У Урараки (гет)

У Урараки яркий румянец и подушечки на пальцах.

Кацки замечает это ещё на физподготовке, когда их ставят в спарринг. Урарака суетится и спотыкается на ровном месте, краснеет от собственной неуклюжести, и Кацки удивляется, как эта неумеха вообще умудрилась продержаться несколько минут против него на спортивном фестивале. А затем Урарака снова спотыкается и падает прямо ему под ноги, едва-едва зацепив край кроссовка, и Кацки громко матерится, цепляясь за ветки ближайшего ясеня, чтобы не улететь с порывом ветра.

У Урараки звонкий голос и ямочки на щеках, когда она улыбается.

Кацки хмурится всякий раз, когда Урарака слишком жизнерадостно трещит о всякой чепухе с остальными девчонками, Деку или занудой-старостой. И улыбается так широко, что Кацки бы совсем не удивился, сойдись уголки рта на затылке, и тогда голова развалилась бы на две половинки.

От Урараки пахнет яблоками и детским клубничным шампунем.

Кацки хорошо это знает, чует всякий раз, как Урарака проходит мимо него. Запах сладкий, но не приторный, вкусный. Кацки чешет заурчавший живот и думает, что поскорее бы обед.

У Урараки не всё в порядке с учёбой, особенно с языками.

— Бакуго-кун, можешь помочь мне с английским? — просит Урарака, поскрёбшись в его дверь, и Кацки, натянув майку и кислое выражение лица, ползёт открывать, нарочито громко шаркая тапками.

Кацки ворчит, что хочет спать, что спросила бы у Аоямы, что подошла бы к Майку — он же верещит от радости, когда к нему ученики приходят, — но впускает Урараку в комнату и полтора часа объясняет ей простейшую грамматику. Урарака угукает и сосредоточенно кивает, с кошмарным произношением пытается повторять корявые конструкции, а Кацки, демонстративно закрыв лицо ладонью и всячески демонстрируя своё недовольство, втихаря её разглядывает.

У Урараки еле заметные светлые веснушки на щеках и ресницы рыжеватые на кончиках.

Кацки злится на Урараку и на себя, но продолжает на неё смотреть при каждом удобном случае.

Он абсолютно уверен, что никто ничего не замечает.

— Она тебе нравится, — комментирует Тодороки во время спарринга, и Кацки, уже почти собравшийся прыгнуть, спотыкается и удерживается на ногах на чистом упрямстве. У Тодороки разные глаза, поэтому не всегда понятно, куда он смотрит, но сейчас, кажется, он смотрит сразу и на Кацки, и на спаррингующую с Асуи Урараку у него за спиной.

— Чё сказал?!

— Она тебе нравится, — чуть более чётко повторяет Тодороки, и Кацки очень хочет запустить в него чем-нибудь тяжёлым. — Ты постоянно на неё оглядываешься и пропускаешь мои удары.

Кацки давится комком из невысказанного мата и удивления.

— А больше ничего сказать не хочешь, двурожий?

— Ты ей тоже нравишься, — пожимает плечами Тодороки, и внезапную атаку, которую Кацки спланировал и даже почти подготовил, приходится отложить из-за приступа сильного кашля. — Ты простудился? Сейчас посмотрю в аптечке, у меня что-то было…

— Не надо, — хрипит Кацки, уперевшись ладонями в колени. — Так, ща… отдышусь — и продолжаем. И больше не трындишь, понял?

— Хорошо, — Тодороки до того покладистый, что аж противно. — Просто все остальные об этом уже знают, а ты ведёшь себя так, будто это большой секрет… У тебя лицо красное, дать жаропонижающее?

Спарринг Кацки безнадёжно проигрывает.

* * *

Урарака живёт на том же этаже, что и Кацки, угловая комната в правом крыле.

Кацки мнётся не меньше часа, недовольно шипит на своё отражение в дисплее смартфона, а затем всё-таки заставляет себя спуститься на первый этаж и перейти в правое крыло через единственный перешеек. Урарака открывает после первого же стука.

— Пошли, — вместо «привета» бурчит Кацки, старательно не глядя на Урараку и её комнату. Урарака чем-то шуршит.

— Куда?

— Гулять, — едва ли не по слогам цедит Кацки, сверля взглядом свои кеды. Урарака молчит, и приходится всё-таки поднять на неё взгляд.

Урарака хлопает глазами.

— Это свидание?

— Обувайся и пошли! — взрывается Кацки, и Урарака с тоненьким хихиканьем захлопывает дверь. Памятуя отцовское «сынок, для женщин время идёт иначе», Кацки готовится ждать минут двадцать, но Урарака выходит практически мгновенно, в босоножках, футболке и светлом сарафане в горошек.

Кацки совершенно не представляет, что полагается говорить или делать на свидании, но Урараку это, похоже, совершенно не волнует, потому что она за локоть таскает Кацки по каким-то паркам, о существовании которых он даже и не знал, затаскивает в какую-то кафешку, в которой тепло пахнет кофе и выпечкой, и они сидят там почти полтора часа — Урарака трещит, почти не умолкая, а Кацки кивает и пользуется возможностью безнаказанно на неё смотреть, не скрываясь. А затем приходится хорошенько на неё рыкнуть, чтобы не выдёргивалась и дала оплатить счёт «по-джентльменски».

Кацки чувствует себя очень по-дурацки, но чудовищно довольным, и от этого ещё более по-дурацки. А ещё он не понимает, что думает Урарака, потому что из бесконечного потока её болтовни невозможно уловить хоть что-то конкретное. Выглядит она очень жизнерадостной, но она всегда такой выглядит, и улыбается тоже всегда, поэтому определить, не налажал ли, не получается.

— Бакуго-кун, ты бываешь очень милым, — говорит Урарака с широкой улыбкой, и Кацки радуется, что уже стемнело. И потому, что лицо здорово перекосило — зрелище не для слабонервных, — и потому, что он густо покраснел.

Урарака щебечет какую-то ерунду о мимопролетающих птичках, и Кацки слушает вполуха, может, даже в четверть, и совсем не замечает, что птички уже отошли на второй план, а Урарака настойчиво зовёт его по имени. Замечает только когда его с силой тянут за воротник, вынуждая наклониться.

У Урараки вишнёвый блеск для губ, немножко липкий и сладкий.