Попаданка в сапоги (гет)

Эта история произошла в незапамятные стародавние времена, поистерлась на уголках и стала былью, быль поистаскалась и превратилась в легенду, а легенда нажила жизненных косяков и возрастных изменений и сделалась предметом изучения археологов и физиков-ядерщиков. И многое было забыто, да и слава Мерлиновым подштанникам.

В общем, жила-была некая Маша Ариэль Зуботычкина, ученица третьего класса МОУ СОШ за номером три шестерки. Маша Ариэль была звездой парада и главной героиней светской хроники в своем родном городке. Материться она научилась еще в колыбели, да так, что дед по отцу — командир дивизии, кстати, — краснел, затыкал уши и нервно курил махорку, но это было не самым значимым ее талантом. Еще она умела играть на тромбоне, вышивать крестиком, танцевать пиброх голышом и гнула голыми руками водосточные трубы. Наследственный алкоголизм в сочетании с рьяным табакокурением не мешал Маше учиться на одни пятерки и красиво петь, но завистливые учителки предпенсионного возраста семь с половиной раз оставляли нашу героиню на второй год, поэтому она так и не закончила школу, хотя успела экстерном закончить Сорбонну с Гарвардом. Правда, про это Маша Ариэль никому не сказала, потому что была очень скромна и для пущей конспирации притворялась гопником.

У Маши Ариэли были вагон и маленькая кибитка сверхспособностей, в числе которых числились пирокинез, словесный понос, чревовещание, третий разряд боевого мага по версии журнала «Инквизиция сегодня», а также способности суккуба и инкуба в одной тарелке. И эти две последних регулярно доставляли ей массу проблем и неприятностей, а местной газетенке «Желтая Жмеринка» — неиссякаемый поток шкворчащих сенсаций.

В описываемый нами день Маша Ариэль задумчиво брела по усыпанной желтыми листьями и собачьими кучками аллее. Она смотрела себе под ноги и путалась шпильками в длинных полах плаща, отобранного у местного эксгибициониста дяди Федора. Не подумайте, Маша была приличной девушкой и не выходила на улицу без куртки, стрингов и мини юбки, но сегодня у неё выдался архихреновый день. Началось все с того, что машин папа, слесарь-сантехник Алексей Кабанов, получил утром какую-то смску на свою дряхлую замотанную скотчем Нокию и тут же бочком стал протискиваться в сортир. Машина мама, вечно подозревавшая мужа в измене, наркомании и принадлежности к ку-клукс-клану, путем применения насилия отобрала балалайку и прочла смс. Тут-то и выяснилось, что никакой это был не папа, а секретный британский спецагент Алекс Кабанофф — почти Джеймс Бонд, только рыжий, тридцать лет спасавший в Жмеринке мир под тройным перекрытием от скучающих инопланетян и межпланетного триппера, и теперь ему пора было срочно лететь на задание.

Напутствуемый Машиным басовым ревом и залихватским матом супруги, Алекс Кабанофф вылетел вон из окна, Жмеринки и Советского Союза, и телепатия с интуицией подсказали Маше Ариэль, что в родную хрущевку он больше не вернется. А еще — что в вентиляционной шахте спрятана валюта как минимум трех заморских государств. Увидев валюту в пакете «Марианна», мама Маши Ариэль прослезилась и созналась, что она тоже никакая не мама, а пленный наполеоновский солдат Клодамир, и при всей своей любви к Маше остаться с ней никак не может, потому что давно мечтает вернуться в родную ла бела Франсе, да вот все как-то недосуг было. Маша Ариэль тоже прослезилась, но стамеску все же опустила, и Клодамир покинул хрущевку вслед за Алексом, сжимая в руках пакет «Марианна». Так Маша осталась одинокой шестнадцатилетней наследницей дедовой хрущевки и соломенной сироткой при живых непутевых родителях.

Но в задумчивость ее ввело вовсе не это. Аллея кончилась киоском с шаурмой. Покопавшись в кармане эксгибиционистского плаща, Маша Ариэль обнаружила там валидол, вышитый платок с надписью «Я вас любил, любовь еще, быть может…» и сто помятых, но еще не деноминированных рублей. Купив себе пожрать, Маша Ариэль плюхнулась на спинку заляпанной грязью скамейки и стала вспоминать о своей главной беде.

Дело было в том, что способности инкуба с суккубом периодически выходили из-под Машиного контроля и выстреливали прицелом с колена в какого-нибудь ни в чем не повинного человека. Первый раз это оказался крестьянин Никодим, приехавший в Жмеринку подивиться на шестисотые Мерседесы. Несчастная Маша Ариэль, встряхнув фиолетовыми волосами до колен в серо-буро-желтую крапинку — у нее в роду были волшебные пони — сбежала от него к бабушке в Серпухов, и Никодим, поплакав, уехал домой к супруге и детям.

Второй жертвой Машиной феерической прелести стал небезызвестный Люциус Малфой, приехавший в Жмеринку отбывать наказание за сношения с Волдемортом и Беллатрисой, потому что в Жмеринке было куда хуже, чем в Азкабане, а дементоры и вообще на каждом шагу парами разгуливали. Люциус долго тосковал, горевал и пил горькую в комнатушке студенческого клоповника, куда Бруствер его поселил под видом английской скрипачки, приехавшей учиться по обмену, но однажды в грозу Маша Ариэль упала в лужу у него под окном.

Едва утонченного слуха потомственного заморского дворянина коснулся Машин трехэтажный мат, как он почувствовал вулканическую страсть и влюбился в Машу, как пятнадцатилетний юнец, и его тут же прокляли все, кто шипперил его с Гермионой и Хагридом. Но Люциуса это не трогало. Любовь сделала его терпимым, хромым, слепым на один глаз и слегка прибабахнутым, и, не теряя надежды, он послал в Англию сову с бумагами на развод, а сам принялся добиваться нашей Маши. Маша Ариэль, поняв, что от Люциуса ссаными тряпками не отмахнешься — дворянин таки, а не крестьянин с мозолями на заднице в третьем поколении — созналась Люциусу, что она вампир и оборотень, но может бывать на солнце из-за невероятного самоконтроля, а людей жрет исключительно на Новый год и Восьмое марта. Но Люциусу было пофиг — его не смущали ни клыки, ни запах псины, ни даже калированные блохи, и он снова и снова настойчиво предлагал Маше Ариэль руку, сердце и счет в Гринготтсе. Однако Маша не любила блондинов, и Люцу пришлось катить в родные пенаты несолоно хлебавши. Впрочем, Нарцисса с ним все равно развелась и вышла замуж за портрет директора Снейпа в Хогвартсе.

Маша, позабыв о Малфое, некоторое время прожила спокойно — ровно до того дня, о котором я битый час пытаюсь связно рассказать, но нифига у меня не получается. Так вот, она была фанаткой корейской попсы и сходила с ума по Чимину, Чонгуку и хе из свинины. Утром после отбытия родителей из хрущевки Маша, накрасив лазоревый глаз, принялась красить изумрудно-зеленый, стрельнула ресницами в портреты кумиров и задела залпом стоящее рядом фото Джастина Бибера.

Рентгеновские лучи ее обаяния пронзили временной континуум и, преодолев завесу кучевых облаков, шарахнули прямо по башке сначала Чимину, потом Чонгуку, а потом и Биберу, принимавшему в Токио вечерний послеконцертный душ, и по дороге обратно купили в супермаркете немного хе на распродаже. Все трое немедленно — хе исключим из списка — прониклись страстью к возникшему у них в сознаниях образу Маши Ариэль и отправились в Жмеринку первым же рейсом. Уже на борту произошла массовая драка трех молодежных кумиров, продолжившаяся в салоне такси — таксовала в Жмеринке одна только старая Волга — и имевшая кульминацию возле ворот Машиной школы.

Все, конечно, сперва подумали, что это очередной передел рынка, и вмешиваться в драку не стали, но мимо ехали гопники на разборку, и Бибер по несчастной случайности отломил значок Жигулей от их служебного транспорта. Растерянные и расстроенные, громилы выстроились вокруг поврежденной машины, и вскоре всю компанию погрузили в милицейский бобик. А Маша, оставшись без поклонников, впала в транс и под свист и улюлюканье одноклассниц, страшно завидовавших ее третьему размеру, побрела гулять по аллее и есть шаурму.

Когда шаурма была съедена, Маша Ариэль задрала повыше голову, ловя накрашенными и накачанными губами капли кислотного дождя, но не рассчитала силы своих сверхспособностей. От ее необыкновенной красоты в небе возник разряд электричества небывалой мощности и долбанул Маше Ариэль прямо по кумполу, да так, что она тут же вырубилась, как все окрестные трансформаторы. Мир окутала непроницаемая тьма, в которой вяло кружило письмо, приглашавшее Машу Ариэль учиться в Хогвартс сразу на все факультеты.

В ту ночь над Мглистыми горами и окраиной Лихолесья бушевала страшенная гроза. Ветер выл над поплывшими снегами и всклокоченными вершинами, наводя жуть на невезучих путников и вызывая у них ассоциации с творчеством широко известной среди местных орков группы «Кредл оф Филз». Кстати, орки единогласно избрали Денни Филза почетным членом президиума партии «Равноправие» и рисовали его физиономию на боевых стягах и лобешниках уруков, пока Саруман не увидел и не разобиделся. Так вот, ветер наводил жуть, дождь наливал за шиворот, листья набивались в рот, а грязь булькала в ушах, потому что гроза была нереальная, а за чистотой в Средиземье тогда особо никто не следил, равно как и не озадачивался проблемами санитарии и всеобщей вакцинации.

Не заботили эти проблемы и Азога Осквернителя, третий час распекавшего бестолкового сыночку под аккомпанемент из раскатов оглушительного грома. Родитель разорялся, размахивая руками, и утомительно мельтешил взад-вперед перед носом у чада, подсвечиваемый вспышками чудовищных молний.

— Говорил я его мамаше, что она своими финтифлюшками мне из пацана дуру, ситцем набитую, вырастит, говорил, а все без толку! Что ему, бестолковому, объяснять, что ей, как об стенку горох! Вот точно, Больг, не в меня ты пошел, ох, не в меня!

Больг, опустив глаза долу, виновато прижимал уши к затылку и нервно перебирал рукоятку палицы дрожащими кистями. Папашина ругань у него уже в печенках сидела, но прерывать поток откровений родителя он боялся и, чтобы отвлечься, принял дежурный скорбный вид и про себя вспоминал нотную грамоту. Типичные увлечения соплеменников бедняге Больгу были чужды, как домашнему коту реформаторская программа гондорского наместника, и жилось ему ой как нелегко. Матушка Больга жалела и не обращала внимания на вечные соседские жалобы, что отпрыск нюхает цветочки и бренчит на самодельной мандолине вместо того, чтобы мутузить кулаками сверстников, как все нормальные дети. Но вот папаша Азог, выплатив последние алименты бывшей супруге, приехал навестить сына и, офигев от того, что из него выросло, немедленно принял решение самочинно мобилизовать Больга в действующую армию. Мнение Больга его ничуть не колыхало, как и то, что толку от новобранца в сражениях было столько же, сколько от козла молока — в общем, три граммульки, и то если сильно постараться.

Сегодня Азог разорялся по поводу упущенных Больгом гномов. Больг, естественно, виноватым в случившемся себя не считал. Гномы вызывали у него подобие панической атаки с расстояния примерно пятидесяти метров, а ближе он к ним приближаться не решался — мама все детство говорила ему, что они бешеные и разносят кишечных паразитов, но разве отцу это объяснишь?

— Нет, ну вы на него посмотрите! — громогласно вещал Азог, указывая на Больга столпившимся у дверей оркам. — У всех дети как дети, а у меня… Эхх. Так, ты, ты и ты…

Орки, в направлении которых протянулась Азогова длань, нерешительно вышли вперед, судорожно размышляя, в чем успели провиниться.

 — Отправитесь вместе с моим сыночкой в погоню за Долбощитом и его стайкой пионеров-переростков, и чтоб без гномов назад не возвращались! Идите и бейтесь храбро за грядущее равноправие!

Патетически возвысив голос, Азог бросил ободряющий взгляд на Больга, у которого предательски заурчало от страха в желудке, и поднял руку, в которой был зажат трофейный меч. Это стало его роковой ошибкой. Молния не могла упустить шанса шарахнуть в такой креативный громоотвод. В следующую секунду по руинам Дол Гулдура прокатился феерический удар грома, а потом случилась ослепительная электрическая вспышка. И Азог Осквернитель на пару минут превратился в Азога Осветителя.

Орки и Больг выпученными глазами взирали на предводителя, сиявшего, словно новогодняя иллюминация в каком-нибудь городке за Полярным кругом, а вокруг потрескивали тысячевольтные разряды и одуряющее пахло озоном. Азог, перестав светиться и дергаться, как чуваки из клипа про фристайло, опустил наконец руку с мечом и одуревшим взглядом уставился на оружие.

— Эльфячье колдовство! — завопил он, слегка заикаясь, и орки согласно закивали.

Больг открыл было рот, чтобы просветить папу насчет электричества и экспериментов Теслы, но один из орков успел выдать ему предупреждающего тычка под ребра. Больг, закашлявшись, скрылся в полумраке, и очень вовремя — в небе над Дол Гулдуром снова полыхнуло, а через пару секунд Азогу по башке прилетело сначала одним тяжелым предметом, а потом вторым идентичной формы и размера. Азог скорчился на полу, превратившись из Осветителя в Мыслителя, и схватился за ушибленные места, а Больг с тоской вспомнил фоторепродукции творений Родена.

Маша Ариэль — о да, незабвенная попаданка — пришла в себя на холодном каменном полу. Ее тело испытывало неимоверные страдания от соприкосновения с твердой и весьма прозаичной поверхностью, а конечности содрогались от пронизывающего холода. Во рту стоял противный вкус болотной жижи и недожаренной шаурмы, а в голове шипели потерянные радиоволны, в которых между помехами можно было различить обрывки песни Киркорова. Маша Ариэль в свободное от романтических похождений и учебы время обожала читать фанфики, особенно про Йорвета, и, конечно, тут же сообразила, какого фига с ней приключилось. Мысли завертелись в ее интеллектуальном пространстве с неимоверной скоростью, и картинки будущего стали сменять друг друга одна за другой.

Вот Маша, встряхнув спутанной гривой фиолетово-черных волос, выкатывает грудь колесом и, аккуратно переставляя шпильки, бредет по пересеченной местности в каком-то забытом всеми лесу, и скоятаэли, которых, как известно, в каждом таком лесу пруд пруди (от сырости они там что ли разводятся?), сразу понимают, что тут к чему, и вместо того, чтобы садануть Маше арбалетным болтом промеж глаз, вызывают тщательно оберегаемого Йорвета на передовую… Йорвет, увидев ее, роняет свирель ей на голову и, пошарив в кармане, достает коробочку с обручальным кольцом. Потом из-за дерева выскакивает злая колдунья и превращает Йорвета в Геральта, скоятаэлей — в мышей, а колечко — в тыкву, но Маша Ариэль дает ей достойный отпор цветной радугой в жбан, и они с Йорветом женятся и рожают кучу детишек. Что? Языковой барьер? Поехали дальше.

А дальше Машины мечты разбились о суровую реальность. Оглядевшись, она вкупилась, что попала не в лесные угодья вокруг Биндюги, а в куда менее приятное место. По крайней мере, перекошенная рожа Азога, рассматривавшего ее под разными углами, счастливого будущего точняк не сулила.

— Это еще что такое? — задумчиво вопросил Азог, и Маша Ариэль открыла было рот, чтобы послать его нахер, но тут возникло небольшое затруднение. Внимательно пробежавшись внутренним взором по своему телу, Маша сначала не обнаружила у себя рта, а потом и вовсе поняла, что тела у нее теперь стало как будто бы два…

— Сапоги! — взвизгнул кто-то из орков. — Яловые… Офицерские!

Волосатая лапа потянулась к офигевшей до последней степени Маше, но Азог ревниво вытянул обладателя лапы по спине.

— Куда клешни тянешь? Мое это. Знак свыше, что скоро мне очередное воинское звание присвоят.

— Папаня, а может… — подал голос осмелевший Больг, но сник под тяжелым взглядом родителя.

Маша Ариэль замерла от страха, но тут же пришла в себя и решила применить испепеляющие чары — аура Средиземья тут же пробудила в ней дремавшую до того магию Валар и майяр, которые были ее предками в стопятьсотом колене. Она честно собиралась испепелить Азога к чертям собачьим вместе с другими свидетелями ее появления в Средиземье, ибо с молоком матери впитала азы конспирации. Но, так как ее душа полнилась волнением, она слегка перепутала и дала ход другим своим чарам.

Вместо того, чтобы загореться и свернуться в трубочку, Азог вдруг расцвел какой-то совершенно дурацкой улыбкой и любовно огладил Машу своими корявыми мозолистыми пальцами. Маша попыталась было завизжать от возмущения и отпрыгнуть, но ничего у нее из этого не вышло.

— Какие нежные складочки, какая восхитительная шелковистая кожа … — чуть не мурлыча от удовольствия, шептал Азог.

Орки и Больг благоразумно сочли, что не надо отвлекать предводителя в такой интимный момент, и тихонько удалились, правда, запнувшись на лестнице и скатившись с нее кувырком, но так вообще практически без шума. Маша Ариэль трепетала от страха и какого-то странного чувства, походившего не то на приятное волнение, не то на подкатывавшую к горлу шаурму. Никто и никогда еще не касался ее так, как Азог. По той простой причине, что она еще ни разу доселе не превращалась в обувь.

— Я пьянею от этого восхитительного аромата… — продолжал Азог, опуская свои коряпки на каблуки, в которые превратились Машины ноги.

Маша судорожно пыталась сообразить, кто виноват и что теперь делать, но нихрена у нее не получалось — мозг ее разделился на две части и растекся в голенищах, так что соображать ей теперь было в два раза трудней, чем обычно. Меж тем Азог вконец разошелся, устроился на скамейке, вытянул ноги и, весьма неприличным образом шевеля пальцами с нестриженными когтями, стал примериваться к отверстиям в новоприобретенном Машином теле, явно желая свести с ней более близкое знакомство.

— АААААА, — завизжала про себя Маша, оценив на ощупь слой грязи на Азоговых голых пятках.

К счастью для нашей попаданки, не только у Азога в эту холодную грозовую ночь душа просила тепла и нежной кожи. Над башней послышался преотвратительный свист, и орки внизу завизжали: «Назгул!» Азог, помянув Валар и Унголианту в немыслимом и крайне малопристойном сочетании, благоразумно затолкал Машу под скамейку и согнулся посреди комнаты в приветственном поклоне. И очень вовремя — в окошко, матерясь и гремя доспехами, влетел предводитель назгулов.

— Итит твою мать, вы че тут, совсем охренели? — заматерился Ангмарец, едва только вернул равновесие.

— Никак нет, ваше высокоблагородие, — прогудел Азог, приосаниваясь и бросая тревожный взгляд в сторону скамейки. Маша вжалась в стенку — она смотрела «Властелина колец» в переводе Гоблина на какой-то вписке и хорошо знала, что собой представляют назгулы.

— Никак нет, говоришь? — ехидно продолжал Ангмарец, стряхивая дождевые капли с форменного плаща. — А какого эльфячьего хрена тогда факелы на посадочной полосе не включены? Я три часа над лесом круги наворачивал, пришлось вслепую садиться. Совсем дисциплины нет в ваших долбанных гарнизонах! Завтра же рапортую, чтобы тебя, мудака старого, разжаловали в прапоры и в Мордор крысам на корм сослали.

Азог с ненавистью всмотрелся в спину назгула, натиравшего свои шарниры масляной тряпкой, и заговорил с робкой надеждой в голосе:

— Товарищ замком победоносной Сауроновой армией!

— Ну чего тебе? — сердито отозвался полуразложившийся чародей.

— Мож простите на первый раз, а? Сын у меня от рук отбился, нервы ни к черту, еще и радикулит, и боли фантомные.

Семейные проблемы Азога чародея явно не колыхали, а вот к фантомным болям он прислушался и, судя по всему, сменил гнев на милость — по крайней мере, греметь костями стал менее ожесточенно.

— А я для вас вот какую штуку припас… — скрепя сердце, решился Азог и достал сапоги из-под скамейки. Маша протестующее дернулась, но хватка у назгула была что надо, и все ее трепыхания остались безрезультатны.

— Ладно, на первый раз прощаю… — протянул чародей и, спрятав сапоги под мышку, сиганул обратно в окошко. Маша Ариэль же попрощалась со своей недолгой жизнью и залилась горькими слезами, от которых у нее моментально отсырели стельки.

Полет из окна закончился неожиданным приземлением на спину какого-то доисторического ящера, судя по всему, не принимавшего водных процедур еще со времен этой самой доистории. А может, это тащило у мертвого чародея из подмышек. В любом случае, Маше Ариэль уже через полчаса стало невыносимо дурно, и она начала перебирать в памяти все, что слышала о межвременных странствиях и параллельных мирах, но ничего у нее в голове так и не всплыло, кроме песенки про Валеру.

Вокруг царила кромешная тьма, может, потому, что стояла жуткая и беспросветная ночь. А может, потому, что Маша путешествовала под плащом у мерзлявого назгула, постоянно кутавшегося в тяжелую ткань с узором, напоминавшим каракулевую шубу, которые одно время носили все партийные руководители. «Интересно, куда это чародейское мудло меня тащит. Надеюсь, не в огнедышащую гору. Хоть бы уронил над каким-нибудь домом Элронда или лесом этой самой как ее там… Тырдырдриэли», — рассуждала Маша, с тоской вспоминая о корейских народных артистах и избитом ими Бибере, которых, наверное, уже выпустили из обезьянника. Дальше она сосредоточилась на своих магических способностях и попыталась телепортироваться, но назгул намертво вцепился в голенища ее новоприобретенного тела своими костлявыми трясущимися ручонками, словно боялся, что пролетающие мимо птицы отобьют у него добычу. С чревовещанием тоже не получилось: вместо речевых звуков Маша издала нечто, напоминавшее утробное урчание проголодавшегося бегемота, и назгул заботливо потрепал свою рептилию по холке.

— Проголодался, Трезор? Потерпи, щас долетим до заправки.

Маша Ариэль печально вздохнула и погрузилась в грустные размышления. Свадьба с Йорветом откладывалась на необозримый срок, о свидании с Чимином, Чонгуком и Бибером тоже можно было забыть. Да и вообще будущее представлялось Маше крайне туманным и малоприятным. Надо было срочно найти Гендальфа Серого, Сарумана Белого или какого еще представителя семейства волшебных разноцветных и выспросить у него, что за придурок превратил ее из красавицы с третьим размером в сапоги. Но где в Средиземье водятся волшебники и понимают ли они сапожный язык, Маша не знала, так что из стелек у нее снова полились горькие слезы. Назгул чертыхнулся, распахнул полу плаща, перевернул Машу вверх ногами и стал ожесточенно размахивать ее внешним обликом.

— Вот падла деформированная, нассал он в эти сапоги, что ли? Чего из них все время какая-то дрянь льется?

Маша Ариэль чувствительнейше оскорбилась такому невежливому предположению, потом испугалась высоты и снова попыталась расколдоваться или телепортироваться, а еще через минуту вслушалась в шипение матерящегося назгула и, к своему удивлению, расслышала в нем весьма понравившиеся ей командные нотки. В ее располовиненном уме стала складываться новая диспозиция. У назгула есть летательный аппарат, значит, не безлошадный нищеброд, с такими Маша ни за какие романтические коврижки не соглашалась контактировать. Опять же, судя по фильмам, была у него и своя хата где-то на окраине Мордора. «Да и вообще, — рассуждала Маша, — он ведь колдун там ихний крутой и бандой своей командует, и вроде до перестройки королем у какой-то диаспоры числился».

И через полчаса Машиного интенсивного умственного труда ничего не подозревавший Ангмарец из морального и физического разложенца, главного приспешника Саурона, врага номер два всех свободных народов и персонального обидчика бедняги Фродо превратился в выгодного жениха с машиной, квартирой и непыльной должностью. Сумей он прочитать Машины кровожадные мысли, пожалуй, срочно демобилизовался бы и свалил обратно в гробницу, заколотив для надежности с внутренней стороны дверь. Но назгул, к счастью для Маши, на уроках по легилименции и осанвэ сладко спал, прикрывшись забралом, поэтому они продолжали свой полет в относительно тихой и спокойной обстановке. И у нашей сьюхи было время даже обдумать во всех деталях такие вопросы, которые заставили бы покраснеть и стыдливо потупить глаза даже самого Саурона, не то что ангмарского чародея.

Меж тем рептилия, кашляя и отфыркиваясь, миновала Мораннонские болота, и вскоре назгул аккуратно припарковался на крыше родного дома. Маша Ариэль жизнерадостно осматривала свои будущие владения, стараясь не обращать внимания на дикие вопли пленников и мерзкие рожи шарившихся по башне орков. «Эт че, тусняк у них тут идет, что ли? Обкуренные они какие-то, и дым стоит подозрительный», — недовольно подумала Маша, но тут у назгула в кармане завопила рация, и сомнения в моральном облике жениха пришлось отложить подальше. Назгул на сверхзвуковой скорости помчался куда-то по лестницам, так что у Маши завернулись в трубку голенища. Полет затормозился на вершине здоровенной башни, где под самой крышей была затхлая темная комнатушка, сплошь завешанная орудиями пытки. «Прям как в „пятидесяти оттенках“», — довольно констатировала Маша, радуясь, что она теперь даже круче этой лохушки Анестейши Стил.

Тут назгул прервал Машины восторженные мысли, сев на табуретку. Выдав что-то вроде: "Иди ко мне, детка!", — он поспешно и без всякого предупреждения натянул ее себе на ноги. Маша выгнулась дугой и взвыла, совершенно офигев от непривычных и крайне малоприятных ощущений — ангмарские старые кости больно впились ей в самые неожиданные места. «Ах ты дубина стоеросовая», — злобно фыркнула она, с тоской вспомнив мозолистые лапы Азога. — «Я тебе это просто так не спущу». Назгул же, словно решив, что он тоже не какой-нибудь там Грей, начал форменное надругательство над бедной Машей Ариэлью. Он без всякой жалости дергал ее за голенища, плотнее натягивая на свои костлявые ноги, шлепал по заду, радуясь, что кожа издает такой громкий щелкающий звук, подпрыгивал, приземляясь на каблуки, и весело пинал каменные стены.

— Тыщу лет я такого кайфа не испытывал, — изрек он, наконец, притомившись и пытаясь справиться с одышкой. — Узковаты, правда, ну да ничего, еще пара раз и будут как по мне сшитые.

Маша Ариэль взвилась от злости на бесцеремонного назгула и твердо решила ему отомстить, чего бы это ей не стоило. Включать суккубо-инкубовские чары было крайне опасно — мало ли, чего еще мог удумать старый извращенец, а все остальные вряд ли бы подействовали на мертвяка достаточно ощутимым образом. Маша огорчилась и растерялась, снова приготовившись мочить стельки. Тут раздался свист и грохот, и в середине комнатушки материализовался здоровенный мужик, весь закованный в доспехи и излучавший пламя, как раскаленная мартеновская печка на Жмеринском сталелитейном заводе имени Дзержинского. «Твою ж мать, это Саурон!» — подумала офигевшая Маша, которой вдвойне захотелось вернуться обратно в родную Жмеринку к сбежавшим родителям и ненавидевшим ее ни за что одноклассницам. Саурон же, заложив руки за спину, прошелся по комнатушке, не глядя на назгула, скромно вжавшегося в стенку и ковырявшего пол Машиным носом.

— Тебя где, твою дивизию, полночи носило? — наконец, пробасил темный майя, и назгул вздрогнул, загремев шарнирами.

— Разрешите доложить, ваше опупейшество, инспектировал дальние гарнизоны.

— И че наиспектировал? — лениво поинтересовалось вашество, с тоской выглядывая в окно на маршировавших по центральной площади орков.

— Разброд и шатание, ваша неадекватная милость. У Азога сын на мандолине прям в казарме играет, Саруман сифилис от какого-то подопытного подхватил, а в доме Элронда опять «Двенадцатую ночь» с Линдиром в главной роли ставили, — бодренько отрапортовал назгул.

— И не надоест же им, — вздохнул Саурон. — Ломбарды все пробил, колечко мое так и нигде и не всплывало?

— Как есть все, ваша мерзопакостность, и ломбарды пробил, и у кентов по службе бывшей поспрашивал, в вещьдоках тоже ни у кого нет.

— Ну ищите дальше, если премию хотите к юбилею восстановления Мордора получить и из очереди на квартиры не вылететь.

— Есть искать дальше! — задрал подбородок Ангмарец, застывая в воинском приветствии.

Саурон отвернулся к окну, сложил руки на груди и, выпрямившись во весь рост, стал величественно отсвечивать на весь Мордор, озирая свои владения. Тут Маша Ариэль решила, что это самый подходящий момент для мести. Ангмарский чародей неожиданно для самого себя сорвался с места, задрал ногу и с разбегу захерачил Темному властелину под зад такой пинок, что сам Чак Норрис бы позавидовал. Саурон, согнувшись, вылетел в окно и через минуту с оглушительным грохотом приземлился у подножья башни, пропахав носом в площади овраг метров пять в длину и три в глубину и распугав всех окрестных орков. Отряхиваясь, он вылез из оврага и с руганью выплюнул из щелей забрала набившуюся туда землю, а потом решительно зашагал обратно на верх башни, многообещающе потирая кулаки.

Ангмарец, в ужасе приложив руки ко рту, пронаблюдал за полетом и последующими перемещениями владыки и галопом помчался вон из башни к своему летучему боевому коню. Прыгнув на рептилию, он задыхающимся голосом скомандовал всеобщий сбор и торопливо отчалил вместе с войском, справедливо сочтя, что лучше геройски пасть в бою. Саурон неодобрительно качал головой, глядя вслед своей самой многочисленной армии, топавшей к Черным вратам под звуки боевого марша и надсадный кашель подавившегося от страха Ангмарца без всякого тактического и стратегического плана. Так Маша, мстительно хихикая и ожесточенно натирая обидчику босые пятки, попала на последнюю войну за кольцо на ногах у чародея.

Война Маше Ариэли категорически не понравилась, как и все, что происходило между нею и предводителем назгулов. И то, и другое было абсолютно неромантичным, не имело ничего общего с киношными красивыми кадрами, не сопровождалось классическими увертюрами с хоровым пением и не пахло розами. Вообще цветами не пахло. Назгул кстати, к Машиному удивлению, вонял в два раза хуже Азога и его компании орков. Примерно так же, как бомжик Диомед Эдисонович, обитавший зимой в подъезде Машиной хрущевки. Вокруг ломались копья, летели искры с лезвий сталкивавшегося на сверхзвуковой скорости холодного оружия, летела грязь вперемешку с кровищей и внутренностями, и все время кто-то жутко орал.

Маша Ариэль, конечно, росла в Жмеринке в ранние 90-е, так что такого рода представления ей были знакомы и привычны, но приятного один фиг было мало. Поэтому она очень обрадовалась, когда назгул наконец-то оторвал костлявый зад от седла своего боевого хамелеона и строевым шагом попедалил вперед по перепаханному вдоль и поперек пшеничному полю, на котором собственно и разыгралась стрелка между какими-то бородатыми мужиками и уже привычными Маше орками. По периметру вокруг назгула бегал какой-то лилипут, выкрикивая нецензурные ругательства, а прямо по курсу стояла в полном боевом облачении нагловатого вида белобрысая девица, при виде которой у Маши сразу сработали первобытные инстинкты защиты территории. Она при всех своих неисчислимых и невообразимых достоинствах все же оставалась сьюхой до мозга костей, ну то есть до ребрышек на подошвах. Поэтому назгул, к собственному неописуемому и невыразимому удивлению, ускорил шаг и, подбоченившись, встал неподалеку от возникшей перед ним тетки. Маша, поднапрягшись, вспомнила-таки навыки чревовещания, и изо рта офигевшего назгула полетела совершенно несвойственная ему малокультурная речь следующего содержания:

— Ты че, бикса белобрысая, посреди пятака зависла?

Девица подавилась и побледнела.

— Вы что, гражданин, себе позволяете?

— Я че, как-то непонятно выражаюсь? — продолжала Маша демонстрацию своих коммуникативных навыков.

— Д.да, что-то я не очень вас понимаю, — вскинула голову девица. Назгул хрюкнул, смачно харкнул в сторону, пришибив пробегавшего мимо лилипута, и продолжал свою речь:

— Тебя че, батя в детстве пять раз подкинул и два поймал? Или тебе, уродке крашеной, ишак в коляску заглянул? Тебе где твою солому-то так изуродовали?

— Нет, ну вы посмотрите на него, — всплеснула руками оскорбленная девица, скидывая шлем. — У меня цвет волос натуральный вообще-то!

— Да меня вообще не колышет, че у тебя там натуральное, а че силиконом накаченное, — продолжал шипеть назгул, сам порядком обалдевший от происходящего.

— Я о вас была лучшего мнения! — выкрикнула девица. — А еще и чародей, ученый человек, король, в конце концов, ангмарский!

— Да я твое мнение знаешь на чем вертел? И папку твоего, и мамку, и тетку двоюродную по бабушкиной линии! — изрек назгул, и тут Эовин перекрыло. Вырвав у него из руки противолодочную мину на цепочке, которую ему привез брат-морпех из очередного рейса в качестве брелока на ключи, она хорошенько размахнулась и въехала ему этой самой миной по кумполу, да так, что вбила его в землю. Назгул зашипел и испарился, а Эовин тряхнула беловолосой гривой и гордо сказала:

— Так тебе и надо, изувер ты патриархальный!

А потом, к Машиному ужасу, схватила ее за голенища и, скинув свои видавшие виды бутсы, натянула ее себе на ноги. Лилипут к тому времени наконец оттер с физиономии плевок дважды покойного назгула и тревожно спросил:

— Эвка, а может, че пофасонистей в магазе прикупим?

— Да не, Пипин, они мне как раз под фельдиперстовые чулки подойдут, — задумчиво сказала Эовин. — Понятно, что назгул тварь богомерзкая и негигиеничная, но да че добру пропадать?

— А ты уверена, что у этого Гуинплена Кленчарли наследничков не осталось? — упрямо гнул свое Пипин.

— Какие наследники? — всплеснула руками Эовин. — Ты че, в Шире своем радио не слушал, что ли?

— Да нет у нас радио, — виновато протянул Пипин.

— А, ну ясно, чего вы там все такие темные, — покровительственно изрекла Эовин. — У него ж жена прямо на свадьбе с его старшим братом в кладовке непотребствами занималась, пока он мордой в салате спал. Ему поутру как про это рассказали, так он супругу пристукнул и от правосудия в бега подался, а потом к Саурону в наемники поступил.

— А брат?

— Чего? — обернулась Эовин. — Да фиг его знает. Тебе вообще какая разница, докопался до меня с этим назгулом и семейкой его.

Пипин замолчал и отошел от греха чуть подальше — Эовин была баба умная, но вспыльчивая на пустом месте, а разделить судьбу назгула ему ничуть не хотелось.

Маша скрежетала зубами и кипела праведным гневом. Покойный в том числе и по ее милости назгул был вдовцом и мог при более благоприятных обстоятельствах вступить с ней в официальный брак — а Маша была умной девушкой и ни за что бы не согласилась на позорное сожительство, а теперь перспективный жених испарился. Тупая белобрысая курица затолкала в нее свои немытые и непедикюренные по ходу с самого сотворения мира копыта. Но самым бесячим было то, что возвращение в родные пенаты до сих пор представлялось чем-то из области фантастики, а значит, стать супругой корейской поп-банды или хотя бы даже и Бибера Маше тоже с каждым днем светило все меньше. И за кого ей теперь выходить замуж? Не за лилипута же! Крутая перспектива. «Венчаются Пипин как его там, всем плевать на фамилию, потому что они ржут над именем, и эта клевая пара сапог»… Сбесившись окончательно, Маша принялась ожесточенно натирать своей сопернице за титул самой красивой чики Средиземья ноги, и через пару шагов Эовин выругалась по-коневодски так забористо, что у Пипина махом завяли оба уха.

— Долбаные говнотопы, лучше я их брательнику этого Кощея полудохлого в Урюпинск бандеролью отослала!

— Че мне с ушами-то теперь делать, Эв? — ныл Пипин, тоскливо размахивая подвявшими лопухами, в которые превратились его симпатичные в принципе ушные раковины.

— Да не ной ты, — отрезала Эовин, снимая один сапог и прыгая на левой босой ноге. — Где аптека круглосуточная? Мне пластырь купить надо!

И тут Маша впервые в жизни узрела живого и настоящего Орландо Блума. То есть Леголаса. В общем, от его красоты у нее напрочь захватило дух, а из стелек потекли слезы восторга.

— Твою ж дивизию, — скривилась Эовин, стаскивая с ноги второй сапог. — Пипин, ангмарец, похоже, того перед смертью… Обделался!

Пипин оглушительно заржал, размахивая лопухами, и Леголас, привлеченный шумом, величественно прошествовал к Эовин и хоббиту.

Дальше у Маши наступил период ничем не омрачаемого и абсолютно космического счастья. Леголас решил купить у Эовин сапоги, потому что его собственные поистрепались в дальней дороге. Маша Ариэль вслушивалась в мелодичный голос принца, ожесточенно торговавшегося с белобрысой дурой, и девичье сердце пело романтические песни Юры Шатунова. Она в деталях представила себе, как Леголас торжественно вводит ее во дворец своего папаши. Трандуил, малость повыпендривавшись, приходит в восторг от ее прелестей и, кокетливо поигрывая бровями, благословляет их с сыночкой и дарит на свадьбу дорогущие цацки. А там оба — и отец, и сын… Ну не, я этот трэш пересказывать не буду. В общем, в планах у Маши были любовь, семейное счастье, мир во всем мире и жесткое инцестное порно.

Однако планам этим, конечно, не суждено было сбыться, потому как тут не какой-нибудь флафф. В ее умственные построения вмешался прозаичный и простой как три копейки Гимли и испортил ей всю малину. Однажды утром, когда Леголас ушел мыться, гном проследил за ним и обнаружил, что тот стоит в речушке в одних сапогах на босу ногу и совершает какие-то странные телодвижения.

— Тебя тут что, статическим электричеством шарахнуло? — завопил Гимли, так что Леголас подпрыгнул и покраснел, застигнутый на месте преступления.

— Элберет твою Гилтониэль! — вскричал он. — Гимли, я тебе сто раз говорил, нельзя меня так пугать! У меня, между прочим, сердце слабое!

— Это ты физруку расскажешь, чтоб через козла не прыгать, — наступал Гимли. — Ты от темы-то не уходи. Опять дрянью какой-нибудь балуешься?

— Ты что, как ты мог подумать? — изобразил праведный гнев Леголас. — У меня просто это… В общем, у меня сапоги по осанвэ разговаривают.

Гимли фыркнул и оглядел голого эльфа, задержав взгляд на странной обувке. Леголас покраснел и прикрыл причиндалы ладошкой, отмахиваясь второй рукой от гигантских лихолесских комаров.

— Говорил я тебе, чтоб ты не жрал это сраное грибное рагу, а ты все: «Радагаст нормально готовит, Радагаст нормально готовит», — проворчал Гимли, почесывая палицей бороду. — Знал я, что нифига это были не трюфели. А че говорят-то?

— Да толком не понимаю… — вслушался Леголас. — Концерт вроде какой-то передают. Между нами тает лед, в капюшон мне тролль наблюет… Может, шифр какой новый для назгулов придумали?

Гимли неодобрительно покачал головой и решил, что дело дрянь. Наркомания была бичом молодых эльфов и лечению поддавалась очень плохо, быстро переходя в белочку и последующую шизу. Трандуил, отправляя своего мажорика в поход под присмотром бородатой няньки, слезно умолял наугрима присмотреть за мальчиком, и вроде бы все начало налаживаться, да вот опять… Гимли утер скупую гномью слезу из-под носа, оглядел принца, выдававшего в сапогах на голое тело немыслимые антраша, и, сунув голову в дупло, настучал морзянкой сообщение Трандуилу.

Так Маша Ариэль отправилась в компании хмурого гнома и веселящегося лихолесского принца туда, куда еще не добиралась ни одна Сьюха, — в сам далекий и прекрасный Валинор. Она была неимоверно довольна собой и счастлива, хотя их с принцем и донимала морская болезнь. Однако, к Машиному невыразимому гневу, в Валиноре на берегу принц увидел кого-то в толпе встречающих и, крикнув во весь голос: «Мама!», — стащил сапоги, швырнул их в воду и помчался, как был, голышом, к какой-то зареванной эльфийской тетке. Гимли, крякнув, вытащил сапоги из воды, потому что был хозяйственный, и понес их начальнику порта, но на полпути его остановил какой-то сероглазый черноволосый чувак, сидевший на кортах у стенки и задумчиво поплевывавший себе под ноги.

— Че несешь?

— Да вот, мусор в воду накидали, несу на утилизацию, — вежливо ответил Гимли, оценив возможного противника и обратив внимание на слегка сумасшедший взгляд.

— А оставь-ка мне этот свой мусор, я его в санэпидемстанцию сношу, — ответил Феанор (это был именно он).

По недавней амнистии его выдворили из Мандоса к неописуемому восторгу всех тамошних обитателей, и теперь он скучал в Валиноре, потому что состоял под строгим надзором и не имел права доступа в ювелирные магазины и музеи драгоценных камней. Да что там магазины, его вообще ни в одно приличное место не пускали. Наметанный глаз скучающего сотворителя мелких и не очень пакостей моментально прозрел, что с сапогами что-то нечисто, и Феанор почувствовал, как в нем просыпается угасший было интерес к жизни, особенно интимной.

— Да это так-то не мой мусор, — возмутился чистосердечный Гимли, но Феанор цыкнул, махом поумерив его пыл.

— Вали отсюда, пока я тебя не отпинал.

Бросив сапоги, Гимли драпанул бежать под защиту Леголаса, а Феанор завернул рукава и, поднявшись на ноги, пробормотал себе под нос:

— Ну-ка посмотрим, что у нас тут…

Маша Ариэль при виде знаменитого Феанаро, которого из-за имени приняла за итальянца, так офигела, что спонтанно развернула пространственно-временной континуум и превратилась сперва из сапог в сьюху, а потом из сьюхи в нормальную ОЖП, но Феанору этого было мало. Поэтому он уволок ее к себе в старую мастерскую, где и стал проводить над ней разные непотребные эксперименты. Все попытки Маши Ариэль пожаловаться Валар или хотя бы Леголасовой мамке терпели неудачу, потому как обитатели Валинора дружно решили, что чем бы дитя не тешилось, лишь бы больше не изобретало ни Сильмариллов, ни какой еще подобной им гадости. Впрочем, с годами Маше стали нравиться Феаноровы непотребства, и она начала активно в них участвовать. И жили они долго и счастливо, когда не дрались.