Про обнимашки и не только (джен)

Прошло уже четыре месяца, а Питер все еще не может привыкнуть к столь глобальным переменам в жизни. По утрам ему все еще кажется, что едва он откроет глаза, увидит свою маленькую захламленную всякой всячиной комнатушку; но нет — он просыпается в просторных апартаментах, где буквально каждая деталь кричит о непривычной ему роскоши. Лежа в постели, он любуется открывающейся из огромного окна панорамой утреннего Нью-Йорка под приветственное «доброе утро, мистер Паркер» от Пятницы, а затем робот (сконструированный лично мистером Старком) несет ему завтрак в постель.

Питер быстро завтракает, одевается, и, спускаясь несколькими этажами ниже, обязательно заглядывает в мастерскую — ту из многих, где Тони Старк обычно проводит утренние часы.

— Доброе утро, мистер Старк! — кричит Питер с порога.

Черт, опять забыл — Тони просил (в который уже раз!) называть его по имени.

— Доброе утро, мистер Паркер, — ворчливым тоном передразнивает его Старк.

— Прости, Тони, — смущенно улыбается Питер. — Привычка.

— От вредных привычек, — многозначительно поднимает Тони палец вверх, — надо избавляться.

— Кто бы говорил, — вполголоса шепчет Паркер, косясь на бутылку виски, стоящую недалеко от Старка.

— Съедим по бургеру, шкет? — переводит тему Тони (то ли не услышав, то ли сделав вид, что не услышал).

— Не откажусь, — Питер прыгает на диван, придвигаясь к Тони.

Это почти утренний ритуал — съесть что-нибудь вместе или просто поболтать минут пятнадцать перед тем, как Питер направится в школу. После этого, как кажется Паучку, большая часть школьных проблем — насмешки Флеша, придирки учителей — словно становятся менее значительными.

Тони кладет руку ему на плечо. Его руки не похожи на изнеженные руки большинства богачей, которые ничего тяжелее ручки или бокала шампанского сроду не держали — они крепкие и натруженные, поскольку Тони не чуждается тяжелой работы с инструментами, и Питеру это нравится. Он почему-то чувствует гордость за мистера Старка — великого человека, который волей судьбы стал его наставником и, можно сказать, почти опекуном.

* * *

Тони следит за ним — потому что беспокоится. Это не всегда радует — иногда Питер хочет избавится от пристального контроля; в такие моменты он почему-то неизменно вспоминает его «я говорю как отец», случайно сказанное, когда тот начал его отчитывать. Почему-то от этого становится на душе теплее. В конце-концов, осознание того, что кому-то ты и твоя судьбы небезразличны, кто-то держит все на контроле, вселяет уверенность и вызывает благодарность.

Когда во время очередного патруля (Тони всегда просит его быть осторожным и не ввязываться в драки, но Питеру не нравится отсиживаться в стороне!) он попадает в западню, завязывается бой, и Питер чувствует, что перевес не на его стороне, так вовремя подоспевший железный костюм подхватывает его и выносит на руках, сердце Паучка наполняется благодарностью, и он шепчет «спасибо, мистер Старк!» и, конечно же, опять запоздало вспоминает, что тот просил называть его по имени.

Питер лежит на просторной кровати, больше просто обессиленный, чем пострадавший, но на лице Тони Старка, который чересчур быстрым шагом, как кажется Питеру, входит в комнату, он все равно читает беспокойство.

— Я же просил тебя, — тот готов отчитать его, и Паучок понимает — на сей раз заслужил, — не ввязываться в сражение!

— Тони...

— Что Тони? Твоя задача была сообщить мне и отступать!

— Тони, — Питер смущенно улыбается, — прости. И спасибо.

Затем тянется к Старку, присевшему на край кровати, и обнимает его. Просто так, из благодарности.

— Опять обнимашки? Ты неисправим! Знаешь это?

Паучок кивает.

— Ладно, ладно. Но пообещай мне, что больше не... — Тони замолкает на полуслове. — Хотя бесполезно — ты неисправим во всех смыслах, — он дружески хлопает его по плечу. — Только помни, что мне не все равно.

* * *

Питеру тоже не все равно. Он беспокоится о Тони, в частности, из-за его пристрастия к алкоголю.

— Эм, Тони, — начинает он осторожно. — Может быть, больше не будешь пить?

— М-да, дожили — всякие Паучки меня жизни учат! — отвечает Тони беззлобно, с показной ворчливостью.

— Я серьезно! — не перестает Паркер. — Тебе стоит поберечь свое здоровье, оно не железное!

— Хм, кто-то тут сомневается, что я — Железный человек?

— В твоем техническом гении — никогда, — Питер двумя пальцами дотрагивается до ядерного реактора в груди Тони.

— Ну просил же не трогать!

— А так можно?

Питер с хитрой улыбкой обнимает Тони Старка в который — наверное, уже тысячный — раз.

— Опять?! — нет, Тони не сердится, Питер уверен. — Но скажи на милость, я когда-нибудь отучу тебя обниматься?

— Нет, мистер Старк, — на сей раз он называет его так нарочно.

— Неисправим, — вполголоса шепчет Тони.

* * *

— Питер, я должен сказать тебе кое-что... кое-что важное.

Тони стоит спиной к нему, смотря в окно на панораму Нью-Йорка, а Питер напрягся, гадая, что же случилось — если Тони называет его по имени, а не «шкет» и не «Паучок», значит, действительно что-то серьезное.

— Я принял решение. После моей смерти, — и, прежде чем Питер успевает возразить, поспешно добавляет, — нет-нет, помирать ближайшие пару десятилетий я не собираюсь, но никто не вечен, — ты унаследуешь все мое состояние.

Тони резко поворачивается к нему, а Питер застывает, открыв рот от изумления.

— Мист... Тони, как можно? Ты и Пеппер, у вас будет ребенок, он должен стать твоим наследником, не я.

— Мы с Пеппер, — Тони запинается, поджимает губы, но потом берет себя в руки, — расстались. Мы так решили обоюдно — мы разные люди, у нее свой путь, а у меня... — Тони как-то слишком горестно вздыхает, — у меня есть все, но нет наследника, которому я могу это передать. А это значит, у меня нет ничего.

— У тебя есть я, — выдает Питер спонтанно, не успев подумать.

— Именно, — Старк невесело улыбается.

Питер не улыбается вообще. Хотя, казалось бы, должен. Заурядный паренек, неудачник, и вдруг — наследник самого Тони Старка, миллиардер. Но ему грустно — грустно за Тони; Питер знает, что Тони любит Пеппер, что бы он сам ни говорил.

— Так будет лучше, — бормочет Старк. — Да, определенно лучше.

Питеру хочется подойти и обнять его, но он медлит. И вдруг Тони сам подходит и обнимает — молча, без слов и объяснений. Питер чувствует, как бьется сердце Тони — не железное, настоящее и, несомненно, большое — настолько большое, что в нем нашлось место и для него, простого парня Питера Паркера. Так странно — супергерой и миллиардер, у которого было все, кроме детей, и подросток, отчаянно мечтающий об отце, вот так просто нашли друг друга.

— Знаешь, мы с отцом никогда не были близки, и я надеялся, что смогу изменить это в отношении своей жизни, смогу дать своим детям то, чего не получал сам... Впрочем, какая сейчас разница?

Большая разница, думает Питер. Он знает про Говарда Старка лишь по немногим оставшимся хроникам, но зато он знает Тони — не такого, каким видит его общественность — другого, настоящего Тони Старка. Который, увы, всегда носит маску — не железную, но тоже защитную — маску баловня судьбы, циничного, эксцентричного, равнодушного; маску, которая скрывает его уязвимость — ошибки прошлого, разбитые надежды, гнет ответственности. Питер видел его без маски; и Питер любит его за это.

— У тебя это получилось... папа, — добавляет он на свой страх и риск.

Тони не привык к такому, он может в своей привычной манере отвергнуть его. Но не делает этого.

— Ты меня прости, Питер... сынок... — в его голосе слышатся слезы.

Точка поворота пройдена, думает Питер, и шмыгает носом, не сдерживая чувства. Теперь он не одинок в этом мире — у него есть отец.

* * *

Питер снова просыпается под привычный и приятный голос Пятницы, поспешно съедает свой завтрак и, спускаясь в мастерскую, кричит с порога:

— Доброе утро, папа.