обещай мне (никаких обещаний) (гет)

Энн Ширли-Катберт была в гневе.

"Как он только посмел", кипела она, "этот гнусный, омерзительный, злобный, слабоумный отброс!"

Ох, Мариллу привели бы в ужас эти эпитеты!

(Хотя, Мариллу в равной степени привела бы в ужас её — довольно уничижительная — рефлексия, что Энн осознала позже, когда злость утихла).

Тем не менее, в данный момент Энн была уверена, что во всей Канаде — да что там, во всём мире — не найдётся никого, способного посоперничать с ней в силе всепоглощающей ярости. Злость бурлила в ней так сильно, что выплёскивалась на кожу некрасивыми красными пятнами, идеально сочетающимися с её волосами. Энн представляла себя клокочущим чайником; кровь в её жилах кипела, и даже приятная прохлада летней ночи не могла остудить её.

Она яростно топнула по тропинке, ведущей к Зелёным Крышам. Брызги и комья грязи тут же покрыли её ботинки и (бывшие до этого момента чистыми) белые чулки. А ведь они были новыми!

"Да уж! Мне не стоило даже появляться на этой вечеринке", — продолжила она свою безжалостную внутреннюю тираду. — "Как я вообще могла ожидать что-то хорошее от мероприятия, которое организовала семья Джози Пай?! И неважно, что это, может, последний раз, когда мы все вот так собрались вместе".

* * *

Действительно, учёба закончилась ещё вчера — по крайней мере для них, учеников мисс Стейси. Некоторые из них собирались остаться в Эвонли, но большинство приняло решение получить высшее образование. Естественно, Энн была в их числе (как бы сильно это ни ранило Диану).

Билли Эндрюс, конечно, имел своё никому не нужное отвратительное мнение на этот счёт.

— Что?! Ты, ты поступила в Академию?!, — расхохотался он. Энн действительно поступила в Королевскую Академию в Шарлоттауне, как и несколько других ребят; и она, к собственной гордости, заработала самые высокие оценки среди всех абитуриентов на острове Принца Эдварда.

(Она всё ещё соперничала с Гилбертом, хотя и предпочитала не думать об этом).

Билли, тупоголовый олух, абсолютно игнорировал академические успехи Энн. Ему было нечего предложить Академии, и в глубине души он это прекрасно понимал, поэтому даже не попытался туда поступить. Посему он предпочитал завидовать поступившим — конечно, никак не проявляя это внешне — и нещадно высмеивать их.

Энн, несмотря на отсутствие каких-либо провокаций со своей стороны, всегда удостаивалась его высочайшего презрения.

— Ты можешь обманывать Катбертов и наших одноклассников. Ты можешь обмануть хоть каждого на острове! Но ты никогда не обманешь меня. Я прекрасно знаю, кто ты такая, — низко и угрожающе произёс он, и голос его делался тем ниже, чем ближе он подходил к ней, шепча последние фразы прямо ей на ухо, что со стороны выглядело как невинный разговор между двумя возлюбленными. — Ты была не нужна Катбертам. Они тебя не хотели. Они были вынуждены тебя взять, потому что никто больше не смог. Тебе, конечно, повезло, но не смей забывать, откуда ты и кто ты на самом деле.

Он злобно ухмыльнулся, ослеплённый своей ненавистью.

— Мне так жаль Катбертов. Будь я на их месте, я бы с собственной псиной обращался лучше, чем с тобой. Ты хуже грязи под моими ногами. Ты — сиротка, и никому никогда не будешь нужна по-настоящему!

Пламя гнева в ней разгоралось ярче и ярче. Как посмел он, этот наглый и невоспитанный идиот?! Она уже собралась высказать ему всё это вслух, используя всю широкую палитру эпитетов, знакомую ей, но тело предало её. Энн бросило в жар, в горле пересохло, ноги налились свинцом. Почему она не может вымолвить ни звука? Куда делись все её слова, которые она с величайшим мастерством сминала, как глину, и превращала в острые пики и отравленные стрелы? Почему её возмущение никак не желало выплеснуться наружу?

Куда пропал её дух?

Жар мгновенно сменился сковывающим тело холодом, шум уступил место гулкой и звенящей тишине, она будто приросла к полу. Отвратительный самодовольный оскал Билли никак не желал исчезать из её поля зрения, как вдруг...

— ЭНДРЮС!

Голос Гилберта прорвался сквозь туман гнева и боли, окруживший её разум. Билли, к счастью, наконец отвлёкся, развернувшись к их однокласснику. Энн не стала смотреть, что произойдёт дальше. Как только она почувствовала, что ноги снова ей подчиняются, она молниеносно покинула вечеринку. Энн представлялось, что она ушла оттуда спокойно и с достоинством, присущим благородному происхождению принцессы Корделии.

Хотела бы она, чтобы это было хоть на йоту ближе к реальности.

* * *

Луна освещала её путь, и тополя слабо шелестели, будто ведя безмолвный диалог. Энн была в отличной компании. Она надеялась, что Диана присоединится к ней, но, видимо, никто всё же не заметил её поспешный уход. На этот раз Билли не стал привлекать к своему спектаклю зрителей, и, в какой-то степени, это было даже хуже. Она вздрогнула, вспоминая неприятные ощущения от того, как он прижимался к ней почти вплотную, душа её своей ненавистью.

Она даже не снизошла до того, чтобы упомянуть в своих размышлениях единственного свидетеля этого печального зрелища, и не стала задумываться над тем, почему он не последовал за ней.

Прямо сейчас она была совершенно одинока.

Сумерки — довольно своеобразное время суток. Конечно, они невероятно романтичны: влюблённые встречаются втайне, в темноте, чтобы провозгласить свою запретную любовь; друзья тихонько обмениваются невероятными историями при дрожащем огоньке свечи; в конце концов, самые интересные приключения просто обязаны происходить под покровом тьмы!

И всё же, не просто так сумерки зовут временем ведьм. Ужасные вещи происходят, когда луна восходит на небо, чтобы быть безмолвным свидетелем каждого совершённого греха; ужасные существа скрываются во тьме ночи — призраки, волки, множество злодеев и бандитов... И, конечно, демоны.

Демоны Энн не носили рогов, из-под плащей не торчали длинные красные хвосты. Они рождались из теней: тонко и соблазнительно они щекотали её мысли легким пёрышком, убаюкивая и утешая; и так до тех пор, пока опухоль самоуничижения не пленила её разум целиком, каждый его уголок, прежде чем она успела осознать угрозу.

Она взглянула на грязь, что резко выделялась на её бывших совсем недавно новыми чулках, и подумала о том, как сильно была счастлива, когда ей их подарили.

"Я — ничтожество. С тех пор, как я появилась тут, я не принесла ничего, кроме горя Марилле, Мэтью и даже Джерри. А Диана... Страшно даже думать, сколько неприятностей я причинила ей, моему закадычному другу! Что касается Коула... Он до сих пор дружит со мной только потому, что переехал в Шарлоттаун и таким образом избавлен от моей навязчивой натуры. А бедную мисс Стейси чуть не уволили из-за меня в первый же год! Я приношу одни лишь катастрофы! Они будто преследуют меня по пятам..."

Энн шмыгнула, борясь с подступающими слезами, стыд заполнил её. "Эндрюс был прав. Я просто глупая сиротка, вот и всё. Я действительно никому никогда не буду нужна".

Она так погрузилась в меланхолию, что не замечала, что её громко зовут по имени, пока на её плечо не опустилась чья-то рука.

Энн резко взвизгнула, развернувшись к тому, кто напугал её, с крепко зажмуренными глазами.

— Эй, эй! — воскликнули звучным и глубоким голосом.

— Сэр, какими бы богатствами, я, по вашему мнению, ни обладала, я уверяю вас, я беднее грязи под вашими ногами, я беднее коровы на пастбище, потому что в отличие от неё я совершенно не способна произвести ничего ценного, и...

— Энн!

Энн так тараторила от испуга, что у неё в легких полностью закончился воздух. Сделав долгий и глубокий вдох, она наконец обратила внимание на то, что голос, произнёсший её имя, был удивительно знакомым, запах её предполагаемого грабителя был приятной смесью ароматов солнца, свежескошенной травы и пота; и, что важнее всего, его аура была мужественной, тёплой и успокаивающей.

Она открыла глаза и выдохнула.

— Гилберт.

— Энн, — ответил он похожим тоном, тихо и взволнованно. Она позволила себе ещё один изумленный вздох, и изо рта вырвалось и заклубилось облачко пара.

— Где твоё пальто?

Она застонала. Ну конечно! Конечно, она забыла свои пальто и шапку в доме Паев. Ей удалось уйти с максимальным драматизмом, но почему же в книгах не предупреждали, как это неудобно? Как её любимые героини умудрялись переносить все невзгоды с гордо поднятой головой? И ведь они не теряли чувство юмора и храбрость даже в самых ужасных обстоятельствах! Почему она, Энн, убежала в холод, без единого свидетеля своего ухода (за что она сейчас была благодарна), кроме того, перед которым она сейчас стояла, дрожащая и покрытая грязью (за что она совсем не была благодарна)?

Гневный пыл давно погас, уступив ледяному опустошению. Униженная до глубины души, она потребовала от него ответа:

— Что ты здесь делаешь?

Вышло немного пискляво, поэтому она прокашлялась и повторила вопрос, уже более внушительно.

Гилберт встряхнул головой. Он не отвечал. Он пристально смотрел на неё — серебристые зрачки перебегали туда-обратно, как будто он взглядом хотел охватить её целиком. Она почувствовала себя странно, щёки заалели, тепло начало возвращаться в тело, даже несмотря на всё ещё сотрясающую её дрожь.

— Ты замерзаешь, — выпалил он, прежде чем сорвать с себя пальто и обернуть его вокруг Энн. Эта забота заставила Энн почувствовать дискомфорт, который она всегда чувствовала в присутствии Гилберта — неважно, наедине они были или в толпе людей.

Энн окружило тепло, которое пальто сохранило от его тела. Её окутал густой и свежий аромат, который становился только интенсивнее.

(Как и её сердцебиение).

(Но если бы её вдруг спросили об этом, она бы страстно отрицала это ценой своей жизни).

— Я не нуждаюсь в твоей жалости, — провозгласила она в манере, которая, она надеялась, была холодной и неумолимой.

(Хотя её хватка на пальто только усилилась).

— Это не...

— Разве?

Он вздохнул, его лицо сморщилось в раздражении, и хотя маленькая её часть была смущена её поведением и умоляла остановиться, большая часть требовала защищаться и нападать.

— Разве мы не друзья, Энн?

Она нервно облизнула губы. Он проследил за этим движением и сглотнул. Энн почувствовала, что её румянец становится гуще.

— А мы друзья?

Гилберт выдавил горький смешок.

— Тебе всегда необходимо отвечать вопросом на вопрос?

Она уставилась на него с иронией, будто отвечая взглядом, "и это ты мне говоришь?".

Он рассмеялся, на сей раз добродушно, и она присоединилась к нему, чувствуя, как раздражение утихает. Однако веселье вскоре покинуло их, когда Гилберт снова пронзительно взглянул ей в глаза, будто что-то ища в них.

— Не знаю, что именно сказал тебе Билли и что заставило тебя так отреагировать... Но из его грязного рта никогда не вылетало ничего стоящего внимания, так что не верь ничему, что он тебе наговорил. Это неправда.

Вся враждебность, уже было забытая, всколыхнулась после болезненного напоминания. Гнев, который не нашёл выхода во время нападок Билли, обрушился на ближайшую жертву — Гилберта.

Она толкнула его.

Это была жалкая попытка, и он даже не шелохнулся, не пытаясь защититься. Энн почувствовала, как часть её бесстрашия возвращается.

— Не говори так! Ты даже не знаешь, что он сказал!

— Тогда расскажи мне, — попросил он.

— Я не могу! — закричала она, всхлипывание вырвалось из её груди. — Это слишком отвратительно!

— Тогда, прошу, хотя бы скажи, что ты ему не веришь, — Гилберт взял её руку в свои с величайшей осторожностью. Его ладонь была покрыта мозолями — следствие жизни на ферме — а кончики пальцев были ледяными, но она никогда раньше не испытывала подобного, никто не держал её руку с такой трепетной нежностью. — Скажи мне, что ты знаешь, что он неправ.

— Самое ужасное, — прошептала она, забирая свою руку, — в том, что он был абсолютно прав.

Между ними сгустилась тишина. Умолк даже ветер, умолк шелест тополей, словно сама Мать Природа не хотела вмешиваться в их диалог.

— Это неправда, ты не знаешь, о чём говоришь, Энн, ты...

— А ты знаешь? — перебила она, пробежав рукой — той самой рукой, которую всё ещё покалывало от его прикосновений — по лицу.

Он застонал.

— Только не начинай опять...

Она нахмурилась.

— Какое тебе дело? Почему ты вообще здесь? Что я делаю, или о чём я говорю с другими людьми, какими бы никчемными они ни были — тебя это никак не касается!

— А что, если я хочу, чтобы меня это касалось? — парировал он. На его челюсти заиграли желваки от сдерживаемой злости.

— Что ты имеешь в виду, Гилберт? — она снова нахмурилась, на сей раз в непонимании.

— Просто скажи мне, что именно наговорил тебе Эндрюс, и я докажу тебе, я могу гарантировать, что это неправда.

— Но это правда!

— Нет!

— Да!

Они препирались, как будто им было по шесть, а не по шестнадцать. Она настаивала на своём, даже не понимая почему. Это были даже не её слова, а слова Билли, и разве она не хотела их опровергнуть? Разве всю свою жизнь она не искала именно этого — поддержки, принятия? И тем не менее, она продолжала спорить.

— Ты вообще не имеешь понятия, о чём речь!

— Так просвети меня наконец! — закатив глаза, ехидно ответил Гилберт.

— ХОРОШО! — огрызнулась она, практически выплюнув это ему в лицо. — Я сирота! Ты это хотел услышать? Возможно, мои родители — мои настоящие родители — и любили меня, но недостаточно для того, чтобы выжить ради меня.

Голос подводил её, срываясь, едкие слова вылетали с такой лёгкостью. Это было непохоже на Энн.

— А для Мэтью и Мариллы я — просто обуза, они не хотели меня, они хотели взять мальчика! Им пришлось взять меня! Я приношу только горе всем, кого встречаю: Катбертам, Диане, Коулу, мисс Стейси, всему острову! Я проклята. Я... Я никому не нужна.

Наконец она произнесла это вслух. И снова эта жестокая тишина. Она стояла, закрыв глаза, в ожидании его реакции, не зная, чего боится больше — его ухода или его жалости.

Как оказалось, её страхи были чепухой по сравнению с тем, что произошло на самом деле.

Он засмеялся. Он засмеялся!

— Да как ты смеешь, Гилберт Блайт! — прорычала Энн. Она ударила его в плечо, и его сдавленный смех только усилился. Она попыталась ударить его снова, но он поймал её кулак и притянул Энн ближе к себе — ближе, чем когда-либо.

Теперь никто не смеялся.

— Ты идиотка, Энн Ширли-Катберт, — прошептал он, и его горячее дыхание коснулось её холодных и искусанных губ. Никогда она не ощущала его присутствие так остро, как сейчас. — Ты совершенная идиотка.

Она думала, что ей стоило бы разозлиться, здравый смысл вопил о том, что нужно как-то отреагировать и совершить что-нибудь столь же наглое.

Жаль, что остальные части её разума отказывались работать.

И хотя слова должны были звучать как смертельные оскорбления, эффект был противоположным. Гилберт произносил свою тираду с затаённым благоговением, а "идиотка" из его уст звучало так, будто это было ласковое прозвище, понятное только им двоим.

— Правда? — ответила она слабым голосом, дрожа под весом всего, что на неё навалилось.

Он улыбнулся, и эта улыбка была лёгкой, едва тронувшей губы, но за ней скрывались сильнейшие эмоции. Он подошёл ещё ближе, так близко, что ей пришлось задрать голову, и луна осветила её лицо. Он остановился, заметив серебристые потоки, струящиеся по её лицу.

Она даже не знала, что плачет, пока он аккуратно не утёр её слёзы.

— Я гарантирую тебе, — повторил он, его взгляд пылал, — ты и Катберты подарили друг другу чувство дома. Диана излучает счастье, когда ты рядом, и она никогда не была такой открытой до знакомства с тобой. Коул нашёл смелость стать самим собой благодаря твоей помощи. И это ты смогла придумать и организовать целый план по спасению мисс Стейси, и поверь мне, она ни на секунду не пожалела о таком опыте. Ты меняешь жизни всех вокруг, у тебя своя гравитация, и каждый, кто встречает тебя, становится частью твоей орбиты, хочет он того или нет. Если даже этого недостаточно, чтобы тебя убедить...

Грубоватой ладонью, из которой он так и не выпустил её кулак, он осторожно положил её руку себе на грудь, прямо на сердце. Он накрывал её ладонь своей с такой нежностью, которой Энн никак не могла ожидать от человека, проведшего большую часть жизни на ферме.

Она ощутила его сердцебиение: оно было мощным, уверенным, и... невероятно быстрым?

Как его сердце могло колотиться так сильно, ведь он не бегал и даже практически не двигался с того момента, как они встретились? Энн охватило невероятное удивление.

— Как?..

— Ты действительно хочешь, чтобы я произнёс это вслух?

— Ради всего святого, — попыталась усмехнуться она, опасаясь раскрыть себя.

(Опасаясь раскрыть правду).

— Скажи мне, Энн, как ты только могла подумать, что никому не нужна? Я стою прямо здесь, перед тобой. И ты нужна мне. Нужна мне так сильно, — он встряхнул головой и позволил себе смешок, наполненный неверием. — Я даже не знаю, с чего начать и как тебе это объяснить. Ты нужна мне, вот и всё. Я нуждался в тебе с того момента, как впервые увидел, и ты нужна мне сейчас, и...

Он нервно сглотнул.

— И я абсолютно уверен, что буду нуждаться в тебе до конца своей жизни.

Поток её слёз мгновенно остановился. Энн распахнула рот от изумления, пребывая в полнейшем ступоре от ужаса и восторга одновременно. Усмехнувшись выражению её лица, Гилберт спросил:

— Итак, мисс Ширли-Катберт, что вы можете сказать на это?

Он робко улыбнулся.

— У меня нет слов, — честно признала Энн. Улыбка Гилберта слегка потускнела, но не погасла окончательно.

Наконец, он отпустил её.

(Энн не осознавала, как сильно он успел просочиться ей под кожу, пока он не отступил, забирая с собой всё тепло и оставляя гулкую пустоту в груди).

— Могу я проводить тебя домой?

И на этом их разговор окончился.

Энн, которая теперь была смущена куда сильнее, чем в начале диалога, не нашла ничего лучше, чем молчаливо уступить. Будучи настоящим джентльменом, Гилберт проводил её до самого дома. Слабые попытки завязать разговор не удостаивались успехом ни с той, ни с другой стороны, из-за витающей в воздухе неловкости. Но когда они достигли крыльца, Гилберт снова заговорил тем же насмешливо-серьёзным тоном, который он использовал ранее.

Они стояли, глядя друг другу в глаза, воздух между ними сгустился. Та дружба, которой они искренне наслаждались в последние годы учёбы, казалось, испарилась, — настолько тяжёлой была атмосфера. Оба были напряжены. Гилберт, видимо, решил сгладить неловкость, совершив манёвр, напомнивший обоим об их первой встрече.

Он дёрнул её за косичку.

Контраст между "тогда" и "сейчас" был слишком очевиден, в прикосновении к её волосам не было ни капли резкости. На самом деле, оно было скорее ласкающим.

— Ты не ответила на мой вопрос.

Она облизала губы, и его челюсть снова напряглась.

— Э... — она запнулась. Вопрос? Вопрос? Она не была готова на него отвечать. Она не думала, что когда-либо будет готова на него ответить!

— Успокойся, — засмеялся он, без всяких сомнений прочитав панику в её глазах.

— Мы ведь друзья, — с лёгкой тревогой уточнил он, — правда?

Она выдавила облегчённый вздох, хотя и не должна была. В их дружбу она верила безоговорочно. Она кивнула с уверенностью лучшего в классе ученика.

— Несомненно и навсегда.

В ответ на её заявление он в последний раз легко провёл по её волосам и аккуратно заправил выбившийся локон ей за ухо.

— Хорошо.

— Что ж... — в горле словно образовался огромный ком, — ладно, — заметно тише произнесла она.

Его прощальная улыбка ярко сверкнула в темноте. Энн выдавила улыбку в ответ, надеясь, что ей удалось скрыть бурю эмоций, бушующую внутри. Его улыбка... Она проделывала что-то странное в её душе. Что-то, что заставило её чувстовать лёгкую боль от его ухода.

Что-то, что заставило её остановить его.

— Гилберт!

Он развернулся на её зов, глаза засветились надеждой. Она сбивчиво заговорила:

— Я... Ты... — её рука крепко сжала полу пальто, всё ещё наброшенного на неё, и она вспомнила, — твоё пальто!

Она шагнула вперёд, но Гилберт остановил её жестом.

— Оставь.

— Но... Разве ты не замёрзнешь?

Он покачал головой.

— Со мной всё будет хорошо. Береги себя, Морковка.

Она прикусила губу. Когда-то это прозвище раздражало её, но теперь она испытывала от него необъяснимое удовольствие, как будто они говорили на языке, понятном только им двоим во всём мире.

— Я полагаю... Мы ведь будем видеться?

Почему она продолжала задерживать его?

— Так часто, что ты даже не успеешь по мне соскучиться, — поддразнил он с хитрой ухмылкой.

Она хихикнула.

Он уже достиг ворот, когда она снова окликнула его:

— Доброй ночи!

Он развернулся и поклонился ей, сняв воображаемую шляпу:

— И вам, мисс Ширли-Катберт!

И хотя он уже не мог этого видеть, она прикусила губу, всеми силами сдерживая улыбку.

* * *

Энн глядела Гилберту вслед, и буря в ней медленно утихала. Что-то в её душе изменилось? Она не чувствовала себя располовиненной или неполноценной. На самом деле, она ощущала себя более полноценной, чем-то большим, чем она была. Как будто её "я" расширилось, чтобы впустить в себя ещё одного человека, чей силуэт подозрительно напоминал Гилберта Блайта. Она поняла, что изменилась навсегда, хоть это и было непостижимо для неё. И...

Как он смог уйти так легко и спокойно?

Ветер уносил обрывки их разговора, фигура Гилберта медленно исчезала в темноте, пока Энн не осталась совсем одна.

Как будто ничего и не было.

* * *

Солнце сменило луну на небесном посту, и ночь уступила дню. Гуляя по апельсиновому саду Барри и пересказывая произошедшее Диане и Коулу (который прибыл из Шарлоттауна на выходные, чтобы отпраздновать начало лета с подругами детства), Энн не нашла другого слова для описания ночных событий, кроме как "нелепые".

— Правда ведь? — спросила она у друзей, уверенная, что они безоговорочно согласятся. — Я была нелепой!

— Я полагаю, это подходящее слово, — пробормотала Диана.

— Я прошу прощения, — воскликнул Коул, вовсе не выглядя виноватым, — но меня больше всего интересует та часть истории, в которой Гилберт сделал тебе предложение!

Энн покраснела до корней волос.

— Он не делал мне предложение!

— Ты права, — смиренно согласился он, вызвав у Энн ложное чувство безопасности, но тут же продолжил, — ты действительно нелепая идиотка!

— Технически, Гилберт сказал это, — усмехнулась Диана. Энн метнула в неё свирепый взгляд.

— И что ты думаешь об этом, о мой закадычный друг?

Диана попыталась отмолчаться, но Энн настояла на ответе, используя самые жалобные интонации.

Диана прекрасно понимала, что Энн хотела от неё услышать, и поэтому ей было почти физически неприятно озвучивать своё настоящее мнение. Кажется, её подруга страшно нуждалась в том, чтобы ей раскрыли глаза, но Диана вовсе не хотела быть гонцом, приносящим неприятную весть.

— Честно говоря, фраза "до конца своей жизни" выглядит как довольно серьёзное обязательство...

По-видимому, она не слишком хорошо всё завуалировала, и Энн зарычала:

— Диана!

Она съёжилась:

— Но...

— Нет-нет! Я думаю, с меня хватит разговоров о Гилберте, — простонала Энн.

Диана прикусила губу, выглядя довольно несчастной.

— Прости, Энн.

— Не нужно её жалеть! — вмешался Коул, — Скажи ей!

— Что бы это ни было, не хочу ничего слышать! — Энн, как ребёнок, прикрыла уши руками и зажмурила глаза. Коул закатил глаза и, подойдя к ней, аккуратно отнял её ладони от ушей. Встретившись взглядом с Дианой, он поиграл бровями и качнул подбородком в сторону Энн.

— Ей нужно это услышать.

Энн отвернулась, но это уже никак не могло остановить Диану и Коула.

— Прошлой ночью, Энн, я видела, как ты убегала, — начала Диана. — Я уже собиралась идти за тобой, но тут Гилберт ударил Билли! И, по-видимому, это был не первый раз, и его никто не останавливал. Лично я думаю, что Билли просто напрашивается на то, чтобы ему преподали хороший урок, так кто же станет винить за это Гилберта?

— Диана, — упрекнул Коул, хотя его губы дрожали от сдерживаемого смеха.

— Так вот, Гилберт не ждал, пока Билли поднимется, он просто бросился к дверям, где столкнулся со мной. Он спросил, видела ли я тебя, и я ответила, что да. Я сказала ему, что как раз собираюсь догнать тебя, но он остановил меня. Он сказал: "Я сам пойду за ней. Есть кое-что, что мне нужно ей сказать, и я больше не могу удерживать это в себе".

Диана и Коул ожидали, что Энн отреагирует, по своему обыкновению, бурно, или хотя бы скажет что-нибудь. Но она просто молча смотрела перед собой пустым взглядом, и Коул подбодрил Диану:

— Энн, Диана хочет сказать тебе кое-что ещё.

— И что же это? — простонала Энн.

Диана покачала головой.

— Это не о тебе, это обо мне. Я... Я...

Мгновенно забыв о собственных проблемах, Энн вскочила на ноги и была рядом с Дианой через долю секунды.

— Что случилось? — глаза Дианы наполнились слезами, и паника Энн усилилась. — Диана?!

Та снова покачала головой.

— На самом деле всё хорошо, лучше и быть не может, — она сделала глубокий вдох, чтобы продолжить, — я помолвлена!

Энн вытаращила на неё глаза. Диана вздохнула:

— Не смотри на меня так.

— Как — так? — ответила Энн, скрестив руки.

— Как будто я другой человек. Как будто теперь всё изменится.

— Но ведь теперь и правда всё изменится!

Диана отвернулась.

— Когда это успело произойти?

Диана замялась, неуверенная, стоит ли отвечать.

— На прошлой неделе.

— На прошлой неделе, — повторила Энн, медленно перебирая эти слова у себя в голове. — На прошлой неделе!

Диана слабо кивнула. Энн обвиняюще указала на Коула:

— И ты знал!

— Честно говоря, Диана сказала мне только сегодня, пока мы шли сюда.

Энн нахмурилась и потёрла лоб. Кажется, у неё начинала болеть голова.

— Но тебе всего шестнадцать...

— Присси тоже было шестнадцать, когда она впервые пошла к алтарю!

— Да, и эта история так хорошо закончилась, — ответ Энн был пропитан сарказмом. — И что твои родители думают об этом? Тут даже не нужен широкий простор для воображения, чтобы понять, что Джерри — едва ли лучший кандидат в мужья, о котором они могли подумать!

Диана вздрогнула.

— Они ещё не знают... Я пока ничего им не говорила.

— О, Боже, — пробормотала Энн. Она осознавала, что звучит совсем как Марилла, и она определённо начинала её понимать. Какой спектр эмоций бедная Марилла испытывала благодаря Энн на ежедневной основе...

— Когда ты им скажешь? — мягко спросил Коул.

— Скажешь ли ты им вообще?! — воскликнула Энн. — Диана, это же Джерри! Он наш друг, но...

— Замолчи, Энн! — взорвался Коул, прежде чем сурово посмотреть на неё. — Для человека, гордящегося своей терпимостью, ты мыслишь ужасно узко. Если бы ты хоть немного послушала её, ты бы поняла, что она любит его!

— Что ты знаешь о любви? Что хоть кто-то из нас знает о любви? — парировала она.

Коул раздражённо вздохнул.

— Мы с тобой, возможно, и не обладаем достаточным опытом, но надо быть слепой, чтобы не увидеть это в Диане. А может, ты и вправду ослепла, раз продолжаешь стоять на своём! Неужели ты совсем потерялась в своих фантазиях, раз не можешь просто повернуть голову и увидеть любовь? Просто посмотри на неё!

Энн нахмурилась, но проглотила рвущиеся наружу опрометчивые слова. Она повернулась и осторожно посмотрела на свою самую близкую подругу, посмотрела на неё тем открытым, непредубеждённым взглядом, который мечтала видеть чаще в обращённых к ней глазах, и наконец увидела её. Увидела её по-новому.

Бледная Диана стояла прямо, плечи расправлены гордо — так, что даже её мать гордилась бы, увидев это — она была готова защищать то, что ей дорого. Диана даже казалась выше, чем обычно. Её глаза сияли ярко как никогда. Так, словно ни недовольные родители, ни перспектива оставить любимого, чтобы закончить учёбу в Париже — не могли погасить в них свет.

— Я знаю, он совсем не Прекрасный Принц, за которого мы обещали друг другу выйти замуж. Его предложение было и вполовину не таким торжественным, как те, о которых мы фантазировали в детстве. И наша любовь совсем не так возвышенна и трагична, как та, которую мы представляли, когда писали свои истории. Но, Энн... Я даже не знаю, как объяснить тебе всё это, чтобы не выглядеть по уши влюблённой дурочкой. Я чувствую себя такой счастливой, я чувствую себя чем-то большим...

(Она чувствовала себя чем-то большим. Разве это не та же мысль, что пришла ей в голову сегодня ночью?)

Диана затихла, очевидно, потерявшись в своих мыслях. В этот момент Энн почувствовала себя невероятно далёкой от своей подруги детства. Но речь шла не о ней. Диана широко улыбалась, и в её улыбке было столько безмятежного и тихого счастья. Как будто она наконец нашла своё правильное, идеальное место в мире, и это место — рядом с Джерри; её рука была вытянута вперёд, а тело чуть изогнулось, словно Диана собиралась обнять кого-то, словно она нашла человека, с которым совпадёт идеально.

Энн почувствовала стыд за свои слова и действия. В груди заныло. Она вынудила Диану оправдываться! Как она могла так поступить и называть себя после этого её закадычным другом?

В конце концов, у неё был только один вопрос.

— Ты счастлива?

Коул и Диана удивлённо посмотрели на неё, совсем не ожидая таких интонаций, мягких и примирительных. Диана, со своими чёрными как смоль волосами, выглядела как пылающий янтарь в лучах полуденного солнца. Она светилась. Энн получила ответ на свой вопрос.

— Раз ты счастлива, то счастлива и я.

Энн подошла и обняла девочку, которая выросла и превратилась в молодую женщину прямо у неё на глазах. В глазах стояла пелена.

— Прости меня, — прошептала она, — ты же знаешь, как сильно я...

— Ты давно прощена.

Коул присоединился к их объятьям, и трое друзей рассмеялись, несмотря на ручейки слёз, текущие у каждого по щекам.

* * *

— Итак, — протянул Коул. Они лежали на траве, голова к голове, и лениво рассматривали безоблачное небо.

— Как он сделал тебе предложение?

Рот Энн скривился, когда она предположила, что Джерри, скорее всего, сделал это совсем не романтично — но она прикусила язык, чтобы не разрушить спокойный мир, едва-едва установившийся между ними.

Голос Дианы был нежным и мечтательным, когда она ответила:

— Он написал мне письмо — полноценное письмо, представляете? Конечно, он отдал мне его лично, чтобы родители ничего не заметили, но на письме были и марки, и штамп — как будто он на самом деле прислал его почтой.

Хорошо, что Энн всё же промолчала. Хотя Джерри и не вставал на одно колено, Энн полагала, что письменное предложение — это невероятно романтично, особенно учитывая, что не так давно Джерри был неграмотным, как ребёнок. Теперь же он мог гордиться своими способностями.

— Кстати, мне стоит поблагодарить тебя, Энн, ведь это ты начала обучать его, — улыбнулась Диана. — Я могу показать вам письмо, но я предпочла бы оставить его только для себя, если вы не возражаете.

Она покрылась румянцем, и друзья захихикали, но вовсе не стали возражать.

— Честно говоря, письмо было восхитительно, он вложил всю душу в каждую строку. Все его эмоции были на листе бумаги, и всё, что он написал, было обо мне...

Лёжа на траве и рассказывая о своём наречённом, Диана, со своим нежным румянцем, была похожа на свежую розу в цвету. Именно в этот момент Энн постигло озарение.

Возможно, любовь не в пылких речах и не в грандиозных приключениях. Возможно, любовная история не обязательно должна включать принцессу в башне, охраняемую огнедышащим драконом, и храброго принца, готового её вызволить.

Может быть, любовь — это медленно тлеющие угли, не такие яркие, как полыхающее пламя, но не менее горячие.

Она подумала о Диане и Джерри и о том, что любовь — это буквы, выведенные в обыкновенном письме; мечом принца может быть ручка, а чернила — это его копьё, которым он с энтузиазмом поражает дракона, который вовсе не дракон, а что-то гораздо более страшное — взгляды общества, уверенного, что юным леди не пристало выходить замуж за юношей ниже их по положению, а молодым юношам (и тут она посмотрела на Коула) не пристало влюбляться в представителей своего пола.

Может быть, любовь не всегда ждёт тебя в дальних странах и на чужих берегах? Может быть, любовь можно встретить в четырёх стенах тесной классной комнаты, где соперником был вовсе не злодей, а переодетый принц?

Может, любовь вовсе не должна быть возвышенной и трагичной. Возможно, любовь — в простых и тихих поступках? В верности? Любовь — уравновешенна, осознала Энн. Любовь была с ней на школьных уроках и долгих прогулках домой, она была в пронизывающих взглядах серых глаз и в ободряющих улыбках среди моря одинаковых лиц, ждущих её очередного поражения.

Любовь — это то, во что и в кого ты верил, догоняя их, когда они убегали, и обещая им, что будешь нуждаться в них до конца своей жизни.

— Энн? — Диана осторожно дотронулась до её плеча.

— Я действительно идиотка, — и это было всё, что Энн смогла выдавить.

Коул понимающе улыбнулся.

* * *

Прежде, чем она смогла заставить себя предпринять хоть что-то, солнце начало клониться к закату. Энн сбивчиво объяснила Марилле, что ей нужно ненадолго уйти, на что та иронично подняла бровь, проницательно взглянув на очень мужское пальто, впопыхах брошенное в прихожей предыдущим вечером. В самом деле, неужели она единственная, кто всё это время ничего не понимал?

Энн выскочила из дома, наконец направившись туда, куда вело её сердце.

И сердце привело её к ферме Блайтов, где она расшагивала туда и обратно, туда и обратно, туда и обратно до тех пор, пока...

— Энн?

Она застыла.

— Гилберт!

— Привет?..

Он выглядел озадаченным, и она вполне понимала почему. Энн выдала напряжённый смешок.

— Ты всегда застаёшь меня врасплох, — усмехнулась она, — и мне интересно, смогу ли я когда-нибудь ответить тебе тем же.

— Невозможно, — тихо пробормотал он.

Энн смущённо осведомилась:

— Почему?

Он легко улыбнулся ей, глядя прямо в глаза:

— Потому что я всегда знаю, где ты.

Ей хотелось посмотреть куда-нибудь в сторону — взгляд Гилберта был таким... жарким. Но её решимость пылала сильнее, поэтому она заставила себя выдержать это и не отвела глаз.

— Не могу сказать, что я чем-то недоволен, — продолжил он, прежде чем тишина стала неловкой, — но что ты здесь делаешь? Уже вечереет. Что-то случилось в Зелёных Крышах?

— Вовсе нет, — торопливо убедила его она, — всё замечательно. Мне просто... Мне нужно сказать тебе кое-что.

Между его бровей пролегла морщинка, и он кивнул ей, призывая продолжить.

— Честно говоря, это очень важно, — начала она, — так что, может, мы могли бы поговорить в более приватной обстановке? Предпочтительно, не на улице.

— О! — Гилберт растерянно усмехнулся. — Конечно, давай пройдём в дом.

— Где Баш и Мэри? — спросила Энн, когда они вошли в тёмный и пустой дом. Гилберт провёл её в гостиную, усадил в кресло и зажёг свечи, отвечая:

— Они уехали в Шарлоттаун. Вообще-то, я их провожал и буквально только что вернулся со станции. Они едут навестить сына Мэри, он заболел.

— Ох, очень жаль слышать это...

— Я предлагал поехать с ними и помочь, но, по их словам, ничего серьёзного. Переутомление, возможно, стресс, и небольшая лихорадка. Мэри просто хочет побыть рядом с сыном, а Баш, ну, — он закатил глаза, но его интонации были полны любви и нежности, — Баш всегда хочет быть рядом с Мэри.

Они снова обменялись долгими взглядами. Энн кашлянула, но не смогла вымолвить ни словечка. Следует ли ей подвести разговор к важной теме постепенно? Или сразу окунуться с головой?

— Итак, — мягко подтолкнул её Гилберт, — ты хотела сказать мне что-то важное?

"Что ж", подумала она, "значит, окунаемся с головой".

— Мне нужно было с тобой увидеться, — начала она.

— Посреди ночи?

Его голос звучал... позабавленно. Он насмехался над ней? Она сидела перед ним, обнажая сердце, а он высмеивал её?

— Едва ли! — вспыхнула она, — Ещё даже солнце не село!

— Разве?

Он указал на окно, где, действительно, стояли сумерки, и солнце уже давно закатилось. Энн, кажется, слегка не уследила за ходом времени. Нахмурившись, она обернулась к Гилберту, чтобы увидеть эту невыносимую ухмылку, которая будто приклеилась к его лицу.

"Да он просто пытается вывести меня из себя", заключила она. "Наверное, считает себя таким умным!"

Его провокация, как ни странно, внушила ей невероятную уверенность, и внезапно она объявила:

— У меня есть возражения!

— Возражения? — он растерянно запустил руку в волосы — ещё одна из его привычек. — На что?

— На "до конца своей жизни".

— До конца сво... — он резко умолк, когда искра осознания загорелась в его глазах.

— "Навсегда" звучит гораздо, гораздо более романтично, тебе так не кажется?

— Энн, — прошептал он. Его лицо засветилось надеждой, заставляя её сердце и душу трепетать. Она скрыла улыбку. Как нечестно, что он выглядит так завораживающе при свете свечей, и тени так красиво ложатся на его точёную челюсть и сильный профиль.

Как же он сияет.

— Я думаю, что мой долг — обучить тебя тому, как надлежит делать предложение. Я, как-никак, собираюсь стать учительницей.

— О, — ответил он. Его голос дрожал, а глаза блестели подозрительной влагой, — и что именно, по вашему мнению, мне следовало сделать по-другому, учитель?

— В первую очередь, тебе нужно было встать на одно колено, вот так.

Глаза Гилберта распахнулись в абсолютном шоке. Честно говоря, Энн была не менее шокирована собственными действиями, чем он. Она никогда не думала, что будет так счастлива, преклоняя колено. Тем не менее, сейчас она стояла на одном колене, и была счастливей, чем когда-либо.

— Что дальше? — прошелестел он.

— Потом тебе стоило бы взять меня за руку, вот так, — Энн нежно прикоснулась к его руке, и их пальцы сплелись.

— Мы бы посмотрели прямо... друг другу... в глаза, — её дыхание начало ускоряться. Судя по всему, Гилберт испытывал те же затруднения. Она тонула, захваченная в плен его взглядом, и ничто на свете не заставило бы её отвернуться.

— Что потом?

— Самая главная часть, конечно, — она глубоко вздохнула. — Обет.

Сделав паузу и громко сглотнув, Энн продолжила:

— Я люблю тебя.

Гилберт сделал дрожащий вздох, его рука крепко стиснула её.

— Примешь ли ты меня, Гилберт Блайт? Окажешь ли мне честь и станешь ли моим супругом... Навсегда?

Дыхание сбилось. На одно совершенно ужасающее мгновение Энн представила, что он сейчас откажет ей.

Отпустив её руку, он резко оттолкнул кресло в сторону и мгновенно оказался рядом с ней. Он нежно взял её лицо в ладони, его прикосновения были лёгкими и прохладным, как и полагается доктору. Энн прикрыла глаза.

Как она могла испытывать хоть какие-то сомнения?

Гилберт поцеловал её.

Она верила в любовь. Она чувствовала её. Всё это было по-настоящему.

Энн была бы счастлива находиться в таком положении целую вечность, признаваясь — и получая признания — на самом универсальном языке в мире. Но воздух, к сожалению, оставался досадной необходимостью, и когда они отодвинулись друг от друга на миллиметр, чтобы перевести дух, она уточнила:

— Это было "да"?

Гилберт расхохотался, ликующе и неистово, и как же он сиял, даже в полумраке.

— Что теперь? — выдохнула она.

— Я люблю тебя, Энн Ширли-Катберт, больше всего на свете. Я буду любить тебя всю свою жизнь и после неё тоже, клянусь тебе. Даже "навсегда" — это недостаточно долго для моей любви.

— Звучит как отличный обет.

Он снова засмеялся, и она присоединилась к нему.

— Замолчи и поцелуй меня, Морковка.

— Нет, ты замолчи и поцелуй м...

Он так и сделал, и в этот раз её даже не заботило, что он её перебил.

Диана была права.

Они не были Элейной и Ланселотом, но кого это вообще волновало? Могло ли это заставить её отказаться от него? От целой жизни, наполненной его поцелуями, его прикосновениями, вечности в его объятиях?

Нет... Это было намного лучше, чем Элейна и Ланселот.

Это было куда сильнее.