После Нового года (гет)

Почти сорок лет совместной работы. «Я понимаю», сказал тогда Альберт, и Гордону стало не по себе от его тона. Да, у Альберта есть основания быть обиженным. Но эта странная поездка в Бакхорн, о которой он потом доложил сухо и без деталей, — это уже перебор. Тогда еще следовало насторожиться.

— Это все, шеф? Я могу быть свободен?

Гордон кивнул. Альберт попрощался — сухим едва заметным наклоном головы. Проводив взглядом его прямую спину, Гордон перевел глаза на часы. Восемнадцать ноль девять. Альберт Розенфилд только что ушел домой. И так продолжается с их возвращения в Филадельфию. Почти сорок лет совместной работы: «я только что закончил вскрытие, какого черта ты полчаса не берешь трубку?! ну и что, что два часа ночи!», «попроси свою знакомую подождать за дверью!», «какой дебил купил билет на утро, если вы хотите нормальную экспертизу, надо лететь сейчас»…

Спокойно. Выдохнуть.

Это началось после Твин Пикса, после нового исчезновения Купа — на этот раз вместе с Дайаной. В то утро он признался Альберту, что скрывал от него правду.

Что он затеял? На чьей он теперь стороне?

Не спугнуть, если все плохо. Но и не подставить, если нет.

* * *

Они одновременно коснулись руками бортика.

— Я все.

На последней дистанции он, конечно, дал ей фору, но был вынужден признаться себе, что и для него эта передышка была очень кстати. Она плыла своим обычным аккуратным некогда-хорошим-брассом, надо чаще ходить в бассейн, видно же, что в юности плавала почти профессионально.

— Выдохлась? Пойдешь уже? — спросил он, тщательно следя за собственным дыханием. Самому стало смешно — кого он пытается обмануть, можно подумать, у Констанс есть хоть какие-то иллюзии насчет его формы.

Она кивнула, держась за бортик и болтая ногами в воде. Смешная.

— А я для ровного счета еще парочку…

— Хорошо, как раз я пока голову сушить буду.

Протянула ногу на его дорожку, провела ступней по его бедру. Нежная. Поймал за пятку, хотел пощекотать, но не успел — она отдернула ногу. Засмеялась, внезапно поднырнула под пластиковый разделитель, выскользнула из-под воды, лицом проехавшись по его животу и груди, мельком коснулась губами его губ, он хотел поймать ее, перехватить поперек туловища, поцеловать по-человечески, но она уже плыла в сторону лестницы, нахально пересекая бассейн поперек дорожек. Он проводил ее взглядом. Завтра опять будет стонать, что все болит. Надо чаще ходить все-таки. Интересно, сотнями или тысячами измеряется количество виденных им в жизни розовых женских пяток? Почему он раньше никогда не ловил себя на мысли об абсолютном совершенстве этого творения природы?! Наверно, потому что среди этих сотен женщин — или все-таки тысяч? — было совсем немного живых. Или потому что среди этих живых не было Констанс Тальбот. Вздохнул, развернулся, оттолкнулся ногами, поплыл. Как жаль, что они встретились только сейчас. Какое счастье, что они встретились.

Когда Альберт вышел на парковку, она уже сидела в своей машине — опять голову не досушила, да, до машины два шага, но все равно… — разговаривала по телефону. Помахала ему, но лицо расстроенное. Не работа и не Джон. Опять Тальбот мозг ест — Альберт уже научился различать, какое у нее бывает выражение лица, когда чертов бывший в очередной раз нудит, как его, бедненького, не спросили, повесили на него уход за ребенком… Обхохочешься, «уход за ребенком», почти шестнадцать лет парню. Переехал бы Джон в Филадельфию, насколько было бы всем проще! А то не ровен час… с ума сойти, агент Розенфилд, неужели вы всерьез рассматриваете вариант «съездить в Бакхорн, поговорить по-мужски». Удивительные горизонты открываются в собственной голове.

Он медленно подъехал к ее машине — продолжает разговаривать. Остановился, перегородив ей выезд, жестом попытался показать, что подождет, пока она договорит. Все-таки подморозило, скользко, и видимость дрянь. Мерзкая погода, но что делать, конец ноября. Не стоит ей разговаривать на ходу.

Неожиданно ожил его собственный телефон. Констанс. Значит, закончила с Тальботом. Нацепил гарнитуру.

— Прости. Поехали, — голос в наушниках усталый и какой-то пришибленный. А не обдумать ли всерьез эту странную идею насчет разговора по-мужски. Она не так уж абсурдна, как может показаться на первый взгляд.

— Ничего страшного. Опять Тальбот?

— Да. Ладно, ну его к черту, не хочу грузить тебя моими проблемами.

— Это не твои, это наши общие проблемы. И мы о них обязательно поговорим, — домой хотелось смертельно, и от голода начинал болеть желудок. Но разговаривать на ходу — исключено. — Не сейчас. Сейчас слишком опасно.

Нажал на отбой, тронулся. Понятно, конечно, у Джона в Бакхорне друзья, а в таком возрасте это важно. Сказал бы ему кто еще недавно, что он будет уверен в своей способности ужиться с чужим подростком… Да уж, человеческий мозг — загадка из загадок. Или просто дело в том, что Джон совсем уже большой парень. Если бы… просто помечтать… он будет старше, чем сейчас Гордон, когда… когда их гипотетический ребенок дорастет до нынешнего возраста Джона. Паршивая арифметика.

Гордон. Нервный, как вернулся из Твин Пикса. Жаль, что он решил оставить там Тэмми — она как-то… оттягивает. Усмехнулся подуманному слову: так говорил когда-то отец про декоративную собачку. Оттягивает. Вот хотел же в бассейне подумать, что могла означать сегодняшняя нелепая эскапада Гордона, когда он посреди рабочего дня вызвал Альберта к себе и попросил подвезти его в мэрию по каким-то делам. Откуда такая секретность, почему не мог водителя вызвать… И обязательно — чтобы на машине Альберта. Бред. Ну отвез, жалко, что ли. Самому было очень в струю переключиться, мозги проветрить. Отметил себе только в бассейне обдумать, в том числе и резко улучшившееся после этой поездки настроение шефа. Не привык еще, что в бассейне он теперь совсем не в состоянии думать. Как же это здорово.

Есть хотелось невыносимо. Альберт вздрогнул, почувствовав, как слегка свело правую ногу — оказывается, он машинально сдерживается, чтобы давить на газ на треть слабее, чем привык за десятилетия в Филадельфии при пустых улицах. Но теперь за ним едет Констанс. Глянул в зеркало заднего вида — в груди стало тепло. Надо бы как-нибудь обсудить с ней вопрос «плавательных дней» — он бы мог отвозить ее утром на работу, ну придется ему вставать минут на сорок раньше, подумаешь, вечером она бы на такси до бассейна, и домой вместе на его машине. Плюсы очевидны, дополнительное время вместе утром и вечером, и после бассейна в полтора раза быстрее будут добираться до дома. Минус — ей все-таки иногда бывает нужна машина в течение рабочего дня.

Удачно получилось с работой, хоть Новаковски и взяла ее «вопреки рекомендациям». Забавно — ну да, поругались они сто лет назад, но сколько воды утекло с тех пор. Причем неправы тогда были оба, но он это понял спустя несколько месяцев, когда вскрылись новые обстоятельства, а вот она могла и не узнать, дело забрали в ФБР… Констанс очень смешно передразнивала ее, рассказывая — уже за полночь в постели — о собеседовании. Его рука в тот момент исследовала горячую и нежную кожу ее живота, он искренне веселился, тоже мне, «…ну если брак с Розенфилдом — ваш единственный недостаток…», но сквозь смех и нарастающее возбуждение сумел с удовольствием отметить, что не ошибся: Новаковски ничуть не изменилась, для нее по-прежнему дело на первом месте, выше личных обид. Ну, а рекомендация Альберта Розенфилда — это рекомендация Альберта Розенфилда, как ни крути. И она, конечно, не могла не понимать, что просто так он не будет никого рекомендовать, пусть даже и свою без пяти минут жену. Вроде Констанс с ней сработалась. Он тогда попытался ее предупредить, что такое Памела Новаковски, гроза своего участка и окрестностей, Констанс отмахнулась, сказала, что разберется сама.

На стоянке Констанс, вытаскивая с заднего сиденья вечно распахнутую сумку, уронила что-то, чертыхнувшись, присела на корточки. Он поспешил ей на помощь. Уже в подъезде вспомнил, что хотел забрать из бардачка пачку счетов, вытащенных утром из почтового ящика, но Констанс, открывая дверь квартиры, мечтательно протянула: «Какие мы молодцы, что вчера мясо запекли…», и он плюнул, решил не возвращаться к машине.

Счета никуда не убегут, а от домашнего вечера вдвоем жаль отрывать даже и две минуты.

* * *

Свежий улов — два разговора по работе, ничего такого, чего Гордон бы не знал и сам. Может, сегодня он сможет заставить себя не переслушивать старые записи?

Нет. Никак не удержаться.

«Ничего страшного. Опять Тальбот?» — сразу без приветствия. Гордон поморщился как от зубной боли, как и в тот день, когда услышал этот разговор впервые. Как все плохо. «Это не твои, это наши общие проблемы. И мы о них обязательно поговорим. Не сейчас. Сейчас слишком опасно». Нажал на паузу.

Как плохо. Сделал еще глоток — вино показалось горьким. За неделю прослушивания — разговоров не о работе мало, этот, записанный в первый же день, самый необъяснимый. Гордон вспомнил, как включил эту запись впервые, и как мгновенно улетучилась самодовольная гордость, весь вечер заставлявшая его улыбаться до ушей: как же, сумел самому Розенфилду жучок в машину подбросить, вот тебе и «совсем раскис к старости»! Что-то происходит, что-то несомненно происходит. Выписал на листок — «Тальбот». Украсил орнаментом из вопросительных знаков.

Что Альберт затеял?!

* * *

Квартира встретила ее теплом, тишиной и — совершенно неожиданно — запахом брошенной после завтрака посуды. Недопитый кофе, недоеденный ею апельсин, чуть подкисшая овсянка в кастрюльке. Не зажигая света, Констанс скинула сапоги и куртку, прошла прямо к окну гостиной. Поймала себя на том, что с легкостью ориентируется в темноте — как будто прожила в этой квартире не два с небольшим месяца, а несколько лет и как будто сама обставляла ее. И даже об дурацкую ступеньку между прихожей и гостиной — разноуровневая квартира, ну что же поделать, должны быть какие-то недостатки! — даже об эту нелепую ступеньку, из-за которой Альберт поначалу ужасно переживал, она перестала спотыкаться, кажется, на второй день.

Лаконичная обстановка, сдержанный, спокойный, какой-то очень надежный уют. Крепость. Нора. Красный огонек телевизора, зеленый на диване — зарядившегося планшета. На огромном журнальном столе что-то металлически поблескивает. Ручка, оставленная вчера Альбертом. Интересно, как она сразу же, буквально на первое утро, поняла, что он привык работать в гостиной, вольготно раскладываясь со своими бумагами на столе, на диване и на полу. Потому и согласилась на его предложение переделать пустующую комнату на втором этаже — боксерская груша в центре, валяющийся в углу неведомо чей скейтборд, гантели, пара ковриков, — в кабинет для нее, пока не найдут квартиру. Два кабинета, спальня одна, гостей к черту, в ее кабинете поставить тахту для наездов Джона. Список требований к квартире, впрочем, явно заставил беднягу-агента — «Вы ищете лучшего из лучших? Майк МакКанн — звезда на небосклоне недвижимости!» — содрогнуться и пожалеть, что взялся с ними работать.

За окном темно, издалека и слева слегка пробиваются смешные разноцветные огоньки новогодних гирлянд: соседи, с которыми она пока не познакомилась, украсили деревья. Со второго этажа, в спальне с балкона — в него Констанс влюбилась с первого взгляда, жалко, что до лета они тут не проживут, летом балкон, наверно, изумителен, — с балкона гораздо лучше видно. Удивительно красиво вечерами. Альберт долго не мог понять, о чем вообще речь, когда она спросила, каждый ли год соседи вешают гирлянды. Потом она успокаивала его, заверяя, что ей эти огоньки ничуть не мешают спать, наоборот, приятно. Наверное, каждый год: у них дети, мальчик-школьник и девочка совсем мелкая. Хороший район этот Фиштаун для маленьких детей, спокойный и зеленый. Нет. Исключено.

Констанс обхватила себя руками за плечи. Надо сосредоточиться и сообразить планы на завтра. Придется поехать выбирать мебель для ее, пусть временного, но все равно, кабинета. Констанс пыталась отбиться, говорила, что прекрасно закажет по интернету, но Альберт был непреклонен: мебель надо покупать на ощупь, никаких интернетов, только глаза и руки. «И задница», мрачно добавила Констанс, он согласно кивнул: «Конечно, тебе же на этом стуле сидеть», и, видимо, для большей убедительности погладил ее по упомянутой части тела. Пришлось смириться. По дороге заехать наконец купить кольца — вот это точно нельзя по интернету, не перемерив с десяток, а то будет потом бесить и мешать. Альберт-то, бедняга, вообще никогда никаких колец не носил — изведется, пока привыкнет. Констанс непроизвольно поежилась, вспомнив, как мерзко — и долго ведь, зараза! — сводило палец, когда она сняла кольцо после развода с Тальботом. Вдруг подумалось: пусть с кольцом Альберта ее похоронят. Надо будет перед свадьбой руки в порядок привести хотя бы. Огромный город, а как найти хорошего мастера, совершенно непонятно. Еще почти три недели, но время летит так быстро. После Нового года — сразу заняться. Спросить, что ли, в понедельник у Пэм — у нее всегда ногти в идеальном порядке, вдруг она где-то рядом с работой делает маникюр. Интересно, сколько ей лет. Шестьдесят? Шестьдесят два? Удивительно создаются репутации — «Пэм Новаковски, страшный зверь», только что табличка на двери кабинета не висит… Странные вообще существа люди: человек просто свою работу на пять с плюсом делает и от подчиненных требует того же. Ну да, иногда по матери требует, а как иначе, если по-хорошему не все понимают… Прижавшись лбом к стеклу, Констанс — из чистого любопытства — на мгновение попыталась представить себе, что Пэм орет на нее. Не получилось. Хотя за неполные два месяца не раз была свидетелем фирменных разносов. Но всегда по делу. Один раз орали друг на друга взаимно, да. Неправы были обе. Когда это выяснилось — обе принесли извинения, и инцидент был забыт сразу, как и не было ничего. Классная она, Пэм Новаковски, мозги как ртуть и язык как бритва. Одно удовольствие с таким начальством работать.

Кажется, в течение недели еще были какие-то звонки МакКанна, вроде они договорились посмотреть в субботу несколько квартир. Ужасно неохота. Но смотреть надо, это не мебель для временного кабинета. Впрочем, с перфекционизмом Альберта они до второго пришествия будут искать. Если не случится чуда. Он рассказывал, как купил эту квартиру: после долгих поисков, озверев и отчаявшись, приехал посмотреть, ни на что не надеясь, вошел — и с порога спросил агента, когда вносить залог. Понял, что это его. Его дом. Его нора и крепость. Ему будет очень больно расставаться с домом, Констанс прекрасно это понимала, хотя ни разу, ни одним словом и ни одним взглядом, он ей этого не показал.

А ее эта квартира приняла, как живая, сразу. Жалко будет отсюда уезжать, вдруг впервые отчетливо сформулировалась мысль. Для двоих идеальная ведь квартира.

Ладно, надо отгрести бардак на кухне и поставить разогревать ужин, Альберт должен уже вот-вот приехать, звонил с дороги, «скоро буду, что-то сегодня пробок нет, прямо Бакхорн!». Констанс усмехнулась: можно представить себе, как удивляются коллеги внезапной страсти агента Розенфилда уходить домой в человеческое время! Кстати, завтра надо еще в супермаркет — забить холодильник на неделю. Забавно было объяснять Альберту, что она, в отличие от него, привыкла следить за наличием нормальной еды в доме, все-таки мать прожорливого подростка.

Пожалуй, она бы ограничилась только этим пунктом списка дел на субботу.

Ну вот где еще она будет так уютно слышать, как во двор въехала машина, и узнавать мгновенно — это не соседи, это Альберт… Ей будет этого не хватать.

Почему так долго не хлопает дверь машины? Она пропустила? Альберт заканчивает какой-то телефонный разговор? Медленно повернулась, пошла к входной двери, странно, он уже должен заходить в квартиру…

Не успела начать нервничать как следует — поворот ключа в замке, черт, кто бы ей сказал, что она в сорок девять лет будет обмирать от совершенно немыслимого счастья и восторга, слыша этот звук?! Вошел, бросил на тумбу ключи и пачку каких-то бумаг, счета, что ли, непонятно, она же проверяла ящик, когда шла с работы. Его лицо показалось Констанс странным, как будто одновременно растерянным и злым, хотела спросить, что случилось, но Альберт шагнул к ней, сгреб в охапку, прижал к себе. Зарылся лицом ей в волосы, поцеловал в макушку, и спрашивать немедленно расхотелось.

* * *

Когда начинает вырисовываться хоть что-то, должно стать легче. Гордон разложил листки с записями. Некий Тальбот, упомянутый в первый же день, и потом, спустя неделю, раздраженное: «Тальбот пусть у себя в клинике командует, если там его кто-нибудь слушается!».

А вот Альберт едет явно на встречу с кем-то, уйдя с работы даже раньше, чем уходил обычно в последнее время. «Скоро буду». Почему-то упоминает Бакхорн. Прекрасно. Клиника. Тальбот. Достаточно простого гугла — доктор Роберт Тальбот, диетолог. Отзывы. Что за хрень, целый мир открывается, одно слово «калораж» чего стоит. Гордон нервно надкусил пончик. Откровения пациенток — похоже, этот Тальбот любимчик худеющих матрон.

Бакхорн! Гордон скривился, вспомнив звук, тонким сверлом вонзившийся в мозг, и быстро остановил запись. Он и так помнит наизусть: в тот вечер, после упоминания Бакхорна, Альберт заглушил двигатель, но не сразу вышел из машины, открыл бардачок… и судорожно подкручивая регулятор на слуховом аппарате, Гордон успел понять, что он вытащил какую-то пачку бумаг, а потом долго не защелкивал крышку, Гордон слышал его напряженное дыхание, легкий шелест бумаги.

Заметил или нет?

* * *

Первый приступ бешенства схлынул, как только он — трясущимися руками, промахиваясь мимо мелких кнопок клавиатуры смартфона, — купил билет на самолет. Констанс, успокоенная, убаюканная, с ног до головы заглаженная и зацелованная, заснула, он немного посидел рядом с ней, потом осторожно вышел из спальни, бесшумно прикрыл дверь, на цыпочках спустился в гостиную, где с наслаждением врезал по боксерской груше, выселенной из бывшей Пустой Комнаты, славный кабинет получился. Не полегчало. На губах еще чувствовалась соль ее слез. Кулаки чесались в самом прямом и вульгарном смысле. Тогда он, понимая, что сейчас запустит в стену ни в чем не повинный телефон, усилием воли заставил себя вспомнить, что он не просто самец, горящий жаждой вцепиться в глотку другого самца, посмевшего обидеть Констанс, а homo вполне себе sapiens и блага цивилизации к его услугам. Перевел дыхание, открыл браузер и погрузился в поиск билета.

В прокатной машине — на какой только свалке они их подбирают?! — Альберт, предварительно неплохо выспавшийся в самолете, окончательно пришел в себя. Настолько, что смог собраться, проанализировать случившееся и составить план действий. Идея набить морду Тальботу, конечно, неплоха, но в данный момент малоосуществима, он сейчас, небось, кайфует с коктейлем в обществе какой-нибудь прошмандовки — черт, сразу вспомнился этот недоумок Хастингс, чемпион по игре в шарики. Альберт невольно улыбнулся. Спасибо и тебе, Уильям Хастингс. Некоторая неловкость осталась, все-таки ему пришлось утром наврать Констанс: когда она проснулась, несчастная, с опухшим лицом в красных пятнах — у нее очень чувствительная кожа, а он, дурак, вечером не догадался протереть ей лицо влажным полотенцем, когда она перестала плакать и начала засыпать, — он уже собирался уходить, чтобы не опоздать на самолет, присел на край кровати, наклонился над ней… и сейчас, гоня выстуженную машину по пустому холодному шоссе, он как будто кожей вспомнил прикосновение к ее пылающей нежной щеке… пришлось сказать ей, что уезжает в командировку, вернется завтра к утру, не скучай, прости, вчера не сказал, сама понимаешь, не до того было, ты меня так напугала, как ты себя чувствуешь сейчас? Она выпуталась рукой из скомканного одеяла, нащупала его ладонь, сжала. «Спасибо, это ты меня извини, все в порядке, возвращайся скорее…» Голос был хриплый, горячая, черт, похоже, температура, хотя ночью, осторожно обнимая ее, он решил, что все-таки нет… Потом он несколько раз звонил ей — последний раз уже перед самым взлетом. Отмахнулся от разгневанной стюардессы: зато убедился, что Констанс полностью пришла в себя и благополучно доехала до работы. Выдохнул и расслабился, отчетливо услышав между строк «не-отвлекай-у-меня-тут-интересно». Улыбнулся ей, а вышло как будто стюардессе, выключил телефон, откинулся на спинку сиденья. Завтра Констанс расскажет ему, что там у нее за любопытный случай. Хорошо бы только ей не пришлось в Новый год работать, с Новаковски станется, она маньяк.

С ума сойти, тридцать первое уже послезавтра. После Нового года надо обязательно покончить с этой дикой историей. Вызвать Гордона на прямой разговор, тут уже никаких компромиссов, он готов к любому исходу, вплоть до увольнения. Интересно, устанавливая жучок в бардачке его машины, Гордон действительно надеялся, что Альберт Розенфилд не догадается снять отпечатки?! Мать твою, надо было Констанс предупредить на всякий случай, чтобы не брала пока его машину — мало ли, кто ей позвонит, и о чем она будет говорить. Не хватало еще, чтобы он Констанс подслушивал. С момента обнаружения жучка Альберт старался не разговаривать ни о чем в машине, ездил только один, да и до того — ничего интересного старому лису вроде не перепало. Но пора завязывать с этим цирком. Что Гордону надо?! В чем он его подозревает?! Почему не поговорил прямо?! В первый же рабочий день после Нового года — и с самого утра.

В аэропорту, оформляя машину, он окончательно определился с планом: найти Тальбота можно было бы, хоть Констанс и не сказала вчера, куда именно говнюк отправился встречать Новый Год, бросив сына одного в Бакхорне. Информация на его странице в Фэйсбуке, откуда и узнала Констанс, оказалась закрыта для не-друзей. Найти, конечно, не составило бы труда, но на трезвую голову Альберт прикинул, что целесообразней потратить время до обратного рейса на то, чтобы забрать Джона — встретить с ними Новый Год, а может быть, кто знает, и уговорить его на переезд. Вчера вечером, пока Констанс, задыхаясь от слез, рассказывала ему, что Тальбот отметил в Фэйсбуке свое местоположение — совсем не в Бакхорне, совсем не с сыном, — он подумал, сквозь накатившую панику от неожиданной и необъяснимой остроты ее реакции, что парень-то молодец, ни слова маме не сказал про папашу. «Ты понимаешь теперь, какая я дерьмовая мать», — рыдала она, захлебывалась, размазывая тушь и слезы по его белой рубашке, а он прижимал ее к себе, гладил узкую хрупкую спину, шептал ей, что она самая лучшая мать на свете, сам думая об изощренной жесткости судьбы, слишком поздно давшей ему единственную женщину, которую он так хочет видеть матерью своего ребенка. «Променяла сына на член», процитировала она, и тут он почти услышал хруст зубов Тальбота под своим кулаком. Стало совсем нехорошо — Констанс-в-норме, хоть и жаловалась на бывшего, но никогда опускалась до прямого цитирования подобной пакости. Зря: сказала бы раньше — Тальбот бы уже занимался зубопротезными вопросами.

Точный адрес Альберт, конечно, не помнил, и выяснять не стал: многолетняя привычка запоминать маршруты — щенки вы со своими навигаторами! — не подведет. Один раз он проехал от полицейского участка до дома Тальбота, Джон за рулем, Констанс дремлет на заднем сиденье, как же давно это было…

Джон открыл дверь сразу и как будто не удивился. Кивком и вскинутой рукой ответил на приветствие, отступил в сторону — мол, проходи, раз приперся. В молчании прошли в кухню. Редкостная пошлость, кухонная мебель цвета бешеной фуксии. И с золотой фурнитурой. Страшно даже подумать, что творится в комнатах. Как Констанс бедная с таким жила.

— Выпьете что-нибудь?

— Спасибо, — Альберт не смог сдержать улыбку от его светского тона. — От кофе не откажусь.

Глядя на парня, Альберт в очередной раз подумал: одно лицо Констанс, будто никакого Тальбота и рядом не пробегало. Интересно, на кого был бы похож… Как жаль, что они встретились так поздно.

— Джон, мама очень переживает, — черт, как плохо, он совсем не умеет разговаривать с подростками! Интересно, если бы… Выдохнул, продолжил: — Она узнала, что твой отец уехал, а ты остался тут один…

Парень отвернулся от кофеварки, посмотрел Альберту в лицо, чуть откинув назад голову — мамин жест.

— Я могу быть с вами откровенен?

Интересно, откуда нахватался. Вряд ли книги, скорее телевизор. Кивнул, сдержав усмешку. Джон поставил перед ним кружку. Кофе, кажется, вполне пристойный.

— Вы себе не представляете, чего мне стоило сплавить папашу, — чуть помолчав, странно ухмыльнулся и добавил: — В покер играть.

Каким-то чудом Альберт сумел не подавиться. Тальбот, играющий в покер. Джон, «сплавляющий папашу»…

— В каком смысле «сплавить»? Так это твоя интрига? — спросил глупо и еще до того, как мальчик успел ответить, вдруг заметил огромные пакеты из супермаркета, стоявшие на полу возле холодильника.

— Вечеринка? — спросил полуутвердительно, глазами показав на пакеты, Джон кивнул, и Альберт продолжил: — Мама очень расстроилась, решила, что отец тебя тут бросил бедного-несчастного. Я уже хотел… — помедлил, подбирая слово, — поговорить с твоим отцом, — а также, подумал мрачно, уговорить тебя на переезд в Филадельфию, хорошо, не успел заикнуться, совсем бы старым идиотом выглядел.

— Ну мне можете в глаз дать… — покаянно, и даже вроде искренне, предложил Джон.

Ничего себе, как же он лихо просек, вздрогнул Альберт. Мамин сын. В кармане звякнуло. Вытащил телефон — несколько сообщений от Констанс. Открыл, успел мельком увидеть какие-то фотографии, на маленьком экране смартфона видно только, что ушибленная рана лобной области. Вдогонку пришел текст: «Глянь при случае, хочу твое мнение».

Невольно улыбнулся: Констанс в порядке. Надо в машине на планшете посмотреть, там экран больше. Поднял глаза на Джона.

— Мелковат ты еще… но если маме проговоришься, что я приезжал, — обязательно дам.

— Нет уж, я еще жить хочу. Это мама?

На лице у него написано, что ли? Рассеянно кивнул, набирая сообщение: «Чуть позже. Ты как?».

— Фотки свадебного платья шлет? Вы когда жениться-то собираетесь?

Свадебного платья? Прикалывается, остряк-самоучка. «Я отлично, целую нежно, жду ответа». Констанс в полном порядке.

— Седьмого января.

* * *

Зря съездил. Очевидная пустышка. В клинике пообщался с секретаршей — до сих пор передергивает при одном воспоминании, хотя оладьями угостила вкусными, — выяснилось, что доктор Тальбот, прекрасный врач, золотой души человек, порядочнейший, представляете, бывшая повесила на него сына, а сама сбежала с новым мужиком, кто только на грымзу такую польстился, так вот, доктор Тальбот в отпуске, вернется только после Нового года. Не без опасения и скорее для очистки совести, ну и все равно время до самолета оставалось — уже было понятно, что пустышка, — наведался по домашнему адресу. Поговорил с тем самым коварно подброшенным сыном. Подкидыш неожиданно оказался почти взрослым. По крайней мере, юная фея, обнаружившаяся в доме, пришла к Тальботу-младшему явно не к контрольной по математике готовиться. Парень — мелкий и щуплый, но вполне обаятельный и очевидно далеко не дурак, — очень старался поскорее избавиться от незваного гостя, но Гордону сразу стало ясно, что ничего подозрительного в этом нет — он бы на его месте тоже дорожил каждой минутой наедине с этакой красотой. «Сегодня просто парад неожиданных посетителей», сказал мальчик подружке, Гордон пожалел его и поспешил откланяться.

Альберт совсем странный. Собственно, как вышли на работу после Нового года, Гордон его почти и не видел, а когда оказались вместе на совещании — подумал малодушно, что лучше бы еще не пересекаться какое-то время. Он был нервный, как будто мысли где-то совсем далеко, ежесекундно проверял телефон, потом, видимо, дождался не то звонка, не то сообщения — выскочил в коридор, не извинившись и чуть не уронив стул.

Что же, черт возьми, происходит? И что с этим делать?!

* * *

— Тридцатого числа. Это суббота, — на всякий случай повторила Констанс.

Вопреки ее прогнозам, Альберт сказал «да-конечно», едва она успела закончить фразу, даже неловко стало. Надо будет потом убедиться, что он вообще услышал, понял и взял в голову, когда, куда, к кому и по какому поводу он согласился пойти в гости. Ладно, ничего страшного, пусть помирится с Пэм, а ей надо извлечь урок и впредь следить за собой, не злоупотреблять его столь очевидной готовностью сдувать пылинки, расшибиться в лепешку и луну с неба достать.

Поболтала ногами — забавные все-таки эти высокие барные табуреты, обязательно надо будет и в новую квартиру такие… — спросила спину Альберта, обтянутую тонким темно-серым джемпером, ужасно приятным — она знала — на ощупь:

— Так тебе потом на работу не надо? — вроде вчера говорил, что не надо, честный отгул, но с утра его телефон разрывался, она слышала сквозь сон, как он чертыхался шепотом, вставал, очень стараясь не напустить ей холода под одеяло, выходил из спальни, потом возвращался… она ругалась, зарываясь носом в подушку, он гладил ее по голове, нашептывал виноватым голосом какие-то глупости, потом ушел окончательно, а она продрыхла стыдно сказать до какого часа, пока он не разбудил ее, когда уже совсем-совсем точно пора было вылезать из уютной, волшебно пахнущей их общим запахом норки.

Мало ли что по закону подлости могло случиться у него на работе за это время.

Он покачал головой, развернулся, подошел, аккуратно поставил перед ней чашку и присел на стул рядом.

— Кайф какой… — выдохнула Констанс, сделала глоток. Идеальные пропорции кофе-молоко-сахар. Когда же он успел так ее выучить, как он может быть так… так настроен на нее, как он может чувствовать ее тело лучше ее самой? Ладно кофе, кофе — это мелочи… а вот… Как-то даже не по себе.

Протянула ногу в пушистом носке, уперлась ступней Альберту в теплый бок. Он пальцами обхватил ее щиколотку, погладил. Пристроил пяткой себе на бедро. До чего у него все-таки нежные руки. И откуда он всегда точно знает, какие именно прикосновения ей приятны? Они же никогда не говорили об этом. И не нужно говорить — как-то само получается. Или просто дело в Альберте? С ним все ее тело — одна сплошная, прости господи, эрогенная зона. Постаралась не захихикать над внезапным воспоминанием: иначе придется объяснять Альберту. Ему явно не стоит знать, что Тальбот в свое время предлагал ей походить на сексуальные тренинги. Чтобы, как же он, черт, выражался… чтобы раскрепоститься и найти контакт с собственной, как бишь ее, телесностью.

— Хочешь вечером куда-нибудь сходить?

«Не злоупотреблять», строго сказала себе Констанс, но в этом вопросе, кажется, у них будет полнейшее единодушие.

— Хочу валяться дома на диване. С тобой. Можно под сериал.

Облегчение так явно проступило на его лице, что она не выдержала, засмеялась.

— Жалко, что нельзя пожениться как-нибудь не выходя из дома.

Он продолжал рассеянно гладить ее ступню, пальцы, подъем…

— Допивай давай и иди одеваться. Мы по-быстрому обернемся и через час снова будем дома, — осторожно спустил ее ногу вниз, встал. Легко погладил ее по спине, через плечо заглянул в чашку. — Давай-давай, опоздаем.

Неужели нервничает? С ума сойти, ей только сейчас это пришло в голову. Вообще-то немудрено, если в пятьдесят девять лет впервые женишься.

Констанс взяла телефон — глянуть время. Маникюр надо все-таки регулярно делать — самой приятно смотреть. А куда они положили кольца, кстати? Наверно, Альберт знает. Выскочила напоминалка — черт, надо же позвонить страдальцу МакКанну насчет той квартиры… Повернулась к Альберту, все еще стоявшему за ее спиной. Его лицо выглядело хмурым и озабоченным.

— Ты чего такой? — спросила, потянувшись к нему.

— Так что мы в итоге решили? Пойдем еще раз смотреть? — каким-то странно неуверенным тоном спросил он, положив руки ей на плечи.

Как же это надоело. Ощущение, что уже половину Филадельфии пересмотрели, и все без толку. В этой квартире вроде формально все подходит, но как-то что-то не то. Бедняга МакКанн, кажется, как никогда близок к убийству. Может, зря попросили тогда время на размышления… Честно ведь собирались еще раз посмотреть сразу после Нового года, но стало резко не до того. Надо же и совесть иметь.

— Я просто вдруг подумал, что придется тогда ремонт сразу начинать. Вонища, пылища… ни к чему это… даже если не жить во время самого ремонта, все равно потом долго это все выветриваться будет…

Констанс откинулась назад, прижалась к нему. По голой шее мгновенно побежали щекотные мурашки от соприкосновения с мягкой шерстью джемпера. Вдохнула его запах. Как же не хочется никуда тащиться. Потерлась об него загривком. В знак нерабочего настроения он надел человеческую одежду, она оценила. Джинсы на нем отлично сидят, он сразу выглядит моложе лет на пятнадцать. Или не в джинсах дело…

Ремонта вот только не хватало, это да. А что если… понятно, что это слишком «его», а он хочет «общее», но вдруг…

— Альберт… — начала осторожно, внутренний голос вякнул «не злоупотреблять», заставила его заткнуться. — А нам точно-точно это все нужно?

— Ну слушай, в чужом жить как-то… — бедный, Констанс спиной почувствовала, как его передернуло. Брезгливый.

— Нет, я не про ремонт.

Он вздрогнул и напрягся. Руки, обнимающие ее, стали как каменные.

— Переезд.

А он о чем подумал?!

Он прерывисто выдохнул и обмяк. Взял ее за скулы, повернул к себе. Не злоупотреблять, да, но ведь он не хочет расставаться со своим любимым домом.

— То есть ты хочешь сказать… — его глаза были очень близко, и Констанс показалось, что он вообще не в состоянии сфокусироваться на теме разговора. Ничего себе его шарахнуло секундное недопонимание! Надо быть очень внимательной.

— Я хочу сказать, что нам и тут, по-моему, очень неплохо.

Теперь Альберт улыбался, большими пальцами поглаживая ее лицо. Это все слишком хорошо, чтобы быть правдой, мелькнула мысль, но Констанс с необычной легкостью — помогало странное состояние расслабленного блаженства, в котором она пребывала последние дни, — сумела ее отогнать. Понятно, что организм включил мощную защиту, чтобы не думать, не бояться, не просыпаться по ночам в холодном поту, не штудировать специальную литературу — Альберт, она видела, наскачивал себе, но прочитанным не делится. А она и не спрашивает, даже не пытается по его лицу угадать, что он там вычитал. Хотелось бы только, чтобы это почти идиотическое состояние продлилось как можно дольше, а то ведь рехнуться можно, если начать прицельно думать, как все это будет. Да и будет ли еще…

— Все, вставай, поехали жениться! — он очень бережно снял ее с табурета, поставил на пол, как-то умудрился прямо ногами в тапки, слегка хлопнул по заду. — Брысь одеваться. А я пока позвоню МакКанну, обрадую. Пусть у него тоже сегодня будет праздник.

* * *

Что-то изменилось — это Гордон заметил сразу, с самого утра, когда издали увидел его в коридоре. Изменилось даже по сравнению с тем Альбертом, к которому, увы, он уже почти привык. И даже по сравнению с тем Альбертом, каким он был последние несколько дней, с Нового года.

А в середине дня, когда Альберт зашел к нему в кабинет, удерживая в правой руке толстую пачку бумаг, и левой рукой стал закрывать дверь, Гордон вдруг увидел. Кольцо. На безымянном пальце.

Альберт, конечно, заметил. Приподнял брови, мол, да, вот так. А вас, уважаемый шеф, не счел нужным не то что пригласить на свадьбу, но и даже просто информировать.

— Поздравляю, — сказал сквозь наждак в глотке, и Альберт кивнул вместо «спасибо».

Почти сорок лет. Что он сделал не так? Впрочем, он знает. Страшнее всего для Альберта — недоверие. Он не оскорбил его, он убил его — того Альберта Розенфилда, которого он — сопляк сопляка — когда-то ввел в команду Голубой Розы.

— Белое золото? — почему-то спросил, понимая, что уже ничего не исправить и не вернуть.

— Платина, — ответил Альберт.

Между ними пропасть. Безнадежно.

В кармане завибрировал мобильник. Хорошо, хоть на секунду отвлечься. Достал, посмотрел — смс. «В субботу, тридцатого, как всегда, целую».

* * *

Идея была замечательная. Якуб — гений. Уже двадцать с лишним лет — как переехали из Фиштауна, променяв просторнейшую гостиную на огромный сад, — Пэм устраивает вечеринку в таком формате. Ближайшая ко дню рождения суббота, с трех пополудни скромный фуршет, коллеги вольны приходить в любое время. Отбор гостей строго по профессиональному критерию, всех прочих — а их с годами, увы, остается все меньше и меньше, — они будут рады видеть в следующую субботу. Темы для разговоров не иссякают, атмосфера легкая, настроение приподнятое. Немного дедовщины: приглашенные впервые традиционно достаются на растерзание Якубу, что-то вроде инициации.

Якуб гений, она всегда это знала, еще когда головастиков вместе ловили в канавах польского квартала. Улыбнулась ему, проходя мимо на кухню. Тест для новичков работает идеально: неспособные выдержать беседу о цветоводстве на этом этапе обычно подскакивают, заискивающе ловят ее взгляд, «дорогая-вам-помочь?» Новенькая же сидит на диване как приклеенная и даже вроде с искренним интересом слушает. Улыбается, рассеянно подтаскивает с тарелки оливки, бокал красного вина пристроила на коленку. Так. Пэм бросила быстрый взгляд на стол — нет, все в порядке, соки-минералки на месте. Ладно, ее дело, большая девочка, сама медик и жена медика, наверно, не хочет внимание привлекать. Отчаянная вообще девка, Пэм всегда такие нравились. Сколько ей — сорок шесть, сорок семь? Кстати, а Розенфилд-то, похоже, смылся куда-то, оставил жену отдуваться. Дохлые мужики пошли.

— Вот придете к нам в гости летом, миссис Тальбот, я вам покажу, какими могут быть клематисы, если за ними правильно ухаживать…

Якуб тает и млеет, жаль только, что летом миссис Тальбот явно будет не до клематисов. Нет, нельзя так даже думать — не «жаль», конечно. Хотя ей, чего уж там, немного обидно: только нашла классного эксперта. И не просто нашла, но и сработались, совершенно неожиданно оказались на одной волне, шутки друг за другом заканчивают. Даже вот и на день рождения пригласила, впервые так быстро после знакомства, — заодно уж и с Розенфилдом помириться, а то глупо как-то, помнить, как тридцать лет назад переругались. Хорошо вышло, что они раньше всех пришли, пообщаться до основного наплыва гостей, раньше них только Гордон. Оказалось, что Розенфилд последние сто лет работает в его отделе и на нем, как прошептал ей Гордон почему-то трагическим шепотом, «все держится». Надо же, как мир тесен. Процедура примирения пошла как-то странно торжественно. Спасибо Тальбот, стоявшей в стороне со скрещенными на груди руками, — сбила пафос, пробормотав себе под нос детсадовскую присказку: «Мирись-мирись-мирись и больше не дерись, а если будешь драться, я буду кусаться». Розенфилд покосился на жену, на Гордона, приподнял брови и подчеркнуто бесстрастно сказал: «Заранее приношу извинения за Констанс». Гордон странно прерывисто вздохнул.

Может, спасти ее, освободить от клематисов, подумалось по дороге из кухни, но беседа, оказывается, свернула уже на Фиштаун. Да, они же живут там, где-то среди улочек ее детства, их с Якубом общего отрочества, Пэм специально не спрашивала точное место. Тальбот говорила, вроде ищут новую квартиру. Розенфилду будет тяжело уезжать оттуда — еще бы, уж я-то понимаю, думала Пэм, хоть он и не из наших.

— Кубусь, ты не видел, куда я бросила сигареты? — Пэм чуть коснулась его плеча.

— Памелка, ну как обычно — на подоконнике, слева от двери!

А вот и Гордон с Розенфилдом — стоят в саду, смотрят друг на друга так, словно от души подрались и вышли остудиться. Смешно, в присутствии Гордона она всегда чувствует себя — и его — подростком. Вот уже больше пятидесяти лет. Вздохнув, Пэм подцепила с подоконника сигареты, вышла к ним, за спиной голос Якуба продолжил с середины фразы: «…так вот если вы идете по Ист-Палмер…». Ну да, чуть царапнуло ностальгией, там лучшая в Фиштауне кондитерская…

В саду неожиданно пахнет весной, влажной землей, и тепло необыкновенно, можно даже не прокуривать Якубу оранжерею, покурить на открытом воздухе одно удовольствие.

Гордон требовательно протянул к ней руку. Что за черт, он же бросил сто лет назад! Вообще — не нравится он ей сегодня, ох как не нравится. И с Розенфилдом у них, похоже, и в самом деле только что был неприятный разговор. Надо бы позвать Гордона в гости, да поговорить по душам. Молча передала ему пачку.

— Тряхнем стариной, — с вымученным весельем в голосе сказал Гордон, прикуривая.

В дверях показалась Тальбот — в сад не вышла, из-за стекла помахала Розенфилду телефоном.

— Такси, — сказал он. — Спасибо вам, детектив Новаковски.

— Я рада, агент Розенфилд, что мы наконец поговорили, — сказалось совершенно искренне. Пэм погасила сигарету в мокрой — все тает, что за зима такая! — пепельнице. Пожимая его руку, добавила: — И я очень рада за вас.

— Спасибо, — его лицо осталось непроницаемым, а Гордон вдруг показался Пэм каким-то совсем уж несчастным.

Вместе с Тальбот прошла в прихожую, Розенфилд отстал по дороге. Тальбот тепло благодарила, «и еще раз с днем рождения», Пэм — искренне! — приглашала приходить в гости. Ей-богу, можно подумать, всю жизнь вместе отработали.

— И вот еще… — помедлив секунду, Пэм все-таки решилась — черт его знает, как в понедельник рабочий день завертится, пусть уж они обе будут держать эту мысль в голове: — Констанс, в понедельник с утра зайдите ко мне, пожалуйста.

Тальбот, застегнув молнию на сапоге, медленно распрямилась. Лицо напряженное, глаза нехорошо прищурены — вот же реакция у девки, одно удовольствие иметь дело, с полуслова сечет.

— Да, Пэм, мне тоже надо бы с вами поговорить.

— Я думаю, о том же. Констанс, я не врач и не химик, вам видней… но вашу дальнейшую работу в лаборатории нам надо обсудить, — черт, глаза Тальбот как будто даже потемнели, и взгляд метнулся в сторону двери туалета. Пэм стало смешно, бедный Розенфилд, похоже, огребет, причем совершенно незаслуженно. Поспешила продолжить, для убедительности коснувшись ее руки: — Нет-нет, он молчит как утопленник, я сама не слепая. Он вообще знает?

Тальбот усмехнулась, непонятно, поверила или нет, ответила негромко:

— Он раньше меня понял, — помолчала, вдруг улыбнулась и добавила: — Тридцать первого декабря. Такого Нового года у меня еще не было.

Пэм не успела ответить, из-за ее спины появился Розенфилд. Не смогла сдержать улыбку, глядя, как он помогает жене надеть куртку, поправляет ей волосы, приобнимает ее за плечи, будто они наконец встретились после долгой разлуки.

Тепло, хоть и слегка церемонно, распрощались, Пэм обернулась, закрыв за ними дверь, увидела, что в прихожую вышел Гордон. Тоже что ли уже такси? Растерянный все-таки какой, всю жизнь знакомы, никогда, пожалуй, таким его не видела. Даже тогда, сорок лет назад, в больничной палате, когда жестами пыталась объяснить ему, что жизнь продолжается.

— Пэм, тебе тоже показалось… — начал он, но Пэм быстро перебила его:

— Без комментариев.

Ну конечно, сам сказал, на Розенфилде у него в отделе все держится… а если она хоть немного разбирается в людях…

— Он не брал отпуск лет двадцать… ты представляешь, сколько у него накопилось?! — ей стало бы смешно, если бы не искренний ужас в глазах бедняги. — Как тебе кажется, сколько у меня времени хоть стажера какого-нибудь взять?

На шепот Гордона в дверь заглянул Якуб.

— Уехали? Чудесные ребята. Памелка, вот умеешь ты кадры подбирать!

Гордон промолчал, не воспользовался возможностью заметить, что половина означенных «ребят» — достижение его кадровой мудрости. Совсем плох.

Обняв одной рукой мужа, другой — старого друга, Пэм позволила себе засмеяться, спрятав лицо, чтобы Гордон не прочитал в ее глазах: а ей-то, выходит, повезло, Тальбот при таком раскладе быстро на работу вернется.

* * *

В такси Констанс мгновенно задремала, привалившись к нему. Устала. Быстро устает. Альберт бережно обнял ее. Она слегка поерзала, устраиваясь поудобнее.

А за окном проносился город — Альберт готов был поклясться, что видит его впервые. Тридцать лет за рулем на этих улицах, круглый год в разное время суток… Тридцать лет в Филадельфии. Но сейчас он смотрел и не узнавал. Это был новый, пока еще чужой, незнакомый, чуть опасный город. Новый, пока еще чужой, незнакомый, чуть опасный мир.

Он осторожно поцеловал Констанс в волосы.

Этот мир обещал быть восхитительно прекрасным, и Альберт точно знал, что сделает для этого все — увы, очень немногое, — что зависит от него.