Невозможный (гет)

Бакуго — невозможный грубиян. Очако сбилась со счёта, сколько раз он хамил и почти обидно огрызался в ответ на самые невинные вопросы, и даже Серо-кун, у которого такта — как у табуретки, называет его «хамлом подзаборным», а Каминами-кун — «наглядным пособием «как себя вести, чтобы у тебя гарантированно никогда не было девушки», с дополнениями и пояснениями». Правда, с этим Очако могла бы поспорить, но спорить с Каминари-куном — пустая трата времени, хоть и забавно.

Бакуго — невозможный эгоист.

— Мы ведь должны работать в команде, — обижается Очако, едва поспевая за рванувшим вперёд напарником. — Бакуго! Айзава-сенсей сказал…

—…не сдохнуть, чтобы ему не пришлось возиться с отчётами, — отмахивается Бакуго. Он очень старается хорошо себя проявить на практике, и у него это получается — уже семнадцать профессиональных героев прислали ему официальные предложения, больше сотни — предварительные запросы, но Бакуго этого мало, даже при том, что он вообще не планирует становиться чьим бы то ни было сайдкиком. Командная работа — совершенно не его конёк, и он даже не пытается что-то с этим сделать.

Бакуго — невозможный сорвиголова.

— Надо дождаться профессионалов, — пытается увещевать Бакуго Киришима-кун. И Иида-кун. И Деку-кун. И даже Тодороки-кун, хотя обычно от него ни слова не услышишь. В ответ Бакуго всем напоминает, что он невозможный грубиян, что и без профессионалов справится, что им выпускаться через полтора года, и что, тогда тоже будем ждать профессионалов? И плевать, что их всех бросили на дело не злодеев зачищать, а обеспечивать безопасность мирных жителей и сводить к минимуму сопутствующие профессиональной геройской деятельности разрушения. Бакуго такие мелочи никогда не волновали.

Бакуго невозможно живучий.

— Дышит он, дышит, — успокаивает трясущуюся Очако Тодороки-кун и подпирает ледяными глыбами парящие в воздухе обломки некогда бывшего симпатичной пятиэтажкой здания. — Медботы уже подтвердили, что угрозы для жизни нет… Я всё держу, можешь идти к нему.

Очако очень хочет рвануть к медботам, но её первостепенная обязанность — обеспечивать помощь и безопасность гражданским, её причуда подходит для спасательных операций лучше, чем чья бы то ни было ещё.

— Урарака, ничего не рухнет. Можешь идти, — повторяет Тодороки-кун. Подоспевшие Яомомо и Серо-кун дополнительно укрепляют вмёрзшие в лёд обломки. После третьего напутствия, уже куда более настойчивого и куда менее вежливого, Очако летит к перемигивающимся цветными огоньками медботам.

Бакуго невозможно везучий. Отделаться всего лишь закрытыми переломами и лёгкими ожогами, когда трое профессиональных героев едва не лишились большей части конечностей — просто невероятная удача, и Очако до слёз рада, что он жив и даже почти цел… Но вслух она говорит совсем другое, и всего того, что она говорит, она, несомненно, у Бакуго и нахваталась, и хорошо, что он без сознания и ничего этого не слышит.

Бакуго — невозможный идиот. При всём своём уме, он иногда не понимает самых простых вещей.

— Ну чего ты ревёшь? — сконфуженно бурчит подлатанный Бакуго, пытаясь отпихнуть Очако от своей больничной койки. — Хорош разводить сырость, ну! Иди, вон… к исцеляющей бабке, или умойся, у тебя морда запухшая…

Очако несильно шлёпает Бакуго по руке, которой тот пытается её оттолкнуть, и приходится звать Шоджи-куна, чтобы тот достал взлетевшего под потолок Бакуго и вернул его в постель, потому что если просто отменить действие случайно, на нервах активированной причуды — Бакуго упадёт с почти трёхметровой высоты и сломает в лучшем случае кровать, а в худшем — что-нибудь Очако. Шутка. Наверное. На эмоциях Бакуго ещё более невозможный идиот, чем обычно.

Бакуго — невозможный ребёнок.

— Да отцепись ты от меня, — продолжает бурчать Бакуго по пути в общежитие, когда Очако деятельно ощупывает его свежевосстановленные руки и ноги на предмет скрывшихся от бдительной причуды Исцеляющей Девы повреждений. — В порядке я, тебе говорят! Успокойся уже! Урарака, отлипни!

— Так нечестно, — насупившись, возмущается Очако, цепко обняв вяло сопротивляющегося Бакуго за шею. Бакуго упрямо пытается выпрямиться, чтобы хотя бы за счёт разницы в росте Очако не удержалась и отпустила, но она держится очень крепко и теперь висит у него на шее, не доставая ногами до земли. — Бабуля тебя уже целовала, а я — ещё ни разу!

Бакуго краснеет и немножко дымится, и оставшиеся на его ладонях повязки обугливаются от слабеньких, совсем случайных взрывов.

Бакуго невозможный. Просто невозможный, безо всяких уточнений. Но Очако любит его и такого.