Эхо любви (гет)

Я так давно тебя искал по грязным пресным руслам,

Зубами сети рвал, напрягая каждый мускул…

Метка появилась в семь лет. Боль была настолько сильной, что казалось отвалятся сразу и плечо, и шея. Никогда — ни до, ни после — ему не было так больно. Перепугались тогда все знатно, вытащили из бассейна, уложили на прохладный кафель и даже скорую вызвали. Думали что-то серьезное.

Врачи тоже удивлялись. Семь лет — маловато для появления метки. Средний возраст — тринадцать-четырнадцать, когда мальчики начинают на девочек заглядываться, а он оказался слишком ранним. И место-то какое: витиеватые иностранные буквы тянулись от ключицы к плечу. Красиво. И совершенно непонятно. Метка была на виду постоянно, Хару проводил по пояс голым как минимум три часа в день, но он очень сомневался, что это поможет. Надпись была на русском. Марина Дьяченко. Имя ему нравилось, оно означает Морская. Не нравился язык. Сколько в России людей? И сколько Марин? А учитель русского испугал еще больше. Дескать, она может быть и не совсем из России, на этом языке говорят во многих странах. В свои пятнадцать Хару сидел в интернете и смотрел степень распространения русского языка. Многовато. Где искать эту неведомую Марину?

Учить русский язык он пошел в десять лет, когда умерла бабушка. Родители вечно мотались по командировкам, иногда не появлялись дома месяцами, а потом приезжали всего на пару дней. Бабушка была для Хару самым близким человеком. Это она привела его в бассейн, она с гордостью смотрела, как он обгоняет своих ровесников, она присутствовала на всех соревнованиях. Бабушка его была полукровкой, родом из Нагасаки. Отца своего, залетного иностранного моряка, не знала. Ей была близка жертвенность, которой Хару никогда не понимал, но научился ценить. Бабушка когда-то переехала в маленький городок вслед за своим мужем, была образцовой домохозяйкой и любящей матерью. А теперь стала матерью и для ребенка своего сына.

С бабушкой было хорошо. Когда она умерла, он почувствовал себя одиноким, по-настоящему брошенным. Родители не были ни на одном его соревновании, пропустили все школьные фестивали и даже не пришли на спектакль. Хару там играл совсем крохотную роль, появился на сцене и сразу ушел, смотреть особо нечего. Но при этом некоторым его одноклассникам достались роли деревьев, пробегающих мимо оленей, завывающего ветра, но их родители приходили с видеокамерами, чтобы заснять свое чадо и восхищаться им снова и снова.

Мама Хару тоже была полукровкой. Очень красивая, ей вслед оглядывались мужчины, а женщины пораженно замирали перед ней. Отец же от деда-иностранца унаследовал разве что высокий рост. У Хару иностранные корни родни проявились ярче, чем у обоих родителей. Еще с самого детства его дразнили из-за голубых глаз. Яркие, будто он линзы нацепил. Слова ровесников Хару не особенно ранили. Немного обидно, конечно, но он не расстраивался. Как оказалось — не зря. К последнему году в средней школе он стал выше даже некоторых учителей, занятия спортом ожидаемо подарили шикарную фигуру, а смесь нескольких национальностей обеспечила привлекательную внешность. Он считался красивым.

К этому времени он жил под присмотром соседей: семейной пары с пятью детьми. Дети соседей были теми еще непоседами, творили что хотели, поэтому на Хару у милой семейной пары времени не оставалось. Кормили, собирали бенто в школу — уже хорошо. Он не доставлял им хлопот.

Хару много занимался, лишь бы не возвращаться в пустой дом. Учил русский язык, участвовал в делах школьного совета, много тренировался. Слава о красавчике-спортсмене с идеальными оценками разнеслась быстро. Вскоре еще и узнали, что он живет один. К поступлению в старшую школу Хару имел все основания сомневаться в разрекламированной скромности японских школьниц. Девушек у него было немало, все появлялись и исчезали из его жизни без его участия, но при этом он не сходил ни на одно свидание. Свою популярность он принимал так же спокойно, как и вообще всю свою жизнь. Не влюблялся. Знал, что когда-нибудь в его жизни будет Марина, он непременно полюбит ее, и поэтому свидания считал излишними.

Родители хорошо зарабатывали, Хару с финансовой точки зрения получал все, что хотел. Занятия спортом требовали много денег, плюс курсы и уроки с репетиторами, да и учился он в лучшей, следовательно, самой дорогой школе их небольшого приморского городка. Хару нравилось плавать, нравилось учить языки, нравилось быть лучшим учеником школы, нравилось всеобщее восхищение. Этим он восполнял недостаток родительского внимания. На день рождения они дарили ему игровые приставки и телефоны последних моделей. Лучше бы дарили русско-японские словари и новые плавки. А в итоге получалось, что родители совершенно не знали своего сына. Иногда Хару казалось, что они все же чувствуют себя виноватыми, поэтому и не ограничивают сына финансово. Он мстительно выбрал старшую школу с пансионатом, бассейном и учителем русского языка.

Ему предлагали бесплатное обучение в спортивных школах, но он отклонил все предложения. К этому времени его заметили, оценили высокую для его возраста скорость и вовсю зазывали готовиться к большому спорту. Хару же отчаянно цеплялся за возможность плавать для себя, в кайф. Ну и еще учиться, наслаждаться собственной крутостью и оттачивать знание русского. Что, впрочем, не мешало ему постоянно бить свой собственный рекорд скорости и стандартно приносить школе золотые медали с соревнований. Хару никогда бы не признался самому себе, но он был тщеславен и эгоистичен, купаясь в обожании посторонних людей.

Школа была только для мальчиков, но с достаточно вольными порядками. Из окон школьной библиотеки было видно море, и Хару иногда просто бестолково пялился в горизонт. Море напоминало о метке, о девушке с морским именем. Хару нравилось думать, что русская Марина будет всегда с ним и во всем поддержит.

— Ты одержим, — ворчал его единственный друг Мацуо. — Далеко не всегда соулмейты влюбляются. Иногда они просто дружат.

Хару пожимал плечами. Он уже знал русский достаточно, чтобы вести осмысленный диалог, поэтому первым делом он начал искать Марину Дьяченко в соцсетях. Девушек с таким именем было немало, они охотно шли на контакт с японским школьником, но вот меток у них либо еще не было, либо они носили обычные русские имена, а не непонятные европейцу символы.

Имя и фамилия Хару писались кандзи. Иероглифами. И он сомневался, что его суженная вообще поймет, что он из Японии. Быть может, она ищет его в Китае? Может, она не знает, как его имя читается?

— Может, у нее вообще еще метка не появилась, — хохотал Мацуо. — То, что у тебя выскочила в семь, не гарантирует ничего. Может, ей сейчас десять лет и никакой метки нет?

Хару кивал и ежедневно проверял свои профили в российских соцсетях. Быть может, его суженной и правда мало лет и метка у нее еще не появилась? Может, она появится у одной из тех Марин, с которыми он уже общался? В японских соцсетях его атаковывали девчонки из прежней школы, но русские Марины не искали здесь японских суженных.

У ворот нынешней школы несмело переминались очередные влюбленные дурехи. Хару не понимал, как можно хотеть быть не с соулмейтом? Он знал, что многие успевают вступить в брак и завести детей, прежде чем встречают предназначенную судьбой половинку, но не понимал этих людей. Что потом? Перечеркнуть всю прошлую жизнь? Бросить семью? Или отречься от соулмейта? Хару ждал свою Марину с преданностью, которая удивляла его одноклассников.

Школу закончил лучшим учеником. Он мог выбрать практически любой университет: идеальные оценки и спортивные достижения позволяли подобную вольность. Выбрал тот, где можно изучать русский язык. Мацуо поступил на факультет физической культуры, планировал тренировать спортсменов. В университетскую сборную по плаванью вступили вместе, а потом Хару стал редко появляться на занятиях.

Ему внезапно пришло в голову, что спортсмены много путешествуют. Чемпионаты, выездные тренировки. Мацуо нашел ему хорошего тренера, и за короткое время Хару особенно сильно вырос как спортсмен. Национальные он выиграл. В университете пошли навстречу талантливому ученику и даже академ оформлять не пришлось — все зачеты принимали в индивидуальном порядке. На Хару возлагали большие надежды.

Его первый Чемпионат Мира прошел в Москве, и это можно было рассматривать как знак судьбы. Марину Дьяченко он не нашел, зато появился практически во всех российских газетах. Японский пловец носит на плече имя русской девушки — чем не сенсация. Но в Японию Хару вернулся без Марины, хоть и с медалями. Марина то ли не читала газеты, то ли и правда слишком мала для метки.

Его встречали как героя — Япония в плаванье не была избалована медалями, а Хару привез сразу три. Два серебра на 50 и 100 метров, плюс бронзу на эстафете вольным. Еще он привез личную неприязнь к одному австралийцу, который увез два золота. В Японии Хару не проигрывал, поэтому серебро его не радовало. Особенно огорчало, что он не привез из Москвы Марину.

— Да брось ты, — советовал Мацуо. — Найди себе уже постоянную девушку. Она будет смотреть на тебя с трибун, готовить овощи на пару и обеспечит регулярный секс. Может, твоей Марине три года?

Хару покачал головой:

— Минимум двенадцать. Метка не может появиться до рождения соулмейта.

Мацуо закатывает глаза и снова тащит друга расслабиться. Тренер из Мацуо будет так себе: слишком любит развлекаться. Дисциплина — не его сильная сторона. Зато ведет за Хару аккаунт в Instagram, где публикует короткие видео с тренировок и много фоток идеального пресса спортсмена международного уровня.

После Чемпионата Хару предложили сняться в рекламе. Он сначала отказался, а потом сам перезвонил. Внешность у него модельная, смешанная кровь делает привлекательным и для европейцев, поэтому он просто решает использовать шанс прославиться. Метку, разумеется, замазывают почти на каждой второй рекламе, но ведь имя модели частенько указывают.

Через пять лет Хару видит себя на плакатах почти по всему миру, вынужденно носит одежду только одной фирмы, привык скрываться за козырьком кепки и солнцезащитными очками, и уже почти не ждет свою Марину. С олимпиады он привез серебро и бронзу — из ниоткуда выпрыгнул прыткий француз, и теперь Хару почти привык проигрывать. Но все равно ненавидит австралийца. Улыбается, конечно, и руку пожимает. А еще мстительно думает, что он-то гораздо известнее. Кто знает олимпийского чемпиона по плаванию? А вот японского спортсмена, который стал лицом известной торговой марки, знают многие. Тренер орет, из-за съемок приходится переносить тренировки, но сниматься не запрещает. Реклама обеспечивает стабильный доход, тренер получает немаленькую зарплату, Хару наглеет и резервирует бассейн только для себя. Марина по-прежнему не заинтересована в своем японском суженном.

Он даже огорченно думает, что она уже попросту замуж вышла, у нее пятеро детей и бизнес в России. Быть может, она даже и видела его, но решила не связываться с загадочной японской душой. А Хару говорит по-русски лучше, чем по-английски, смеется над советскими мультфильмами и лепит дома корявые вареники. Он почти готов поехать в Россию и привести хоть какую-нибудь Марину, можно уже и не Дьяченко, уж слишком прикипел он к этой стране.

Мацуо остается только вздыхать. Хару, щедро присыпанный пшеничной мукой, сосредоточенно пытается залепить лепешку. Мацуо, даже обладая минимальными познаниями в кулинарии, прекрасно видит суть проблемы: начинки много. Тонкая ножка гриба торчит из картофельного пюре, словно символизируя всю жизнь Хару. Он также пытается впихнуть в свою жизнь всего и побольше. И ведь получается же. Много ли найдется в мире олимпийских медалистов, которые бы являлись лицом бренда и рекламировали парфюм? В строжайшей тайне держалось, что сам Хару парфюмом не пользуется. Да и зачем ему? По полдня в бассейне и на беговой дорожке, если не мокрый, то потный.

— Мне кажется, я ей не нужен, — выдает он.

Мацуо с сомнением рассматривает друга. Высокий, с шикарной фигурой, привлекательный… стоит в домашних штанах и фартуке, лепит неведомые русские пельмени. Да на него даже парни засматриваются, а тут — не нужен?

— Ты что-то сегодня совсем расклеился, — замечает Мацуо. — Слишком много об этом думаешь. Расслабься.

— Расслабься? — переспрашивает Хару. — Я русский язык с десяти учу, я его знаю лучше, чем мой профессор в университете. Я всю русскую классику в оригинале прочел. Я вареники леплю! Вареники, а не что-то нормальное, японское. Я с семи лет живу в ожидании, что появится русская Марина, и чтобы ее не обременять разницей в менталитете, я уже сам практически русский. Осталось только гражданство получить и имя русское взять. И где Марина?

Мацуо вздохнул. Универ они уже закончили, теперь Мацуо работал помощником тренера у самого Хару, попутно занимаясь с юниорами в том же бассейне. Спортсмены — те еще дивы, истерики устраивают и не по такому поводу, но Хару… Он среди этой братии славился сдержанностью и отсутствием особых проблем, даже перед соревнованиями был собран и спокоен. Сейчас же он реально был не в себе. Именно поэтому Мацуо экстренно придумывал оправдания для русской Марины, которую он к этому времени всем сердцем ненавидел.

— Быть может, она вообще в другой сфере работает? — неуверенно предположил Мацуо. — Может, она доктор астрофизики, у нее студенты? Или она космонавтов готовит? Может, военная, работает где-то на базе. Появится твоя Марина, куда денется. Соулмейты почти всегда находят друг друга.

Он замолчал. Официальная статистика гласила, что только одна пара из ста не находила друг друга. Но говорить подобное сейчас явно не стоило. У Хару реально крыша едет с этой Мариной, так что лучше бы его не злить.

Хару любили. И фанаты, и руководство. Почти образцовый спортсмен. Скандалы не устраивает, разговаривает вежливо, серебро прилежно в страну привозит. Жаль, что не золото, но все равно все рады. И даже реклама нижнего белья никого не смущает: он все равно вечно в плавках, пусть уж рекламирует.

* * *

Хару приобрел привычку гулять по улицам Токио. Он недавно купил квартиру, завел собаку, расставил на полках многочисленные книги на русском языке, привез из Питера самовар. Самовар сверкал боками, слишком выделяясь на фоне минималистичного дизайна квартиры, пес по кличке Ленин тоже любил плавать, а русские книги удивляли гостей своим количеством. Хару подумывал получить степень. Он не знал, сколько еще будет плавать, потому что серебряные медали уже в печенках сидят.

Ленин гулял только в сумерках. Хаски плохо переносил душное токийское лето, поэтому весь день валялся ковриком около кондиционера. Собаку Хару привез из России вместе с самоваром и теперь печально смотрел на страдающего пса. Наверное, русские просто не приспособлены к Японии. Марина это чувствует, поэтому находиться не желает.

У Хару отпуск. Не то, чтобы спортсмены реально отдыхали, но тренер буквально заставил его забыть о бассейне хотя бы на неделю. Хару не нравится не тренироваться. Так он начинает слишком много думать, и тогда перестают спасать книги на русском и кулинарные ток-шоу. Поэтому Хару ходит по городу. Натягивает кепку пониже, прячет руки в карманах и плетется по улицам, смотря себе под ноги.

Токио мало приспособлен для прогулок. Это не крошечный городок у моря, где Хару вырос, здесь повсюду толпы народу, все спешат по своим делам, и только Хару плетется в никуда. Без плавания ему, оказывается, нечем заняться. Впору реально идти и получать ученую степень. Или уже уходить полноценно в модельный бизнес, может, что и получится. Или идти в дорамах сниматься. Будет играть романтических героев с каменным выражением лица. Так он точно сможет.

Он так старательно смотрел себе под ноги, что врезался в девушку. Врезался сильно. У нее из рук выпал телефон, а сама она не упала на дорогу только потому что Хару успел поймать. Телефон тут же был раздавлен проезжающей машиной, отлетел еще дальше, по нему проехал еще один автомобиль… Стало абсолютно ясно, что его не просто не восстановить, его еще и не достать. Движение здесь слишком быстрое, чтобы пытаться вытащить с середины проезжей части остатки гаджета.

— Простите, — тут же поклонился Хару. — Я куплю вам новый, прошу прощения.

Было жутко неудобно: чуть не сбил девушку с ног, а она еще и телефона лишилась. Наверняка у нее полжизни в смартфоне было, а теперь даже флэшку не достать. Он посмотрел на девушку и поспешно подумал, что извиняться надо было на английском. Она была небольшого роста, как раз как большинство японок, со светлыми волосами и абсолютно европейской внешностью, без малейшего намека на азиатскую родню. Глаза у нее были темно-синими, и в цвет глаз окрашены пряди волос. Прежде, чем Хару решил повторить извинение на английском, девушка жалобно улыбнулась и заговорила с ним по-японски:

— Сама виновата. Надо было по сторонам смотреть.

И она еще раз поглядела в сторону дороги. Осколки стекла и пластика практически в пыль стерлись за это время, так что телефон потерян безвозвратно.

— Здесь рядом есть магазин электроники, — вспомнил Хару. — Или можем поискать банкомат, я отдам деньгами.

— Извините, — задумчиво протянула девушка, — а вы не заняты? У меня мало времени, я нечаянно свернула не туда, меня ждут… шла с навигатором, сама не дойду.

Последнюю фразу она произнесла совсем жалобно.

— Я никуда не спешу, — признался Хару. — Куда вас проводить?

Девушка вместо ответа протянула узкую ладошку:

— Меня зовут Мари, — она наткнулась на взгляд Хару и тут же зачастила: — Простите, вечно забываю, что у вас не принято по имени…

— Ничего, — засмеялся Хару, прервав ее. — Я неправильный японец. Можете называть меня Хару.

Она улыбнулась, заметила что-то за его спиной, посмотрела на него, снова ему за спину. Хару обернулся и столкнулся взглядом с самим собой. Рекламный плакат. Здесь он хотя бы в рубашке, а то получился бы совсем уж неправильный японец, без стыда и совести.

— Модель? — наугад спросила Мари.

— И это тоже, — вздохнул Хару. — Вообще-то пловец, но и модель немного.

Он много снимался. Далеко не везде было видно метку, и далеко не всегда на плакатах было его имя, но он все надеялся, что его Марина приедет в Японию, а там он в витрине. И может, даже подписано будет кто он такой. Часто подписывают, все же не каждая модель еще и серебряные медали с олимпиады привозит.

— Большой спорт требует больших денег, — кивнула Мари. — У меня сегодня соревнования, я танцор и хореограф. Была в том спортклубе несколько раз, но вечно теряюсь в больших городах.

— Откуда вы? — спросил он, судорожно думая, что Мари может быть сокращением от Марины, пусть в России это имя обычно и не сокращают.

— Из Лос-Анжелеса, — улыбнулась девушка.

Хару едва сдержал разочарованный вздох. Не из России. А жаль, ведь она так красива.

До нужного места было минут пять ходьбы. Хару порывался все же зайти по дороге к банкомату, но Мари с опасением смотрела на часы, и он молчал. Опаздывала.

На танцевальных соревнованиях Хару никогда не был, поэтому скучать ему не пришлось. Происходило все на баскетбольной арене, и трибуны были заполнены под завязку, даже на самом поле кто-то сидел. Мари провела его на балкон, где можно было наблюдать за всем стоя, а сама быстро спустилась вниз. Хару видел, как она разогревается.

Ее команда танцевала просто невероятно. Хару раньше считал, что такое бывает только фильмах про уличные танцы, где все снимают в несколько дублей, но он ошибался. Мари танцевала впереди. Люди постоянно перестраивались, менялись местами, но эта девушка выделялась, занимая лидирующую позицию. Она сказала, что еще и хореограф? Получается, эти танцы ставила она?

Они выиграли, но особенно яркой радости Хару почему-то не увидел. Радовались, конечно, но как-то не так. Мари забрала огромный кубок, по-японски низко поклонилась зрителям и по-английски, используя множество непонятных Хару сленговых выражений, попрощалась с поклонниками. Сказала, что их команда в нынешнем составе больше не будет принимать участие в конкурсах и что их последнее выступление пройдет в Лос-Анжелесе через месяц. Тут же представила парнишку, по виду испанца или латиноамериканца — Хару в этом не разбирался, — и отдала ему кубок. Дескать, это следующий руководитель шестикратных чемпионов.

Понятно, почему они особо не радуются. Это как прощальное выступление, получается. Наверное, тяжело отказываться от того, что по-настоящему нравится. Гулять с остальными она почему-то не пошла. Чуть ли не взлетела по лестнице наверх и честно призналась:

— Я думала, ты уйдешь. Почему стоишь?

— Хочу купить тебе телефон.

Она засмеялась, настроение у нее было гораздо лучше, чем всего час назад. Видимо, выигрыш ее все же радовал.

— Какой ты хочешь? — спросил он.

— Не стоит, — встряхнула чуть влажными волосами она. — Куплю дома, здесь все телефоны для японцев.

— Я настаиваю. Мог бы и тебя вытолкнуть под колеса, поэтому теперь мне неудобно все оставить как есть. Я должен хоть телефон купить. К тому же мы в Токио. Здесь можно купить все, даже американский смартфон.

Она снова засмеялась. Хару впервые пожалел, что девушка — не его соулмейт. Эта мысль была непривычна. За все годы своей жизни он впервые встретил девушку, в которую мог бы влюбиться. И все же… Мари Дэнко имела общие инициалы с Мариной Дьяченкой, но это наверняка единственное похожее в них. Его Марина и правда, наверное, доктор астрофизики в закрытом русском исследовательском центре.

— Ну ладно, — согласилась Мари. — Веди меня туда, где продают неяпонские смартфоны.

Ехать пришлось на метро. Хару совсем забыл о кепке и очках, поэтому стал жертвой внезапной автограф-сессии, а потом на них всю дорогу пялились.

— Надо было взять такси, — вздохнул он.

— Ты прям национальный герой, — смеялась Мари. — Такой известный? Неужто раньше не знал о своей популярности?

— Я редко бываю на людях, поэтому легко забыть, — признался он. — Все еще по привычке хожу за едой в супермаркеты и езжу в общественном транспорте.

Мари смеялась.

Мари вообще много смеялась:

— Я еду в токийском метро вместе с суперпопулярным парнем, — веселилась она. — Прости за вопрос, ты полукровка?

Хару улыбнулся:

— Не совсем. Мама была полукровкой. И бабушка тоже. Вот во мне все сразу и проявилось. И глаза, и рост, и впалые щеки.

От нужной станции они быстро дошли до малопримечательного ларька. Внутри, из-под полы, продавали американские айфоны. Хару даже не спрашивал, почему Мари так зациклилась именно на американской версии. Как таковое заметное отличие было лишь одно: в азиатских телефонах нельзя отключить звук камеры. Наверное, есть еще что-то…

Он расплатился кредиткой, вручил коробку Мари и замер в нерешительности. Их больше ничего не связывало, они могли просто разойтись и забыть друг о друге, но почему-то не хотелось. И он предложил поужинать. Пойти в традиционный японский ресторан. Там Мари смеялась, ведь палочками, как оказалось, она хорошо ест только суши и китайскую лапшу.

— Вообще-то я не очень люблю азиатскую кухню, — призналась она. — Странно, да? Японский начала учить уже очень давно, а вот саму культуру так и не полюбила.

— Почему решила учить?

— Аниме, — расхохоталась она. — Я была жуткой анимешницей, больше, чем смотреть мультики, я любила только танцевать. Поэтому и мечтала учить японский. А когда мы переехали в Лос-Анджелес, нужно было выбирать иностранный язык, и в школьном списке был японский. Я так обрадовалась, потому что традиционный испанский мне бы тоже пришлось учить с нуля, а мой родной язык в списке изучаемых языков найти сложнее, чем даже китайский.

Хару улыбался. С ней было легко улыбаться. Они уже выходили из кафе, на них с любопытством оглядывались. Наверное, многие вообще недоумевали, как это два гайдзина так хорошо по-японски говорят.

— А какой твой родной язык? — спросил он, открывая перед ней дверь.

— Угадай! — снова засмеялась Мари. — Намекну: там холодно зимой.

Хару задумался:

— Что-то скандинавское?

И снова смех. Она много смеялась и настолько заразительно, что Хару всегда смеялся ей в ответ. Для него это было крайне нетипичное поведение, ведь обычно он серьезен, как главный герой романтической дорамы. Мацуо постоянно шутит на эту тему.

— Я из России! — призналась она. — Переехали с семьей, когда мне было девять, я почти не говорила по-английски. А сейчас свой родной язык знаю хуже, чем японский.

Хару замер. Мари прошла вперед какое-то время, прежде чем заметила это. Она развернулась и обеспокоенно спросила:

— Что-то случилось?

— Мари Дэнко — это псевдоним?

— Ну да. Только я и в паспорте изменила уже. Моя настоящая фамилия — Дьяченко — латиницей выглядит как заклинание для призыва демона, да и произнести ее правильно удается не всем… А мое имя часто произносили. Я решила поменять фамилию и не мучить себя и людей. А что?

— И зовут тебя Марина, — добавил Хару по-русски.

Мари тоже застыла напротив него, но уже через пару секунд схватила за руку и затащила в узкий проулок между домов. Здесь было довольно темно, но освещение с главной улицы позволяло все хорошо рассмотреть. Мари задрала футболку до самого лифчика, демонстрируя несколько иероглифов чуть пониже груди. Его имя. Неведомая загадочная Марина свалилась на него настолько неожиданно, что он даже не знал что сказать. Только коснулся пальцами букв, напрочь забыв о последствиях. Если соулмейт прикасается к метке, это всегда приятно. Мари охнула и Хару едва успел ее поймать, прежде чем она упала от внезапных ощущений. Девушка схватила его за плечо, задевая теперь уже его метку, и Хару привалился спиной к кирпичной стене, крепко прижав девушку к себе.

— Я думала, Харука — это женское имя, — тихо произнесла Мари. — Морально готовилась уйти в лесбиянки.

Хару засмеялся, снова недобрым словом вспоминая собственных родителей. Мало он в детстве с именем мучился, так еще и долгожданная Марина искала в Японии девочку.

— Так обычно главных героинь в аниме зовут, — продолжала шептать Мари, щекоча его дыханием. — И иероглифы узнала, когда статью про аниме на японском читала.

— Ты держишь руку на моей метке, к слову, — вместо ответа произнес Хару. — И остатки моего японского воспитания сейчас закончатся.

Мари убрала руку с плеча, снова засмеявшись. Он был выше ее на целую голову, а она еще и подняла взгляд, смотря на него снизу вверх. Глаза в полумраке проулка казались черными.

— Я думала, будет обычная японская девочка, в меру страшненькая, совсем не как в аниме. А мне достался японский секс-символ, да еще и парень.

Хару не ответил. Остатки его японского воспитания испарились без следа, и он просто поцеловал ее. Целовались они долго. А потом пошли к нему. Никакого секса, просто проговорили до самого утра. В четыре руки чесали пузо разомлевшего Ленина, снова целовались, говорили о прошлом, и снова целовались. У Хару болели мышцы лица. Он никогда в своей жизни столько не смеялся и столько не целовался.

Мари ходила около стеллажа, что огораживал спальную зону от гостиной, и с недоумением рассматривала русскоязычные книги. Толстой, Достоевский, Пушкин, рядом братья Стругацкие и Виктор Пелевин.

— Я из всего этого читала только Мастера и Маргариту, и то на английском, — хихикнула Мари.

Они говорили по-японски. Хару улыбался. Как иронично: он всю жизнь ждал русскую Марину, а приехала американка Мари. Кажется, разницы менталитетов избежать не получится, да и вареники он явно будет делать получше своей русской суженной. И собаку стоило назвать, наверное, Линкольном, а не Лениным. И взамен русского рока слушать американский хип-хоп. Ирония была и в том, что он нашел ее, когда не искал. Медали зарабатывал, в рекламе снимался, интервью давал. Все делал, чтобы она его заметила. А нашел свою Марину, когда шел по Токио. Случайно. Неожиданно.

* * *

Со следующей олимпиады он привез золото, все же вырвав победу у ненавистного австралийца. И даже мировой рекорд установил. Как он мог быть вторым, если Мари сидела на трибунах и смотрела на него?

Он учил ее русскому. Смеялся каждый раз, осознавая комедию положений: японец учит русскую говорить по-русски. Мари научилась жарить пирожки с капустой, которые им обоим есть было нельзя.

Мари ставила хореографию японским и корейским поп-идолам. Их теперь уже общий пес Ленин унаследовал русский характер: лез купаться в фонтаны, гонялся за голубями и протяжно выл, если оставить его одного. Из них троих он был действительно самым русским.

Хару шептал Мари нежности по-русски, она учила его английскому сленгу. Иногда говорили на такой смеси трех языков, что любой посторонний не понимал ни слова из их речи. Мари не умела варить борщ, не читала русскую классику, не умела шутить по-русски… Она не походила на тот образ, что Хару себе нарисовал. Но она смотрела на него с трибун и заставляла смеяться каждый день. Он любил ее. Но не уставал удивляться превратностям судьбы.

* Строки эпиграфа взяты из песни Noize MC — Мое море. Слушать ее не заставляю, но можете прочесть слова. Тоже, в некотором роде, в стиле соулмейтов.

https://www.gl5.ru/noize-mc-moe-more.html

I see trees of green… red roses too

I see em bloom… for me and for you

And I think to myself… what a wonderful world…

Алиса так и не стала нейрохирургом. И виновником этого, без сомнения, был Сергей Михайлович. Если бы не его лекции, Алиса никогда бы не заинтересовалась феноменом соулмейтов с точки зрения медицины. Сейчас бы уже оперировала вовсю, воевала с шовинистически настроенными коллегами и пыталась выбить у главврача новое оборудование. Наверное. Со временем прошлая мечта казалась все нелепее. Какая нейрохирургия, когда у Алисы в подчинении исследовательский центр, у нее лекции по всему миру и спонсоры снабжают всем необходимым по первому требованию. И Сергея Михайловича винить в этом низко. Его уже два года как нет в живых.

Но та лекция — первая, ознакомительная — навсегда покорила сердце Алисы. Она слушала старого профессора словно пятилетняя девчонка, а не третьекурсница медвуза. Он говорил о метках, о нервных импульсах, о схожести мозговой активности нареченных, о специфике отрицания и принятия метки. И говорил настолько увлеченно, давал примеры из жизни, вдохновлял историями… Однокурсники Алисы потом еще несколько дней говорили только о той лекции.

Метки к этому времени были у всех, только не все их показывали. Алиса стеснялась, врала. Метка у нее появилась только в конце третьего курса, и именно тогда она заявилась к Сергею Михайловичу за советом. Хотя какой там совет? Ей просто было очень страшно. Хотелось то встать в позу и орать «не нужен мне этот Данила», то бегать по улицам и спрашивать у любого парня — не Данила ли он.

Сергей Михайлович заведовал небольшим исследовательским центром. Алиса начала там подрабатывать почти сразу. Работала с интересом, с удовольствием, буквально жила своими исследованиями. Впоследствии именно они и стали основой для расширения дела Сергея Михайловича. Алиса изучала «проблемные» метки.

Метка могла появиться в любом возрасте. Было несколько случаев у практически новорожденных младенцев, появлялись имена суженых и после сорока лет. До того, как соулмейты встретятся лично, метка ничем не отличалась от обычной татуировки. Жутко больно при появлении, ноет еще пару дней, а потом обычный нательный рисунок. После происходит активация, и суженые вынуждены либо страдать, либо жить долго и счастливо. И далеко не все были согласны на последний вариант. Чаще всего причиной проблем считались однополые отношения. Женщины еще как-то договаривались, а вот мужчины, особенно русские, вставали в позу и идти на контакт с «педиком» отказывались.

Сергей Михайлович как раз был таким несчастным. У него черные буквы чуть повыше локтя, и имя это однозначно мужское. Алиса никогда не видела этого мужчину, но мстительно желала ему страдать. Главная проблема «активированной» метки — болезненность измен. Занятия сексом с посторонним требуют изрядной доли обезболивающего. А если соулмейты попадаются настолько упрямые, что даже разговаривать друг с другом не хотят, то пусть привыкают к бессоннице, головной боли, слабому иммунитету и еще куче мелких проблем со здоровьем. Сергей Михайлович гомофобом точно не был. Им был, по всей видимости, его соулмейт. Хотя Алиса не спрашивала.

Случаи, конечно, бывали разные. Сложнее всего было как раз с упрямыми гетеросексуалами, даже пришлось разрабатывать специальную систему, обеспечивая таким людям если не персональное «долго и счастливо», то как минимум «безболезненно и дружно». Работает у Алисы один психолог, вот он уж мастер делать друзей из самых непримиримых гомофобов. Дружба — это уже неплохо. Дружба позволяет нормально жить. Но иногда попадались такие пары, где не каждый психолог за десять лет разберется. Ходят к Алисе одни… несчастные. Пьяный паренек на машине сбил девушку с ребенком. Метка тогда-то и активировалась. Ребенок умер, и теперь девчонка и видеть парня не желает. Вот и ходят они печальной процессией на еженедельные сеансы психолога. И жить вместе не могут, и друг без друга тоже не получается.

Историй в духе шекспировский трагедий за десять лет работы у Алисы накопилось изрядно. Тут тебе и бывшие враги, и своенравные барышни, и разница в положении. Кого-то удавалось склеить в приличную пару. Весьма гармоничную и счастливую, как оказалось. С кем-то работала Алиса, подбирая медикаменты. Блокировать влияние метки — это посложнее, чем примириться со своей вынужденно нетрадиционной ориентацией. Тут все индивидуально.

И это в мире, где все ежедневно видели, насколько гармоничными складываются нареченные пары. Посмотришь со стороны — ведь небо и земля, ничего общего. А живут так, будто без слов друг друга понимают. Будто за несколько месяцев совместной жизни они не только дзен постигли, но и какие-то космические знания приобрели. Но Алиса уже не особенно верила в то, что всем метки приносят только радость. Пусть таких людей и меньше, но они есть. Есть пары, которые имеют реальные причины не быть вместе. Не хотят ломать себя, не хотят рушить гармонию. И Алиса их понимала.

Возможно потому что сама Алиса своего Данилу так и не встретила. Искала, конечно. Полно специальных форумов, где люди свои метки публикуют. К выпуску из медицинского окончательно расстроилась, замуж вышла. Вася хороший был, понятный. Учился на год старше, специализация — нейрохирургия. Алиса жалела, что у него нет ее имени на лодыжке. Он тоже жалел, потому что там как раз был мужчина. Они общались. Семьями. Две женщины, не нашедшие своих соулмейтов, и два мужчины, подопытные самой Алисы. В итоге она же свой брак и разрушила. Вася же все ее исследования читал. И по проблемным меткам, и по нормальным. Всю матчасть оттуда изучил вдоль и поперек.

Пары соулмейтов в среднем меньше болеют, живут дольше, чаще чувствуют себя счастливыми, да и отношения в семье у них практически идеальные. Если притерлись, попривыкли, договорились, то очень хорошо живут. Всегда обнаруживается, что они словно созданы друг для друга, причем в мелочах каких-то, в бытовухе. Ну и в сексе. Наверное, самое частое откровение, которое слышала Алиса: у соулмейтов самый крутой секс. Идеальный.

Ну не мог Вася после такой-то рекламы не попробовать. Суженный его — тоже врач, хоть и кардиолог — ожидаемо согласился. И в итоге две женщины, так и не нашедшие своих соулмейтов, грустно пили водку без мужей. Однополые браки вынужденно даже в России разрешили, только мало кто рисковал играть шумные свадьбы. Василий со своим тоже не играли. По-тихому расписались и переехали из Москвы в Питер. Говорят, там отношение к таким чуть получше. Алиса только вздыхала.

С другой стороны — может и хорошо, что все так вышло? А то встретила бы свою пару, и тогда виноватой была бы она. А тут — покинутая, брошенная, можно хотя бы страдать с полной самоотдачей. Можно даже вдвоем с Олесей. Они теперь с ней соратницы по несчастью, их мужья от них сбежали.

На самом деле Алиса особо не страдала. Времени не было. Строили новое здание, расширяли исследования, готовили новые препараты и методики. Консультировали психологов, отправляя их в другие города. Вскоре даже открыли вариант брачного агентства, упростив поиск вторых половинок. Сергей Михайлович шутил на эту тему. Говорил, что они тут и лечат, и калечат, и замуж выдают. Алисе все еще нравилась ее работа и она подумывала родить ребенка для себя.

Статистика вещала, что только одна пара из ста не находила друг друга. Но тут есть два уточнения. Во-первых, в сборе статистических данных участвовали только благополучные жители планеты. Неблагополучных не опрашивали. Тем более никто не мог сказать, каков точный процент среди диких племен Африки, где у некоторых метка появляется даже не именем, а рисунком. Во-вторых, эта цифра вообще была выведена искусственно.

Метки появляются в разное время. Возраст у суженых может быть разным. Кто-то находит половинку в свои шестнадцать, кто-то в пятьдесят. Алиса знала столько разных примеров, что больше ждать не хотела. Выходить замуж не собиралась, уж слишком болезненным было прошлое расставание, но вот ребенок от нее никуда не денется как минимум до шестнадцати.

А потом умер Сергей Михайлович. Смерть наставника Алиса переживала тяжелее, чем неудачный брак, поэтому стало как-то не до детей.

* * *

Осень выдалась ненормально теплой. Деревья стояли уже полностью голыми, а снега не было и в помине. Алисе нравилось после работы ходить домой пешком. Можно было проехать на маршрутке, или взять такси, как она обычно и поступала зимой, но сейчас в этом не было нужды. Если срезать дорогу через дворы, идти было всего двадцать минут. Можно зайти в супермаркет, купить что-нибудь вкусненькое, посидеть на лавочке в сквере около дома. Мысли о том, что стоит все же родить себе ребенка, вновь появились. Ей тридцать пять лет — неприлично много. Здоровье у нее, конечно, почти идеальное, но из чаши бессмертия она точно не пила.

С этими мыслями она зашла в квартиру и принялась распаковывать покупки. Овощи, фрукты, йогурт на завтрак. Звонок в дверь немало ее удивил. Многоквартирный дом был одним из тех, что перестраивали на месте бывших пятиэтажек. Именно этот дом был из разряда дорогих, не только с подземной парковкой, но еще и с консьержем на входе. Друзья звонят заранее, посторонних здесь нет… возникла паническая мысль, что она топит соседей, и Алиса почти побежала к двери, шлепая босыми ногами по полу. Она широко распахнула дверь, ожидая обвинения в текущих трубах или еще чем-нибудь, но соседей за дверью не было.

Пареньку было не больше восемнадцати, совсем мальчишка. Взгляд упрямый такой, взрослый, но от этого он казался еще большим ребенком. Высокий очень, совсем тощий. Сразу видно: резкий скачок роста, с парнями такое бывает. Волосы темные, челка в глаза лезет, щеки впалые, и губы пухлые, из-за них он казался особенно молодым.

— Здравствуйте, — низким, совсем мужским голосом сказал паренек. — Я — Данила Горцов. У меня ваше имя.

И он протягивает руку, демонстрируя надпись чуть пониже локтя. Алиса пораженно смотрит на свое имя, на мальчишку, снова на надпись. Дверь захлопывает неожиданно даже для себя.

Мысли о том, что это какая-то ошибка возникают сразу. Сколько ему? Да он же совсем ребенок, наверняка и школу не закончил. И что с ним делать? Воспитывать? В школу за ручку водить? Или это такой ответ вселенной на ее желание завести ребенка? Вроде как вот, держи, сразу постарше, пеленки стирать не надо. Алиса сделала несколько кругов по просторному коридору, прежде чем вернулась к двери. Реакция у нее получилась уж слишком ненормальной. Надо ж хоть впустить его. Чаем напоить. Парнишка-то не виноват, что ему досталась суженая, годящаяся ему в матери.

Но все равно Алиса сначала посмотрела в глазок. Данила сел прямо на пол, по-детски обняв колени. Алиса тут же разозлилась. Придумал тоже! Уселся на холодный бетон! Вот застудит себе все, и что потом? И тут же подумала, что именно он застудит. Смешок получился почти истерический. Не позволив себе снова запаниковать, Алиса открыла дверь:

— Не сиди на бетоне. Проходи. Ты чай черный пьешь, или зеленый?

— Зеленый, — ответил он, вставая.

В простой куртке, джинсах, за спиной — рюкзак. Он нерешительно зашел в квартиру, аккуратно снял кроссовки и нерешительно замер. Алиса мотнула головой в сторону кухни.

Она сама высоким ростом похвастаться не могла. Маленькая, худенькая, фигура почти мальчишеская. В свои тридцать пять она стандартно казалась моложе своего возраста, но на девочку-подростка все же не тянула. Минимум ей можно дать двадцать пять. Морщин у нее не было лишь потому что Олеся — врач-косметолог, подругу пичкает различными кремами и масками, как бабушка пирожками. Да и наследственность у нее превосходная, что мама ее, что бабушка, тоже поздно старели.

— Сколько лет тебе, Данила? — вздохнула она, садясь на высокий кухонный табурет.

— Семнадцать, — спокойно ответил он. — В январе будет восемнадцать. Я в одиннадцатом классе учусь.

— Ну, а мне тридцать пять, — сразу перешла к сути проблемы Алиса.

Паренек посмотрел на нее так серьезно, что Алиса даже смутилась.

— Я знаю. У вас на сайте база соулмейтов. И на каждого — короткая информация. Я вас позавчера нашел.

Алиса вздохнула. Наверное, ожидал найти милую шестнадцатилетнюю школьницу, а нашел взрослую тетю. Данила же снял куртку и аккуратно повесил ее на спинку стула. Так метку на руке было особенно заметно. Алиса вздохнула. Есть, конечно, маленькая вероятность, что где-то по миру бродит еще один Данила Горцов с ее именем на теле, но за всю свою долгую практику Алиса не встречала подобные «двойные» пары.

— У меня метка еще в пять лет появилась, — сказал Данила. — А потом я вас много раз по телевизору видел, все думал: та вы Алиса, или нет…

— Маловат ты еще, — вздохнула она, насыпая заварку в чайник.

— Это пройдет, — уверенно сказал он. — Если у нас есть имена друг друга, это ведь что-то значит? Я понимаю… я для вас, наверное, ребенок… но я подумал, что должен к вам прийти. Ну, чтобы вы не думали, что меня вообще нет.

Алиса посмотрела на парня с уже большим интересом. Почему-то, смотря на него, вспоминалось Некрасовское «Однажды в студеную зимнюю пору…». Мальчишка был похож на маленького мужичка. Не в смысле роста, уж не коротышке-Алисе рассуждать о росте. Его внешность была ему немного не по размеру. То, как он говорил, как двигался, больше подходило бы такому хрестоматийному деревенскому мужику: чтобы косая сажень в плечах и руками подковы гнул.

— Как зашел-то сюда? — не смогла сдержать улыбки она.

— Метку показал, объяснил все консьержу. Я, наверное, выгляжу достаточно безобидно, поэтому меня пропустили, — и он улыбнулся.

Говорил он совсем как взрослый, а вот улыбался по-мальчишески открыто, задорно. Ребенок. И за что ей такое чудо? Алиса залила заварку кипятком, достала чайные пары — она любила красивую посуду даже в повседневности, выставила на стол вазочку с халвой. И только затем снова села напротив Данилы. Она совершенно не представляла, что с ним делать и о чем с ним говорить. А вот мальчишка оказался сообразительнее. Он начал рассказывать о себе с такой непосредственностью, что Алиса не могла не удивиться.

— Мои родители погибли, когда мне было пять. Воспитывает меня дедушка, он военный врач в отставке. Я планирую поступать в политехнический. Хочу быть инженером-конструктором. У меня высокие баллы пробных экзаменов, думаю, получится поступить на бюджет.

Он много говорил. Сбивался иногда, но не молчал. Чай выпил залпом, как водки хлебнул. Потом достал из кармана куртки небольшую фигурку. Искусно вырезанная из дерева шкатулка с розой на крышке.

— Это вам. Не знаю, любите ли вы настоящие цветы, и вдруг у вас аллергия, а эту я сам сделал.

— Сам? — искренне удивилась Алиса.

— Мне нравится по дереву вырезать, — смущенно признался Данила.

* * *

С тех пор он приходил к ней почти каждый день. Не давал носить тяжелые пакеты, с трогательной настойчивостью забирая их у нее. Приходил в исследовательский центр, открывал двери и следовал за ней по пятам как приклеенный. Она сначала нервничала, а потом привыкла. Они не говорили больше о метках, не обсуждали их взаимоотношения, не заводили разговоров о будущем. Наступила зима, Данила принес ей домой настоящую ель, нарядил ее дешевыми пластиковыми игрушками и украсил мишурой. После старого Нового Года сам же ее разобрал и отнес в мусорку.

Починил в ее квартире все, что нуждалось в починке, заменил лампочки, прочистил канализацию. Как-то пришел с дрелью и повесил ей на стену весь тот десяток картин, что раньше стояли у дивана. Паренек оказался крайне хозяйственным. И руки у него растут из правильного места, не то что у некоторых нейрохирургов.

В январе получил права. Ездил он на старых жигулях, но машина была чистенькой, ухоженной. Возил до дома с работы. С утра никогда не приходил — учился в первую смену, сразу после обеда ходил на какие-то курсы. Алиса все отправляла его домой, пусть бы общался с ровесниками, но Данила оказался упрямым. Заботился о ней настолько упорно и трогательно, что весь медперсонал ее медицинского центра смотрел на парнишку с искренним умилением.

Поступил на бюджет. Летом Алиса, робея как школьница, познакомилась с дедом Данила. Игнат Петрович и внешне походил на военного врача. Строгий — жуть. Даже повидав за свою карьеру самых разных людей, Алиса чувствовала себя сущей девчонкой. Словно ей снова шестнадцать лет и ее поймали за воровством яблок с чужой дачи.

— Фиии, — протянул Игнат Петрович при встрече. — Я думал, там взрослая женщина, а тут девчонка совсем. Ты вообще кушаешь? Худая-то какая.

Данила засмеялся, а Алиса покраснела еще больше. Она давно знала эту свою особенность: уверенная в себе тридцатипятилетняя женщина она только на работе. Наедине с собой ей и правда лет двадцать. Робела, боялась, переживала. И как не бояться, если практически весь ее жизненный опыт как раз на работе и остался. С пациентами она разговаривала как врач, с коллегами и вовсе все было просто, а вне медицины что она умела? Только что захлопывать дверь перед лицом семнадцатилетнего пацана.

Летом Горцовы жили на даче. Коренные москвичи, пусть и не из богатых. Аккуратный домик, ровные ряды грядок, самодельная теплица из старых оконных рам. Они жили как-то упорядоченно, крепко, словно в другом веке. Все у них строилось и делалось на века, даже общались они так. Будто со дня первого знакомства знали, что до конца жизни будут с этим человеком дружить.

С сентября Данила начал учиться. Получал стипендию, устроился на работу. Покраснел, когда Алиса спросила куда это он устроился. Муж на час. Хохотала она долго, сама не зная, что в этом смешного. Впрочем, Данила вообще был ненормально рукастый для своего возраста. В ее квартире теперь ни одна дверь не скрипела, что уж говорить о чем-то более серьезном.

Алиса начала смотреть на него иначе. Сложно видеть мальчишку в таком, как Данила. Надежный, как скала. Как воплощение самого слова «мужчина». Тут уже думаешь не о возрасте, а о нем самом. Не сказать, что он взрослый не по годам, вовсе нет. Он обожает фильмы про супергероев, хоккей и любит рассказывать, как ловко он договорился с учителями в универе. Мальчишка. И говорит совсем как парни его возраста. На дедушкиных жигулях нарисован серый волк. Детский сад — подумала она, когда увидела. Но это его отношение к жизни, оно подкупало.

При этом с того памятного дня, когда он просто появился у Алисы под дверью, разговор о метках так и не случился. Кто они друг другу? Алиса не могла ответить на вопрос. Они почти никогда не касались друг друга, всегда держали приличное расстояние, даже пакеты Алиса передавала ему не из рук в руки, а поставив на лавку. Но при этом жутко хотелось иногда его коснуться.

Он начал отращивать бороду. Сначала смотрелось нелепо, а потом получилась аккуратная такая бородка, она делала его старше. Алиса знала, что друзья теперь зовут его просто Борода. Это веселило. Потрогать бороду хотелось особенно сильно. Ей никогда не нравились мужчины с растительностью на лице, а тут просто мания какая-то проснулась. Да и шла она ему. Он был таким… мужчиной, что именно ему шло. К весне Алиса уже и не могла вспомнить, как он выглядел раньше.

Снег сошел как-то быстро. В начале апреля в городе было сухо и пусто, но деревья еще не спешили зеленеть. Температура стандартно держалась где-то в районе нуля, но в воздухе пахло весной, и Данила провожал Алису пешком, а не вез на машине. В магазин не заходили. Просто брели дальней дорогой, чтобы по аллеям и освещенным улицам. Молчали. Молчали как-то уютно, по-домашнему, что Алиса всю дорогу улыбалась. Ловила на себе странные взгляды Данилы и думала, что он очень милый все же. Особенно с бородой. Так и их разница в возрасте почти в глаза не бросается. Видно, конечно, что Алиса старше. Но уже не на восемнадцать лет.

Поздоровались с консьержем — в последний год они менялись непозволительно часто, поднялись до лифта. Алиса на ходу расстегивала пальто, снимала с головы платок. Подъезд отапливался, и сейчас здесь слишком жарко. Лифт подъехал сразу. Зашли, Алиса устало прислонилась к стене. Металлические стенки отражали все не хуже зеркала, но сейчас были изрядно заляпаны.

— Устала, — призналась она. — Ноги гудят. Давно так много не ходила.

Данила вдруг подошел к ней близко-близко. Алиса пораженно замерла, настороженно разглядывая паренька, а тот вдруг глубоко вздохнул, крепко обнял ее за талию — Алиса от удивления приоткрыла рот — и Данила ее поцеловал. Борода немного кололась, от него пахло древесным парфюмом и весной, и Алисе словно снова было семнадцать лет.

Сумочка глухо упала на пол, Алиса привстала на носочки, обняла парня за шею и взъерошила ладонью снова отросшие волосы. Целовался он немного неумело, что волновало еще сильнее. Лифт тихо звякнул, приехав на нужный этаж, двери открылись, и только тогда Данила прервал поцелуй. Он тяжело дышал, а сам покраснел. Алиса широко улыбнулась и с удовольствием приложила ладонь к его щеке. Этот юношеский стеснительный румянец в соседстве с бородой казался и трогательным и забавным одновременно. Почему-то стало легко и весело, словно и правда вернулась в свои восемнадцать. Словно не нужно думать о всяких серьезных вещах, и уж тем более — о разнице в возрасте. Поэтому Алиса потянула Данилу к себе, целуя уже сама. Нужно же ему учиться когда-то.

* * *

Алиса налила себе еще водки в стопку и вилкой подцепила с тарелки кусочек колбасы салями. Они с Олесей чокнулись, одинаковыми движениями опрокинули в себя крепкий напиток и так же синхронно закусили, морщась.

— И что, — уточнила Олеся, — Ты теперь в лифте целуешься? Не старовата ли для этого, а?

Алиса затравленно посмотрела на подругу:

— Ты уже много выпила? Давай вот ты на время забудешь, сколько тебе лет, и уж тем более — сколько мне.

— Да легко, — махнула рукой Олеся. — В душе мне всегда восемнадцать.

Алиса отломила кусочек чесночной булки — свежей и пахучей — и несколько угрюмо призналась:

— Я, Олесь, влюбилась. Совсем как в семнадцать. Когда не о свадьбе думаешь, и даже не о сексе. Я, Олесь, хочу просто целоваться. И обниматься. И слушать его. Такой бред временами говорит, а я слушаю его, слушаю. С ума сошла, наверное?

— Да брось ты! — возмутилась Олеся. — Это же классно. Мало кто может себе позволить вот так влюбляться. По-настоящему, без меркантильных планов и каких-то ожиданий.

— Думаешь? — неуверенно спросила Алиса. — А я вот сомневаюсь. Мне ведь тридцать семь лет. Тридцать семь. А у меня до сих пор нет детей. А он сам — ребенок. И как быть? Сказать ему: давай-ка сначала по-быстрому займемся кое-чем важным, а потом уже будем дальше романтично влюбляться? Он-то не виноват, что у меня мало времени.

Олеся, сама врач, закатила глаза и разлила водку по стопкам:

— Ты же прекрасно знаешь, что с современной медициной возраст уже не имеет значение. И в пятьдесят рожают.

— Ну и куда мне в пятьдесят ребенок? В таком возрасте уже внуков нянчить нужно, а я детей буду? — возмутилась Алиса, поднимая стопку.

Олеся сев ровнее, торжественно произнесла:

— За детей!

Алиса кивнула и выпила вслед за подругой. В голове уже шумело. Приятно так шумело, совсем как после долгих поцелуев с Данилой. С того поцелуя в лифте все еще больше запуталось. Жуткая смесь подростковой влюбленности и взрослых отношений. Целуются в лифте, потом смотрят какой-то дурацкий супергеройский фильм в обнимку на ее диване. Вместе за покупками ходят и готовят вместе. И дома он у нее давно уже хозяин, только что ночует по-прежнему у деда. И за полторы недели их по-настоящему романтичных отношений руки с талии ни разу не убрал. То ли боится, то ли еще не знает, что можно не только обнимать.

Алиса чувствовала себя коварной соблазнительницей, но своего суженого изучила насколько позволяет одежда. Волосы у него мягкие, легко пушатся. А на щеке, справа, едва заметный тонкий шрам. Его сложно заметить, зато легко ощутить подушечками пальцев. За год он сильно возмужал. Уже не казался таким тощим, стремительно росли мышцы, он выглядел все взрослее. Плечи — широкие, совсем мужские — было очень приятно обнимать. Когда он обнимает — она словно разом попадает в место, где совершенно безопасно. Странное чувство. Последний раз Алиса чувствовала себя так в детстве, когда папа нес домой на руках.

— Я как Алла Пугачева, — вздохнула Алиса, — У меня будет неприлично молодой муж. И мужем он мне станет не скоро, потому что сама я все же ему это предложить не рискну.

Олеся улыбнулась. По-доброму так, как только она умела — словно взглядом обнимает. Навидавшись за свою карьеру немало однополых пар, Алиса все четче понимала: жаль, что у нее на руке не имя Олеси. Раньше было жаль. Сейчас уже не так. Несмотря на все сомнения и проблемы, Данила прочно укоренялся в жизни Алисы. И он, и его дед, и их дача, где Алиса могла вообще ничего не делать, и даже фильмы про супергероев начали нравиться. Ну любит мальчик Железного Человека с Бэтмэном, ну и Парацельс с ним. Как говорят медики-атеисты — Да храни тебя Гиппократ.

Он и сам был как супергерой. Русский такой, почти былинный. Без спецэффектов и лишних проблем, поэтому особенно приятный. Ну зачем нормальной, современной женщине нужен защитник человечества? Ножи в квартире наточены, дверцы в шкафу починены, а с дачи Горцовы привозят картошку, лук и морковь — вот где главные суперспособности современного мужчины. Вымирающий вид: настоящий мужик. Только что лет ему всего девятнадцать.

— Слушай, ему уже девятнадцать, — задумчиво произнесла Алиса.

— Совсем большой стал? — не выдержала, расхохоталась Олеся.

Алиса чертыхнулась, махнула на подругу рукой. Но в чем-то она права. Взрослеет мальчишка. Полтора года они знакомы уже, а будто сто лет его знает.

* * *

Он приглашал ее на свидания. Алиса пригрозила — чтобы никаких дорогих ресторанов. А то кто их знает, этих молодых парней, еще решит спустить всю стипендию на ненужные понты. Данила проявлял фантазию. Возил в зоопарк, на рыбалку, в театр. На представлении симфонического оркестра уснул, поганец. Но старался.

И отношения их замерли на каком-то моменте, который даже смущал Алису. Все так же обнимались на диване. Все так же целовались. И все так же Данила не переходил какие-то неназванные границы, а Алиса по-девчачьи боялась спросить, почему взрослый парень не делает никаких пошлых намеков.

В начале июня поехали на дачу без Игната Петровича. Данила ловко поливал грядки, своего часа ждало замаринованное мясо, Алиса пыталась испечь хлеб по рецепту деда Данилы. Готовила она неплохо, разве что возиться с тестом не любила. Вот только хлеб они из города купить забыли, а Игнат Петрович его и вовсе никогда не покупал: все пек сам. В холодильнике остывало Советское шампанское. Алиса слабый алкоголь не любила. На медицинском вообще быстро учатся правильно пить водку. Но Данила зачем-то купил этот извечный символ выпускных балов и планировал вечером распить под шашлык. Алиса смущалась, как девчонка: неужто после шампанского будет традиционное для подростков продолжение?

В дачном домике был добротный теплый чердак с двуспальной кроватью. Кровать старая, Горцовы ее явно чинили: две ножки у нее были чуть грубее, да и по цвету отличались. Зато не скрипит. В доме у Горцовых вообще ничего не скрипит и не ломается, даже дачные кровати.

Отличная погода выгнала их на открытую незастекленную веранду. На грубоватый деревянный стол взамен потертой клеенки постелили льняную скатерть. По чуть желтоватому полотну были вышиты огромные красные маки. Горцовы говорили — бабушка Данилы была знатной мастерицей, ее творения до сих пор не закончились. Алиса про себя размышляла, сколько бы такая скатерка стоила в магазине. Выходило неприлично много. А у них она на даче поверх грубых досок лежит.

Хлеб получился совсем как у Игната Петровича: пышный, ароматный. Только немного пресноватый, но с шашлыком должно быть незаметно. Данила готовил мясо, мангал стоял прямо около веранды, а Алиса вынесла наружу старый проигрыватель. У Горцевых было немало пластинок, попадались и современные — эти покупал уже Данила. Хранили их на даче, благо поселок охраняемый, некоторые здесь и зимой живут. Алиса с удивлением обнаружила на полке старую американскую пластинку Эллы Фицджеральд и ее колдовской голос зазвучал в сумраке.

— Давай зажжем свечи, — предложил Данила.

Алиса едва сдержала улыбку. Кажется, у кого-то сегодня действительно будет секс. Она хорошо ориентировалась в дачном домике. Три простые свечи, домашние, какие продаются в хозяйственных магазинах, заняли свое место в советском канделябре. Пока готовилась последняя партия шашлыков, Алиса включила свет под козырьком бани — с веранды ее не было видно из-за старых яблонь и кустов рябины. Отсюда казалось, что ветки деревьев таинственно подсвечиваются в полутьме.

Она вынесла из кухни картофель, что загодя испекли в духовке, нарезанные овощи и любимый салат Данилы — вечная селедка под шубой, ужас любого диетолога. И ко всему этому Советское шампанское. Алиса не смогла сдержать улыбку, осматривая стол. Красота.

Говорили об отпуске. Алиса была и в Турции, тюленила на пляже, и в Италии, дотошно обходила все туристические места, и много где еще. И все это ей не особенно нравилось. Но Данила относился к отдыху как-то иначе. В июле собирались ехать на Алтай. Он с горящими глазами рассказывал о каких-то горах и озерах, мечтал поймать особую рыбу и вдоволь нагуляться в лесах. Так Алиса еще не отдыхала, поэтому энтузиазм Данилы частично переняла.

Ополовинили и бутылку шампанского. Пузырьки в бокалах уже осели, Алиса хорошо если сделала пару глотков. Зато шашлык удался. Данила разбирал каждую порцию отдельно. Пожирнее забирал себе, постные кусочки заботливо перекладывал на тарелку Алисы. И это тоже умиляло. Кто еще будет так заботиться?

Закончив с шашлыком, он выложил в мангал пару сосновых бревнышек, исключительно ради огня. Теперь бревна уже догорали. Эллу Фицджеральд сменил Луи Армстронг, но его почти заглушали другие звуки. Где-то вдали гуляли шумной толпой, оттуда доносились радостные возгласы, а с другой стороны дачи громко стрекотали сверчки. Армстронг затянул одну из известнейших своих песен «What a wonderful world». День был чудесным, и песня была сейчас особенно к месту.

А Данила волновался. Это было так заметно, что у Алисы сердце щемило от нежности: какой он все-таки замечательный. Ну подумаешь, маленький. Зато самый лучший. Он встал со стула, едва его не опрокинув, стремительно покраснел, снова веселя Алису юношеским румянцем в соседстве с бородой, достал из кармана потертых джинс коробочку и Алиса пораженно замерла.

— Ты… ты выйдешь за меня? — голос у него дрогнул, тугую крышку коробки он раскрыл далеко не сразу.

Алиса закусила губу, стараясь не засмеяться в голос, но все же не сдержалась. Она смеялась не над ним, а над собой. Она уже представила, что ее молодой кавалер ее собирается коварно соблазнить. А он с кольцом на коленях сидит. Она, все еще смеясь, не в силах остановится, съехала со стула на пол, обняла Данилу и они вместе неуклюже повалились на деревянные доски.

— Ты не обижайся, — все еще хихикала Алиса. — Я не из-за тебя смеюсь, а из-за себя. Конечно, я согласна. Кольцо не потерял?

Данила привстал на локтях, перевернулся на бок, демонстрируя коробочку с кольцом. Алиса лежала на спине. Она забрала коробку, открыла ее и внимательно рассмотрела колечко. Не прям обручальное, но явно старое. И камушек есть. Зелененький.

— Моя бабушка была из дворянского рода, — когда Данила говорил, его дыхание щекотало ухо, — Это остатки былой роскоши. Дед сказал, что вполне сойдет за голливудское кольцо с бриллиантом.

— Это изумруд?

— Вроде да.

Алиса все еще улыбалась. Она вытащила колечко из коробки и протянула его Даниле:

— Наденешь?

Одной рукой ему это было делать не особенно удобно, но парень справился. Алиса подняла руку вверх, к потолку. На полу было гораздо темнее, свечи давали мало света, но камушек слабо поблескивал. В голове возникла неуместная мысль: а не считает ли ее добропорядочный Данила, что секс до свадьбы под запретом? Решив, что хватит уже строить из себя семнадцатилетнюю девицу, Алиса чуть перевернулась, обхватила Данилу за шею и поцеловала. Тот как всегда нежно обнимал за талию. Но этот вечер был слишком прекрасен, да и Алиса себе все уже придумала, поэтому она перетащила ладонь теперь уже жениха пониже. И сама потянула его футболку вверх. Ну сколько можно уже, честное слово? Ей-то не семнадцать.

* * *

Глеб у них родился через два года. Свадьбу сыграли скромную, на десяток гостей. Алиса не хотела шума, Данила не желал брать деньги деда на шикарное торжество. Осенью он принес домой детскую кроватку, которую сделал сам. Алиса, так и не поднявшая с ним разговор о детях, в очередной раз подивилась своему молодому мужу. Так тонко и романтично показать свое желание завести ребенка — это еще уметь надо. Тогда не выдержала, совсем по-бабски разревелась, уж слишком растрогал ее этот поступок. Но забеременеть получилось не сразу, кроватка долго ждала своего часа.

За зиму Данила смастерил еще высокий стульчик. Алиса пораженно опускала и поднимала стеночку на детской кроватке, поражаясь мастерству. За весну к кроватке и стульчику добавился детский низкий столик с парой табуреток. Пока что они стояли в ее кабинете, ждали своего часа. А когда Алиса наконец услышала от врача долгожданные новости, ее кабинет Данила сам переделал в детскую. Он хотел девочку. Алиса твердо знала, что будет мальчик. Такой же мастеровитый и хозяйственный, как его отец.

С Глебом Данила возился много. В детской было много игрушек, и Алиса сама не могла сказать наверняка, кому она их покупает — Даниле или Глебу. Оба одинаково увлеченно ползали по полу, строили крепости из кубиков, играли пластиковыми Суперменами и яркими машинками.

На выпускном у Данилы только его в толпе поздравляющих ждала жена с ребенком. Но он и так выделялся на сцене. Даже в добротном костюме — Алиса сама выбирала, без него — он был каким-то земным, но не из этого времени. Было отчетливо видно, что он уж точно после выпуска не пропадет. И работу быстро нашел. Ему лет-то всего-ничего, а его сорокалетние мужики по имени-отчеству. Алиса сама себе завидовала. Маленьким он теперь казался только когда играл с сыном и смотрел очередной супергеройский фильм.

Надю никто не планировал. Алиса уже считала, что ей теперь только внуков ждать, а тут такой сюрприз. Данила уже работал старшим инженером, зарабатывал почти как она — директор целого научного центра, — что позволило Алисе передать часть дел заместителю и с восторгом играть с дочерью в куклы. Наверное, она тоже так и не повзрослела, потому что Данила, принося домой очередную яркую коробку, вручал ее не столько дочери, сколько жене.

А «what a wonderful world» у Алисы с тех самых пор стоит на звонке для Данилы. Мир ведь действительно прекрасен, если рядом есть нужный человек.