Пробудившись (джен)

Одеяния Морриган цвета засохшей крови походят на мутную пелену перед взором умирающего. От вечно бледной кожи тянет душистыми травами, холодом тёмного колдовства и свободой птицы в высоком небе. Ведьма идёт по мху бесшумно, словно долийка. Мышцы напряжены, а идеально гладкое лицо не выдает ни единой эмоции. Такой Амелл её и помнил. Такой она осталась спустя месяцы после их расставания.

Он ждал ее, сидя на почерневшем бревне. Было ли оно стволом векового дуба или телом проклятого сильвана — неизвестно. Лес давно перестал быть домом зверей и диких эльфов, превратившись в груду горелых деревьев и сухих ядовитых трав. Морриган, наконец, замечает Амелла, хотя чутье обнаружило его гораздо раньше. Она пытается скрыть эмоции, пытается превратить темную скорбь в глазах в привычный холод, а разгорающиеся огоньки страха и брезгливости — в лёгкий интерес.

У неё выходит плохо.

Амелл поднимается. Смотрит на колдунью, не моргая. Яркий дневной свет не слепит глаза и не заставляет жмуриться. Он скользит взглядом по её телу, ничуть не одряблевшему после родов. Вспоминает упругость ягодиц и грудей под ладонями. Сердце с минуту колотится чуть быстрее, но затихает, как гаснет брошенная спичка.

Морриган справляется с чувствами. Ей больше не больно. По губам змеится презрительная полуулыбка. В руках обманчиво расслабленно сжат посох.

— Значит, ты решила искать меня? — лесная тишина отчаянно противится тому, как грубо нарушает её хриплый голос Амелла, но поддаётся. — И нашла. Зачем?

— Кольцо донесло, что несчастье с тобой приключилось, любимый, — голос дочери Флемет — тяжёлый бархат. Тот самый, из советов Лелианы — защищающий от Ферелденских холодов и открывающий грудь. — Хоть не смогла понять его, но ощутила, что разум твой теперь подобен изъязвлённой ране. Пришла я совершить единственное, что тебя спасёт.

Амелл склоняет голову и видит блеск украшения на руке. Он совсем забыл о магическом кольце. Его пальцы исхудали и превратились в длинные когти, но подарок так и не свалился с них. Слова ведьмы по-прежнему сладки, но за секунды превращают воздух в лёд. Амелл не ощущает снежной магии. Неужели то лишь решимость его возлюбленной? В сердце впивается мелкий голодный червь. Морриган не понимает. Как он и ожидал, она не понимает. Никогда не сможет осознать, как необходимо найти шестого. Что это — самое важное дело на земле, важнее даже того давнего их похода на битву с Архидемоном.

Амелл пойдёт дальше Глубинных троп и неведомой бездны, чтобы уничтожить самое прекрасное, занимающее его мысли днём и ночью.

— Убить меня? — ему хочется смеяться. — Так это твоя любовь, ведьма?

— Это моя любовь, — Морриган склоняет голову, и впервые она искренне печальна.

Амелл выхватывает меч без предупреждения. В грудь ему бьет электрический заряд. Дочь Флемет, юркая, как лисица, кружит вокруг него, и воздух горит от ее заклятий. Амелл рассекает магию оружием и закрывается щитом. В сражении с давней союзницей и возлюбленной он ощущает себя неуклюжим, словно бронто. Но битва заставляет войти в раж. Кровь закипает в жилах, и мастерство владения мечом помогает отбросить слабую физически и не защищенную броней колдунью. Тогда Морриган рычит, и тело её, нежное и белое, покрывается густой тёмной шерстью. Оголяются мощные прутья-ребра, и из широкой спины вырываются кости.

Их сражение становится яростной схваткой двух зверей. Медвежий рёв разносится по округе, и Амелл слышит собственный рык глубоко в груди. Когти и зубы мнут доспех, но покрытый рунами меч оказывается сильнее. Медвежья оболочка опадает, словно животная шкура с варвара. Перед ним снова Морри — выдохшаяся и окровавленная. Амелл выглядит не лучше. Он вкладывает в проклятье все силы и не промахивается. Темная магия сжимает тело ведьмы, её кости трещат, воздух из лёгких мигом вылетает и не может попасть обратно.

Амелл подлетает к ней, почти нежно хватает за горло, не давая упасть на колени. Глаза ведьмы закатываются. Больше ему не хочется её убить, лишь быстрее избавить от страданий.

— Как же я любил тебя… — шепчет он, и прежняя жизнь врывается в мысли вьюгой. А нутро жжёт от воспоминаний, словно от голода.

— После пресной тюрьмы, которую меня заставляли называть домом, ты ворвалась в мою жизнь огнём и зажгла душу. Я был готов преклоняться перед тобой, хотя всегда желал лишь повелевать другими.

Он тянется к её лицу, на мгновение, желая поцеловать, но вместо этого острые зубы клацают в сантиметре от её бледных губ.

— Я не знал никого прекраснее тебя, — слышится хруст, и тело Морриган валится на траву, похожее на сломанную розу, — пока не услышал Песнь.