Мастер-класс игры на нервах (гет)

Обычно из этого инструмента принцесса Цзиньян извлекала нежнейшие звуки. Когда её изящные пальчики перебирали струны, струящаяся мелодия доходила до самых потаённых глубин сердца... В такие минуты Линь Се готов был любоваться её лицом вечно...

Но, иногда, очень редко... цинь рождал совершенно другую мелодию... каждый раз разную, и каждый раз превращавшую закалённого в боях героя в беспомощного ребёнка...

Потому, что эту мелодию она играла на его нервах, разматывая сердце по ниточке...

"Когда она успела узнать?" — с тяжёлым вздохом подумал он, когда именно такая мелодия встретила его ещё за воротами поместья после двух месяцев пребывания в войсках.

Спешившись, он окинул сына тем самым недобрым взглядом, от которого окружающие стремились слиться с ландшафтом:

— Ну что? Ты этого хотел?! — мысленно заорал он.

Тот лишь пожал плечами и ответил взглядом полным искреннего сочувствия. Но не раскаяния.

О, Боги! Неужели он и сам когда-то мог быть таким же?

Перед мысленным взором пронесся целый калейдоскоп воспоминаний. Мог. И был. Однозначно. Себе Линь Се не лгал никогда...

С тяжким вздохом Главнокомандующий бросил повод слуге и поспешил к павильону, откуда раздавались эти душераздирающие звуки, маскирующиеся под нежную мелодию, в названии которой было что-то об осенних листьях и водопадах.

Мелодия действительно имела что-то общее с дождём... превращавшимся в ливень, по мере его приближения. Когда он вошёл, она выплыла из за инструмента и поклонилась, как того требовал этикет, едва взглянув на мужа из под полуопущенных век.

— Приветствую супруга, — её голос лился нежной рекой, — хорошо ли вы поживали? До меня дошли слухи о вашем недавнем подвиге...

— Цзиньян...

Встретив его взгляд, она снова плавно перетекла за инструмент и плавно ущипнула струну, снова посмотрев на него. Звук отдался каплей крови... где-то в районе сердца...

— Цзиньян...

— Господин мой, — прошептала она, касаясь другой струны, — Нет сомнений в том, что Великая Лян гордится вами... — последовал мощный аккорд и мелодия снова полилась кровавым дождём...

Лучше бы она ругалась и плакала, как все другие женщины, но это нежное спокойствие водной глади в словах и манерах, в сочетании с тем, что выражала её музыка... Во дворце девушек учили скрывать свои чувства, но у принцессы Цзиньян они всегда находили выход... что бы она ни играла: либо, как фея зажигала звёзды, либо, как ведьма, похищала солнце, оставляя вокруг себя пепелище...

— ... подвиг, достойный быть записанным в веках... ловить контрабандистов с помощью мальчишек... как же это достойно великого полководца...

Прежде, чем последовал новый взрыв, он сел рядом и осторожно накрыл её руку своей и мелодия замерла... хотя, как ни странно, Линь Се продолжал её слышать...

Самое смешное, что знай она всю правду, его по-прежнему ждал бы столь же тёплый приём...

— Цзиньян, послушай меня, — он сжал в руках обе её ладошки, чтобы она точно не прикоснулась к проклятому инструменту.

Она молча не отводила взгляд. Ненавидя то, что сейчас скажет, он продолжил, не повышая голоса:

— В Армии Чиянь нет мальчишек. Там нет детей. Мы не берём тех, кто не в состоянии выполнить приказ, кому ещё нужно вытирать сопли...

Не говорить же, что конкретно этого приказа он не отдавал. Главнокомандующий даже на том свете не признается, что его обвели вокруг пальца четверо сопляков... и всё ради какого-то десятника, обвинённого в пособничестве контрабандистам...

— Не какого-то десятника! Он — ваш подчинённый, отец! Не вы ли говорили, что... командир ставит жизни своих солдат превыше всего? "Как может благородный муж пользоваться этим именем без гуманности? Благородный муж ни на час не расстается с гуманностью, в суматохе и в разорении она непременно с ним." — не вы ли учили меня этому?

Она никогда не скрывала, что не любит насилие и человек войны — не тот муж, на которого она загадывала во время лунного гадания с сёстрами. Нет мужества только в том, чтобы убивать... Принцесса Цзиньян искренне верила в это... и провела не одну бессонную ночь, когда брат — Император пожаловал ей брак именно с таким человеком... Главнокомандующий Линь Се, которого ранее она видела только издали, на дворцовых приёмах, воплощал в себе все её самые худшие ожидания... Однако... неожиданно, он оказался именно тем, кто был способен понять, о чём думает молчаливая Цзиньян... с одной ноты...

Цинь молчал, но теперь, с каждым его словом, её глаза всё больше наполнялись слезами. Как же она мечтала о дочери. "Так и быть, сына пусть дарит наложница, а дочь можно будет просто баловать", — думала Цзиньян, но судьба и в этом беззастенчиво посмеялась над ней. Ни одна из наложниц так и не понесла, зато у неё родился сын, которого муж начал брать с собой на границу, едва тот смог держаться в седле. Как бы она ни любила Линь Шу, она запретила себе проявлять излишнее волнение и задавать вопросы. Была рада, что уезжал и возвращался мальчишка таким же весёлым и жизнерадостным... Значит, не всё так страшно там... на северной границе...

И вот сейчас, горячо любимый муж мягко разрушал эту её иллюзию:

— Цзиньян... каким бы талантливым ни был наш сын, он никогда не будет праздным учёным. У рода Линь другой путь... мужчины в нашей семье никогда не бывают мальчиками... там, на границе слушают не тех, у кого благородная кровь. Там отдают приказы те, кто имеет на это право, которое ещё нужно уметь заслужить... Это правда, что здесь, в столице, я вижу его чаще, чем там. Потому, что здесь — я могу позволить себе быть отцом. На границе есть солдат и Главнокомандующий. И там твой сын живёт, как солдат. Вместе с такими же солдатами. Учится так же, как и они. А сейчас — я дал ему возможность отличиться, чтобы, со временем, получить право отдавать приказы тем, кто сейчас делит с ним тяготы службы...

... Линь Се в бешенстве сверлил взглядом десятника Мэна, который вёл под уздцы лошадь, явно видавшую лучшие времена, с притороченными к ней телами контрабандистов. Следом за ним Линь Шу и ещё трое мальчишек из его отряда вели связанных и крепко избитых лазутчиков.

Ему только доложили, что эти пятеро исчезли из лагеря ночью. Десятник Мэн сбежал из под ареста, мальчишки, видимо, в этом ему помогли. Но вот они вернулись прямо с утра, изрядно потрёпанные... но с добычей...

Поравнявшись с ним, десятник Мэн, как всё ещё пока старший по званию, упал на колено, сложил руки в приветствии. Мальчишки синхронно толкнули на землю едва державшихся на ногах пленников и опустились на колени, застыв в поклоне. Десятник начал доклад:

— Главнокомандующий Линь, разрешите доложить: спланированная вами операция прошла успешно! Отряд лазутчиков и контрабандистов был обезврежен при попытке похитить Линь Шу. Также мы привели живых свидетелей, которые могут дать показания о том, кто в Армии Чиянь берёт взятки и помогает им беспрепятственно переходить границу...

Эту тираду Мэн Чжи произнёс громко, чётко и на одном дыхании. Так, что все вокруг слышали, а отрицать значило бы потерять лицо.

Наивный, вчера, когда Линь Шу, забыв о правилах, приходил просить за этого десятника, Линь Се думал, что положил этому конец своим окриком: "Молчать! Каждый следующий шаг навстречу, каждое слово о том, что тебя не касается, будет стоить тебе десять палок! Возвращайся к своим обязанностям!" Сын молча поклонился и ушёл. Как выяснилось, не для того, чтобы отступить...

А сам бы он отступил? Память некстати подкинула историю принца Сяо Сюаня... тогда его, ещё не Императора, ложно обвинили и... Отступи он тогда — у Великой Лян был бы другой Император... Там — принц, здесь — десятник... какая разница, коль оба невиновны?..

Теперь же, когда, оказалось, что эта операция "спланирована главнокомандующим и прошла успешно", он даже отдать приказ выпороть их не может за самовольную отлучку из лагеря, не потеряв лица! Пока Линь Се смотрел на этих наглецов, он думал, что его зубы раскрошатся от негодования. Так сильно их стиснул.

...Пленные действительно выдали тех кто продавал информацию о патрулях и проводил контрабандистов. При других обстоятельствах, если бы его так не переполнял гнев, Главнокомандующий оценил бы талант десятника, способного пробраться в стан врага и почти в одиночку (не считать же детей серьёзной подмогой!) навести там шороху. Но тех, кто был способен так нагло лгать ему в глаза и, тем более, делать из него дурачка, Главнокомандующий Линь рядом с собой терпеть не собирался...

И вот он вынужден вести крайне неприятный разговор со своей женщиной, разбивая в прах её тихий мирок, где можно спрятаться среди музыки и множества книг от жестокости этого мира... Принять, что любящий муж может быть нежен только с ней, шутить только дома, а за воротами... за воротам есть только Главнокомандующий Линь, имя которого должно вызывать страх у непосвящённых.

Эхо ненавистной мелодии понемногу затихало... Он обнимал её, позволяя выплакаться у него на плече... Цзиньян понимала, что большего муж не мог сделать: нет ничего в целом свете, что могло бы умалить её страх и оторвать от беспокойных дум матери... Больше нет даже иллюзии за которой она могла бы спрятаться... Обнимая мужа в ответ, она искала в себе силы принять это... Безмолвный разговор продолжался долго... Из этой комнаты он перешёл в спальню... утром слуги обнаружили их, как обычно, обнимающимися... и только эти двое знали, какие бури таила в себе мелодия циня...

Что бывает, если совершенно сознательно совершаешь преступление против сыновней почтительности? Линь Шу был крайне озадачен, когда на следующее утро после возвращения из военного лагеря, отец ещё вчера, буквально дышавший огнём и едва державший себя в руках, со счастливой улыбкой ждал его с утра на тренировочном поле.

Проигнорировав приветственный поклон, Линь Се поманил его рукой. Ближе. Ещё ближе и, расплываясь в блаженной улыбке... вручил озадаченному наследнику... зубную щётку.

— Благодарствую, батюшка, у меня и моя... ещё новая... — растягивая губы в улыбке и, с недоверием глядя на родителя, мальчик взял щётку.

Так и есть — где-то подвох. Отец-то улыбался, но вот смотрел как-то слишком загадочно...

— Это не для зубов, Сяо Шу, — покачал он головой, не прекращая улыбаться... Вид у него был немного безумный и зловещий... Главнокомандующий Армии Чиянь был полон решимости показать, кто в доме хозяин и, что просто так с ним шутки шутить не стоит... Глядя на явно озадаченного мальчишку, он чувствовал, как собственная душа наполняется почти демоническим торжеством. Как же он мог забыть, что для наведения порядка в доме совсем не обязательно брать в руки палку?

— Следуй за мной, у тебя теперь начинается новая жизнь... — съязвил он, направляясь к Залу Предков семьи Линь. Там их уже ждал слуга с ведёрком золы и песка. Поприветствовав их, слуга с поклоном поставил ведёрко на пороге и удалился.

Сложив два и два и получив четыре, мальчик всё ещё надеялся, что ошибся, когда отец заговорил снова:

— Ты уже много знаешь о добродетелях благородного мужа, сын... Конфуция мне тут недавно цитировал... Теперь, я поведаю тебе ещё об одной добродетели благородного мужа, именуемой терпением. Здесь есть всё, что необходимо, чтобы заставить мраморный пол в Зале Предков сверкать. Когда зола и песок закончатся, скажешь слуге, чтобы принёс ещё... А если зубная щётка сотрётся... так она — тоже не последняя в доме... в крайнем случае, их тоже покупать можно...

Судя по непередаваемой гамме эмоций, отразившейся на лице сына, он явно предпочёл бы порку: получил — забыл. Поболело — перестало. Но тут сам виноват: выкрутился, обвёл вокруг пальца, да ещё и в угол загнал собственного отца... перешёл черту и глазом не моргнул. И даже не думает сожалеть... Да ещё и... этот Мэн Чжи, с которого всё началось и от которого Линь Сэ так надеялся отделаться и больше никогда о нём не слышать... именно о нём судачили на въезде в город, на рынке, и даже собственные слуги! Кто ж знал, что этот простачок не просто пройдёт отбор в императорскую гвардию, но одолеет их лучшего бойца в процессе? Первое, что он нашёл в ворохе дожидавшихся его возвращения писем — благодарственное письмо от командующего Императорской гвардией по поводу мастера, которого он к ним прислал! Даже Боги не знали, как его раздражал сам факт, что это живое напоминание, человек, знающий правду о произошедшем... теперь будет маячить у него перед глазами...

...Ну вот, опять... Линь Шу не был бы его сыном, если бы не собрался и с поклоном не поблагодарил отца так, будто всю жизнь мечтал именно о том, чтобы начать воспитывать в себе терпение таким вот крайне увлекательным способом. С другой стороны... если учесть, насколько сильно он переступил черту... и, видят Боги, он действительно хотел утолить гнев отца, если уж не раскаянием, то тяжким трудом... Поэтому, не отлынивая и не пытаясь схитрить, принялся за дело... К вечеру он был почти доволен результатом. Оставалось ещё чуть-чуть... Когда пришёл Линь Сэ и молча вытряхнул ведро золы на пол: "Никуда не годится. Начни сначала." Никто не обещал, что всё будет просто...

Так прошёл не день и не два... После целого дня тяжёлой работы Линь Сэ вытряхивал золу на пол, а Линь Шу, не жалуясь, принимался за работу снова... отцу становилось всё более очевидным, что сын скорее протрёт дыры в полу зала предков, чем проявит хоть каплю раскаяния или попросит остановиться... с другой стороны... как можно было раскаиваться и обещать, что больше такого не повторится, если перейти черту заставил вопрос жизни и смерти? Причём, не его собственной, а друга, которым он дорожил... в таком — не раскаиваются... и таких обещаний — не дают... тот самый случай, когда покаяние разозлило бы предков сильнее самого преступления... Поэтому состариться в роли чистильщика полов единственному наследнику рода Линь всё-таки не грозило.

— Так и не понял, что сделал не так? — с тяжким вздохом спросил Линь Сэ, держа последнее ведро на ладони. Он ещё не решил, что с ним делать.

Переводя скептический взгляд с ведра на отца, Линь Шу хотел было ответить, но отец его прервал. Его усталый голос был полон горькой иронии:

— Ничего ты так и не понял... — устало заговорил он, — а мне тут наперебой все твердят, какой у меня гениальный сын... Так и быть: объясню специально для гениев. Сколько нужно времени, чтобы казнить человека за преступление, совершённое в действующей армии? Правильный ответ: нисколько. Ты не задавался вопросом, почему же десятника Мэна, вдруг, понадобилось держать под арестом?

Наблюдать за тем, как у мальчишки отвисает челюсть было одно удовольствие для измученной души Линь Сэ.

— Так вы не собирались его казнить? — потрясённо спросил сын.

— Именно. Простак Мэн Чжи "отдыхал" под арестом, чтобы усыпить бдительность настоящих преступников, — с тяжким вздохом ответил отец, — И, если бы не ваша, безусловно, невероятной смелости, граничащей с глупостью, самодеятельность... Результат был бы тем же самым... Разница в том, что я не был бы вынужден прикрывать вашу выходку. Не стал бы тем самым "безжалостным негодяем, который использовал родного сына в качестве приманки", чтобы обезвредить какую-то жалкую группу контрабандистов и не был бы вынужден терпеть гнев твоей матушки, да ещё и объяснять ей насколько это было правильно...

— ...И всё это, даже если забыть о том, что... — Линь Шу побледнел под слоем угольной пыли украшавшей лицо. Он был готов сквозь землю провалиться: всё это время так плохо думать о собственном отце...

— Угу, — кивнул Линь Се, поставив последнее ведро на пол, — Понимаю, что на моём месте мог оказаться тот недалёкий, самодовольный болван, который лучше казнит невиновного, чем позволит виновному ускользнуть... в общем, будь я тем мерзавцем, за которого ты меня принял. Тогда — я бы первым тебя похвалил. А пока... можешь запомнить, что твой отец воин, а не палач и ему доверять можно?

Сын кивнул. И, прежде, чем он надумал с извинениями отбивать поклоны, отец взял его за плечи и серьёзно посмотрел в глаза:

— Знаешь, что во всём этом хорошего? Если такой мерзавец захочет с тобой потягаться — я ему не завидую.