Боль и страдания Никколо Макиавелли (гет)

Когда Никколо впервые увидел ее, у него в душе все перевернулось. Сразу захотелось стать неверным мужем, сразу захотелось бросить все, взять ее в охапку и увезти куда-то далеко-далеко. Но он знал, что поступит против долга, если сделает это. Она — богатая синьора, а он — простой дипломат среднего финансового положения. Платили ему мало, мучая постоянными разъездами. Никколо уже несколько раз был в Форли и всякий раз смотрел на Катерину своими выразительными темными глазами. Он смотрел на нее и не мог насмотреться. Да, она старше его, но его это не останавливало.

И Никколо однажды приехал в Форли во главе небольшого отряда. Охрана осталась снаружи, тогда как сам Макиавелли, приглаживая ткань колета, отправился в замок. Огромная дверь со скрипом раскрылась и взору Никколо предстал большой зал. А также соединенный с ним кабинет, куда он и прошел уже в который раз. Стены были увешаны подсвечниками, свечи мерно горели, заливая кабинет мягким сиянием.

Катерина Сфорца сидела за столом и разбирала какие-то бумаги. Она была так увлечена своим делом, что не заметила, как Никколо Макиавелли вошел. Он вошел неслышно, ведь подошвы его обуви производили мало шума.

— Синьора Сфорца, — поклонился Никколо.

— О, Макиавелли пожаловал, — усмехнулась Катерина. — Какими судьбами к нам?

— Дела, синьора, дела, — вежливо сказал он.

Он так страдал, когда смотрел на нее.

Катерина, кажется, видела его насквозь. Она оторвалась от бумаг и отложила их в сторонку.

Поднялась со своего места и подошла к Никколо вплотную. Он слегка покраснел от близости сей прекрасной женщины.

— Никколо, выкладывайте, что у вас на уме. Я знаю вас, политиков. Слово в кармане, как козырь в рукаве. Никогда не знаешь, чего от вас ждать, — произнесла Катерина.

— Я пришел к вам с дипломатическою миссией, — сказал Никколо, устало прикрывая глаза. — Я пришел просить вас помочь Флоренции. Вы должны выслать отряд для защиты наших границ от иноземных посягательств.

Катерина не отодвинулась от Никколо, а легонько прикоснулась к его бурому колету.

Никколо устало усмехнулся.

— Так каков будет ваш ответ? — выжидающе посмотрел он прямо в светло-карие глаза Катерины Сфорца.

Сфорца отошла от него и принялась бродить из угла в угол по кабинету.

— Вы просите невозможного, — вспыхнул румянец на ее щеках. — Форли ослаблен, у нас нет столько людей! Мы не можем защитить даже наш замок, а вы просите помогать Флоренции! Я могу выслать вам только резервный отряд из гарнизона Форли. Триста воинов вас устроят?

— Вполне, — сказал Никколо твердо. — Но я не ручаюсь за их безопасность.

— О, я и сама знаю, что они погибнут в бою. Но будут защищать вас до последнего вздоха, — патетически изрекла Катерина.

— Так вы вышлете армию прямо со мной? — поинтересовался Никколо.

— Не знаю, можно ли назвать отряд из трехсот человек армией, но да, — согласилась Катерина, устало усаживаясь на стул. Стул был из черного дерева с витыми узорами на спинке.

Никколо принялся смотреть на свечи и изучал глазами убранство комнаты. Взгляд его задержался на странной картине, которая висела прямо над стулом Катерины. На ней была изображена прелестная женщина, чертами напоминавшая саму хозяйку Форли.

— Это вы, на том портрете? — спросил Никколо из любопытства.

— Да, я. Недурной попался мастер. Это парадный портрет, — сказала Катерина самодовольно.

— Вы очень красивы на этом потрете, — задумчиво сказал Никколо.

— О. Вы, Макиавелли, холодный бесстрастный тактик Макиавелли, считаете кого-то из женщин красивыми? — со смехом сказала Катерина, уставившись своими светло-карими глазами на двадцатичетырехлетнего Никколо.

— Да. Я не всегда так холоден, как вы можете думать. Я бываю страстным иногда, — жарко сказал Макиавелли.

— Докажите, — сказала Катерина и подошла к Никколо.

Никколо схватил Катерину за талию и резко прижал ее к книжному шкафу. Несколько книг угрожающе зашатались, пытаясь упасть. Катерина улыбнулась.

— И это ваша страстность? — игриво сказала она.

— Я хочу, чтобы вы поняли — я давно безответно люблю вас, — грустно сказал Макиавелли, и прижался своей слегка небритой щекой к ее бархатистой.

— Так ли уж безответно? — молвила Катерина задумчиво.

— Вы любите меня? — с надеждой спросил Никколо.

— Возможно, — увернулась от прямого ответа Катерина.

Она вырвалась из цепких объятий Никколо и отошла на другую сторону комнаты. Никколо с сожалением посмотрел на свои руки, потом на Катерину.

— Вы так хотите, чтобы вас любили. Но вы неверный муж, — с укоризной сказала Катерина Никколо.

— Да, я не всегда верен своей жене. Но я люблю вас, — горячо поклялся Никколо.

— Что мне до ваших клятв? Вы юнец, вы политик, вы обманете меня, — презрительно молвила Катерина Сфорца.

Макиавелли смутился.

— Что мне сделать, чтобы вы мне поверили? — со страданием в голосе сказал он.

— А что вы можете сделать, Никколо? Ах, Макиавелли, Макиавелли, вы совсем не понимаете, что лезете на рожон? — цокнула языком Катерина.

— Я одно только знаю: будьте моей, и я сделаю вас счастливейшей женщиной в мире, — пылко промолвил Никколо.

— Хорошо, я подумаю. Пока — останьтесь в моем замке на несколько дней. Там и посмотрим, годитесь ли вы мне в любовники, — царственно сказала Катерина Сфорца.

Никколо согласился. Ему отвели прекрасную комнату, обитую черным деревом и увешанную гобеленами. Гобелены изображали какие-то пасторальные сцены, но были и изображения святых. Особенно их мучений. Убранство комнаты донельзя подходило всей атмосфере замка. Большая красивая кровать с резными спинками, письменный стол с витыми ножками, стул с мягкой подушкой. Стул был тоже из черного дерева, к которому властительница Форли питала особую любовь. Никколо сидел за письменным столом и работал над посланием во Флоренцию — надо передать его нарочным, чтобы в его родном городе узнали, что он задержится в Форли на несколько дней. Никколо выписывал формулы вежливости своим прихотливо изогнутым почерком.

Дописав, он сложил бумагу вчетверо, подозвал слугу и велел передать письмо, запечатав его. Никколо даже вручил слуге конверт и сургуч для печати. Он не стал утруждать себя запечатыванием письма, ведь в нем не содержалось никаких ценных ведомостей, посему Никколо не боялся, что кто-то его прочитает.

Катерина позвала Никколо на аудиенцию прямо в свою спальню, где она стояла перед огромным зеркалом в пол.

— Скажите, Никколо, я красива? — тихо спросила Сфорца.

— Очень, — жарко сказал Никколо.

И подошел к ней, обнимая сзади. Катерина не сопротивлялась.

— Вы уже полюбили меня? — спросил он у Катерины.

— Еще нет, но вы обнимайте меня, мне это очень... приятно, — сказала Сфорца, искусно изогнув бровь. Макиавелли увидел это в зеркале.

Он наблюдал за их отражениями. На губах Катерины Сфорца играла невесомая улыбка, и Никколо с любовью смотрел на даму своего сердца. Он все еще обнимал ее сзади. Руки его были то на ее плечах, то на талии, то вообще в области груди.

На Катерине было бледно-голубое платье, подчеркивающее темноту ее волос. Но Никколо страдал, ведь он догадывался, что его любовь окажется безответной, как он и предполагал.

— Одна ночь. И вы покажете, на что способны, — заговорщически сказала Катерина.

И это была жаркая ночь. Шторы развевались от легкого бриза, ночные лунные лучи пробивались в комнату, и никто не нарушал единства двух людей, которые в эту ночь стали одним целым. Никколо и Катерина.

Он проснулся в своей постели — вероятно, слуги перенесли его спящего, дабы не скомпрометировать замужнюю даму Сфорца. Никколо понимал: еще несколько дней он пробудет здесь и вынужден будет уехать. Но тут его подозвала миловидная служанка: Катерина Сфорца ждала его у себя в кабинете.

— Скажите, милый политик, — обратилась к Никколо Катерина, как только он вошел. — Почему вы так искусны в науке любви?

— Я не единожды изменял жене, вот и научился, — честно ответил Никколо.

— Ах, юный развратник! — со смехом сказала Катерина. — Но вы мне понравились. Я бы оставила вас при своем дворе, будь вы не из Флоренции. Но вам скоро будет нужно домой.

Никколо стало вдруг мучительно больно. Он расстанется с ней. Расстанется с дамой своего сердца. Да, он получил ночь ее любви, но какой ценой? Ему доведется проститься с ней уже послезавтра.

Боль и страдания обуревали Никколо, когда он шел в отведенную ему комнату. Он написал еще несколько писем и разослал их — в его обязанности входила и флорентийская корреспонденция. Некоторые он отправил с нарочными, некоторые — голубями. Благо, в Форли была превосходная голубятня. Никколо разрывался между долгом и чувством: он знал, что ему придется оставить горячо любимую женщину.

— Поцелуйте меня, Никколо, — сказала Катерина, которая пришла прямо к нему.

И Никколо повиновался. Он обвил руками стан Катерины и жарко поцеловал ее в горячие губы. Она со страстью ответила на поцелуй, а их руки блуждали по спинам друг друга. Он касался всего ее тела, он приглаживал ее волосы, держал за талию — и все это, не разрывая пламенного поцелуя. Наконец, поцелуй прекратился.

— А теперь нам пора проститься, — с грустью, понятной лишь ему самому, сказал Никколо.

— Как? Ведь вы пробудете здесь до послезавтра? — вырвалось у Катерины Сфорца.

— Нет, планы изменились. Надо быстро снарядить ваш отряд и мы отправляемся тотчас же, — сказал Никколо горестно и деловито в одночасье.

— Прощайте, Макиавелли, бесстрастный тактик Макиавелли. Вы годитесь мне в любовники, да. Но мы не будем с вами вместе, ведь вы уезжаете, — мило сказала Катерина.

— Прощайте, прекрасная синьора Сфорца, — прошептал Никколо.

И он уехал, а она осталась. И боль, невыносимая боль мучила его, заполняя все его естество. Ах, как он хотел бы вернуться, заключить Катерину Сфорца в крепкие объятия, увезти ее далеко-далеко, и никогда не возвращаться... Но Никколо Макиавелли был патриотом Флоренции. И долг победил. Никколо, юный двадцатичетырехлетний дипломат, вернулся в родной город-государство. И республика Флоренция с радостью приняла своего верного сына.