТИ, Я УНИЧТОЖУ ТЕБЯ СВОИМИ РУКАМИ.

…и не достанешься ты смоляным сетям Мефалы, и не достанешься ты окровавленному лезвию Боэтии.

Никому я тебя, Савлиан, не отдам.

Не спасу своей любовью тебе жизнь — так посмертие сберегу.