На Волчьих равнинах (джен)

Было сухо и ветрено. Солнце прошло треть своего дневного пути. Тоурир Йоунссон спускался на Волчьи равнины. Он шел мерным, неспешным шагом, сберегая силы — ведь они вскоре должны были ему пригодиться, все до последней капли. Шел он от Арнарватна и в дороге провел не один час.

Тоурир остановился передохнуть у безымянной придорожной могилы, опершись на посох.

Отсюда Ульвдалир просматривались, как на ладони. Длинные тени от скал протянулись по их серой линялой шкуре. Видно было, как в той стороне, где расположен далекий невидимый Акранес, по овечьей тропке спускается человек, сопровождаемый большой лохматой собакой. Человек этот бодро шагал, постукивая дорожной палкой о каменное крошево, и, по всему видать, звался Хельги Эйнарссоном. Никого другого Тоурир здесь и не ждал увидеть. Маленькие Тоурировы глаза сузились еще больше, а рот растянулся в ухмылке. Несмотря ни на что, он рад был видеть Хельги Эйнарссона. Тоурир продолжил спуск, не отрывая взгляда от человека, шедшего на сближение с ним.

Они встретились на самой кромке Волчьих равнин, под сенью горы Гальдрабьорг, два скальда. Хельги Эйнарссон приветствовал собрата. Взгляд его ярко-голубых глаз был ясен и тверд. Вместе с тем, читалось в нем нечто наивное, почти детское.

— Что нового в Арнарватне? — вопросил Хельги.

— Все идет своим путем. Люди трудятся, овцы плодятся и, время от времени, дохнут, — философски ответствовал Тоурир. — По крайней мере, никто у нас в Арнарватне не плачет и не сетует на судьбу.

— На эту госпожу сетовать бесполезно, — подтвердил Хельги, улыбаясь.

— Если молча терпеть ее проделки, не заметишь, как очнешься на руинах собственной жизни. В древних сагах сказано: слава тому, кто борется с судьбою до последнего вздоха! — ворчливо заметил Тоурир. Хельги Эйнарссон был из тех людей, что, даже полностью соглашаясь с собеседником, умудряются ему противоречить. В ясных смелых глазах искрилась насмешка, и на кончике языка всегда вертелось поношение. И невысказанное, сути своей оно не меняло.

— Само собой, — тут же кивнул Хельги с серьезным видом. — Только достойный всяческого сожаления человек сдается без боя.

Тоурир засопел возмущенно. Но собрат его быстро спросил:

— Посещают ли тебя твои музы, почтеннейший Тоурир? Что они нашептали тебе с тех пор, как мы виделись в последний раз?

Тоурир Йоунссон враз подобрел, расплылся в улыбке, ведь Хельги, не тратя времени на ненужные препирательства, приступил прямо к делу, за которым скальды приходят на Ульвдалир.

Он, Тоурир, шел сюда с самого рассвета и за время пути старательно обдумал первый свой удар. Все также загадочно улыбаясь, покачивая седой головою, покряхтывая, он достал из-за пазухи пластину жевательного табаку и угостил Эйнарссона. Закончив манипуляции с табаком, важно выпрямился и без долгих предисловий выдал строчки, которые должны были сразить противника наповал:

Я видел в горах златоцветные зори,

Сиренам внимал на покинутом взморье,

Пускай побелила мне волосы вьюга,

Тебя воспеваю в довольстве и в горе.

Великая матерь, землица родная!

Кормилица бедных, души утешенье,

Ликуя, встречает твое пробужденье,

Безвестный певец полуночного края!

Хельги Эйнарссон, невозмутимо чавкая, выслушал патетические строки, с достоинством сплюнул желтую табачную жвачку и сказал:

— Видишь ли, дорогой Тоурир, ты пленяешься образами ушедшего века. Я могу тебя в этом понять. Но время пасторальных строк прошло, провалилось к дьяволу в Хель, вместе с вашими «златоцветными» да «сладкогласными» сиреньими песенками. Грядет эпоха мужественной поэзии. Только эддический стих достоин прославлять нашу землю. А назваться «безвестным певцом» — уж прости, дружище! — худшая разновидность гордыни, в которую только может впасть скальд.

Засим Хельги вновь сплюнул и начал читать, чеканя каждую строку, будто заколачивая стальные гвозди в твердое, как камень, килевое дерево:

Некогда строй

породила могучая

ясеней тинга

мечей окровавленных.

Севера славу

узнали венчанные

знатные роды

за влагой Эгира.

Склонялись в страхе

витязи смелые,

как под серпом

рожь перезрелая.

Племя их гордое

крестили пламенем,

благословляли

железом погибели…

Дочитав, Эйнарссон отступил на шаг с самым доброжелательным видом, давая понять, что он ждет ответного слова Тоурира с нетерпением. Йоунссон, метнув в собрата колючий взгляд, продекламировал, уже, однако, не столь восторженно:

Пусть стращают нас огнем

Да прельщают раем!

Рая мне милее дом,

Луг зеленый мая,

Где течет овец поток,

Гордых, крутобоких.

А руно — чистейший шелк,

Пламя вод глубоких!

Эйнарссон внимал, кивая, как школьный учитель, который слушает в тысячный раз библейский стих в исполнении тупицы-ученика дремотным жарким полднем. Дослушав, изрек:

— Так ты теперь взялся за римы, друг! Да еще воткнул простейший, известный каждому ребенку кеннинг!

Пламень глубоких вод

я привозил не однажды

с той стороны пролива

влаги Валхаллы.

Конунги старые

знали куда

дракона направить.

Тоурир и на этот раз возразил лишь своим стихом:

Годы — латки на одежде,

Минул век, весна прошла,

Но любовь моя, как прежде,

Златокудра, весела,

С нею ночь моя светла,

Молода моя надежда.

Тут Хельги впервые сбросил с себя напускную важность и расхохотался от души, прямо-таки непристойно. Собака его залаяла, вздыбив шерсть на черном загривке.

— Заткнись, Хекла! — крикнул Хельги и, все еще посмеиваясь, сказал:

— Бедная, бедная толстуха Гудрид! Слышала бы она, как честит ее муженек, непременно б ушла от него. Это когда ж она была весела? Не упомню. Или она только по ночам веселится? Ладно, слушай.

Бывало на юге —

девы румяные,

гордые липы

перины драконьей

в ночи приходили

к Хельги в объятия.

Ну, а которая

дева не шла —

волок ее за косу,

учил хворостиною…

Слово было за Тоуриром. Его обветренное лицо потемнело еще больше, пока Хельги читал свои глумливые строки. Свирепо сопя, Тоурир Йоунссон сказал:

— Что ж, я всегда знал, что ты не только достойный скальд, Хельги Эйнарссон, но и развратный безбожник. Так что, я не уязвлен, не надейся. Ты пытаешься оглушить меня варварскими строчками, в коих и не ночевала рифма. Ты воспеваешь разбойничью славу наших бедных языческих предков, что ныне мучаются в аду. Что я скажу тебе, Хельги Эйнарссон? Ты был достойным скальдом, пока не взялся слагать висы на старый манер. А что до деяний предков, я и сам могу похвалиться тем, что веду род свой от Стейнара Драчуна.

Звался Стейнар Драчуном

В крае полудённом,

В Миклагарде золотом

Он стоял у трона.

Тут Хельги не смог удержаться. Он ответил немедленно:

Робким прозвали

Стейнара славного,

иные ж кричали —

вон тот, кто обделался.

Скегги дрожащего

сын нерешительный.

Весь Миклагард

смеялся над Стейнаром.

Тоурир сумрачно посмотрел на дерзкого, но ничего не сказал, только крепко стиснул свой посох.

А Хельги еще сказал вису:

Славного пращура

потомок достойный

грозит осмотрительно.

Этого Тоурир стерпеть уже не мог. Взревев, он бросился на Хельги, занося посох.

Вполне предвидя этот маневр уязвленного скальда, Эйнарссон подставил свою крепкую палку, вырезанную из сердцевины ясеня. Дерево глухо стукнуло в дерево. Хельги напрягся, отбрасывая противника. Тоурир отлетел на несколько шагов, заплясал по кругу, примериваясь для нового удара. Хельги, наклонившись вперед, поворачивался вослед Тоуриру, делал ложные выпады. Видом своим он сейчас напоминал вздыбленного волка, атакуемого сильным и злобным псом. Тоурир вновь бросился в атаку. Удар был силен, но Хельги вновь устоял на ногах. Оттолкнув от себя Тоурира, он сказал:

Тоурир Скальд

древо щита

заносит над дерзким…

Йоунссон, выкрикнул:

И стали рдяны

от стали льдяной

доспехи в рьяной

потехе бранной!

И ринулся на врага, метя посохом по ногам. Хельги подпрыгнул, отбил удар и сказал, тяжело дыша:

— Милый Тоурир! Если уж так хочешь продолжать скальдический поединок, не прерывая воинского, воздержись от плагиата, дорогой друг! Пусть кости Скаллагримсона мирно покоятся в своей могиле.

Тоурир ничего не ответил, продолжая нападать. А Хекла прыгала вокруг дерущихся скальдов, захлебываясь лаем. Она бы с удовольствием куснула чужака за вислый зад, да боялась расплаты. Хельги Эйнарссон не терпел своеволия в собаках и женщинах.

Древо стучит в древо. Косой крест распадается, разлетаются соперники. И вновь бешеный взгляд налитых кровью глаз, надрывное дыхание, нетерпеливое круженье. Скальды яростно топчут тощую почву Ульвдалир, и гора Гальдрабьорг с интересом наблюдает за битвой. Сколько подобных поединком она видела на своем веку?

Тоурир был молчалив и напорист. Хельги сыпал висами, пока хватало сил, но вскоре и он замолчал. Ему тяжело давалась оборона. Сам же Эйнарссон почти не нападал. Да, старый друг совсем меня загонял, — думал Хельги, с трудом отражая удар. Еще бы, Йоунссон на целых четыре года моложе Хельги!

Оба скальда уже были покрыты синяками, у Хельги Эйнарссона занемело от удара плечо, а по виску Тоурира стекала струйка крови, когда Хельги, наконец, открылся. И Тоурир Йоунссон с победным ревом ткнул друга концом посоха в середину груди.

Посох Хельги вылетел из пальцев, будто смазанный жиром и, крутясь, отлетел в сторону. Сам же Хельги сказал:

Тоурир Скальд

весло дороги

попутал с копьем.

Славная битва…

Затем серая шкура Ульвдалир поменялась местами с облачным небом. Хельги Эйнарссон смотрел в это небо, не отрываясь. Сбоку над ним нависала Гальдрабьорг. Она пошевелилась, встряхиваясь, будто собака, вылезшая из воды. Казалось, гора к чему-то напряженно присматривается. Хельги всегда подозревал, что Гальдрабьорг только притворяется горой, являясь на самом деле недобрым живым существом. Хельги почувствовал злость, которая, однако, скоро прошла. Пусть смотрит, любопытная тварь.

Скальду помстилось, будто его уносит с Волчьих равнин быстро бегущая черная вода. Поток расширялся, убыстрял течение, становился все холоднее, все темнее. Хельги скользил по его поверхности, легко, как сухой осенний лист. Он даже напряг зренье, силясь рассмотреть, что там впереди. Конечно же, он сложит об этом висы. Только их уж не услышит никто из живущих.

Молчанье плотным коконом окутывало Хельги, а тело его было как ватное. Это продолжалось довольно долго, пока он не почуял слабые прикосновения к лицу и не услышал какой-то писк. Вскоре черные воды схлынули, а шумный ранящий мир надвинулся, и Эйнарссон постиг происхождение касаний и звуков. Это Тоурир Йоунссон от души лупил его по щекам и вопил: «вставай, мерзкий хулитель!», «вставай, гнусное порожденье Локи!». Хельги подумал, улыбнулся и встал.

Усталый скальд Тоурир Йоунссон сидел на каменистой земле, опустив голову. Хекла коротко, сердито лаяла, будто укоряла. Хельги, потирая грудь, прохрипел:

— Славная битва…

— Чтоб все твои овцы поколели, Хельги Эйнарссон! — бросил Тоурир.

— Много битв видели Волчьи равнины, но эту они уж точно запомнят. Сколько прекрасных стихов! Сколько метких ударов!

— Чтоб твоя старая Тора прогнала тебя из своей постели навсегда!

— Не дождешься! Ты просто злишься, что я побил тебя как скальд.

— Зато я победил тебя как боец.

— Да, милый Туорир, но я же не злюсь…

Вдруг Хельги посерьезнел, полез за пазуху и извлек старые большие часы-луковицу на длинной цепочке. Стекло треснуло. Хельги с озабоченным видом приложил их к уху, потряс, поднял на друга ярко-голубые глаза, полные деткой обиды.

— Остановились, — сказал он. — А мне завидовал школьный учитель из-за этих часов.

— Знаешь, Хельги, господин издатель в Рейкьявике десять лет назад сказал о моих стихах то же, что и ты.

— Староста прихода предлагал их купить, но я отказал ему…

— Он сказал, что я пленяюсь образами ушедшего века, что мои стихи напыщенны и наивны. Он почитал мне одного модного заграничного поэта, чтоб я понял, как надо сегодня писать… но я не понял…

— Эти часы привез мой дед с юга, из самой Дании. А нынче таких даже на юге не сыщешь!

Скальды еще посидели, печалясь каждый о своем.

Затем Хельги поднялся, морщась, свистнул собаку и стал прощаться.

— Знал бы ты еще, в какой стороне находится Миклагард, — буркнул, не удержавшись, Тоурир.

— Да возьмут тебя тролли! — весело отвечал Хельги.

— Ну и кто из нас плагиатствует? — хмыкнул Тоурир.

На том они и расстались.

Хельги Эйнарссон, кашляя, побрел в сторону далекого Акранеса. Теперь он будет определять время по солнцу, как все добрые люди.

Тоурир Йоунссон нацелился на Арнарватн. В пути он продолжал спорить с Хельги и господином издателем из Рейкьявика.

Долгий подъем тяжел для обоих стариков. Но они еще сюда вернутся. Обязательно вернутся, если будут живы, дабы обменяться ударами. Ведь скальдам нипочем не прожить друг без друга.

Волчьи равнины укрылись туманом, словно теплым одеялом. Теперь они могут отдохнуть, ведь они существуют на свете только для этих двух скальдов. Гора Гальдрабьорг, убедившись, что взгляд подозрительного Хельги давно направлен в другую сторону, выгнула спину и потянулась…