Св. Альберт (джен)

Просыпается Алёша под неприятный деревянный стук над правым ухом и чьи-то выкрики с разных сторон.

— Две тысячи рублей раз! Две тысячи рублей два! Кто больше?...

Он понимает слова по отдельности, но пока ещё не простившееся с объятиями небытия сознание не готово связывать их между собой и расшифровывать.

Гроб с Алёшей стоит на чём-то наклонном, открытый как для прощания, и неприятный яркий свет слепит только-только прорезавшиеся глаза свежепереродившегося хищника. Остатки кокона из его старой отмершей плоти, из которого Алёша вылупился с новыми мышцами, под новой, белой и гладкой, кожей, убирать не стали, оставив всё содержимое гроба нетронутым. А значит, перед крикливой толпой Алёша выставлен совершенно голым. Впрочем, мысль об этом нисколько его сейчас не беспокоит.

Встать Алёша пока не может: его обескровленное тело трое суток пролежало в гробу, изменяясь каждой клеточкой, и пока что отказывается служить хозяину. Эрнест Вольдемарович предупреждал, что так будет поначалу, пока Алёша не выпьет крови…

Эрнест Вольдемарович. Учитель. Мысль о старшем товарище по партии, который предложил Алёше стать человеком нового типа, чтобы помочь людям побыстрее прийти к светлому завтра, вспыхивает и тут же отзывается глухой тоской в груди. Эрнест Вольдемарович, где же вы? Умом Алёша цепляется за надежду, что Учитель где-то среди толпы и скоро подойдёт к нему, но злая холодная пустота в самом сердце шепчет: "...нет его, нигде нет, и никогда уже не будет…". Алёша готов расплакаться, как брошенный младенец, потерявший тепло матери.

— Пять тысяч триста рублей… Продано! Лот шестой: вурдалак новообращённый вместе с гробом дубовым, окованным, оборудованным тремя навесными замками, — достается господину под номером тридцать три! Следующий лот…

К Алёше подходят двое румяных парней в форменных жилетах. Горе по Учителю отвлекло его на время от кровавой жажды, но с приближением людей она захватывает разум молодого вампира — Эрнест Вольдемарович предпочитал называть себя на западный манер: “вампир европейский классический”, а вурдалаки это те, что по деревенским погостам шастают.

Алёша, не разжимая губ, выпускает клыки, пробует их кончиком языка — и правда, острые. Он готовится схватить того, кто окажется достаточно близко…

Но одеревенелое тело оказывается неспособным на молниеносный бросок — Алёшу перехватывают и толкают обратно в ошмётки кокона, вдвоём работники аукциона отдирают его пока ещё недостаточно цепкие пальцы с плеча одного из них.

— Тварь!...

Алёше достаётся лишь несколько вожделенных капель на когтях. Он тянет было руку, дрожащую как у последнего алкоголика, ко рту, но и тут ему мешают:

— Осторожно! Не дайте ему кровь попробовать! — Визжит кто-то в толпе. — Вы же с ним тогда не справитесь!

Кто-то третий подскакивает к гробу. Алёша рвётся наружу — его с размаху припечатывают по губам кулаком с серебряным перстнем. В лёгких Алёши пусто — после пробуждения он забыл про дыхание, и оттого крик его выходит немым.

Он видит перед собой огромный круглый знак с числом тридцать три на добротном сукне двубортного пальто, чуть выше — окладистую бороду на поповский манер, спокойные голубые глаза.

— Не торопитесь-ка, голубчик, — тон покупателя и обладателя серебряного перстня в одном лице профессионально ласков. — Нам с вами ехать далёко, рановато вы проснулись.

Господин под тридцать третьим номером снимает с пояса и кладёт на грудь Алёши массивный крест с чётками — и эта чёртова деревяшка придавливает, будто мельничный жёрнов, лишает последних сил.

Что-то не так с этим крестом, и с этим треклятым господином. Эрнест Вольдемарович особо отмечал, что кресты вампиров не берут, как и любую другую нежить — сказки это всё. Сам Эрнест Вольдемарович прекрасно себя чувствовал, когда входил в храмы с ревизией церковных реликвий, — именно в составе одной такой комиссии они с Алёшей и познакомились. И ни разу старый вампир даже не поморщился, перебирая утварь и святые дары, пусть и в перчатках — как и положено при работе с культурными ценностями. Только что воду святую не пил — но это он объяснял тем, что в ней много частиц серебра: в церквях воду святят серебряными крестами и держат в серебрянной таре. А вот когда поп озеро или речку благословляет, пару раз крестик макнув, или над посудой из других материалов молитву прочтёт — тут трюк, разумеется, не работает: не страшна такая вода.

Незаметно для себя самого Алёша, скованный неведомой ему силой, утекает в мир грёз. Он уже не видит, как закрывают над ним крышку гроба; не слышит, как щёлкают один за другим три навесных замка на широких стальных скобах, опоясывающих его колыбель как бочку.

Он снова с Учителем — нет, тогда ещё просто старшим товарищем Пражским Эрнестом Вольдемаровичем, — они идут инвентаризировать святых.

* * *

— И рака у вас, разумеется, серебряная,— как бы невзначай уточняет Эрнест Вольдемарович у потупившего взор дьячка, показав ему мандат и старое распоряжение НарКома от первого марта девятнадцатого года.

— Серебряная, — вздыхает дьячок, косится на совсем ещё молодых людей, что пришли под командованием Эрнеста Вольдемаровича учинять его храму комиссию. — Это культурное наследие, на народные пожертвования…

— Именно народ нас и вызвал вас инспектировать, — строго чеканит Эрнест Вольдемарович, сверкая очками.

Алёша уже знает, что очки вампир носит, чтобы спрятать под ними нечеловечий блеск хищных глаз: если кто и увидит случайно, решит что почудилось — блик по стёклышку пробежал, только и всего. Да и человек в очках безобиднее выглядит, добрее. Хитрость эта у нежити распространённая: почти все кровопийцы и людоеды носят солидные оправы.

Эрнест Вольдемарович дьячку не соврал, их, и правда, вызвал кто-то из прихожан, у кого закрались сомнения после публикаций протоколов из других городов: ревизии церковных останков выявили много интересного.

Алёша, попав в список членов комиссии, подошёл к партийному заданию со всей ответственностью и изучил вопрос настолько, насколько смог; и к Эрнесту Вольдемаровичу он пришёл сам с вопросами, а тот и рад был рассказать, как обстоят дела.

“Нетленными” у попов зовутся высохшие естественным путём мумии, а то и вовсе голые кости. Черепа с редкими клочками волос в их отчётах — “сохраняют узнаваемые черты лица усопшего”. А если от приподнятого трупа ничего не отваливается, так как сухожилия сохранились и не дают отделиться костям, то он объявляется — “полностью сохранным”, и народ спешат оповестить об очередном чудесном обретении святых мощей. И потянутся потом к выставленному трупу вереницы отчаявшейся бедноты и их наивных и несвободных от воли родителей деток — полировать до желтизны неупокоенные кости губами при лобзаниях.

Но часто и такого тела нет — по крайней мере, целого: во вскрытых комиссиями раках находили чучела и мусор, битый кирпич и трупики крыс.

— И хорошо, если и в нашей будет так, — предупреждает в очередной раз Алёшу Эрнест Вольдемарович. — А то ведь там может оказаться и действительно нетленное тело.

Эрнесту Вольдемаровичу в его деле необходим помощник. И он решил довериться любознательному выпускнику гимназии Алёше.

— Раки с мощами обычно серебром украшены — традиция такая. Их нужно проверить все до одной. Но обязательно соблюдай осторожность: ты сам руки внутрь не тяни, мало ли что.

— Так что же там может оказаться такое? — нетерпеливо спрашивает Алёша, которому мало многозначительных намёков.

Они сидят в кабинете Эрнеста Вольдемаровича, в его собственном доме, и пьют чай накануне назначенной уже даты комиссии. Уютная обстановка никак не вяжется в восприятии Алёши с мрачными историями товарища Пражского.

— Подобное практиковали иногда католики, — разводит руками Эрнест Вольдемарович, как бы извиняясь за то, что столько туману напустил в деле, которое, возможно, окажется пустяковым. — Но и у византийцев есть весьма подозрительные святые. Например, есть один, что, по преданию, ходит гулять по ночам и возвращается в гробницу под утро. Его стоптанную обувь выставляют как отдельную святыню и, было дело, продали пару-другую соседним приходам… Если это всё правда, то мне любопытно было бы знать: почему он возвращается к своим пленителям? Не на поводке же его выгуливают, право слово.

— Да как это может быть правдой?! — не понимает Алёша.

— Вампиры, мой мальчик, — невесело улыбается Эрнест Вольдемарович и выпускает клыки. — Нетленные мертвецы, что выглядят будто спящие. Их находили иногда, вскрывая старые захоронения. Видишь ли, наш дневной сон это что-то вроде коматоза: пока солнце в небе, ничто не способно нас разбудить. В общем, кто-то из церковников придумал запирать попавшихся к ним в руки вампиров в гробы, покрытые серебром, что лишает всякой возможности выбраться, и выставлять перед паствой, как демонстрацию божьих чудес. Особо беспокойных поливали святой водой, чтоб смирно лежали. Обычно те части тела, что ризами прикрыты, — настоявшаяся в серебряном сосуде водица на нашу плоть действует как кислота. Кожа пузырится и слазит, до черноты доходит, если ожоги особенно сильные… Так что если в раке, что мы вскроем, окажется вдруг один из таких несчастных, нам с тобой нужно будет скрыть его от посторонних глаз, понимаешь? Поэтому непосредственный осмотр проводить будем только мы вдвоём — если что, будешь прикрывать.

— Но как вы собираетесь его освобождать?

— Изымем раку как музейный экспонат, — пожимает плечами Эрнест Вольдемарович. — А там посмотрим: сможем ли с ним сговориться или он настолько безумен, что проще упокоить. Ты готов?

— Я, конечно, помогу вам, — Алёша знает, чем полезны новой власти такие, как Эрнест Вольдемарович, и что, если их будет больше, они хорошо послужат делу мировой революции. Однако кое-что в рассказе не даёт ему покоя: — Но зачем такие ухищрения с опасной нежитью? Неужто привычные восковые куклы с задачей не справляются?

— Вампир европейский классический умеет наводить галлюцинации на расстоянии. Особенно на неокрепшие умы. Пообещай пленному несколько капель крови перед церковным праздником — и будут у экзальтированной паствы видения и явления святых в небесах.

Эрнест Вольдемарович говорит ровно, но чудится Алёше, что делится он сейчас личным, пережитым…

* * *

Алёша открывает глаза в полной темноте: он всё ещё в гробу. Его куда-то везут, и от тряски на колдобинах амулет с его груди соскользнул, чародейство утратило силу. Алёша осторожно пробует приподнять крышку — не поддаётся. Он надёжно заперт, ведь гроб изначально Эрнест Вольдемарович заказывал такой, чтоб смог удержать безумного от голода вампира.

Голод. Алёша суёт в рот перепачканные остывшей уже кровью пальцы, не слизывает — стирает их тщательно иссохшим языком. Всего несколько капель, пустые вены гудят, требуя ещё, и от перевозбуждения сами собой вылезают клыки и неприятно царапают губу. Тщетно.

Но эффект всё же есть: ум Алёши окончательно просыпается, мысли бегут ясно, чётко, обостряются все чувства.

Теперь Алёша, по крайней мере, слышит, что происходит вокруг. Едут они, судя по всему, по людным улицам, близко к центру, то и дело вынужденно замедляются. Из выкриков мальчишек-газетчиков и бормотания извозчика в адрес нерадивых городских властей, что никак не разберут баррикады, Алёша делает некоторые выводы о том, что же случилось за трое суток его перерождения.

А случилось контрнаступление белых, стремительное и успешное: им удалось занять город. Алёша не верит, что надолго. Но сейчас белые здесь, пытаются закрепиться, тасуя людей в администрации, спешно выпускают приказы о разоружении мирного населения и требования выдачи пособников советской власти.

Эрнест Вольдемарович погиб, безвозвратно и окончательно — это Алёша знает совершенно точно. Скорее всего, на его дом навели облаву — раз его имущество так спокойно распродают с молотка. И Алёшу заодно, как диковинку какую.

Извозчик, наконец, останавливается: приехали. Дальше гроб Алёши несут двое — молодой вампир различает стук их сердец. Ступени вниз — разумеется, опять в подвал.

И вот отщёлкивают, раскрываясь один за другим, три навесных замка — и Алёша, выгадав момент, со всей яростью толкает крышку, чтобы застать врага врасплох. На этот раз манёвр успешен — и слуги отшатываются, уклоняясь от массивного куска древесины, мешкаются. Алёша успевает сцапать одного: не заботясь даже о том, чтобы встать, просто дёргает человека на себя и вонзает клыки куда попало. Попадает в щёку, под самым глазом, пропоров рваные борозды в коже и тонком слое мяса, левый клык беспомощно скребёт по кости скулы, а вот правый погружается глубоко во впадину глазницы. Жертва верещит в неожиданно высокой для крупного мужчины высокой тональности, но Алёше на всё плевать: он всё же задел артерию и в рот попадает вожделенная горячая жидкость.

Мало! Он жуёт лицо добычи, посасывает сочную плоть. Всё равно мало!

Его бьют чем-то тяжёлым по основанию черепа, и Алёшу в третий раз поглощает чернота.

* * *

Приходит в себя Алёша растянутым на полу: руки и ноги раскинуты в стороны и совсем не слушаются, на грудь опять давит неподъёмная тяжесть. Он снова беспомощен и всё ещё страшно голоден. Сейчас он ненавидит всё и вся: белобуржуев с их аукционами, непонятную магию, способную вот так запросто обездвижить его в такой нелепой позе, господина Тридцать Третьего, что стоит сейчас между разведённых ног Алёши и насмешливым взглядом оценивает то, что видит. На нём больше нет пришпиленного номера, лишь простая чёрная рубаха, рукава по-мужицки закатаны. Алёша некстати вспоминает, что сам по-прежнему голый.

— А ведь выйдет недурно, если откормить. Что скажете? — Тридцать Третий обращается к кому-то ещё, и в поле зрения Алёши вплывает чёрная ряса того самого дьячка.

— При жизни краше был, — с сомнением протягивает дьяк. — Сгубил тебе и душу, и тело старый вурдалак.

Алёше режет слух грубое и неправильное слово: неужто они не понимают разницы между полуразумными трупоедами и культурной нежитью?

— Решили мною свои подложные мощи заменить? — зло шипит Алёша первое, что приходит в голову, лишь бы голос подать. Он им не бессловесная скотина, на рынке купленная.

— Мощи заменить? — беспомощно переспрашивает дьяк, будто такая идея вовсе не приходила ему в голову. А Тридцать Третий, напротив, заливается смехом.

— А ведь это прекрасная мысль! Давай-ка вы его к себе возьмёте, пусть в серебре полежит, пока мой бордель на новом месте обустраивается. А потом будем его делить: днём у вас, ночью у нас!

— Таскать из храма в весёлый дом и обратно? А если люди чего заметят?

— Ближе к делу придумаем, как всё обставить, — веселится Тридцать Третий. — Аннушка, подите-ка сюда с инструментом. Сейчас мы наше новое приобретение украсим.

Из-за спины Тридцать Третьего появляется девица в одной только длинной сорочке, подаёт ему большой кожаный футляр из тех, какие доктора носят в походных условиях. Алёша чует девичий запах и у него кружится голова.

— Станьте-ка вон там, у его головы, — командует девушке Тридцать Третий, опускаясь на одно колено. — Нет, чуть дальше, чтоб точно не достал. Вот так, да. Теперь поднимите-ка подол, пусть полюбуется.

Девушку последнее распоряжение не смущает нисколько — напротив, она с лукавством ловит взгляд пунцового дьяка и подмигивает.

Алёша не может оторвать взгляд от неспешно поднимающегося подола сорочки, под которой на девушке нет вообще ничего. Белые ножки испачканы тонкими красными струйками, что стекают медленно, — эта кровь пахнет иначе, чем та, которую Алёша пустил сегодня слугам. На бёдрах от ходьбы она успела размазаться немного по нежной коже. Светлые кучерявые волосы того самого местечка перепачканы и слиплись…

Резкая боль пронзает Алёшино тело — он кричит и бьётся в невидимых силках. Тридцать Третий сжимает возбуждённый пенис молодого вампира, и через уретру в уздечку воткнута большая полая игла.

Посеребренная.

— Всё, всё уже, — с издёвкой похлопывает Тридцать Третий по бедру Алёши. — Сейчас колечко вставим, как у английского принца. Будешь у нас святым Альбертом.

Свои слова мучитель сопровождает действиями: ловко вставляет в расширенный конец иглы раскрытую серьгу и протаскивает через рану так, что игла выходит, а серьга-кольцо занимает её место.

— Смотри-ка, уже всё и зажило, — пробует украшение длинным ногтем мизинца Тридцать Третий, и Алёша, к стыду своему, испытывает от такого с собой обращения яркие и совсем не неприятные ощущения. Член его снова твердеет. — Думаю, мы поставим тебе ещё пару колец вдоль уздечки, в мошонку, и одно вот здесь, — Тридцать Третий оглаживает место между мошонкой и анусом. Алёша напрягает все мышцы, но не может свести бёдра, чтобы закрыться. — Только надо бы тебе таз приподнять, неудобно.

— И кто вообще захочет сношаться с мертвечиной? — дьяк почему-то не уходит, хотя ему явно неуютно наблюдать за происходящим.

— Не видывали вы действительно искушённой публики, — усмехается в бороду Тридцать Третий, пока готовит новые иглы и размечает места. — С вурдалаками главное что? Правильная и надёжная сбруя, чтобы укусить не мог, да и то это если клиент сам поиграться хочет, а не посмотреть пришёл. А так-то нежить и после плёточки быстро встанет, и от действительно серьёзных дел оклемается, тогда как людей только заменять остаётся, да еще и страховаться так, чтоб полицию не обеспокоить.

Алёша чувствует, как ему защемляют кожу в особо чувствительных местах, как входят в его плоть иглы. Глаза он закрыл, чтобы не смотреть больше на срамоту Аннушки и массонскую рожу Тридцать Третьего. Он хочет сосредоточиться на одном: на мести.

Скоро это прекратится и его запрут в серебряную раку. Нет, в бордель он не попадёт — не смогут белые удержать город так долго, скоро отобьют его наши и изгонят эту погань праздную. Видимо, один раз уже изгнали, раз бордель на новое место переезжает — а значит, не будет Тридцать Третьему вольной жизни при Советах.

Но сам Алёша выбраться из раки не сможет. И на повторную комиссию надежды нет, да и нет больше Эрнеста Вольдемаровича, который один знал: что искать и на что обращать внимание. Но должен, должен быть выход...

Вурдалак. Они ведь путают его с обыкновенным вурдалаком.

Эрнест Вольдемарович рассказывал, что вампир способен наводить галлюцинации. Вурдалаки на это точно не способны — а значит, его мучители не знают, что Алёша на самом деле умеет.

Правда, он ведь и не умеет пока. Но, если он застрянет в этой ловушке надолго, он научится. Так или иначе, Алёша этих мракобесов победит, крепко обещает он самому себе.

Ведь кто в церковь-то ходит теперь, когда туда насильно загонять перестали? Люди легко внушаемые. Что ж, будут на паству, что придёт поклониться мощам новоявленного “святого” Альберта, сходить видения. Хорошие видения, яркие. Откровения с выше, что вложат в голову тёмному народу свет Истинного учения.

Красного.