Добрый бог злого места (джен)

— А что в Диснейлэнде?

— Много принцесс.

— Чьих принцесс?

— Есть и китайская.

(с) Врата воинов

— Его зовут Абсолем.

Паркинсон, с тоской смотревшая в окно, буквально на секунду оживает от своей затягивающей апатии — всплескивает танцевальным движением пальцев, сверкает улыбкой, взглядом из-под ресниц.

— Что-о? — удивляется Гарри. — Ты шутишь!

— Поттер. — Паркинсон тут же теряет свою мечтательную улыбчивость и роняет слова, как гранитные камни. — Ты пойми, мне не хочется общаться с тобой и лишней секунды.

Гарри давится словами о том, что же она тогда молчала аж двадцать минут подряд.

— Так что я говорю тебе все, что знаю и иду обедать. И дай Мерлин, чтобы мы больше никогда не сталкивались. Даже если этого снова попросит Вуд.

— Его зовут Абсолем. Приходишь в Лютный переулок. Там дом с ярко-красной крышей и розами на двери. Заходишь внутрь, говоришь, что пришёл к Абсолему. Ждешь. Все. Мне плевать, если ты мне не веришь, плевать, пойдёшь ты к нему или нет.

Развернувшись, Паркинсон уходит. Гарри смотрит в окно. Грязные вороны копошатся в луже, перетягивая то ли червяка, то ли веревку. Серо. Тут уж и в самом деле — несложно заразиться апатией.

Для того чтобы решиться на визит к темному кудеснику, уходит неделя. Гарри потряхивает, но он уже договорился с Макгонагал, что будет пропадать после уроков, и соврал Гермионе, что хочет побыть на Гриммо. Один. «Да, Гермиона, мне просто надо подумать.»

Мантия-невидимка в таких случаях не помощник, и Гарри одевает ту, в которой ходил на заседания Визенгамота сразу после победы — чёрную, из тяжелой, плотной ткани, с угрожающим силуэтом, словно растекающимся в дементорово облако к ногам.

Капюшон чересчур глубокий, но так даже хорошо — никто его не узнает.

Дверь в розах — дверь с выложенным искусной рукой панно — красные, жёлтые, зелёные кусочки на чёрной поверхности. Гарри берётся за ручку с гулко бьющимся сердцем и потными руками.

— Успокойся, — шепчет серо-фиолетовая змея, выглядывая из венка роз. Гарри чуть не орёт от страха, но кивает приветственно змее и делает шаг через порог.

Заведение похоже и не похоже на все кабаки, которые он видел в жизни. Здесь почти нету шума, гости ведут себя чинно и сдержанно, но тем страшнее.

— Чем могу помочь? — раздаётся над ухом глубоко глухой голос с шипящим присвистом. Гарри поворачивается. Перед ним — прекрасноликое чудовище из сказок. Иначе почему-то не описать юного черноволосого мужчину, одетого старомодно и красиво. Один его глаз черный, как самая глубокая ночь, другой — серый. Мужчина кланяется, и становится отчего-то понятно, что он слеп на тот глаз, который черный.

— Это что — сырое мясо? — спрашивает Гарри шокировано.

Мужчина на секунду переводит взгляд к столикам, где трое смертно бледных посетителей со смехом и спешкою поедают тонко порезанное на тарелке мясо. И в самом деле — сырое.

— Сердце единорога, сэр, — говорит мужчина и кланяется, — если пожелаете, можем подать вам.

Гарри качает головой. Мужчина дергает уголком губ в намеке на улыбку и вдруг становится уж-жасно дружелюбным.

— Я могу показать вам выход, сэр.

И Гарри вспоминает, зачем он вообще пришел.

— Мне нужен Абсолем, — говорит он, предчувствуя, как его поднимут на смех или прогонят.

Этого, впрочем, не происходит. Мужчина смотрит на него секунды три или четыре, и его взгляд пронзительно-холодный.

— Позвольте представиться, сэр, — говорит он, наконец, — Илосович Стэйн. К вашим услугам.

Гарри даже не успевает открыть рот, чтобы выпалить свое имя в ответ, как Илосович Стэйн прерывает его еще одним поклоном.

— Рад служить вам этим вечером. Пройдемте со мной.

Он отворачивается, чтобы показать дорогу, и со спины видно, как в кожу его шеи впивается черный шипастый ошейник, больше похожий на колючую проволоку. Шипами вовнутрь. Гарри начинает потряхивать.

Они идут через зал, проходя и тот столик, за которым уже почти разделались с единорожьим сердцем, и тот столик, за которым пожилая всклоченная ведьма в бобровой накидке пьет неторопливо из огромной чашки что-то похожее скорее на кровь, и маленький мальчик в ярко-салатовой мантии, большой ложкой ковыряющий мороженное…

Следующий зал почти не освещен — видно только большой диван, на котором лежит, раскинувшись, уродливый рыжий кот, отчаянно похожий на Живоглота. Илосович Стэйн останавливается около этого дивана, не входя в пятно света и предлагает:

— Располагайтесь, сэр. Придется немного подождать, Абсолем сейчас занят.

Гарри неуверенно мнется, стоя посередине светлого пятна. Кот открывает один ультрамариновый глаз и мяукает. Илосович Стэйн смотря на кота, говорит:

— Могу предложить вам напитки и закуски.

Гарри мотает головой. Еще не хватало!

— Вашего спутника зовут Чешир, — говорит Илосович и, поклонившись, словно растворяется в темноте. Только мерные шаги отсчитывают расстояние до двери — раз, два, три, четыре, пять, шесть — да хлопает мягко дверь, ослепив на секунду вспышкой желтого со стороны общего зала.

Гарри не знает, что ему делать. Он вслепую, почти наощупь делает пару шагов вперед.

— Хотя бы свет они могли зажечь? — бормочет он.

— Как пожелает гость Абсолема, — говорит глубокий, чувственный голос, похожий на басовитое мурлыканье большой кошки. Гарри резко оборачивается, вскидывая палочку. На диване сидит лишь кот.

Вокруг зажигаются огоньки свечей — как будто по велению волшебной палочки. Но ни палочки, ни волшебника нет. Только (предположительно) говорящий кот.

— Спасибо, — Гарри чувствует себя дураком и оглядывается.

Золото и пурпур. Золотые узоры по пурпуру обивки, по бархату стен. Золотые безделушки на алом мраморе камина. Золото и пурпур.

— Агрессивный Гриффиндор для гостя Абсолема, — все тот же голос раздается от дивана. Гарри снова подскакивает от испуга, тычет палочкой в кота.

— Это ты!

— К услугам гостю Абсолема, — кот улыбается. — Меня представили — Чешир.

— Как ты говоришь? — Гарри растерянно садится на диван рядом.

— Языком, используя струю воздуха и резонаторы для образования речевых тембров, естественно. — Кот обиженно привстает на задние лапы и поучительно машет хвостом.

— Нет, ты же кот! — пытается пояснить Гарри. — Коты не говорят.

Чешир дыбит шерсть, становясь вдвое больше, и угрожающе выпускает когти. Те блестят, как лезвия ножей — страшное оружие, от прикосновений которого кожа дивана вспарывается, вскрывая мягкое нутро.

— Вы хам, гость Абсолема. — Чешир спрыгивает с дивана и исчезает, задрав хвост трубой, за мгновенно появившейся и тут же пропавшей дверью на поверхности стены.

Гарри остается один, и свечи начинают гаснуть — очень медленно, но неотвратимо.

Гарри взмахивает палочкой.

— Люмос.

Но огонек Люмоса тоже гаснет, а после третьей попытки и вовсе не зажигается.

— Гори все — хоть мир рухнет, а портить Чеширу настроение — ни-ни, — раздается позади детский голос.

Гарри резко оборачивается, вскидывая бесполезную палочку.

Девочка с бесконечно длинными, снежно-белыми кудряшками стоит на пороге гостиной, сжимая под пузом Чешира. Тот болтается в ее руках, будто тряпичная игрушка, а рыжий хвост тянется далеко по полу и путается в кудряшках. Вокруг девочки словно сам по себе рождается рассеянный белый свет. Гарри думает — откуда же она взялась здесь, ей едва ли лет шесть.

— Я… я не хотел, — находится он и делает шаг вперед.

Девочка только крепче прижимает к себе кота. Тот, по виду, спит, хотя, как можно спать в такой крепкой хватке? В коридоре раздаются легкие шаги, но девочка все так же пристально смотрит на Гарри. Тонкая рука появляется из темноты и трогает белые кудряшки.

Вперед ступает маленькая кореянка с забранными в высокую прическу волосами чудного жемчужно-серого цвета. Волосы ее (так же, как и у девочки) отбрасывают сияние, кидая на темно-синий расшитый халат кореянки потрясающие блики.

— София Вайт, Мальямкин, — представляется она, низко кланяясь. — Вы — гость Абсолема. Могу я проводить вас?

Гарри мелко кивает. Ему порядком уже надоело все, творящееся вокруг, вдобавок еще и кажется — дальше удивляться уже некуда, но что-то подсказывает ему, что впереди ожидает немало не всегда добрых чудес.

Вайт снова кланяется, поднимает на руки девочку, разворачивается и уходит. Гарри, опомнившись, спешит за ней. Темнота его совсем не беспокоит, ведь свет, идущий от волос Вайт, освещает ему путь по темному паркету и синим, в цвет халата, коврам.

— Почему везде так темно? — произносит Гарри, вовсе не ожидая ответа. Его грудь теснит что-то томительно-непонятное, сложное.

Вайт внезапно оказывается с ним лицом к лицу. Ее руки оттягивает девочка, не произнесшая ни слова с те пор, как ее подняли с пола. Вайт приближает лицо так близко, что Гарри различает красные капилляры на белках глаз в призрачном свете от ее волос.

— Когда слышишь голос в темноте, не видя лица — истина кажется намного сокровеннее, а ложь узнаешь в полутонах, — тепло ее дыхания ласкает кожу Гарри, посылает мурашки вниз живота — она очень красива, эта София Вайт. Гарри шумно глотает, но надеется, что лицо ему удалось удержать.

Так же резко, как остановилась, София продолжает путь. Спина ее прямая, а голова гордо поднята.

Они приходят очень скоро. Вокруг темно, но и волосы Вайт тускнеют, как затухающий камин. Остается только полоска теплого желтого света из-под двери.

Вайт, удерживая девочку на локте, аккуратно нажимает на ручку в виде атакующей змеи. Света становится больше, и Гарри с удивлением рассматривает резную, очень красивую дверь, высотой в два его роста! Внутрь заглядывать он боится. Но перед Вайт такой проблемы не стоит, и она смело шагает вперед, оставляя Поттера в коридоре.

— А, Мальямкин, — слышится какой-то пьяный, излишне мягкий, тянущий гласные голос из-за двери.

— Я привела Алису Блэк, мой господин.

Шагов не слышно — полная тишина стоит за дверью. Когда раздается интригующе-шаркающий шорох, Гарри не может удержаться, переступает с ноги на ногу, чуть наклоняется, чтобы взглянуть в дверной проем.

Абсолем кажется мальчишкой — юным, прекрасным, как рассвет, с доверчивым взглядом из-под длинных ресниц. Его русые волосы с выкрашенными в аквамариновый цвет прядями, заплетены в высокую, от макушки косу.

Он курит приятно пахнущий лавандой табак из трубки с длинным тонким мундштуком золотистого дерева и очень маленькой чашей, похожей на микроскопический черный тюльпан.

Дым тоненькими струйками устремляется вверх, скапливается под потолком, и опускается по углам к полу синим туманом.

София подошла и посадила Алису Блэк в ноги Абсолема на толстый ковер. Тот зарывается свободной рукой в кудри девочки и радостно вздыхает — по его лицу расползается совершеннейшее счастье.

— Что еще, Мальямкин?

— К вам гость, мой господин, — София Вайт снова кланяется, сложив ладони перед собой в замок.

— Илосович Стэйн, — затянувшись, выпускает вместе с клубами дыма слова Абсолеем. Его рука все так же путается в кудрях Алисы Блэк. — Он слаб и груб.

— Он назвал ваше имя, мой господин.

Абсолем затягивается снова и выпускает колечки серого с лавандовыми искрами дыма.

— Двери моего дома всегда открыты тем, чье упорство позволяет найти ко мне дорогу, Мальямкин. Пусть зайдет.

София Вайт снова кланяется, тихой тенью скользит к Гарри и распахивает перед ним обе двери.

— Прошу вас, гость Абсолема.

Она исчезает из кабинета, стоит Гарри только выйти в круг света от свечей. В кабинете удивительно холодно, и мороз бежит по коже, заползая в воротник и под рукава.

Абсолем молчит. Курит. Тянет иногда прядки Алисы Блэк на себя, да бормочет тихо-тихо под нос что-то ритмичное.

— Я… меня зовут Гарри Поттер. — Он делает шаг вперед, отходя от захлопнутых за спиной дверей, отметая мысли о том, что все еще можно сбежать. — У меня есть к вам просьба.

— Присядьте рядом, Гарри Поттер, вот сюда, — Абсолем наклоняется вперед, берет его за запястье и тянет вниз, так что Гарри приходится неловко примоститься на подлокотнике. Прикосновение Абсолема обжигает руку даже сквозь рукав мантии.

Они некоторое время молчат.

— Это Алиса Блэк, — говорит Абсолем, откладывая трубку, и запускает обе руки в ее волосы. Девочка ластится к Абсолему, прижимается щекой к его колену. — Ее мне подарили Блэки. Я помог им как-то. Никогда и никому не помогай, мальчик! — фыркает он. — Такая морока, отводить от порога своего дома потом толпы просителей. Я, к примеру, не исполняю просьбы.

— Но мне сказали, что вы можете помочь. Вы должны мне помочь! — Гарри подскакивает на ноги. — Я вас прошу. Если нужно — я могу отдать вам свои деньги. Или дом — крестный оставил мне дом.

Абсолем запрокидывает голову и смеется — рассыпая смешинки, как серебряную пыльцу от крыльев сказочной феи в воздухе. Алиса Блэк хихикает тоже, завороженно смотря на него.

— Ты принес с собой дом? Или золото? — спрашивает он. — Едва ты выйдешь за порог — ты забудешь мое имя. А без него тебя не пустят ко мне.

Поттер вскидывается, но Абсолем машет на него рукой.

— Сначала расскажи мне, что привело тебя сюда, Гарри Поттер.

Прямо посередине кабинета из клубов взметнувшегося сиреневого дыма появляется мягкое удобное на вид кресло с вышитой разноцветными камнями и нитками спинкой. Гарри садится в него немного недоверчиво, складывает руки на коленях, натягивая рукава на кончики пальцев.

— Мой кузен — во время войны его эвакуировали вместе с моими родственниками. Но слишком плохо эвакуировали — их бросили на полпути. Моего кузена прокляли. И виноват в этом я! — он вскидывает голову, собираясь доказывать свою правоту, но никто не спорит с ним. Некому спорить — Алиса Блэк мурлыкает под ласковыми прикосновениями пальцев к волосам, сам Абсолем будто бы полностью увлечен серебристыми локонами. — Если бы я не жил там, пожиратели о них бы даже не вспомнили. Тетя и дядя не пострадали, а вот Дадли… целители говорят, что вылечить его можно только с помощью очень темной магии. Она запрещена, и я не знаю, кто бы еще смог помочь. Я обошел всех целителей — и в Мунго, и независимых от больницы. Никто не может мне помочь. Они говорят, что проклятие фамильное. Но целитель Медоуз посоветовал мне найти… вас, наверное. А Панси назвала имя. И я пришел.

— И ты пришел, — эхом повторяет Абсолем. А потом подается вперед слитным, эстетичным движением и гладит кончики пальцев Гарри. На руках Абсолема — перстни, много-много разных металлов и камней, а его прикосновения оставляют за собой в воздухе медленно оседающие вниз теплые желтые искры. Гарри глядит во все глаза на яркие отсветы, расцвечивающие его кожу.

Наступает тишина. Абсолем курит, Гарри то смотрит на него, то на искры, что свободно пляшут и перетекают, не зная границ и не ранят, не плавят ткань мантии, прикасаясь к ней. Тишина невыносима, но Гарри боится ее прервать.

Вдруг, заставляя Гарри вздрогнуть, Алиса поднимает голову с колен Абсолема, откидывает кудряшки назад, приглаживая их непослушной рукой и с по-детски уморительной серьезностью говорит.

— Я выучила сегодня для тебя стих.

Трубка, что выпускает лавандовый дым, ложится на столик, а Абсолем, сощурив глаза, смотрит на Алису.

— Что за стих? — спрашивает он.

— Qui habitat in abscondito Excelsi in umbraculo Domini commorabitur… — начинает на латыни Алиса. Гарри хмурится — он не может понять, откуда ему знаком текст.

Абсолем кривит в отвращении будто грифелем очерченные губы, но слушает. Гарри видит, как все ниже наклоняется его голова, как дрожат в отвращении его ресницы, как расползаются злые морщинки от уголков глаз. Стих длинный, похожий на христианскую молитву.

Стоит Алисе замолчать, как Абсолем спрашивает резко:

— Кто научил тебя?

— Таррант, — отзывается Алиса и целует пальцы, которыми Абсолем гладит ее по щеке.

— Надо лишить его шляпы.

— Это плохой стих? — удивляется Алиса.

Абсолем только резко кивает.

— Помочь ли мне нашему гостю, Алиса? — спрашивает он.

— Ты зря спрашиваешь у меня, — качает головой девочка. А потом вдруг поет: — О, как слаб тот, кто не может ничего ре-шить! — и нехотя встает. — Я пойду и найду Чешира.

Гарри обращает внимание на ковер, на который оперлась тоненькая рука Алисы. На нем — завитушки и звезды, как на мантии Дамблдора, но между чудных цветов прячутся черепа, надписи на латыни и сердца, как в учебнике по анатомии. Ковер завораживает, словно наплывает на Гарри, стараясь его поглотить, и не дает возможности от него оторваться.

Алиса же и помогает Гарри выбраться из ловушки — она степенно идет к двери, заслоняя странные узоры своим маленьким телом.

Гарри чувствует, как начинает дышать, и вскидывает потрясенный взгляд вверх. Никто и не заметил, как он едва не остался там, застряв сознанием в зачарованном ковре. Абсолем берется за трубку, щурится в спину Алисе, медленно закидывает ногу на ногу и начинает мерно покачивать ботинком из черной блестящей кожи — туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда. Это привлекает взгляд и ковер коварно снова пытается поймать Гарри в ловушку. Но тот уже понял, насколько может это быть опасным, и резко поднимает голову, чтобы взглянуть на Алису, которая уже подошла к выходу.

Чтобы открыть высокую дверь, ей приходится повиснуть на ручке — Гарри наблюдает с интересом, почти забыв о том, что его только что чуть не подчинил себе узор ковра — а потом навалиться всем телом. Она справляется и исчезает в темноте.

— Не корми его со стола, — кричит ей в спину Абсолем. Алиса не поворачивается на его голос, только кудряшки еще долго тянутся за ней по полу и исчезают за дверью.

Стоит двери с тихим хлопком закрыться за Алисой, повисает неловкая для Гарри тишина. Он и сам не понимает, как начинает ерзать в огромном для себе кресле то сползая в удушающе-мягкую глубину, то съезжая на самый кончик сиденья и натыкаясь задом на какую-то выпирающую деревяшку.

Абсолем молчит, бессвязно блуждая взглядом по комнате, и редко дышит — Гарри краем глаза видит, как мерно поднимается и опускается его грудь.

— Как вам пришелся Илосович Стэйн? — спрашивает, наконец, Абсолем, будто очнувшись от дум.

— Он показался мне… — Гарри хочет сказать «порочным», но вспоминает впившийся в шею ошейник и перебивает сам себя, — несчастным.

— Илосович — ничего из себя не представляющий мерзавец, — говорит Абсолем равнодушно. — Он вовсе не злодей и не исчадие ада, не влюблен, но честолюбив и глуп. Он готов лгать и убивать, но обычно находит не тот объект для изъявления своих чувств. Вытащил его с плахи лет пятьдесят назад.

Гарри молчит. Он совершенно заблудился в этом цирке красивых уродов, запутался в своих чувствах и еще ему страшно. Очень страшно, и страх этот все растет и ширится, готовясь затопить его с головой.

— Я помогу вам, у вас милое и очень простое имя, ваша внешность обыденна, а мысли — прямы и понятны. Это располагает. Все мои люди вычурны и претензионны, это так утомительно.

Абсолем откидывает на спинку кресла голову, картинно закрывает глаза ладонью и смеется — очень тихо, очень интимно. Гарри продирает льдом от пяток до затылка.

— Чешир! — повышает голос Абсолем. — Проводи моего гостя к Красной королеве. Он уже все прекрасно знает, старый пройдоха.

В воздухе над столом начинает посверкивать, как будто от статического электричества. И внезапно на этом самом месте в сполохе будто бы магниевой вспышки появляется рыжий огромный кот.

— Как пожелает ваша прекрасная милость, — Чешир склоняет голову перед Абсолемом и, потоптавшись, вдруг прыгает на Гарри.

Того сносит с кресла толчком, он летит куда-то в сторону и вниз, пребольно ударяется локтем. Чешир барахтается сверху, и Гарри, пытаясь его отодрать от себя, отбивается от когтей и шерсти, отчего-то непременно лезущей в нос, в рот и глаза. Наконец, отвоевав пару глотков воздуха, Гарри отбрасывает от себя Чешира. И неловко поднимается на ноги… совершенно в другой комнате.

Это просторная зала, очень длинная и неширокая. Рассеянный свет от свечей, стоящих в канделябрах прямо на полу, едва освещает небольшую часть залы, и Гарри удается кое-что разглядеть. Стены здесь черные, покрытые серебряными узорами. Гарри старается не задевать взглядом узоры — он помнит, как его пытался подчинить ковер. Но эти завитушки, похожие на руны, будто плывут в воздухе, пытаются коснуться Гарри, попробовать на вкус его магию.

Гарри оборачивается к Чеширу, почти растворившемуся в воздухе, и едва успевает схватить его за разматериализовавшийся хвост.

— Вот вечно я не успеваю, — шипит Чешир раздосадовано и проявляется, как внезапно обретшая цвета картинка. — Отпусти уже хвост, ты смог меня поймать, я теперь тебя по-честному сопровожу.

Гарри еще некоторое время держит Чешира, неудобно согнувшись под его выжидающим взглядом, но, наконец, сдается.

— И что стоишь? — тут же начинает бурчать Чешир. — Бери свечу, пошли, незрячий. Наша портьера — восьмая красная.

— Портьера? — удивляется Гарри, но поднимает небольшой золотистый канделябр и с ожиданием смотрит на Чешира.

Тот, совсем как человек, вздохнув, встает на задние лапы и указывает выставленным когтем передней в противоположную стену.

Гарри оборачивается, приподняв канделябр выше, и в самом деле почти утыкается носом в алые портьеры, скрывающие часть стены — от пола и до потолка, почти теряющегося в темноте.

— Восьмая красная портьера — твоя, — шепчет голос Чешира за спиной. Гарри оборачивается, но того уже нет позади. Как и вообще никого вокруг.

Он некоторое время неуверенно рассматривает портьеру, но, наконец, идет вправо. А почему бы и нет, в конце концов? Звук его шагов гулко отдается под потоком, и как бы Гарри не пытается идти тише — у него не получается — даже эхо его дыхания долго плывет по зале.

Насчитав третью красную портьеру, он убеждается, что зал бесконечен, а цветов портьер может быть великое множество. После шестой красной портьеры Гарри долго стоит, борясь с желанием отодвинуть тяжелую занавесь и понять, что же за ней спрятано. Но справляется с собой и шагает дальше. Ему хочется, по примеру книжной Алисы, девочки, описанной Льюисом Кэрролом, воскликнуть «все страньше и страньше», но он сдерживается. Не хватало в этой комедии абсурда тоже сходить с ума.

По правде сказать, он больше не верит, что ему помогут — с того момента, как кот его переместил сюда — точно нет. Здесь словно все создано, чтобы издеваться над разумным человеком. Все подчинено только абсурду и сумасшествию. И Гарри просто хочется уже выбраться из этой сказки и начать свои поиски заново.

Задумавшись, он едва не проходит восьмую красную портьеру, но что-то екает в груди, а дыхание на мгновение непонятно почему перехватывает.

— Отодвигай, что стоишь, — шепчет Чешир в ухо, но Гарри уже даже не оглядывается. Он тянется вперед, воюет с тяжелыми непослушными занавесями и, наконец, заглядывает под них.

В стене оказывается небольшой эркер, отделанный светлым мрамором. За стеклами ночь, а на подоконнике, грустно спрятав лицо в ладонях, сидит седая чернокожая женщина, очень крупная, одетая в ярко-красное пышное платье. Ее почти черная кожа сильно контрастирует с цветом платья, отчего оно смотрится на ней нелепо.

Она вздрагивает и поворачивается, когда Гарри неуверенно произносит:

— Э-э-э, здравствуйте? Красная королева, это же…

Это седой негр, да. Но это мужчина. Широкоплечий, с сильными руками, очень мужественным лицом и проницательными холодными глазами.

— Да, это я. — Голос его густой, тяжелый. Таким — отдавать приказы на поле боя. Или петь в опере мужские партии. — И я — мужчина, не мучай себя, мальчик.

— А как вас… — Гарри все еще растерян, он в ужасе, в ступоре.

— Меня зовут Красная королева. И титул я заработал, уж поверь, — с горечью говорит негр, проводя огромной рукой по затейливо вышитому лифу.

— Поверь, поверь, — шепчет Чешир. — Когда ты лезешь в гору, боишься, преодолеваешь себя и препятствие, сражаешься с врагами и с друзьями, ищешь безопасности, а, забравшись на вершину, понимаешь, что всего-то и забрался на платяной шкаф в своей детской комнате — что ты почувствуешь?

Гарри растерянно смотрит на Красную королеву. Он не понимает, как ему реагировать.

— Иногда мне снится, что нас всех придумал Абсолем во имя своей скуки, — грустно говорит Красная королева. — А потом я просыпаюсь, и думаю о коронах и палачах. Эти мысли может родить только бестолковая головка древней Алисы.

Чешир фыркает в ухо Гарри и едва слышно клацает зубами. Звучит довольно кровожадно.

— Ненавижу, когда ты начинает ныть о том, что уплыло из твоих рук.

Красная королева, игнорируя замечание Чешира, поворачивается к нему, и смотрит в упор.

— Ты знаешь, что Алису подарили Абсолему в пятнадцатом веке? Жестокость ее эгоизма может уничтожить Лондон.

— Я думал, что Абсолем здесь все решает, — говорит Гарри, чтобы что-то сказать. Пятнадцатый век, нет, серьезно, этот негр думает, что Гарри ему поверит?

— Так может казаться, — грустно кивает Красная королева. — Но Абсолем не любит больше ничего, кроме Алисы.

— Ты хотел сказать — никого, — говорит Чешир, лениво поднимая заднюю лапу и медленно выпуская когти. Он как-то внезапно обнаруживается на подоконнике на подушке ярко-красного цвета.

— Я хотел сказать ровно то, что сказал, рыжее цепное чудовище. Мы все здесь заложники старой любовной истории. И если бы Абсолему подарили нового человека… — Красная королева щурится и грустно смотрит на Гарри.

Чешир исчезает, будто аппаратировав (Гарри уже устал удивляться), а Красная королева смеется.

— Трус! — кричит он и топает ногами. — Ты трус, Чешир!!

Глубокая царапина появляется на его щеке, но Красная королева продолжает:

— Он мог бы стать новой Алисой, лучше, чище и история повернулась бы по-другому!

Гарри, в ужасе заслонившись руками и от безумного взгляда Красной королевы, и от догадки, пришедшей ему на ум, отскакивает назад, падает, задев низкую кушетку, отползает в угол.

— Ты… ты дурак! — говорит он. — Я никогда ни за что не останусь здесь.

Красная королева осекается, замолкает, серьезно и внимательно смотря на Гарри. В два шага преодолев то расстояние, что их разделяло, он опускается перед ним на колено. Протягивает руку вперед, предлагая опереться на нее.

— Ну, если нет, то отчего бы и нет? — спрашивает он. — Никто никого не заставляет. Но ты сам не мог предположить еще месяц назад, что придешь в дом, в котором все, от дверных ручек до портьер и отравленного дымом воздуха хотят твоей смерти.

Красная королева наклоняется вперед и шепчет горячечно:

— Ты и сам не захочешь уходить. Тут же все не так, как там, тут проще и чище, лучше и сказочней.

И вдруг вскакивает, алым и черным с седыми прядями вихрем кружится по комнате, раскинув руки.

— Идем! Идем, я научу тебя, что делать с твоим кузеном! Идем, и однажды ты нас всех освободишь от диктата!

Он хватает Гарри за руку, могучим рывком ставит его на ноги и тащит за собой, на бегу напевая: «И ни-ка-ких А-лис! Лис! Лис! И ни-ка-ких А-ли-и-ис!».

Мимо мелькают: диваны и картины, двери и будуары, кровати с балдахинами и пыточные столы, столы с яствами и наспех сколоченные табуретки, зеркала и лица, гардеробы и люди. Люди — читающие, дерущиеся, трахающиеся, кушающие, спящие… И Гарри все никак не может уловить, где же они проходят, что это за коридоры, окна и двери.

— Не вглядывайся, — слышит Гарри мурлыкающий шепот у уха, и чувствует тяжесть кошачьего тела на плече. — Это все не реально, пока ты не осознал их реальность. Их нет, это власть несбывшегося, оно хочет воплотиться через тебя, сбыться.

Они останавливаются в темной пыльной комнате, воздух в которой кажется настолько застоявшимся и спертым, будто двери сюда не открывали как минимум лет пять.

Гарри оглядывается и просто не находит ни одного отверстия в стенах, через которое сюда можно было бы попасть.

Красная королева, потеряв интерес к Гарри, начинает рыскать в грудах вещей, что на первый (да и на второй) взгляд кажутся наспех сваленными в кучу декорациями. Будто, отыграв свое представление, актеры оставили все вещи и ушли.

Грустно стоят оставленными и позабытыми — разбитые сосуды, картонные фигуры деревьев, облаков, тяжелая, вычурная мебель, фигура человека для подгонки костюмов, а обрывки чьего-то платья, как повисший флаг, рдеют на высокой конструкции из палок и веревок.

Красная королева мурлыкает что-то ритмичное и знакомое (словно мелодия пришла из детства, из того времени, когда огромный мир вокруг тебя -ожившая добрая сказка, а ты — отважный путешественник, смелый первопроходец, добрый пират, готовый подчинять и ставить на дыбы все вокруг).

Красная королева зарывается в груду тряпья, что, не вместившись на одинокий стул, перевалилась на пол.

Мимо пролетает сначала мягкий тапок, потом ночной колпак, чей-то лифчик, кружевная юбка, и, наконец, с победным вскриком вскакивает Красная королева.

— Вот и она! — он потрясает небольшим томиком, на котором поблекшая полустертая надпись готическим шрифтом: «Сонеты Шекспира. Избранное».

— Но это… стихи? — спрашивает Гарри растерянно. Он все еще держит в руках тапок, который машинально поймал на излете.

Красная королева приближается степенным шагом, вырывает из пальцев Гарри тапок и сует взамен книгу, комментируя обмен:

— Это мне, а это — тебе. И не смотри на название! Неужели ты еще не понял, что все здесь не то, чем кается.

— Кроме Абсолема, — подсказывает воздух голосом Чешира, и только тогда Гарри осознает, что снова на пару минут забыл о его существовании. — Абсолем — бог места, рассеянный и добрый божок темного места… — щурит желтые выпученные глаза Чешир и совсем по-кошачьи облизывает нос. — Открой книгу, мальчик.

Гарри растеряно оглядывается на Красную королеву. Тот кивает и внезапно нависает над плечом Гарри, явно собираясь подсматривать. Книга легко открывается прямо посередине. И не оправдывает ожидания, в ней — не стихи. Все страницы покрыты мелкими (только под лупой и разглядывать) неясными значками.

Красная королева разочарованно шмыгает носом. Чешир меланхолично чешет за ухом.

— Блохи, Чешир?

— Я ни слова не говорю о твоих платьях, старик, — отзывается Чешир, дыбя усы. — Молчи и ты о моих привычках.

— В молчании — залог нелюбви.

— Слова — лишь пыль у подножия величия.

Гарри запрокидывает голову и смеется. Ему кажется: он начал привыкать к этому сдержанному пафосу, он почти полюбил эту пустую вычурность и нелепицу. Замолкнув, он видит одинаково-заинтересованные взгляды.

— Ничего не говорите, — просит Гарри.

Кот снова облизывает нос, а Красная королева только качает головой.

Когда они снова оказываются в зале с портьерами (это просто — надо только шагнуть в стену, как на вокзале Кинг-кросс), Чешир предлагает:

— А давай научим его древнеегипетскому.

Красная королева только пожимает плечами, но оборачивается к Гарри, пожалуй, с энтузиазмом.

— Ты же примеришь мою шляпу, мальчик? — спрашивает он ласково. — Сам Таррант-шляпник сделал мне ее.

— Я пр-ринесу, — мурлыкает Чешир и исчезает.

Красная королева садится на пол, хлопает по паркету рядом с собой, приглашая Гарри присоединиться. Хлопки разносятся по залу со зловещим эхом, но вряд ли кому-то могло бы стать страшно в столь уютной компании.

Едва только Гарри опускается рядом с Красной королевой, как его накрывает темнота. Она Абсолютна, эта темнота, непередаваемо-прекрасна, всеобъемлюща и оглушающа. В ней начинают раздаваться голоса — сначала один, потом несколько, потом хор этих голосов растет и ширится, и это пугает. Но Гарри не успевает начать паниковать, как шляпу с него снимают. Все происходит буквально в доли мгновения.

И Чешир, и Крансая королева смотрят на него с одинаковым выражением, но Гарри не успевает понять, что в их лицах.

Чешир прыгает на него, и они кубарем катятся по полу. Гарри снова осознает себя в другом месте — это небольшой уютный холл с двумя винтовыми лестницами, шахматным полом и огромными резными дверьми.

Чешир вскакивает на четыре лапы, смотрит исподлобья.

— Тебе туда, — указывает он головой на двери.

— Алиса хочет смерти, а мы все ищем свободы от Алисы, — шепчет ему на ухо невидимый Чешир, пока Гарри медленно шагает к выходу. Заветная книга зажата у него под мышкой, а в голове все еще не стихает хор, повторяющий заклятия на староегипетском. Гарри отчетливо понимает каждое слово. — Только Абсолем не хочет ничего менять, он утонул в Алисе, в ее лживых глазах в ее пропитанных ненавистью кудрях, в ее обманчиво-детском лице и отвратительных поступках. Я знаю, — шепчет Чешир почти неслышно, выпускает когти так, что они входят в плечо, причиняя немалую боль, — что ты почувствовал это, познал то, как притягивает нас всех Абсолем и это место. Твоя жизнь здесь, мальчик. Возвращайся.

Уже захлопывая за собой дверь с красными розами, выложенными стекляшками на дубовой поверхности двери, Гарри слышит странное, непонятное: «ты вспомнишь все, мальчик по имени Гарри». Еще секунду он стоит, покачиваясь с пятки на носок посреди грязного переулка напротив какого-то бара, рассматривая вывеску с кривой надписью, сделанной серо-желтой краской «Пива для всех. По пятницам вересковый эль», и, опомнившись, шагает в сторону выходя из Лютного.

Он помнит, как какой-то седой чернокожий бродяга передал ему книгу, и, даже не пересчитав количество галлеонов в отданном взамен кошельке, сбежал, аппаратировав. Он помнит мерзкий запах пота, ссаных тряпок и жженых носков от этого бродяги, но так же отчетливо в памяти всплывает говорящий рыжий кот.

Мотнув головой, Гарри тоже аппаратирует. На Гриммо. Надо, наконец, убедиться, что книга, за которую он отвалил почти полсотни галлеонов, может дать подсказку — как же лечить кузена, сквиба, от того мерзкого проклятия?

* * *

— Эй, дружище, что там? — спрашивает Рон, пихая Гарри, замешкавшегося на входе в Большой зал, локтем в бок.

— Странно, — поворачивается к нему Гарри. Толпа первокурсников живым ручьем обтекает их с двух сторон. — Кто эта девочка?

— Какая девочка? — спрашивает Рон, обернувшись в ту сторону, куда смотрел Гарри.

Последние первокурсники скрываются за дверьми Большого зала, и в холе воцаряется недоуменная тишина. Полная и безоговорочная тишина.

Кроме их двоих тут никого нет.

— Ее здесь… нет? — удивляется Гарри.

— Пошли уже есть, а то от голода видится всякое.

Рон делает шаг вперед, но Гарри задерживает его, ухватив за рукав мантии.

— Нет, постой. Такая маленькая блондинка лет восьми с очень длинными волосами. Ну, Рон! Белое платье с кошмарными розочками.

— Как на хэллоуинских открытках что ли? — смеется Рон, и все же утягивает его за собой, не заметив, как в ужасе распахнулись глаза Гарри.

Он вспомнил.