Рябина (джен)

Суббота, девятое января 1971 года

 

Распахнувшись, дверь застонала на старых петлях. Звука, с которым она закрылась, не услышал бы никто.

Будило именно это беззвучие.

Каждое утро под пронзительное стенанье двери мама выходила из дома к сараю за углём для печи. Отец регулярно смазывал петли, но, сколько бы масла ни лил, зловредный механизм не унимался. Кухня была и так стылая, потому мама — то есть Эйлин — не закрывала скрипучую дверь; и только вернувшись с ведёрком в одной руке, другой обхватывала край и тянула очень осторожно, пока костяшки пальцев не коснутся косяка. Потом разжимала ладонь и подтягивала дверь последние несколько дюймов, чтобы та не хлопнула и не разбудила Северуса, спящего в комнате над кухней.

Сквозь оконце, обращённое во двор, сочился тусклый серый свет. Ночью сильно снежило, судя по толстому слою снега на оконном отливе.

Не шевелясь, Северус лежал под одеялом и прислушивался.

Вот мама разжигает печь. Вот ставит на плиту ведёрко и чайник. Обычно мама хлопотала тихо-тихо, но снег отгородил дом от звуков извне. Сейчас в ватной тишине из кухни доносились глухое шарканье и скрежет печной створки, шуршали сминаемые газетные страницы, и едва шипело пламя спички. Слышно, как бумага занялась, и мама, подбросив газету к углям, закрывает створку с еле уловимым металлическим бряцаньем. Слышно, как на плиту водружается жестяное ведёрко с водой для умывания — тяжёлое, значит, со скрежетом. Слышно, как звякает поставленный на маленькую конфорку чайник.

Но Северус хотел услышать не это, а как в окно постучит сова.

— Чаще всего они приходят на неделе перед днём рождения, — неохотно сообщила мама. — Но тебе вряд ли его вышлют с совой, — добавила она, и горькая складка в уголке её рта предотвратила дальнейшие расспросы.

У него сегодня день рождения. Одиннадцатый.

Долгие минуты спустя под негромкие домашние скрипы и шорохи он ясно осознал, что сова не постучится. Или мама права, и письмо придёт иначе… Или не придёт совсем.

Сонное тепло выветрилось, под одеяло пробрался холод. Северус рывком раскрылся и спрыгнул с кровати, попав ступнями в старые войлочные тапочки, схватил со стоящего поблизости стула халат и натянул поверх пижамы. Хорошо, что халат отцовский и на вырост, ведь можно было почти дважды завернуться в толстую фланель; мама укоротила полы, чтобы на них не наступать, но края всё равно доходили до щиколоток и задевали пальцы ног.

Перешагивая скрипучие ступеньки, Северус спустился по лестнице, осторожно толкнул дверь в кухню, где уже пел чайник, а мама склонилась над кастрюлей с кашей, и подошёл к задней двери. Ребром ладони он счистил наледь со стеклянного окошка и уткнулся в него лбом.

Видимый словно в узкий иллюминатор, двор казался тоннелем. Длинным и мрачным, зажатым между двумя кирпичными потемневшими стенами. Кто бы ни проектировал этот ряд домов для заводских рабочих, он имел некоторое представление об их нуждах. С одной стороны — сарай для дров, угля и инструментов, с другой — уборная. Во дворе ещё была мусорная куча, куда сваливали и откуда раз в неделю вывозили отходы. Правда, выбрасывалось мало что: обёрточную бумагу аккуратно расправляли и складывали в выдвижной ящик; для разных целей подходили и газеты, которых было совсем немного; овощные очистки шли в перегной, и мама удобряла им участок.

За ночь всё завалило снегом. Добрый фут его лежал на крыше сарая. Землю укрыло белое одеяло, и только лежавшие вокруг мусорной кучи щербатые камни прорывались из-под снега, походя на чёрные зубы. На черенок граблей, подпирающих стену сарая, водрузилась торжественная снежная шапка.

Дом стоял в ряду последним, поэтому справа от стены был пустырь, частично занятый парковкой и отделявший жилую улицу от завода и заводских развалин.

Слева, над несколькими соседними домами курился дым. Но не над высокой заводской трубой, вот уже два года мёртво торчащей в небо.

— Северус, посуда.

Оторвавшись от окна, Северус молча пошёл к буфету. Когда вернулся с чашками и мисками в руках, мама отступила от плиты и затягивала пояс ветхого зелёного халата.

Она нахмурилась, заметив, что Северус едва бредёт к столу, уставившись себе под ноги. Её лицо прочертили преждевременные морщины, похожие на русла пересохших рек. Продольные бороздки тревоги на лбу и вертикальная складка угрюмости между бровями, от носа к уголкам губ — нитки горечи. Под чёрными глазами залегли тени. И всё-таки, тонкая и прямая, она была, точно стальной стержень.

Ставя на деревянный стол три чашки и три миски, Северус по-прежнему глядел на носки собственных тапочек. И тогда с бесконечной нежностью мама подняла его лицо за подбородок.

— Северус, ты — волшебник.

 

~*~*~*~*~

Не успел он посмотреть на маму, как вдруг в гостиной что-то громко затрещало, затем застучало по дереву. Мама — то есть Эйлин, ведь она говорит, он достаточно взрослый, чтобы называть её по имени — опять нахмурилась и отпустила его подбородок.

— Оставайся здесь, — приказала она.

Северус отшагнул к печи, и если открыть дверь в гостиную, его не было видно. Мама приоткрыла её ровно на столько, чтобы пройти, и аккуратно затворила за собой.

Он сразу же подошёл к двери и приник к ней ухом. С другой её стороны, как по всем стенам гостиной, тесно стояли на полках книги — мамино наследство, — а через кое-что и знаменитый стеклянный глаз ничего не разглядит. Голоса звучали приглушённо, но мама — то есть Эйлин — говорила громче обыкновенного, словно хотела, чтобы и Северус слышал.

— Явился в субботу, Грюм? А как же обычные обходы по четвергам? За что мне такая честь?

— Твой сопляк идёт в Хогвартс. Его решили принять. И даже поставить на довольствие.

— Очень мило.

— Сдаётся, Дамблдор не теряет надежды прочитать твои проклятые книжки.

— Никто не сможет, если он не Принц, Грюм. И я не могу, потому что лишена палочки. Ты же понимаешь природу колдовства?

— А если он заглянет твоему мальчишке в голову?

— Да пожалуйста. Мальчик тоже не прочтёт, и вы это знаете.

Некоторое время было слышно только, как Грюм ходит по комнате к камину и обратно: топ-тук, топ-тук, топ-тук.

— У него теперь будет волшебная палочка.

— Ради Мерлина, это всего-навсего никому не нужные рецепты зелий и стратегии по плюй-камням. Дамблдор знает — он столько раз копался у меня в голове.

— Он сказал, тебе стёрли две трети воспоминаний. Твои друзья Вальпургии не церемонились, правда? А потом ещё и бросили тебя умирать. После того, как расправились с остальными.

Голос мамы стал тише:

— Это не мои друзья. И не Вальпургии.

— Без разницы, как они там зовутся. Ты якшалась с ними, потом попыталась надуть. Я бы забрал у тебя не только палочку, Принц. Ты бы у меня гнила в Азкабане.

— Молодец, Шизоглаз, нашёл величайшую сторонницу Гриндевальда.

Грюм фыркнул:

— Да просто Фадж — идиот. Поэтому ты тут огороды разводишь. А в доме — вспышки магии, не иначе, как от мальца, да? Ну и Дамблдор тоже должен верить в лучшее в людях.

— Надо же, не знала. Но я благодарна ему за защиту от так называемых друзей, хотя она больше похожа на домашний арест, и в качестве телохранителя приходится терпеть тебя, а ты меня ненавидишь.

— Ты смылась и вышла за маггла. Умно. Даже объявление в «Пророке» опубликовала, чтобы все видели. И залетела. Всегда была холоднокровной змеёй, Принц. И теперь твой змеёныш идёт в Хогвартс.

Скрипнул столик, что-то упало с лёгким шлепком, после раздалось звяканье, как от мешочка с монетами, и затем — яростный треск дизаппарации.

 

~*~*~*~*~

Северус знал, что Шизоглаз ушёл, но и заходить, пока мама не позовёт, было нельзя. Он ждал, потел, и щека занемела — так сильно он прижимался ею к двери.

— Северус! — наконец услышал он тихий и тем не менее взволнованный зов и толкнул дверь.

Мама сидела на диване, сгорбившись над кофейным столиком и прижимая ладони к страницам раскрытой книги, чтобы та не улетела или не захлопнулась. Нераспечатанное письмо и мешочек лежали в стороне. Северус опустился на колени напротив и положил на мамины ладони свои, оказавшиеся почти того же размера — он в последние пару месяцев прилично вырос.

Вдвоём в тишине они что есть мочи удерживали старую книгу. Текст Либациуса Бораго крошился, просачивался сквозь пальцы. Чтобы закрепить его поверх прежних многочисленных слоёв, один за другим написанных поколениями Принцев, Эйлин задействовала все силы, но он сползал старой зменой кожей, и из-под него выныривали на поверхность древние тексты. Огам, футарк, тексты на этрусском, греческом, орхонском. Понимаемые, но чужие и совершенно незнакомые, они проклёвывались, воздвигались один над другим и опадали обратно вглубь, чтобы снова вздыбиться. Северус чувствовал мощь, раскатывающуюся по его и Эйлин телам, но уже не чувствовал рук, занемевших от напряжения. Стиснув зубы, Эйлин отчаянным приказом перенесла остатки энергии в книгу.

Книга вздрогнула и перестала сопротивляться. Временно.

Северус посмотрел на маму. Она кивнула, и сначала он очень медленно отнял ладони, а потом — она, по-прежнему готовая прижать книгу при малейшем намёке на неповиновение.

Но книга лежала смирно, раскрытая на рецепте Глотка Живой Смерти. Она снова стала «Продвинутым зельеварением», старым учебником Эйлин. Подарком сыну.

Лицо Эйлин было мертвенно бледным. Северус поднялся с колен и ждал. Получив кивок, он отправился наверх одеваться.

 

~*~*~*~*~

Северус спустился, натянув два джемпера и старое пальто, в ботинках, с шапкой в руке.

У входной двери топал по половику отец, стряхивая снег с ног. Он кивнул Северусу и бережно вручил свёрток в бумаге с причудливым рисунком:

— Держи. Отложи за окно до вечера.

Северус прошагал в кухню, открыл окно, смахнул снег с отлива и аккуратно пристроил свёрток. Такую обёртку он видел лишь однажды, у Эвансов, и под ней был баттенбергский торт.

Закрыв окно, он вернулся в гостиную. Комнату наполнил запах сырой шерсти, который отец приносил с ночной смены.

Тяжёлое чёрное пальто в крапинках тающих снежинок висело на вешалке возле двери, и из его глубоких карманов отец выудил два тома в тканевых переплётах. По субботам он всегда заходил в библиотеку и брал пару книг, чтобы прочитать в выходной, прежде чем снова в понедельник затемно пойдёт на железнодорожную станцию разгружать кирпичи.

Северус разглядел названия: «Тайфун» и «Под оком Запада».

Эйлин сидела, согнувшись над столиком, но стоило Тобиасу положить на него книги, подняла голову.

На миг отец замер, и только взгляд его переходил с её лица на письмо и на мешочек.

Она выдавила кривую улыбку, а Северус почувствовал, что вспотел.

— Пусть сбегает в бар, — сказала она отцу. — Твой завтрак в кухне.

Тот резко кивнул и повернулся к сыну:

— Делай, что мать велит.

Северус выбежал за дверь.

 

~*~*~*~*~

Снова пошёл снег, медленный, хлопьями. Северус натянул шапку на самые брови, а подбородок спрятал под воротник. Поэтому не заметил выскочившую из-за угла Лили, и она столкнулась с ним.

— Ой! — вскрикнула она. — Прости. — И тут же выпалила: — Пришло?

Щёки её раскраснелись от холода и возбуждения. На ней были куртка цвета морской волны, джинсы и белый берет.

Северус закатил глаза: всю последнюю неделю она ежедневно донимала его, получил ли он письмо. Ведь и она ждала своё в конце месяца. И сейчас она вглядывалась ему в лицо с томительной надеждой.

Он кивнул.

Лили подпрыгнула и хлопнула в ладоши в варежках.

— Я так и знала! Так и знала! — пропела она. И внезапно погрустнела: — Думаешь, мне тоже придёт?

— Всего три недели осталось. Конечно же, придёт.

Лицо Лили опять засияло.

— У нас дни рождения в одном месяце! Правда, смешно, а? — А потом по-стрижиному вильнула: — Куда идёшь?

— Мама кое за чем послала в «Прядильщика».

— Я с тобой!

Она вложила свою ладонь в ладонь Северуса и весь путь до бара проделала вприпрыжку. И ни на секунду не замолкала, рассуждая, кто из учителей Хогвартса придёт поговорить с её родителями да как будет выглядеть.

— Не знаю. Наверно, какой-нибудь старик или старушка, — ответил он на полном серьёзе, отчего Лили даже остановилась, удивлённая, но потом заливисто рассмеялась. — Ты не сказала родителям, да? — Нахмурившись, он сильнее сжал её ладонь.

— Нет, — выдохнула Лили. — Ты просил не говорить. Петунья рассказала. Она сказала им, что ты… урод и сделал так, чтобы ветки упали. И что я — ведьма. Но мама ей не поверила и сказала, что ты просто социо-экономически не… необеспеченный, и что мы должны войти в твоё положение.

— Ладно, — с облегчением отозвался Северус.

Они подошли к бару. Из-за тяжёлой двери повеяло застоявшимся тёплым воздухом, пропахшим табаком и пивом.

Северус толкнул дверь. Бармен вытирал стаканы, проверяя их на свет новых оранжеватых потолочных светильников. Светильники эти вкупе с полосками апельсиновых с коричневым узором обоев должны были облагородить бар.

— Мисс остаётся снаружи, — буркнул бармен, даже не взглянув на Лили, но указав на неё подбородком. — Чулан, — велел он уже Северусу.

Тот пожал плечами, и Лили отпустила его руку:

— Я буду в «Теско».

Северус посмотрел, как она перешла улицу, потом юркнул в бар и устремился к двери чулана.

— Эй! — воскликнул один из посетителей, опиравшийся на стойку. Он был одет в серые мешковатые штаны и поношенную джинсовую куртку, а лицо — словно смятая в комок бумага. — Чего это ты разрешил мелкому зайти, к тому же ещё и в чулан?

— Не твоё дело, — отрезал бармен.

— Это же пацан Снейпов, — не отставал Мятый.

— Заткнись уже, Энди, — сказал второй посетитель, с брюшком и чёрными бачками. — Всем известно, ты никак не уймёшься из-за старины Тоби. Но он был нашим лучшим бригадиром.

— Его уволили ещё до нас, кажись. И правильно сделали. Он сдурел с этой своей ведьмой.

— Его обвинили ложно. Потому что он был из профсоюза и боролся против увольнений, а не стал, как мы с тобой, пропивать выходное пособие в «Прядильщике». Ходят слухи, кто-то подложил те инструменты в сумку Тоби перед проверкой. Так что заткнись.

Уже у самой двери в чулан Северус заметил, как третий посетитель — лет двадцати, в красной атласной рубашке с крупными лацканами — сполз со стула и вразвалку направился к музыкальному автомату. Едва начался джазовый рифф, Мятый застонал:

— Бля-а, Рэ-эй! Опять «Дорз»! Сколько, бляха, можно?

Первые слова песни заглушила захлопнувшаяся чуланная дверь.

 

~*~*~*~*~

Северус прислонился спиной к двери и ждал, когда глаза свыкнутся с темнотой. Когда-то это был настоящий чулан, а нынче — так, подсобка, заставленная ящиками, бочонками, картонными коробками. Свисающая с потолка лампочка тускло освещала оставленный посреди всего этого хлама проход.

Закуток слева от двери, где обычно устраивалась старуха, пустовал. Северус сел на корточки и принялся ждать, отмеряя время перемешиваниями в воображаемом котле с Одурманивающим зельем: тридцать раз по часовой стрелке, один — против, снова тридцать раз по часовой…

Минут пятнадцать спустя он оглянулся, не появился ли кто. В дальнем углу мерещилась какая-то фигура, но была она куда выше и стройнее старухи и не обращала на Северуса никакого внимания. Потому он опёрся о стену и опять стал считать перемешивания.

Мама наказывала никогда не задерживаться дольше получаса, и, когда время истекло, он встал. На выходе услышал низкий голос, донёсшийся из дальнего угла:

— Она не придёт. И в следующую субботу тоже не ждите.

Замерев на мгновенье, Северус тихо открыл дверь и вышел.

 

~*~*~*~*~

С тротуара через дорогу Лили помахала рукой, держа в другой пакет с конфетами. Северус перешёл улицу, придумывая окольную дорогу домой, пусть и не был уверен, что это поможет.

Лили протянула раскрытый пакет.

— Не здесь. — Северус схватил её за руку и потащил в стиснутый двумя складами переулок, потом по лабиринту сужающихся закоулков к берегу и дальше вверх по течению речки, повернул перед автобусным депо в одну сторону, а за депо — в противоположную, пока не довёл до старой детской площадки.

На площадке было пусто. Иди кто-нибудь за ними, ему пришлось бы показаться.

Лили шла следом охотно, даже смеялась. Они сели на качели. Тогда-то Северус и набросился на конфеты. Уйдя до завтрака, он был ещё как голоден. Пока Лили грызла леденец, Северус умял все ириски и скомкал пустой пакет.

Вдруг она сунула что-то ему в руку:

— Вот.

Оказалось, это маленькая рамка из красного пластика, почти не отличимого на вид от кожи. Северус повертел подарок так и этак. Под прозрачной плёнкой улыбался фотопортрет.

— Это тебе. На случай, если не получу своё письмо, — скороговоркой выдала Лили.

Сглотнув, Северус спрятал рамку в карман.

— Лили…

— Не достал то, за чем тебя послали? — спросила она. Догадливая.

Он утвердительно качнул головой.

— И что это было? Мне ведь можно сказать. Или мы не лучшие друзья?

— Одна штука, — он ковырнул снег носком ботинка. — Ещё подошли бы рябиновые ягоды, но не просто ягоды, а упавшие прямо с дерева в руки ведьмы. Или волшебника. Больше ничего не касаясь.

— Рябиновые?

— И рябина непростая, а выросшая из обронённой птицами семечки. И растёт она не из земли, а из пней или трещин в стене.

Лицо Лили засветилось:

— За мной!

 

~*~*~*~*~

Теперь уже она тащила его за руку и вела к тому концу рощи, где начинался пустырь, за которым виднелись развалины завода, заброшенного двадцать лет назад, когда ещё верилось, что от нового будет больше проку.

Они остановились на краю ямы. Образовалась она из рухнувшей дымовой трубы и была ярдов десять в ширину и все двенадцать — в глубину. По краям валялись кирпичи, а внутрь сбрасывали хлам: какие-то балки, удивительным образом соединённые с остовами автомобилей, сломанные стиралки, листы гофрированного железа, куски оград и прочий немыслимо искорёженный металлолом.

Двумя-тремя футами выше жерла старой топки, из молниеобразной трещины проросла рябина. Ягоды напоминали раскалённые угольки на закопчённой кирпичной кладке. Больше всего их было на верхних ветках, которые упирались в ржавую проволочную сетку, косо торчавшую между двух балок и как бы образовавшую клетку. Оттого птицы до сих пор и не склевали ягоды.

Северус осмотрел почерневшие стены. Полпути с одной стороны можно было бы спуститься по выбоинам, но ниже щерились железные колья. С другой стороны кладка сохранилась слишком хорошо — не слезешь.

— Оставайся здесь, — приказал он Лили.

Оббежав руины, он нашёл лаз в главный зал, пробрался между мёртвыми металлическими монстрами и протиснулся в приоткрытую дверь котельной к давным-давно остывшей печи. По кругу тусклого света он нашёл дымовую трубу. И полез, опираясь пальцами и носками ботинок на зазоры между кирпичами, вверх по трубе. Когда его голова показалась у поверхности, Лили возликовала.

Она смотрела в яму, и её лицо обрамляли свисающие рыжие волосы. Она где-то потеряла берет.

Всего пара футов оставалось до ближайших ветвей, но они стремились вверх, к свету. Северус извернулся, упёршись бедром, наполовину высунулся из шахты и потянулся к ягодам. Пальцы лишь скользнули по стволу.

Бесполезно.

Он начал спускаться. И внезапно увидел, как Лили, разметав руки, словно обнимая воздух, прыгнула в жерло трубы. Похожая на парящую птицу, мелькнула над головой, уцепилась пальцами за сетку. Несколько ягод ей удалось сорвать на лету, однако она начала падать, и ей пришлось ухватиться за торчащую балку обеими руками. Раздавленные ягоды полетели вниз.

Северус съехал по тоннелю, упал на пол котельной и помчался наружу. Добежав до края ямы, он увидел на другой стороне Лили, дующую на ссаженные пальцы.

— Мне пора! — крикнула она. — Уже поздно, меня хватятся!

Она помахала рукой и побежала прочь, скрываясь за рощей. Только волосы полыхнули в закатных лучах.

Ему осталось только переводить дыхание и изобретать обратный маршрут через сортировочную станцию. И тут на плечо легла ладонь.

 

~*~*~*~*~

— Сядь, — велел низкий голос.

Колени Северуса, не посмевшего обернуться, подогнулись; и вот он сидит на незамеченном раньше бетонном блоке.

Некто сел рядом. В недлинном пальто. Его лицо пряталось под поднятым капюшоном и в тени опускающихся сумерек. Северус не хотел на него смотреть, но незнакомец поддел его подбородок пальцами — почти так же бережно, как Эйлин:

— Посмотри на меня.

Северус неохотно повиновался, но, встретившись взглядом с незнакомцем, выставил щиты, как умел.

— Очень хорошо, — тихо сказал незнакомец. — Твоя мать неплохо обучила тебя.

Он отпустил подбородок Северуса и достал из кармана кожаный мешочек.

— Ишачья кожа… Кошель откроется только твоей матери. Отдай ей. Иначе она умрёт этим вечером.

Северус взял мешочек и прошептал:

— Вы — один из них?

— Смотря кого ты имеешь в виду.

— Вальпургии.

— У нас было множество имён. Но все они теперь украдены и перевраны.

Подумав, Северус задал следующий вопрос. Уже не шёпотом и предчувствуя, что иной возможности не будет:

— Вы — Принц?

Незнакомец некоторое время молчал. Потом заговорил:

— Давай я тебе кое-что расскажу. Долгие годы Принцы были защитниками. Чтобы Король мог править и наслаждаться властью, сидеть на троне, даровать милости и вершить правосудие, они охраняли границы. Однако враг подступал. Принц, бывший тогда на посту, решил отгородиться от врага стеной с могучей сторожевой башней. Но всё, что он возводил, рушилось. Одной ночью ему приснилось, что башня никогда не падёт, если в её стены замуровать первое живое существо, которое встретится ему по пути домой. Утром он почти забыл свой сон. В тот день он строил, как обычно, а под вечер отправился домой. Тогда ему вспомнился сон, и он подумал, что за долгую дорогу по лесам и полям увидит кролика, овцу или собаку, каковым и быть замурованными. Но ни в лесах, ни в полях не встретил он никого. А его жена, волнуясь из-за его долгого отсутствия, вышла его искать. И стала первым встретившимся ему живым существом.

Замолчав, незнакомец, наверное, ждал чего-то от Северуса, но тот слушал молча.

— Он замуровал её в стену. Башня выросла высокой и несокрушимой. Враг потерпел поражение, — снова заговорил незнакомец. — Но с тех пор ни один Принц больше не строил башню.

— Кто мы? — шёпотом спросил Северус, уже не страшась смотреть в глаза незнакомцу, однако он отводил взгляд.

— Те, кто не владеет ничем. Даже самими собой. У всего своя цена. Впрочем, ты — полукровка. Вдруг у тебя будет по-другому. Поспеши-ка теперь!

И Северус побежал.

 

~*~*~*~*~

Он бежал до самого дома. Прибежав, стал ломиться в дверь, пока не ввалился внутрь на потёртый ковёр.

Мама, как и до его ухода, сидела на диване. Но теперь совсем походила на труп: запавшие глаза напоминали мёртвые колодцы; через пожелтевшую кожу на лице будто просвечивал череп. Ладони опять прижимали книгу к столику и дрожали от напряжения.

Зелье она выпила в один глоток.

 

~*~*~*~*~

Тобиас пытался уснуть, но увидев за окном посеревшее вечернее небо, сдался, встал и оделся. Он спустился в кухню. Там было пусто, и плита остыла.

Он нашёл Эйлин на диване в гостиной. Как и несколько часов назад, она удерживала книгу, которую получит их сын. Негнущиеся руки её подрагивали. На Тобиаса она не посмотрела, а лишь слабо кинула в его сторону.

Чем ей помочь, он не знал. Знал только, что её не нужно касаться. Он просто стоял. А вокруг были книги. Никогда ему их не прочесть, потому что все страницы в них — пустые.

Огонь не горел, а он даже не сразу это заметил.

Опустившись перед камином на колени, он вычистил золу, взял за ведром для угля из аккуратно сложенной стопки газетный лист, смял его и положил на середину топливника, где осталось немного золы. Потом взял второй лист, сложил в несколько раз и перекрутил. Получившийся восьмидюймовый жгут он прислонил к газетному кому и повторил так шесть раз, ставя жгуты шалашиком. На жгуты он пристроил щепочки, положил вокруг и сверху угольки. Когда закончил, зажёг спичку и подсунул под ком. Пламя взвилось.

Тобиас поднялся, отошёл от камина, сел в кресло.

Эйлин не сдвинулась с места.

Некоторое время спустя он решил выглянуть, не идёт ли Северус, и встал. А тот как раз вбежал и упал к материным ногам.

Северус протянул ей какой-то мешочек, и она взяла его трясущимися руками, раскрыла, достала флакон и одним глотком опустошила его. Затем вернула ладони на книгу. Книга наконец покорилась, это почувствовал даже Тобиас: беспокойные символы опали, точно оседающий на морское дно песок, слой за слоем, а сверху застыл текст учебника.

Эйлин выдохнула, и Северус, запыхавшийся, взъерошенный, перемазавшийся, поднялся.

Облегчение и гнев охватили Тобиаса разом. Он шагнул к сыну.

— Где тебя носило? Ты чёрта грязнее!

Отступив, Северус принялся отряхивать одежду. Когда нагнулся, чтобы счистить сажу со штанов, что-то выпало из кармана пальто.

— Вот, значит, что ты делал, — проревел Тобиас, — вместо того, чтобы матери помочь! Таскался за этой надменной девчонкой Эвансов?! Социальные работнички! Тебя лишают куска хлеба и чувства собственного достоинства, а они — смирись, мол. И когда ты будешь кровью истекать, отдавая богу душу, они посоветуют тебе мыслить позитивно!

От ярости его била дрожь. Кулаки сжимались и разжимались.

Северус отступил ещё на шаг, опустил голову, и его лицо скрыли пряди волос. Тобиас глубоко вдохнул и со злобой пнул рамку. Она отлетела прямо в камин и зашипела в огне.

Согнувшись, словно от удара в живот, Северус сполз по стене и залился слезами.

Эйлин тихонько всхлипнула, и о сыне Тобиас сразу забыл. Он видел жену измученную и съёжившуюся, и одновременно — такую, какой увидел впервые, под градом насмешек стоящую посреди прохода и не знающую, куда идти; с белым, как сегодня, лицом, но с горящим взглядом. Потерявшаяся королева из иного мира.

Он обнял её и не заметил, что Северус пробирается в направлении кухни.

 

~*~*~*~*~

В кухне, достав из ящика в буфете фонарь, Северус открыл заднюю дверь. Петли издали знакомый душераздирающий визг. Выйдя и обхватив край пальцами, он толкал дверь, пока костяшки не коснулись косяка, и она хотя бы не захлопнулась с грохотом.

К сараю с инструментами пришлось шагать по глубокому снегу. Возле стены стояли пустые ящики. По ним, взгромоздив один на другой, Северус залез на крышу сарая, а оттуда — на каменную изгородь.

На мгновенье ему стало страшно, но он сосредоточился на мысли, что не упадёт, а именно приземлится. И в самом деле — прыгнув, он опустился на снег почти невесомо.

Парковка, предназначавшаяся прежде для работников завода, не была заброшенной. Натриевые лампы освещали её неживым лиловатым светом, и включать фонарь понадобилось, пройдя уже половину пути до развалин.

Северус постоял на краю ямы. Луч фонаря выхватил из темноты петляющие и пересекающиеся цепочки следов: его, Лили и незнакомца. Будто тайные письмена.

В развалинах трубы виднелось молодое деревце рябины. Красные угольки ягод на фоне чёрной стены. Белизна нетронутого снега.

Красное, чёрное, белое…

Фонарик упал в сугроб.

Широко раскинув руки, обхватывая ночь, отпустив себя, Северус парил над сжигавшим сердце ледяным огнём.