Ад пуст (джен)

Бог умирает.

Наверное, так люди с Земли, попавшие в семёрку сильнейших, мысленно назвали происходящее сейчас. Перед ними, под чёрными дымящимися дулами семи крупнокалиберных пистолетов стояло раненное существо. Оно утратило человеческий облик тысячелетия назад. Выжгло в себе человека. У него не было кожи, не было радужки глаз, не было волос. Всё его тело состояло из раскалённой добела магмы, приобретшей форму человеческого тела, и пламени звёзд, вечно сияющим в его сердце. Зверь. Тысячи лет он в гневе жёг этот несчастный мир, тысячи лет не позволял людям проникнуть в недра погибшей планеты, тысячи лет обращал всё живое в прах. И сейчас он ранен. Придерживает рану, из которой брызжет лава.

Находиться рядом с ним было невыносимо. Стоило подойти слишком близко, как одежда занималась пламенем от искажённого жаром воздуха. Пот застилал глаза, крупные его капли стекали по спине, мокрые волосы прилипали ко лбу, мгновенно высыхали от жара Зверя и болезненно обжигали кожу. В закрытом помещении, в этих древних каменных руинах, покрытых неизученными символами и занявшимся пламенем мхом, воздуха оставалось всё меньше. Зверь жёг даже то, что не должно было гореть — булыжники, воду, воздух.

— Мы можем продолжить сражаться, — дерзко хмыкнул Звездочёт, резким движением крутанув барабан револьвера. В пламени Зверя оружие, нанесшее ему смертельную рану, сверкало, точно маленькая звёздочка, поместившаяся в руке человека. — А можем снять маски и залатать твою пробоину. Ну? Поступишь разумно, Зверь?

Всеми силами Звездочёт старался не подать вида, как сильно он изнурён, как ноет от боли его обожжённое тело, как тяжело ему дышать. Он хотел вызвать в Звере тот страх, который Зверь вселил во все живые души вместе с ужасом перед своим яростным пламенем. Но даже будучи тяжело раненным, Зверь смотрел на Звездочёта прямо, ухмылялся своей ярко-красной пастью, весело щурил горящие белым огнём глаза.

— Сдаться людям? — Зверь громко хохотнул. Его голос раздвоился и звучал оглушительно громко в жарких, полных смога и копоти каменных стенах древних руин. — У меня есть предложение получше.

Звездочёт услышал, как его люди предостерегающе взвели курки. Кобра, Доктор, Снайпер, Жрица, Валет и Тень. У них не осталось сил держать в руках тяжёлое оружие, они задыхались и больше были не способны творить чудеса. Но каждого из них питала ярость. Каждый ходил с рваной раной в сердце, каждый видел, как их друзья, близкие и родные, попав под атаку Зверя, за одно краткое мгновение обращались в искры. Кто пустит пулю первым? Доктор. В ней не осталось ни жалости, ни сомнений, ни страха за чью-то жизнь, лишь месть и неутолимая жажда крови.

— Тихо, Зверь, — с ухмылкой проговорил Снайпер. Самый молодой и самый вспыльчивый из семёрки. Наверное, слишком молодой для тех ужасов, которые ему довелось пережить. Он мало чего боялся, потому что ещё не знал, насколько страшно умирать, он первым рвался в бой, чтобы доказать своему невидимому, полному ненависти прошлому, что он хоть на что-то годен. И в итоге от непрекращающихся смертей и поражений он превратился в тугой комок нервов. Звездочёт боялся, что Снайпер может дёрнуться и пулей пробить Зверю голову, не дав тому договорить, но, к счастью, он ещё держался. — Без резких движений.

— И это мне говорит человек, — Зверь сплюнул каплю ярко-красной, дымящейся лавы. — Жалкое зрелище…

— Ты и сам человек! — резко вставила слово Кобра. Её голос дрожал от нервов, ужаса и боли. Зверь одним взмахом руки лишил её двадцати граммов плоти в животе. Его магма не только ранила девушку, но и прижгла рану, не позволяя ей истечь кровью. От Кобры исходил дух жареного мяса, от которого ей самой становилось дурно. — Ты не бог, не полубог и не ис! Ты ничтожество!

— Хех-хех, — смех Зверя звучал слабо, сияние вечной силы меркло в белых от ярости глазах.

— Что за сделку ты предлагаешь? — выдохнул в густой от копоти воздух Звездочёт.

— Звездочёт! — резко зашипел на него Тень. — Даже не думай!

В ответ Звездочёт лишь поднял вверх раскрытую ладонь, жестом приказав своим людям опустить оружие. Жаркий воздух обжёг тыльную сторону ладони от такого простого движения. Звездочёт знал, что Тень его не послушает. Затылком чувствовал его осуждающий взгляд, ощущал, как раздражённую липкую от пота кожу неприятно покалывает от вызванных им мурашек. Тень был молодым человеком, пришедшим с Земли, всегда осторожным, сосредоточенным и правильным до зубовного скрежета. К счастью, Звездочёт был другого сорта. Ему, несмотря на изнурение и усталость, было любопытно узнать, какими благами соблазнит его Зверь — существо, которое ненавидели два обитаемых мира, и труп которого мечтали растерзать.

— Я слушаю, Зверь.

— Вы убираетесь отсюда, — прорычал он раздвоенным голосом, стискивая зубы от слабости и боли. Он тоже страдал, ему тоже было страшно умирать, и от осознания этого Звездочёт почувствовал мрачное торжество на дне своего истлевшего сердца. — И никто не пострадает. На Авише воцарится привычный порядок вещей. Люди пытаются проникнуть в его глубины, я убиваю их…

— Что будет, если я откажусь? — со слабой ухмылкой спросил Звездочёт. — Мы простреливаем твою башку, а телом отапливаем замёрзшие территории на Сирисо.

— О, я скажу тебе, что будет, — с инфернальным торжеством прорычал Зверь. — Все, кого я убил, все, кого ты уничтожил на пути ко мне, вернутся сильнее, яростнее и отвратительнее, чем были прежде. Всё, чего ты боишься, воплотится в жизнь. Один из вас пропадёт в Авише, второй сдохнет от рук товарища, а третьего будут бояться сильнее меня. И никого рядом с тобой, — он ослепил Звездочёта вспыхнувшим пламенем в своих глазах. — Моя смерть возродит богов. Больше для них не будет препятствий. Они вернутся, полные ненависти и страха ко мне, захотят моей смерти, станут карой для четвёртого, пятого и шестого. А я возрожусь в твоём ребёнке.

Звездочёт слушал, не перебивая, медленно водя пальцами по горячему барабану своего револьвера, гадая, какая же пуля выстрелит. Зверь ослаб. Вложив всю свою ярость в последние слова, он осел по стене на пол, зажимая рукой кровоточащую магмой рану, кашляя пеплом, искрами и языками пламени.

— Ну? Чего же ты ждёшь, человек? — он ядовито ухмыльнулся, собирая силы в свободной руке. — Мне подтолкнуть тебя к действию?!

Звездочёт мгновенно среагировал. Он выстрелил, не целясь. Сверкающая серебром пуля пробила твёрдые кости черепа Зверя, застряла в горящей голове и взорвалась с влажным хрустом, превратившись в миниатюрную копию ледяной планеты. Звездочёт, ненадолго ощутив исходящий от неё холод, был благодарен судьбе за то, что выпала именно эта пуля. Лицо Зверя так и не поменяло выражения даже в момент смерти. Искажённое от ярости, ненависти ко всему живому, со страшными белыми глазами. Это голова раскололась на две равные части, почернела и окаменела, превратившись из накалённой магмы в твёрдый холодный обсидиан.

Но, несмотря на свою скорость, Звездочёт выстрелил слишком поздно. За его спиной раздался душераздирающий, полный боли вопль. Душный смрад наполнился новыми запахами горящих волос и жареного мяса. Снайпер, бросив пистолет, схватившись за раненное лицо, свалился на грязный от копоти пол, вопя от боли, и его крик эхом отражался от многовековых каменных стен.

— Мой глаз! — в голосе Снайпера слышались ужас, бессильная ярость и слёзы боли. — Глаз!

— Не трогай! — приказала Доктор, пытаясь его перекричать. — Тень, Валет, держите его руки!

Тень не мог заставить себя сдвинуться с места. Валет был гораздо старше его, побывал во многих сражениях и видел немало ужасных ранений, и потому отреагировал на приказ Доктора быстро, разжав руки Снайпера, с силой придавив их к чёрному от сажи каменному полу. Снайпер, зажмурив единственный целый глаз, вырывался, шипел от боли, даже пнул Доктора в колено. Она не обратила на это внимания. Это нормальная реакция человека на боль — пытаться защитить себя.

— Сила такое не восстановит, — тихо проговорила Доктор.

Она со знанием дела оторвала лоскут от своей белой рубашки и своими силами создала по всей его длине чистый, прозрачный снег. Снежинки растаяли от горячего воздуха, и Доктор наложила мокрую повязку на обожжённое лицо. Валет отпустил руки Снайпера, который, зашипев, схватился за повязку и выжал всю воду на свой ожог, слабо застонав. Боль наполняла всё его существо, она была пульсирующей красной планетой, полной огня, яда и жара, накалявшей череп Снайпера и вращающейся в левой глазнице.

— П… рости, — проговорил Тень, сжав рукой нижнюю часть лица. Он был бледен, его шатало и казалось, его вот-вот вырвет. Он не привык смотреть на то, к чему привыкли остальные и чего уже перестали бояться. Всего секунду Тень видел, как по красной, кровоточащей щеке Снайпера стекает полупрозрачная жижа, в которой на него осуждающе смотрела мутная чёрная точка в обрамлении голубой радужки.

— Ему нужна помощь, — проговорила Доктор. — Срочно!

Звездочёт вздрогнул, придя в чувства от резкого голоса Доктора. Белая повязка, которую Снайпер прижимал к своему лицу, насквозь пропиталась кровью, его чистая кожаная одежда перепачкалась в пыли, саже и землистой грязи пола. Он шипел, стонал и даже не старался держаться, слёзы боли предательски текли по его чёрной кожаной маске, по грязному лицу. Звездочёт коснулся пальцами виска, активируя вживлённые в тело миниатюрные ДНК-машины.

Мгновение, и мир округ семи людей рассыпался мелкими пикселями, превратившись в здание с белыми стенами, белыми полами и белыми андроидами, выполняющих работу медсестёр. Их неживые глаза тщательно просканировали семерых людей, обнаруживая многочисленные ожоги и глубокие ранения. Снайперу они велели не двигаться своими приятными, похожими на человеческие, голосами. Снайпер, стиснув зубы, трижды проклял их, едва не теряя сознание от усталости и боли. Андроиды аккуратно опустили его на носилки, подняли сильными неживыми руками и осторожно отнесли в кабинет. Машины стали умнее и осторожнее в обращении с человеком, жаль, рядом со Зверем они плавились, словно масло на раскалённой сковороде.

— Остальные целы? — спросил Звездочёт.

— Да, — ответила за всех Жрица. — Снайпер… он…

— Плох, — бесстрастно проговорила Доктор. — Сон превратится в мучение и каждое утро придётся вытирать гной из пустой глазницы. Зверь знал, куда бить, чтобы заставить сильнее мучиться.

— Чудовище, — тяжело вздохнула Жрица, устало оседая на пол. Она больше физически не могла стоять. — Бедный, бедный Снайпер.

Звездочёт, до этого смотревший на свой револьвер, перевёл взгляд на своих людей. Их было семеро. Семь сильнейших с Земли и Сирисо, разношёрстные и несговорчивые, работающие в команде по приказу Звездочёта. Усталые, измождённые, опустошённые и раненные, они загнали монстра в угол и медленно выжимали из него все силы, пока пуля Звездочёта не попала в его туловище. И им удалось. Зверь, тысячелетиями уничтожавший Авиш, отправляющий своих мерзких тварей на Землю и Сирисо, мёртв, а его древний труп в одно мгновение остыл и окаменел.

Почему же Звездочёт не чувствовал торжества?

— Звездочёт, — Жрица, дрожа всем телом от усталости, подняла на него взгляд. Она была кроткой и нежной землянкой, что совсем не вязалось с её могуществом. — Не бери в голову то, что сказал Он. Он явно блефовал и запугивал тебя.

— Кто знает, — Звездочёт пожал плечами. — Мы ведь не изучили какими силами он обладал, — он одарил её натянутой улыбкой. — Не нужно беспокоиться. Я всё равно не собираюсь заводить детей.

— Со смертью Зверя мы получили возможность спуститься глубже в Авиш, в древнее подземное царство Драриры, — с непривычным воодушевлением в голосе проговорила Доктор. Ей было плевать на чувства Звездочёта, она не обладала чуткостью Жрицы и эмоциональностью Кобры. — Позволь мне…

— Доктор, — оборвал её Тень. Не сдержавшись, он подошёл и сжал её ладонь, будто надеясь, что это её остановит. — Это слишком опасно.

— Глупости, — она отдёрнула руку. Чувства Тени не достигали её ледяного сердца. — Мы уже столкнулись с самым страшным. На нижних уровнях нет признаком жизни. Единственное, что помешает нам в исследованиях — темнота.

Никто не мог ни возразить ей, ни согласиться с её предположениями. Авиш некогда был невероятно развитым миром, с сетью примитивных орбитальных спутников, на которых сохранились образцы древней флоры, и обширными тоннелями, ведущими к центру планеты, в которых, по предположениям, хранилось что-то невероятно ценное, что-то, что древние люди называли инфлекто. Догадок на этот счёт было множество, кто-то думал, что в ядре ждало своего часа оружие массового уничтожения, кто-то полагал, что Авиш прячет в своих недрах древние знания, кто-то заявлял, что в самый центр планеты спустились древние люди, и их потомки до сих пор существуют там, не видя света дня. Люди бредили инфлекто, произносили это загадочное слово с трепетом одержимых. Сам Авиш был окутан тайнами, и одну из них сегодня удалось разрешить, расколоть ей череп на две равные части и увидеть её хладный труп.

— Доктор, даже если ты отправишься на нижние уровни, то точно не одна. — Твёрдо проговорил Звездочёт. — Я подготовлю группу…

— Это займёт слишком много времени, — холодно заметила она.

— Это необходимо. В противном случае это будет самоубийством.

Доктор не ответила. Она была собранной и бесстрастной женщиной, не позволяющей эмоциям брать верх над собой. Даже сейчас, получив отказ, она не оспаривала решение Звездочёта и никак не проявляла недовольство. Её бешенство выдавала только натянутая верхняя губа.

— К тому же, нижний уровень ещё требует изучения, — Звездочёт постарался, чтобы его улыбка выглядела как можно непринуждённее. — Ребят… мы же победили Его. Мы шли к этому долгие годы. Давайте хотя бы отметим это?

Кобра невесело улыбнулась, наконец-то дрожащей рукой убрав пистолет в кобуру. Финальное сражение далось ей нелегко, даже под маской она выглядела измождённой, с серыми мешками под глазами. Её рана зажила под воздействием силы, но она всё ещё держалась за живот, будто боясь, что фантом, если не обращать на него внимания, вновь вспыхнет, закровоточит и отдастся болью во всём теле. Кто на самом деле победил в этой кровопролитной войне? Семеро сильнейших людей, потерявшие на пути к победе сотни своих друзей, родных, близких, или одна сверхъестественная тварь, которой терять было абсолютно нечего, и которая оставила после себя жуткое пророчество? Было ли им что праздновать?

— Я с ног валюсь, — устало проговорил Тень. — Доктор, ты пойдёшь?..

— Нет, — отрезала она. — Ненавижу вечеринки.

Тень устало улыбнулся, глядя на неё. Он появился в его рядах раньше Доктора и после встречи с ней стал необъяснимым образом меняться. Будучи обычно угрюмым и неприветливым, он стал чаще улыбаться, пытался разговорить нелюдимую девушку и даже однажды подарил ей цветы, с которыми она не знала что делать: на Сирисо цветов не дарят, они здесь не растут. С каждым днём Тень всё больше терял голову и всё чаще смотрел на Доктора взглядом верного, преданного щенка. Тем же взглядом Жрица смотрела на Снайпера.

— Ваша жена будет очень недовольна вами, мистер Звездочёт, — кашлянул в раскрытую ладонь Валет.

— Алери, — вздрогнул Звездочёт. — Нужно сообщить ей…

Он коснулся пальцами виска, активируя ДНК-роботов, не зная, что скажет своей жене в первую очередь: что он одолел Зверя, или что они ни в коем случае не должны заводить детей, даже искусственным путём. Алери хотела детей. В таком технологически развитом мире, как Сирисо, она, наверное, была единственной, кто ненавидела частичную роботизацию человечества и панически боялась андроидов-нянь. Она вышла на связь практически сразу же, и её обеспокоенный голос зазвучал в голове Звездочёта.

— Герберт? Герберт, где ты? С тобой всё хорошо?

— Он уничтожен, — он закрыл глаза, представляя лицо своей жены.

— Какое счастье, — он слышал в её голосе слёзы. — Теперь мы можем увидеться? Я так беспокоилась, Герберт.

Алери пришлось три месяца жить вдали от супруга под надёжной охраной доверенных лиц. Звездочёт знал, с кем воюет, он хорошо изучил Зверя, его тактику боя и импульсивный характер. Он знал, что это чудовище в первую очередь уничтожает слабых, убивает близких людей своих врагов, доводя даже самых стойких людей до глубокого отчаяния.

— Конечно, — ответил он. — Алери, нам нужно кое-что обсудить…

— Именно поэтому я и хочу тебя видеть, Герберт! — в нетерпении перебила его она. — Герберт, я беременна!

Его сердце на мгновение остановилось.

— Как давно, Алери? — спросил он безжизненным голосом.

— Уже пять месяцев, дорогой, — он слышал улыбку в её голосе, чувствовал её счастье, но не мог ответить ей тем же. — И сегодня машины просканировали меня. У нас будут близнецы!

Звездочёт шумно рухнул на колени, чувствуя, какой внезапно тяжёлой стала его голова. Раны, нанесённые Зверем в бою, все незаживающие ожоги и язвы дали о себе знать, одновременно отозвавшись тупой болью во всём теле. Его глаза закатились, с губ сорвался тяжёлый вздох и, теряя сознание, он всё ещё слышал обеспокоенный голос своей жены.

Вдох. Глубокая затяжка.

Едкий дым проникал в лёгкие, обжигал полость рта, оседал на гортани и оставлял горечь и жжение на кончике языка. Отцовские сигареты. Она всегда их курила, когда ей хотелось кричать, но никто не хотел и не мог её услышать. Три года назад, когда её мир рухнул, у неё было двадцать пачек горьких, крепких, мужских сигарет. Сейчас у неё осталось всего девять штук.

— Видишь, пап? — она подняла взгляд на алое закатное небо, по которому лениво плыли редкие облака. — Я больше не кашляю, куря твои сигареты. Я молодец, да?

Её тихие слова развеял и похоронил в пустоте слабый ветер. Сжав губами сигарету, она вновь затянулась, позволяя тяжёлым слезам пролиться и упасть на каменное ограждение. Как же она это ненавидела. Ненавидела чувствовать себя такой слабой и беспомощной, ненавидела, когда эмоции брали над ней верх и кому-то приходилось быть их свидетелем. Лучше быть одной. Лучше не видеть в чужих глазах эту чёртову наигранную жалость. Лучше сбежать, спрятаться от всех, дать эмоциям выход, позволить боли в глубине сердца сгнить и как следует разъесть его мягкие ткани. А потом вернуться к людям. Вернуться и делать вид, что всё в порядке, что проблем не существует, что она вполне счастлива.

Докурив сигарету до фильтра, она выбросила окурок с крыши. Секунду, лишь одну секунду она надеялась, что он запутается в чьих-то пышных волосах, и они вспыхнут, наполняя осенний воздух криками и запахом палёных волос. Всего секунду. Окурок погас, упав на пыльный асфальт, никому не причинив вреда. Такой же маленький, жалкий и перегоревший, как и Никс Луана Макграт.

Никс утёрла слёзы. Теперь ей стало действительно легче. Теперь у неё появились силы, чтобы осуществить задуманное. Уже завтра это небо, эта крыша и даже сброшенный с этого места окурок превратятся в очередное воспоминание о счастливом прошлом, которого никогда не вернуть. Её ждёт новая жизнь, новый дом и новая любовь мамы… спустя всего три года после смерти папы.

Никс сбросила тяжёлый рюкзак на бетонную крышу. Жестяные баллончики с краской громко звякнули, ударившись друг о друга. Раньше ей никогда не приходилось рисовать в таких условиях, когда ветер может разбрызгать краску, когда нельзя было смешать цвета или использовать палитру. Никс было страшно использовать новый материал, как и любому художнику, который боится неосторожным движением испортить картину.

— Ладно, Макграт, — Никс глубоко вздохнула, сжав и разжав бледные, пахнущие табаком пальцы. — Последний арт в Сейлеме, штат Орегон. Сделай его таким, чтоб тебя помнили.

Она выбрала баллончик с красной краской и как следует его встряхнула, чтобы не оставить неаккуратных брызг. Никс не знала, как правильно рисовать граффити, она вообще редко делала что-либо правильно с первого раза. Лишь совершив тысячу ошибок, она придёт к простому и верному пути, на который её натолкнёт более опытный и знающий человек. И именно в такие моменты Никс, как это было всю её жизнь, почувствует себя тупиковой веткой человеческой эволюции. Единственное, до чего она додумалась — это натянуть на нос воротник толстовки, чтобы не вдыхать краску.

Она перестала видеть. Вернее, ничего не видела дальше своего огромного полотна и оставленных длинных, ведущих в никуда дорожек цвета. Когда она рисовала, время исчезало, растворялось в красках, мазках, штрихах и оседало тонкими слоями на холсте. Никс могла сидеть часами в мастерской отца в подвале, просматривая его старые работы, черновики, зарисовки. В каждом аккуратном мазке, в каждой линии Никс чувствовала часть души Джеральда Макграта, и каждый раз глядя на старые работы, замечая новые детали, она чувствовала, что папа рядом, что вновь открывает перед ней новый яркий мир, выдёргивая из серых клякс реальной жизни.

Вытерев пот со лба, она тяжело плюхнулась на пыльную крышу. Баллон белой краски выскользнул из её напряжённой руки и укатился к бетонному ограждению. Неплохая точка в её новой работе. Никс подняла взгляд на получившееся граффити. Ангел, расправивший крылья, раскрывший ладони, смело делающий шаг навстречу ясному небу. Он был белым, с глубокими чёрными теням на лице и теле, его правое крыло отбрасывало длинную сине-зелёную тень, его левое — красно-золотистую, и на его высоком лбу едва заметно проглядывали заметные только для Никс рога. Самым удачным в своей работе Никс считала глаза ангела — бледно-голубые, практически белые, сверкающие то ли святостью, то ли бешенством.

— Прощай, Сейлем, — Никс грустно улыбнулась, сдувая красные волосы, упавшие на лицо. — Никогда… никогда больше не возвращайся в мою жизнь.

Как бы Никс ни любила этот город, он отнял у неё дорогого ей человека и способен отнять и второго. Конечно, она осознавала, что обыкновенный город в буквальном смысле не способен никого убить, понимала, что папа умер от сердечного приступа в сорок шесть лет, почти как и его отец, и, скорее всего, Никс умрёт точно так же. И всё же в Сейлеме прошла вся её недолгая жизнь, все долгие и в то же время невероятно короткие почти семнадцать лет. Здесь прошло её беззаботное детство, здесь были её друзья, которые быстро отвернулись от неё, стоило Никс замкнуться в себе три года назад, и здесь случилось самое страшное. Никс понимала, что она одна, что некому её защитить, и что, несмотря на попытки матери встряхнуть её, жить ей совершенно не хочется. Она покрасила волосы в красный цвет, она начала курить, проколола нижнюю губу и, казалось, стала чувствовать себя немного легче от небольших попыток саморазрушения. На большее у неё не хватало духу. Все рисунки были для неё маленькой смертью, крохотным следом в жизни, доказательством того, что она, Никс Луана Макграт когда-то существовала.

Она неуклюже поднялась, отряхивая драные джинсы. Бросив последний взгляд на нарисованного ангела, она заметила, как он несовершенен, как плоско и неуклюже нарисованы его крылья, как смазано его лицо. И всё же, она его сфотографировала, а потом и себя на его фоне, стараясь сделать так, чтобы его плоские крылья вздымались вверх от её длинной тени. Собрав укатившиеся баллоны краски, Никс сунула их в рюкзак. Полиция не приехала, да и вряд ли кто-то задирает голову так высоко вверх, чтобы увидеть невысокое красное пятно, маячащее на крыше четвёртого этажа. Никто не увидит её ангела. Разве что те, кого одиночество и тоска загонят на невысокую крышу, те, кто прольёт здесь новые слёзы и будет любоваться кровавым закатом. Тогда ангел расправит для них крылья, ангел по имени…

— …Инфлекто.

Имя сорвалось с её губ, и Никс почувствовала, как от него повеяло холодом. Солнце лениво зашло за горизонт и Сейлем окутали прозрачные сине-фиолетовые сумерки. Никс накинула рюкзак на плечи и бросила прощальный взгляд на ангела. Среди сумеречных теней он выглядел более уместно, чем в свете алого солнца.

Никс спустилась с крыши по пожарной лестнице, медленно, еле волоча ноги, вернулась домой, где её ждали стерильные комнаты, в которых уже не было личных вещей. Чемоданы с одеждой загружены в багажник маминой машины, там же были все работы папы, техника, предметы быта и прочее, что собирало пыль, но казалось жизненно необходимым. Дом, который она любила, и в котором росла, будет продан, и в его стенах будет жить другая семья. Никс чувствовала ком в горле от одной этой мысли.

Мама сидела за обеденным столом, что-то скучающе просматривая в ноутбуке. Её длинные светлые волосы в бледном свете экрана были похожи на невестину фату. А что? Она достаточно молода, чтобы повторно вступить в брак. Ей всего тридцать шесть лет. Морщины ещё не избороздили её интеллигентное лицо, у неё полные губы, высокие скулы, прямой нос и спокойные тёмно-синие глаза, недоверчиво смотрящие на мир из-под хмурых бровей. Родственники говорили, что Никс очень похожа на маму, во что она ни капли не верила. Никс не могла быть такой обаятельной.

Она закрыла дверь, и мама с ног до головы обдала её вдумчивым взглядом.

— Уже поздно, — без злобы, спокойно проговорила она. — Ты попрощалась с одноклассниками, с друзьями?

— Нет, — Никс бросила на пол тяжёлый рюкзак и прошла в гостиную. — Не хочу.

— У тебя вся одежда в краске, — она едва заметно улыбнулась. — Покажешь мне свою новую работу?

— Нет, — Никс опустила взгляд на свою заляпанную чёрной краской ладонь. — Вышло паршиво.

Мама не стала донимать её с расспросами, видя, какое у Никс мрачное настроение. У входа она оставила кроссовки и только сейчас заметила, что они тоже заляпаны краской.

— Бросим грязную одежду в стирку в доме Ральфа, хорошо? — осторожно начала она.

— Ага.

— Никс, — подойдя, мама протянула руку к её лицу и убрала прядь красных волос за ухо. Никс почувствовала, как её глаза жжёт от слёз от этого нежного жеста. — Это просто переезд. Новый этап в жизни. Разве тебе неинтересно встретиться с новыми людьми, пожить на новом месте?..

По её лицу Джанет поняла, что дочь не в восторге от этой затеи.

— Никс, — она опустила руки на её плечи. — Я понимаю, ты ненавидишь меня. И, пожалуй, я бы тоже ненавидела мать за повторный брак, если бы у неё был первый и если бы она не бросила меня в аэропорту Сейлема.

Никс подняла на неё взгляд. О семье мама говорила редко и неохотно.

— Наверное, её безразличие и сделало меня такой равнодушной по отношению к жизни, — Джанет качнула головой в сторону обеденного стола. — Позволишь пригласить тебя на ужин?

— Если… продолжишь, — Никс моргнула и потёрла воспалённые глаза. — Я… не хочу сегодня слышать тишину в нашем доме.

— Конечно, — улыбнувшись, мама опустила ладонь ей между лопаток. — А ты покажешь мне свой новый рисунок?

— Ни в жизнь.

— О, не будь такой врединой, Никс, — Джанет грустно вздохнула.

Их ужин состоял из толстого, хорошо прожаренного стейка и спагетти с острым соусом. Из макарон Джанет любила выкладывать кружок, в центр которого добавляла яичный желток. Никс не чувствовала голода до этого самого момента. Стоило ей учуять аромат жаренного мяса, как желудок тут же громко заурчал, требуя пищи.

— Между прочим, у Ральфа есть сын, — мама игриво улыбнулась. — Он старше тебя на месяц и, между прочим, довольно симпатичный мальчик. Ты ведь не будешь с ним вредничать?

— Если он не даст мне повода.

— Он мог бы помочь тебе в учёбе. Между прочим, у него средний балл «А» и…

— Мам. Твоя семья…

По лицу Джанет пробежала тень. Никс смотрела ей в глаза — единственные глаза, в которые она могла смотреть и не отводить взгляд, — и понимала, что впервые видит маму по-настоящему злой. Ко всем выходкам Никс она относилась с терпением и пониманием и никогда, по-настоящему никогда, не срывала на ней свою злость.

— Я не знаю отца, — спокойно, твёрдым, как сталь, голосом, начала Джанет. — И не желаю знать. Мать любила быть в центре внимания, любила чувствовать свою власть над мужчинами, а они любили, когда женщина сверху, — она сжала губы в линию. — Полагаю, ты уже достаточно взрослая для подобных откровенностей.

— Мне не пять лет.

— У твоей бабки было много любовников, — Джанет скосила взгляд в сторону, скрестив руки на груди. — Чёрные, белые, азиаты, индийцы, индейцы, богатые, бедные, женатые, холостые… Их было много, и всё тут. Но из детей появилась только я. Мы жили в трейлере, скитались по мотелям, по её любимым ночным клубам. Когда мне было семь, всё изменилось. Мать полгода называла меня ведьмой, а потом решила избавиться.

— Что же ты сделала?

— Колдовала, как и положено любой ведьме, — она игриво улыбнулась. — И всё же… повзрослев, я тоже захотела ребёнка. Девочку, которая будет расти с папой, у которой будет всё то, чего не было у меня, у которой будет свой постоянный дом, сытая жизнь, учёба, друзья. И, конечно же, моя красота.

Никс угрюмо опустила взгляд, ковыряя вилкой в тарелке.

— Ты очень симпатичная, Никс. Я была бы счастлива, если бы ты позволила своему сводному брату увидеть это.

— Ты не закончила.

— А есть ли смысл продолжать? Детский приют, в котором я упорно училась, компания странных друзей…

— В каком смысле странных?

— Они были слегка безумны, — Джанет улыбнулась. — Любили скорость, драки и обожали крепкую выпивку. И все, как один, жили одним днём. Мы не боялись смерти, мы страшно боялись жить со знанием, что в мире есть чудовища пострашнее нас, семёрки взбесившихся бунтарей. Однажды самый жестокий из всех монстров всё-таки исчез…

Она замолчала, сжав губы в тонкую линию.

— Мам? — осторожно начала Никс. — Ты ведь… можешь спокойно называть вещи своими именами. Вы… убили кого-то?

Джанет удивлённо вскинула брови, глядя на неё.

— Ну что ты… мы боролись с опасным преступником, даже победили его, а в итоге… остались побеждёнными, и наши страхи никуда не исчезли.

— Преступника? Неужели вы ни капельки его не боялись?

— Мы были в ужасе, — Джанет подняла ладонь к потолку, через неё глядя на свет лампы. — Ему было плевать, убивает он или оставляет в живых. Важно было пламя. Огонь, уничтожающий даже самых сильных людей. Его нет уже двадцать один год, а мне до сих пор в кошмарах мерещится запах сожжённых тел…

Никс побледнела. Опустив взгляд на лежащий в тарелке остывший стейк, она почувствовала дурноту. Неужели маме в самом деле довелось пережить столько несчастий? Сначала мать-нимфоманка, потом свихнувшийся преступник, сжигающий людей заживо, смерть мужа и дочь с суицидальным психозом. Никс опустила взгляд на свои перепачканные руки. Разве была она вправе обижаться на маму за то, что она хочет обыкновенного человеческого счастья? Разве вправе она лишать её нормальной жизни только потому что замкнулась в себе и обижена на весь мир за смерть папы?

— Я… не рассказывала, потому что не хочу, чтобы моя история тебя к чему-то обязывала, — Джанет перевела на дочь печальный взгляд. — Я не хочу, чтобы ты была несчастлива. Со своей жизнью, Никс, ты вольна поступать так, как считаешь нужным. И я надеюсь, ты посчитаешь нужным закрутить роман со своим сводным братом.

— Ма-ам, — буркнула Никс.

— Ладно, поступай, как знаешь, — Джанет вновь спокойно улыбнулась, взяв вилку и подцепив остывший кусочек стейка. — Хоть мексиканца домой приведи — и слова не скажу.

Никс поковыряла вилкой в тарелке и заставила себя проглотить немного макарон, обмакнув их в яичный желток. Она хотела задать ещё один вопрос, но понимала, что не может этого сделать. Ей хотелось больше знать об убийце. Кто он, где он, каковы его мотивы и как сильно он испортил жизнь маме. Никс не хотела ему мстить, не собиралась вытаскивать из тюрьмы этого ублюдка, чтобы нашпиговать его тело пулями — нет. Ей хотелось получше узнать того, кого она уже ненавидит.

— Его зовут Зверь.

Джанет произнесла это тихо, без эмоций, и это имя отозвалось болезненным ударом в сердце Никс.

Когда Звездочёт увидел двух сморщенных, маленьких, беззащитных и розовых близнецов, его сердце болезненно сжалось.

Они мирно спали в двух стеклянных капсулах, изнутри освещённых мягким бледно-жёлтым светом. Эти аппараты, больше похожие на огромных жуков, управляемых новорожденными младенцами, предназначались для диагностики заболеваний нового человека, для предотвращения осложнений, которые могли возникнуть в процессе рождения, и для введения в тело ДНК-роботов, если это требовалось (а требовалось это в тех случаях, когда необходимо было вернуть к жизни умершего человека). Звездочёт окинул долгим взглядом всех детей, спящих в отдельных капсулах. Пятьдесят восемь. Среди них лишь его дети появились естественным путём, из округлившегося живота матери, а не искусственно — из пробирок и трубок. И среди пятидесяти восьми детей мирно спал убитый, всем ненавидимый, вечно сгорающий от гнева Зверь.

Пятьдесят восемь — не совсем верное число. Количество подозреваемых сокращалось до двух детей. Его, Герберта Дирка, детей.

Он пришёл сюда с одной целью — сомкнуть крепкие, мозолистые ладони на слабеньких детских шейках, подарить им лёгкую, безболезненную, быструю смерть, пока они не начали жить. Два розовых, маленьких, никому не причинивших вреда мальчика, один из которых уже проснулся и пустил пузырёк из слюны. Звездочёт против воли улыбнулся, глядя на это нелепое создание, которое напугало само себя и тут же зашлось плачем, сжало крохотные кулачки, заёрзало кривыми ножками. Он почувствовал, как тепло в его душе, вызванное этим существом, до углей сжигает его израненное горем сердце.

Его руки стали невыносимо тяжёлыми. Звездочёт чувствовал, как силы покидают его именно в тот момент, когда они больше всего были ему нужны. Если он не убьёт Зверя сейчас, то он вырастет и в новом теле станет сильнее и могущественнее прежнего. Но кто из них Зверь? И чем будет Звездочёт отличаться от Зверя, если убьёт беззащитное дитя?

Голова кружилась. Он выпил, прежде чем явиться сюда. Это был крепкий коньяк, привезённый Валетом с Земли из страны под названием Норвегия. Звездочёт не разбирался в крепости земного алкоголя, но после первого стакана у него закружилась голова и обдало жаром внутренности. Выпивка должна была сделать его смелее. Должна, но не сделала. Он смотрел на своих детей и не мог сделать того, к чему обязывал долг.

— Крепкие, здоровые малыши, — бесстрастным, прохладным голосом произнесла Доктор. Она была в белом медицинском халате, надетом поверх чёрной шёлковой рубашки и чёрных узких брюк. Перед её глазами мелькали маленькие полупрозрачные окошки с данными. — Не спешу тебя поздравлять.

— Да… не с чем.

— Если тебя тяжело… сделать это, с ними могу разобраться я, — она надавила на висок, и окошки данных исчезли. Звездочёт видел безжизненные, равнодушные ко всему, карие глаза Доктора с красноватыми бликами света. С близкого расстояния они были похожи на две бездны, глядя в которые можно задохнуться от страха. — Для меня всё равно ничего не значит человеческая жизнь.

— Говоришь, как Он.

После громкой победы людей над чудовищем имя Зверя боялись упоминать даже мысленно. Слишком долго он держал в страхе людей Сирисо, слишком долго отправлял своих отвратительных тварей на Землю. Настолько долго, что превратился во всемогущее и вечное зло.

— Чтобы победить Зверя, нужно быть Зверем, — она произнесла это без каких-либо эмоций, как всегда сдержанно. — Или я не права?

— В своих взглядах ты доходишь до безумия.

— Будь я здравомыслящим человеком, я бы уже давно… — она осеклась, сжала губы в линию и не проронила ни слова. Звездочёт смотрел, как она хмурит брови, и смутно осознавал, что впервые видит на лице Доктора нечто похожее на эмоции. — Ты принял решение?

Он виновато опустил голову, стоя перед лишённой эмоций женщиной. Он не знал, что случилось в жизни Доктора, никогда этим не интересовался, лишь видел, как она день за днём методично уничтожает в себе человека. Каждый раз, когда по щекам текли слёзы, она глубоко вонзала скальпель себе в живот и тут же сгибалась от невыносимой боли. Каждый раз, благодаря силам, рана бесследно заживала. И каждый раз это повторялось опять и опять, пока эмоции не исчезли в её сердце, как ненужный элемент, как злокачественная опухоль в совершенном теле робота.

— Герберт? — услышал он за спиной обеспокоенный голос Кобры.

— Привет, — улыбнулся он, чувствуя, как слова душат его, как глаза жжёт от горьких слёз. — А я… стал отцом.

Кобра протянула к нему руки и крепко-крепко обняла, как было принято у землян, и как совершенно не принято на Сирисо. От неё пахло розмарином и ежевикой, и одета она была в старые выцветшие джинсы и полинявшую футболку. Звездочёт закрыл глаза и легонько похлопал Кобру между лопаток.

— Я не могу…

— Герберт, — раскрыв глаза, произнесла Кобра. — Не убивай…

— Это поставит наши жизни под угрозу, — равнодушно отрезала Доктор.

— Слушай, — мгновенно завелась Кобра, выпустив Звездочёта из объятий. — Ты говоришь о жизнях детей! Детей! Неужели ты такой монстр, что готова спокойно отдать их на смерть?!

— Это в моих приоритетах.

— Какие, к чёрту, приоритеты?! Это же дети! А что если… Он солгал? Что если Он блефовал и знал, как ударить Герберта больнее?

— Исключено. Мы не сомневаемся в могуществе Зверя. Он прекрасно контролировал свои тело и разум, ему ничего не стоит контролировать перерождение.

— Откуда такая уверенность? Разве на Сирисо вообще были случаи перерождения?

— Да… — хрипло ответил Звездочёт. — Доктор — тому подтверждение.

Кобра испуганно сделала шаг назад. Взгляд Доктора остался равнодушным и лишённым жизни, но Герберт чувствовал исходящее от неё мрачное ликование. Они никогда не ладили. Ни один день не проходил у этих двоих мирно, ни одна тренировка не заканчивалась без обморожения и ожогов. Слишком полярными были их характеры. Взрослая, образованная и хладнокровная Доктор и юная, вспыльчивая оборванка Кобра.

— Прервать их жизнь легко, — холодно начала Доктор. Она говорила негромко, но Звездочёту казалось, что её голос наполняет всё его существо. — Сдави шею, Герберт.

— Н-нет, — голос Кобры дрогнул. — Герберт, не надо.

— Давай. Избавь себя от бремени. Спаси человечество. Что же ты медлишь?

— Верно, — выдохнул Звездочёт, и его голос стал тоньше и слабее.

— Герберт… ни один из них ещё не стал Им…

— Это твой долг. Ты поклялся бороться со Зверем до самой смерти.

— Сейчас! — он сорвался на крик, в котором слышались подавляемые слёзы. — Сейчас…

— Нет…

Герберт смотрел на двух спящих детей, и его мысли метались от одной женщины к другой. Он не мог приказать им замолчать. Обе сражались с ним плечом к плечу, обе видели смерть и разрушения, учиняемые Зверем, и обе не позволили себе бежать с поля боя. Доктор боялась. Она видела слишком много обугленных трупов, слишком много людей разрывали на части отвратительные твари, брызжа лавой вместо слюны и издавая утробный рык, настолько много, что её разум сдался. Кобра была молода, напугана не меньше, и в то дикое время, которое ей довелось пережить, для неё самым ужасным было убийство. Зверь сжигал людей тысячами, и даже тогда человек всё равно по какой-то причине убивал человека. И для Кобры, для обыкновенной девочки, оказавшейся в эпицентре войны, это было настолько страшно и несправедливо, что она замыкалась в себе и плакала, вспоминая безымянных людей, погибших от пули, ножа или сильных рук. Именно поэтому она не могла убить тех, кто по доброй воле перешёл на сторону Зверя и стал врагом человечества. Он атаковал Кобру, а она лишь уклонялась в ответ, ослепляла и пыталась незаметно сбежать. Именно в такие моменты вмешивалась Доктор. Один удар скальпеля, напившегося её крови, по обнажённой коже противника, и он взрывался тысячами осколками окровавленного прозрачного льда.

— Сейчас, — устало проговорил Звездочёт, дрожа всем телом, сжимая и разжимая трясущиеся руки.

Один из малышей, проснувшись, сморщился и заплакал, сжимая крохотные кулачки, будто бы приготовившись к бою. Второй, пускавший пузырьки из слюны, спал, широко раскрыв рот.

Она взмахнула хлыстом и обрушила тяжёлые кучевые облака на раскалённую землю. Жалкие остатки влаги, что были в них, мгновенно превратились в пар, разбившись о песок, камни и горячую почву. Плохо. Океаны уже давно оставили свои берега, деревья превратились в скрюченные пересохшие пальцы, люди сходят с ума, требуя, чтобы она поразила молнией подземное государство, из которого поднимаются к небу горячий воздух и кипящие гейзеры. Люди злились, люди готовили ловушку, людьми руководило ненавистное ей уродливое существо с кривым лбом и гигантским ростом, а её младшая сестра оборвала все контакты с поверхностью: каменные лифты, ведущие к центру планеты, завалены скалами, скреплены тугоплавким металлом; из-под земли раздаётся гул, стук и рёв, и лишь это свидетельствует о том, что младшая из сестёр ещё жива.

Она спустилась с небес, ступила босыми ногами на тень, отбрасываемую величественным, но уже наполовину похороненным в песках храмом, тяжёлые шпили которого угрожающе сверкали в свете пустынного солнца. Ступила и тут же обожгла стопы. Как долго сестра собирается молчать?! Сколько ещё людям страдать от невыносимого жара?!

Рёв, и гул, и крики добрались до поверхности. Земля задрожала от присутствия чего-то, что было больше её, чего-то, что не умело чувствовать, но могло лишь жрать, тщетно пытаясь наполнить своё бездонное чрево. Оно поднялось из-под тонн песка, каменной крошки и глины. Оно оскалило каменные зубы на неё, из его треугольной пасти исторглись языки пламени и пар. На спине этого существа, грозно устремляя шпили в чистое небо, возвышался величественный храм…

Никс проснулась, когда мама осторожно коснулась её плеча. Она сидела в машине, рядом с водительским сидением, откинувшись на спинку сидения и прислонившись головой к дверце автомобиля. От лёгкого прикосновения матери Никс дёрнулась так, что болезненно ударилась коленом о бардачок.

— Мы прибыли, — ласково прошептала она. — Как тебе твой новый дом?

Никс потёрла заспанные глаза прежде чем поднять взгляд на своё новое место жительства. Это был обыкновенный белый панельный дом в два этажа с косой крышей, с просторным гаражом на две машины и длинным крыльцом, начинавшимся от входной двери, заканчивавшимся углом дома. К крыльцу вела аккуратная каменная дорожка.

— Вполне… обычно, — не стала лукавить Никс.

— Если ты захочешь его разрисовать… я не буду против. Только для вида прочту тебе нравоучительную лекцию.

Никс устало улыбнулась в ответ. Всю ночь она не спала, пытаясь выведать хоть что-нибудь о Звере в интернете, но не находила ничего, относящегося к США. Интернет выдавал ей статьи о преступниках, живших в прошлом столетии, в другой стране или вообще в другом мире. Зверь — одно из имён Дьявола, и Никс очень сомневалась, что её мама, далёкая от религии женщина, сражалась с Сатаной. Возможно, это была метафора, и мама пыталась в юности победить Зверя в лице переходного возраста? Нет. Она прямо сказала, что это был преступник, сжигающий людей. Преступник, которому дали такую банальную, но такую меткую кличку.

— Да… спасибо.

— Ты… расстроена? — осторожно спросила мама.

— Нет, — солгала Никс. — Просто… волнуюсь. У меня ведь теперь есть старший брат или что-то вроде того.

— Не переживай, — Джанет игриво улыбнулась. — Джулиан — замечательный! Он очень славный и приветливый парень.

— С тобой. Я-то не ты, рядом со мной не нужно быть вежливым и замечательным, ведь его отец женится не на мне.

— Пусть только попробует тебя обидеть, — твёрдым голосом произнесла Джанет, и Никс вновь увидела, как по её лицу пробежала тень. — И может забыть о способности иметь детей.

— Мам, — Никс вздохнула. — Не кипятись. Я его ещё даже не видела.

— Будь с ним очаровательной, — улыбка вновь вернулась на красивое лицо Джанет. — Ты же помнишь, о чём мы договаривались? Позволь ему увидеть, какая ты милая.

— Мы не договаривались, — едва слышно произнесла Никс, когда мама уже вышла из автомобиля.

Никс последовала за ней, мягко спустившись на бетонное покрытие подъездной дорожки. Осенний воздух был пропитан запахом дождя, дыма костра и пыли. За четыре часа сна в машине тело Никс неприятно ломило и она потянулась, пытаясь размять утомлённые без движения суставы. Потягиваться в кожаной куртке было неудобно — под ней футболка задиралась вверх и приходилось её поправлять, чтобы выглядеть аккуратно. Никс, конечно, буйный подросток, но первое впечатление на незнакомого человека ей хотелось произвести приятное.

Мама с радостными возгласами повисла на шее у высокого мужчины в синей рубашке и строгих брюках. Он был широк в плечах, носил очки, длинные каштановые волосы аккуратно зачёсывал в низкий конский хвост. Он был гладко выбрит, с приятной улыбкой, от которой на его щеках появлялись ямочки. На первый взгляд он Никс даже понравился. Если бы она его рисовала, то только в спокойных, пастельных тонах.

— Это моя Никс, — с улыбкой мама подошла к ней, тёплой рукой сжав её дрожащую ладонь. — Никс, это Ральф.

— Р… — произнесла Никс и осеклась, сжав губы в линию. — Мистер Купер. Здра… вствуйте.

— Ральф, — спокойно, даже уверенно сказал он, протянув Никс руку и осторожно пожав её.

— Никс, — она опустила взгляд, чувствуя, как к лицу подступает жар.

— А это Джулиан, — продолжил Ральф, обернувшись. — Я договорился с директором, ходить вы будете в один класс.

— Рад знакомству, Никс.

Она подняла взгляд на Джулиана, пожав его протянутую руку. Он был высок, на две головы выше Никс, худощав. Как и у отца, у него были каштановые волосы, вот только кудрявые и небрежно ниспадающие на плечи, у него были те же ямочки на щеках, когда он улыбался. Вот только лицо было нездорово бледное, с серыми мешками под глазами. Никс бегло посмотрела в его глаза, потом в глаза Ральфа за стёклами очков. У сына они карие, с бордовыми прожилками, у отца синие.

— Взаимно, — нехотя произнесла она.

Она не хотела, чтобы её голос звучал так безразлично. Никс хотела быть такой же радостной, как мама, хотела так же улыбнуться, как Ральф или Джулиан, но что-то ей не позволяло этого сделать. Всё тело ломило от усталости, мышцы ныли после рисования граффити, и на неё накатывала такая тоска по старому дому, что хотелось плакать. Ральф никогда не заменит ей папу, Джулиан никогда не станет ей братом, какими бы славными и хорошими они ни были. В то же мгновение Никс осознала, что Джулиан может испытывать то же самое по отношению к ней и маме. Почему же он тогда такой улыбчивый? Неужели нельзя просто послать приезжую девчонку и не строить из себя хорошенького мальчика? Это было бы неприятно, зато честно.

— Помогите нам распаковаться, — с улыбкой начала мама. Никс поняла по её тону голоса, что, пока она не смотрела, мама подарила Ральфу ласковый поцелуй. — Чемоданы такие тяжёлые.

— Конечно, — подорвался с места Джулиан и подошёл к багажнику автомобиля.

— М… Ральф, где я буду жить? — спросила Никс.

— Второй этаж, комната справа, — ответил он, помогая выгружать чемоданы. — Надеюсь, тебе понравится.

Никс не ответила. Она накинула рюкзак с красками на плечи и попыталась поднять один из своих чемоданов. Их грузила в машину мама, и Никс и не подозревала, насколько тяжёлыми могут быть несколько плотно сложенных тряпок.

— Я донесу, — вызвался Джулиан, вновь приветливо улыбнувшись ей.

Ей оставалось лишь кивнуть. Войдя в дом, Никс огляделась по сторонам. В гостиной она увидела широкий телевизор на стене, длинный диван, кресла и низкий журнальный столик; на кухне её внимание привлёк двухдверный холодильник. Она не стала пристально осматриваться, желая поскорее увидеть место, в котором она отныне и впредь будет жить. Светлые стены дома её, на самом деле, раздражали. Они были похожи на пустой, безликий холст, ждущий своего часа.

Комната Никс так же была светлой, с деревянным полом. Рядом с окном стояла не застеленная кровать, напротив — пустой компьютерный стол, книжные полки, низкий комод и высокий зеркальный шкаф у двери. Никс огляделась, крепко сжав пальцами ручку двери. От этой комнаты так и веяло одиночеством.

— Здесь… кто-то жил до меня?

Джулиан оставил чемоданы в её комнате. Он дышал тяжело, на его высоком лбу проступили капельки пота.

— Не бери в голову. Это был кабинет.

— Чей?

— Папы, — ответил он и скосил взгляд. Никс поняла, что он лжёт.

— Слушай, — пройдя в комнату, Никс опустила свой рюкзак на низкий комод. — Давай без этого.

— Без чего?

— Без показного дружелюбия. Я не прошу тебя помогать мне, защищать меня, заботиться… и всё то, что могла наплести мама. Ты живёшь своей жизнью, я своей. Ведь… чем меньше мы пересекаемся, тем меньше бесимся, не так ли?

— Что ж, — он ухмыльнулся, глядя на неё. — Меня это вполне устраивает. И чем же тебя можно выбесить, если не секрет? Я предпочитаю избегать запретных тем в беседах.

Никс перевела взгляд на окно, увидела целующихся маму и Ральфа и тут же отвернулась. Джулиан проследил за направлением её взгляда и тут же его лицо помрачнело, брови нахмурились, тонкие губы в напряжении сжались. Если Никс могла сдержать свою злобу, то ему это совершенно не удавалось. У него были более веские причины ненавидеть этот брак.

— Если ты будешь оскорблять маму, если ты будешь лезть ко мне со своими советами, и если ты будешь говорить мне о вреде курения.

— Вот как? — он дёрнул уголком губ. — Выходит, пока я не сказал, что курение убивает, превращает зубы в труху и делает некрасивых девушек уродливыми, ты не злишься. Верно?

Никс сжала губы в линию и сдержанно кивнула.

— Пока я не советую тебе сменить цвет волос, потому что этот слишком вульгарный, ты со мной не ругаешься. Так?

— Да.

— Значит, пока я не говорю, что Джанет — умственно-отсталая сука, которая интересуются лишь тем, как бы высосать все деньги у моего отца, ты не бесишься. Я прав?

— Ты перегибаешь палку, — Никс нахмурилась.

— С чего бы это? — он хитро улыбнулся, смерив Никс взглядом, в котором она видела искорки инфернального веселья. — Я ведь только уточнил.

— Не боишься, что я тебе уточняло оторву?

— Не боюсь, — он сделал шаг вперёд, ясно давая понять, насколько он выше Никс, и что явно он физически сильнее. — И, раз уж ты обозначила свои границы, позволь мне обозначить свои. Ты не навязываешься ко мне в друзья, ты не садишься в мою машину и ты не спрашиваешь ни меня, ни отца о его первом браке. Это понятно?

Никс опустила глаза. Ей было трудно выдержать тяжёлый, пронзительный взгляд Джулиана. Обозначив запреты, парень не столько отпугнул её, сколько вызвал жгучее желание нарваться на проблемы, сесть в его машину, которой он так гордится, расспросить о матери, которая явно подарила ему больше боли, чем досталось Никс от отца. Ей тоже хотелось сделать ему больно. Хотелось, но не получалось. Она не находила слов для меткого ответа.

— Хорошо, — ответила она.

— Отлично, — он выпрямился, и на его лицо внове вернулась добродушная, но лживая улыбка. — Я надеюсь, тебе понравится в Сиэтле. Ты никогда не бывала здесь раньше?

Никс почувствовала, как глаза щиплет от непрошенных слёз. Конечно же, она была здесь. Когда-то давно, в прошлой жизни, в который был папа, любивший кататься на аттракционах и снимать весь процесс на видео, потому что его трусливая дочь страшно боялась этих огромных железных чудовищ. Железные чудовища больше не пугали Никс. Они превратились в темноту и безмолвие, в смерть, которая всегда ходит рядом и холодным костлявыми пальцами сжимает ей сердце, в одиночество, в забвение. И лишь вчера в её жизни появился Зверь, которого мама хранила в сердце почти всю свою жизнь.

Почувствовав, что задыхается в этих светлых стенах, в этой пустоте чьего-то кабинета, что её душит этот едва знакомый человек, Никс рванула из комнаты. Проскочила мимо Джулиана, мимо мамы и Ральфа, прочь в холодный, дождливый октябрь, в едва знакомый город, в котором её никто не ждал. Слёзы вновь двумя тяжёлыми каплями скатились по её щекам. Никс поспешила утереть их рукавом.

— Если ты будешь реветь от каждого идиота в твоей жизни, — она всхлипнула, — то очень быстро поседеешь. Соберись, тряпка.

Зажмурившись, она отвесила себе пощёчину. Ей не стало легче, но, по крайней мере, на неё не давили стены и не было рядом человека, который целенаправленно выводил её из себя. Завтра придётся идти с ним одну школу, а сегодня ночевать под одной крышей, вместе ужинать, вместе делать вид, что всё хорошо и что свадьба родителей их совершенно не тревожит. Никс это тревожило. Никс тревожило множество вещей, от которых хотелось кричать, но крик задыхался на полпути к горлу и умирал, разрывая от боли сердце. Глубоко вздохнув и подняв взгляд к серому небу, она сжала кулаки, поклявшись никого не посвящать в свои проблемы.

— Никс? — мама обеспокоенно выглянула из-за входной двери. Никс услышала приближающиеся шаги, почувствовала, как мамины тёплые руки мягко опускаются на её плечи. — Всё в порядке?

— Да, — в тысячный раз солгала Никс. — Я подумала… пройтись немного. Хочу взглянуть на школу, на город…

— Думаю, я не вправе тебе отказывать, — тяжело вздохнув, мама крепко обняла её тощие плечи. — Ты была умницей. О чём вы наверху болтали с Джулианом?

— О… первом браке его отца.

— Вот оно что, — она тяжело вздохнула. — Странно, что Джулиан сам заговорил о матери, слишком уж болезненна для него эта тема.

— Она была ужасна? Ты знала её?

— Да и да. Если бы она осталась рядом с ним чуть дольше, он бы тоже понял, какое она чудовище.

— А… что стало с ней?

— Мертва. Уже десять лет.

Никс сжала губы в тонкую линию. Значит, она и Джулиан похожи больше, чем ей того хотелось. Душил ли его тот же страх смерти? Заполнял ли он чем-то ту пустоту, образовавшуюся после смерти матери? И… её комната. Неужели это был кабинет той женщины, тень которой преследовала Джулиана?

— Мне… и правда нужно пройтись, — тихо проговорила Никс. — Я найду дом по картам, если заблужусь.

— Постарайся вернуться до темноты, — едва заметно улыбнулась мама, всовывая в ладонь Никс стодолларовую купюру. — Посети кафе «Le Coeur». Это лучшее место на Земле.

Никс смотрела на деньги и единственное, чего ей хотелось, — сжечь их. Маме нужны только деньги, да? Маме нужна защита, нужна поддержка и обыкновенное человеческое тепло, чтобы забыть о Звере, чтобы оставить его в прошлом, как и все погибающие с рассветом кошмары. А что нужно ей? Никс этого не знала. Ради мамы она должна продолжать жить, хотя совершенно этого не хочет, ради неё она будет рисовать, подрываясь от волны вдохновения посреди ночи, ради неё попытается принять и новую школу, и новых людей, и Сиэтл. Это сделать нужно. Это в приоритете. Это её первые шаги после перелома всех костей в кривых ногах.

Она села в автобус и ехала до нужной остановки. Заблудиться в центре Сиэтла среди одноликих улиц и высотных зданий проще простого, как и в тех районах, где жильё дешевле, люди никуда не спешат и старички мирно прогуливаются со своими маленькими, улыбающимися собачками. Автобус уехал. Никс огляделась по сторонам. Маленькие частные магазинчики безделушек, сувениров и канцтоваров, сауна, прачечная, мотель и сплошные двухэтажные дома вокруг. Здесь было довольно тихо, по сравнению с центром, немноголюдно, и казалось, именно этот район Сиэтла мирно спал посреди буднего дня.

Начавшийся дождь заставил Никс вздрогнуть и решительно отправиться к дверям «Le Coeur». Она не поинтересовалась, какого типа это было кафе, для кого и кому запрещено входить в его стены. И для подростков это место явно не предназначалось. Внутри за барной стойкой были длинные полки с разнообразной выпивкой, подсвеченные мягким золотистым светом, в закрытом уголке находилась плита, у окон стояли прямоугольные деревянные столики с мягкими диванами, на стенах висели фотографии. Человек, стоявший за барной стойкой, был уже не молод. Его усы и короткие волосы серебряные, лицо бледное и с глубоким морщинами у губ и между бровями. Но выглядел он невероятно элегантно. Прямой, словно военный, в чёрной рубашке с подвёрнутыми рукавами и сером переднике.

— Здр… авствуйте, — выдавила из себя Никс.

— Привет, — глубоким, твёрдым голосом произнёс он, одарив Никс вежливой улыбкой, такой же ненастоящей, как и у Джулиана. — Добро пожаловать.

Никс повторно огляделась. Её тошнило от одной мысли о еде, к тому же, в этом месте всё явно слишком дорого для её жалких ста долларов. Это кафе-бар мама назвала лучшим местом на Земле. Интересно, что она имела в виду? Только ли царившие здесь элегантность и красота привлекали её внимание?

— Не часто меня посещают такие юные гости, — вновь улыбнулся мужчина. — Вас ведь не только дождь загнал сюда?

— Мама посоветовала это место, — негромко произнесла Никс. — Я… только переехала в город.

— О? Я часто общаюсь с постоянными клиентами. Как зовут вашу матушку?

— Джанет Скарлетт Макграт, — Никс села на высокий барный стул. — В девичестве её фамилия…

— …Доу. Фамилия, которую она выбрала, чтобы не носить фамилию матери.

— Она не была здесь много лет. Удивительно, что вы её помните.

— Некоторые истории не забываются, даже если очень сильно постараться. Позвольте угадаю. Вы, должно быть, мисс Макграт.

Никс улыбнулась и опустила взгляд.

— Меня зовут Никс. А вас как?

— Ричард Довон. Скажите, мисс Макграт, есть ли у вас для меня занимательная история?

— Моя жизнь… слишком скучна для историй.

Казалось, он выглядел разочарованным. Он опустил меню перед ней, и Никс поспешила открыть его, благодаря Ричарда за то, что он избавил её от необходимости смотреть ему в глаза. Среди предлагаемых блюд она обнаружила спагетти в остром соусе, внутрь которого помещался яичный желток.

Какими бы аппетитными ни были блюда, от еды воротило. Закрыв меню, Никс вновь огляделась по сторонам, и её взгляд упал на объявление о сдаче комнаты.

— Четыреста пятьдесят долларов в месяц? — с удивлением прочитала она. — И что, на такую роскошь ещё никто не клюнул?

— Люди не любят жить над кафе, каким бы тихим оно ни было, — со вздохом ответил Ричард. — Я не использую складское помещение на втором этаже, и подумал, что мог бы получать прибыль с неиспользованной площади. Даже диван и кровать туда купил, а жильца найти не могу.

— А… можно посмотреть? — робко спросила Никс.

— Я не люблю иметь дело с подростками.

— Почему?

— Здесь полно выпивки, деньги в кассе, хрупкая посуда на кухне. Да и вы — девушка симпатичная. Будете приводить сюда парней, дуть травку и тратить мои продукты.

Никс со вздохом опустила взгляд. Симпатичная. Часом ранее Джулиан сказал, что она некрасивая, и с каждой сигаретой становится всё уродливее.

— Ладно, — хмыкнул он. — Дайте мне минуту.

Ричард закрыл на ключ дверь кафе и провёл Никс наверх по скрипучей деревянной лестнице. Второй этаж был таким же идеально чистым, как и первый. У единственного окна стояли кровать и письменный стол, у стены — длинный диван со стеклянным столиком, в углу стоял небольшой шкаф для одежды. Здесь было много свободного пространства, даже слишком много, но она не вызывало того гнетущего ощущения пустоты, как кабинет матери Джулиана. Комната в доме Куперов напоминала на морг, здесь же была студия.

— Здесь душевая и туалет, — он указал ладонью в сторону двери. — Предложить мне особо нечего, поэтому и цена невелика.

— Мне нравится, — Никс открыла дверь. Крохотная ванная комната с бежевой плиткой, где в тесноте ютились душевая кабинка, унитаз и стиральная машинка под широкой раковиной. — Мне очень нравится!

— Каждый вечер я ухожу в десять вечера, возвращаюсь в семь часов утра. Я не хочу вернуться и увидеть свой бар сожжённым.

— Вы оставляете своё место работы на ночь с незнакомым человеком. Неужели вы не боитесь, что что-то случится?

— Нет.

Никс прошлась по комнате, такой же большой, как и кафе внизу. Здесь точно не было призраков, не было новой любви мамы и не было внезапно появившегося старшего брата. И здесь было достаточно места для её холстов и для самых больших работ папы. Они бы хорошо смотрелись на фоне бежевых обоев.

— Я бы хотела здесь жить…

— Если миссис Макграт не будет против.

— Она… поймёт, — Никс попыталась улыбнуться. — И… мистер Довон, можно я иногда буду наблюдать за тем, как вы готовите?

Он улыбнулся ей в ответ, едва заметно кивнув.

— Мистер Довон, — Никс отвела взгляд в сторону, подошла к окну и коснулась ладонью стекла, глядя, как крупные капли дождя медленно катятся вниз, разбиваясь о полупрозрачный барьер. — А как давно вы знакомы с мамой?

— На тот момент, когда мы познакомились, вас ещё не было в планах.

— Она не рассказывала вам… чего-то мрачного? — Никс смотрела на тихий и спокойный Сиэтл за окном своей будущей комнаты. — Она… никогда не говорила о Звере?

Воцарилась тишина, нарушаемая ударами дождевых капель о тонкое стекло. Никс обернулась, переведя взгляд на Ричарда, осознав, что, ожидая ответа, она перестала дышать. Ричард побледнел, резко постарел и теперь в тусклом свете серого дня стал похож на мертвеца.

— Нет. Об этом все мы предпочитаем молчать.