Камчатка ближе, чем ты думаешь (гет)

— Спи, моя хорошая…

Анжела осторожно поправила одеяльце у заснувшей наконец дочери и тихо вышла из комнаты, прикрыв дверь. Теперь можно спокойно посидеть в тишине, немного отдохнуть, а потом уже заняться домашними делами. В соседней комнате горел неяркий свет от торшера, мама сидела в кресле с вязанием: готовила внучке подарок на первый день рождения.

— Мамуль, пойдешь чай пить?

— Да я уже и чайник давно поставила и накрыла, тебя вот жду.

— Как продвигается? — кивнула Анжела на отложенное вязание: очень нежный, пушистый пледик. — Успеешь?

— Не знаю, — покачав головой, ответила мама и вздохнула: — ничего, у меня еще три месяца впереди.

Устало улыбнувшись, Анжела отправилась на кухню. Немного поспорили, кто за кем будет ухаживать, и мама сдалась, присела за стол и подвинула свою чашку ближе, чтобы дочери было удобнее разливать чай.

— Ты же вон как устаешь на работе.

— Обо мне, мам, не беспокойся, пожалуйста. Тебе что врачи говорят? Полный покой, никаких стрессов, здоровый сон. А ты что вместо этого? За меня переживаешь каждый день? Мама, все в прошлом, все закончилось. У меня совершенно не опасная работа. Да и… жизнь научила… на рожон больше не лезу, — и про себя Анжела добавила: «Слишком большой ценой дался урок…»

Она смотрела в чашку и грустного и сочувствующего взгляда мамы не видела.

— Может быть, ты все-таки рановато вышла из декретного отпуска?

— Нет, мам. Сколько можно об этом говорить? — тихо, не возмущаясь, устало вздохнув, спросила Анжела. — Я… не могу без работы.

Разные были смыслы у этой фразы, но сейчас она имела в виду один определенный и знала, что мама поняла ее правильно.

Она осторожно дотронулась кончиками пальцев до чашки. Еще слишком горячо.

…Каким счастьем был тогда горячий чай! И еда! Когда они приехали в дачный домик, она не могла поверить, что больше не будет холодно, что можно затопить печку и по-настоящему согреться, что еду — нормальную еду, а не украденные шоколадки! — можно приготовить на плите. Ну и что, что она не умеет готовить?.. Хоть пельмени сварить… Те пельмени были просто сказочным пиром!..

Анжела медленно расслабила пальцы, судорожно вцепившиеся в ручку чашки. Перевела дыхание. Такие воспоминания приходили все реже, но тем не менее приходили… Врывались в голову внезапно, сразу вытесняя все другие мысли. А заканчивались всегда одной и той же картиной перед внутренним взором — стеной огня…

Нет, нет. Не сейчас. Она не будет об этом думать сейчас.

— Катя хорошо себя вела? — спросила, чтобы хоть что-то сказать и заставить себя переключиться. Смотреть маме в глаза не решалась, знала, что та смотрит на нее сейчас сочувствующим взглядом, и видеть это сочувствие не хотела.

— Мы прекрасно погуляли, — в голосе мамы слышалась улыбка. — Катюша вообще золотой ребенок, она куда спокойнее, чем ты была.

В кого бы это?.. Уж точно не в папу…

Мама наверно тоже подумала что-то на эту тему, потому что развивать мысль не стала. Незримое присутствие Катиного отца ощущалось сегодня особенно явно — хотя Анжела чувствовала его почти всегда.

— Анжела… а… как у Вити дела?..

— Прекрасно у него дела! — она обрадовалась смене темы и открыто, улыбаясь, посмотрела на маму. — Люська в нем души не чает, пылинки сдувает, готовит каждое утро ему с собой обеды, это с ее-то занятостью на телевидении.

— Как жаль, что так вышло… хорошая девочка… была… Жаль, что вы не общаетесь, так хорошо дружили, с детства…

— Ты же понимаешь, что я не могу общаться с человеком, который меня предал?.. Я ее прекрасно понимаю, не держу зла, что было… то было, но общаться и верить больше не могу. А за Витю я очень рада, ему наверно именно такая и нужна — чтобы готовила и пылинки сдувала.

За Витю в первую очередь была рада ее собственная совесть, которая долгое время мучила ее — пока она наконец не поняла, что бывший жених в самом деле всерьез заинтересовался ее подругой. Бывшей подругой, правда… И теперь новости о ней она узнавала как раз от Вити, с которым они сохранили прекрасные отношения.

— Мамочка, ты иди ложись. Я сейчас приберусь немного и на утро надо что-то приготовить.

— Хорошо, не задерживайся долго, тебе тоже отдыхать нужно.

Анжела кивнула, улыбнулась и поцеловала маму:

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, милая.

Оставшись в одиночестве, Анжела убрала со стола, борясь с усталостью, оглядела «фронт» предстоящих кухонных работ и подошла, задумавшись, к окну. Короткое, но очень яркое воспоминание взбудоражило загоняемые в дальний угол сознания мысли.

Где-то там — за темнотой, за огнями вечерних домов, вне пределов ее жизни — есть он. Есть. Анжела верила, не могла не верить. Верила с того момента, как узнала, что на сгоревшей лесопилке не нашли его тело. Не могло оно сгореть полностью, а значит, ему удалось спастись. Значит, он жив и скрывается.

Она ждала. Терпеливо ждала, что однажды он даст о себе знать. Строила разные версии, почему вестей от него нет так долго… То предполагала, что он уехал из России, то, что сильно пострадал при пожаре и теперь не хотел собой обременять ее. В самом начале, конечно, он не появлялся по вполне понятным причинам — чтобы не подставить ее, ведь ее и так обвиняли в соучастии. Понятно, что пока шло разбирательство, он не стал бы ни звонить, ни приходить, ни даже отдаленно намекать на свое присутствие и вообще на то, что он жив — ведь и ему самому гораздо выгоднее, чтобы его считали погибшим. Но когда дело закрыли… Анжела принялась ждать. Она ждала звонка, ждала письма… За смену адреса не переживала — конечно же, это не станет для него проблемой. Ждала чего угодно, любого незначительного знака — знала, что если Герман захочет, чтобы она этот знак увидела и поняла, он сделает его таким.

Иногда позволяла себе мечтать. Мечтать о встрече, о том, как он узнает, что у него родилась дочь, как возьмет на руки Катю… Почему-то мечты не шли дальше самой первой встречи… Как будто она не могла представить их дальнейшей жизни. Но ведь действительно не могла!.. Он скрывается и жить вместе они не смогут. Может быть, только если и вправду уедут на Камчатку…

Но сейчас она уехать не могла бы, маму не оставить… Или и маму забрать с собой?

Анжела поймала собственное отражение в стекле…

Конечно, приходили сомнения. И чем дальше шло время, тем чаще появлялись мысли, что… что Германа все-таки больше нет. Наваливался страх за него. И страх одиночества. Она жила ожиданием… Чем она будет жить, если его нет? Что будет, если пройдет еще год, а он так и не появится?.. Ей никто сейчас не нужен, но что будет потом, через пять лет? Десять?..

Взгляд пробежал по уставшим глазам, по отросшей челке, которую надо будет обязательно подровнять…

Иногда она забывала его лицо — то самое «врожденное ментовское» подводило. Не могла вспомнить подробно, ясно увидеть перед собой. Помнила глаза… разными — то грустными, серьезными, задумчивыми, сосредоточенными… то радостными… и нежными. Помнила губы — теплые, мягкие, нежные… А весь облик целиком терялся в памяти… Иногда доставала его паспорт — чтобы вспомнить.

А он?.. Он ее помнит?.. Помнит ее лицо?..

Можно ли любить человека, если не помнишь его лица?..

Может быть… он ее… разлюбил?.. Были такие мысли… Были. Со временем особенность их отношений стерлась. Тот факт, что их чувство друг к другу родилось в такой экстремальной обстановке, по прошествии времени утратил свое значение. Тогда они были… единым целым — в заботе друг о друге, в слаженности действий… Теперь это в прошлом, теперь они… просто мужчина и женщина. Теперь, как у любой пары, есть место сомнениям — тогда, в борьбе за жизнь, сомнений не было никаких!

Конечно, она давно уже большая девочка, она не раз думала о сиюминутности вспыхнувших тогда чувств… Но сколько она ни разбирала свои реакции, сколько ни вспоминала, как именно зарождалось его отношение к ней, не находила подтверждения тому, что тогда имела место только страсть. Нет. Страсть была, конечно, но… сейчас она помнит вовсе не то, как тянуло к нему, как остро нуждалась в его тепле, сейчас она помнит… долгие разговоры по вечерам… его рассказы про службу или свои собственные — с историями из юности и детства… Помнит, как больно было за него, когда она не из подслушанного разговора с Андреем узнала, а услышала от него самого о ложном обвинении в расстреле мирных жителей, о том, как его же командир давал показания против него…

Мысль об Андрее привычной железной хваткой вины сжала все внутри, отчего тут же стало трудно дышать. Открыв створку окна, Анжела с наслаждением вдохнула свежий вечерний воздух.

Она обязательно съездит на его могилу. Как тогда, в первые дни после… Она сходила с ума, не знала, что делать, не знала, где искать Германа, и не знала, откуда найти силы и поддержку. И поехала в тот храм. Долго ждала, когда от могилы батюшки отойдут сердобольные прихожане, но потом порадовалась, что могила ухожена — значит, о нем не забудут… Она рассказала ему все, что приключилось с ней и Германом после его гибели. И потом долго просто плакала — плакала так, как не могла позволить себе при маме или Вите.

Она обязательно навестит Андрея. Не только из-за не утихающей совести. Вполне возможно, что тот знак, которого она так ждет, может появиться именно там!

Внизу, во дворе в тишине стояли машины — она по привычке глянула на свою, все ли в порядке, — мимо небольшой детской площадки не торопясь шли мужчина и женщина, а наверху, выше деревьев, выше домов, в чернеющей бесконечности неба светились звезды — редкие и неяркие, «городские», но тем не менее все же заметные… Подумать «а вдруг он сейчас тоже смотрит на звезды» было в высшей степени глупо и… мелодраматично, но она подумала. В конце концов, она просто женщина, в груди которой бьется вполне себе обычное женское любящее сердце! Сердце, которое ужасно устало ждать и надеяться…

Окружающий вид стал уже почти привычным и родным. В новую квартиру они с мамой переехали год назад… Собственно переезд происходил без нее, она лежала в роддоме на сохранении, а Витя помогал маме… Со старым домом Анжела рассталась почти без сожалений — если бы было можно, она увезла бы маму подальше, как только ее выписали, но тогда уехать было нельзя — шли разбирательства по делу. Ограничились только сменой квартиры, да и то остались в своем же районе. Двор и все прилегающие улочки и дворы они с мамой уже успели выучить наизусть за время каждодневных прогулок с коляской.

Надо приниматься за дела, Катя днем не даст ничего сделать — потребует максимум внимания. Анжела улыбнулась: завтра выходной, можно будет поспать подольше, а потом нормально пообщаться с дочкой — как и положено молодой маме, весь день, полной сил, а не по вечерам, приходя с работы и падая от усталости.

Приготовив на утро кашу, Анжела вымыла посуду, подмела пол и, выбрасывая мусор, обнаружила переполненное ведро. Решив, что утром она точно забудет его вынести, а значит, это придется делать днем — что с Катей не очень удобно, — Анжела накинула курточку, переобулась и отправилась во двор. Конечно, уже поздно, но помойка совсем близко, да и двор достаточно освещен, не страшно.

Выйдя из лифта, она поглубже запахнула свободной рукой расстегнутую куртку, привычным взглядом окинула почтовые ящики — уже даже не думая, просто по привычке, — и направилась было к ступенькам, ведущим к входной двери подъезда… Остановилась. Повернулась вновь к деревянным ящикам: на одном из них большими черными буквами было написано слово «Камчатка» и еще что-то ниже более мелко… Анжела, с трудом сделав шаг, подошла ближе и прочитала: «Камчатка ближе, чем ты думаешь».

Изо всех сил вцепившись в зажатый в руке пакет, Анжела не сводила глаз с черных, неровных букв. Если бы она была героиней дешевой мелодрамы, она на этой минуте непременно выронила бы пакет, и весь мусор уже рассыпался бы по лестничной площадке. Очень романтично!.. Что-то она думала уже сегодня о мелодрамах… Впрочем, если бы это было действительно мелодрамой, главный герой уже обязательно появился бы из ниоткуда, герои самозабвенно целовались бы на лестнице, а у их ног лежал бы трогательный и живописный ковер из разбросанных картофельных очистков.

Какой же бред лезет в голову, отстраненно подумалось Анжеле. Картофельные очистки…

Это… написал… Герман?.. Это и есть тот знак, который она ждала? Или… или это просто совпадение? Но кому придет в голову писать на почтовом ящике что-то, да еще и про Камчатку?! Как ей узнать, знак это или нет?!

Ноги стали как будто ватными, и Анжела оперлась о перила, даже не пытаясь выровнять дыхание. В висках оглушительно стучало сердце.

Когда она шла с работы, никакой надписи не было! Неужели, это означает, что в эти несколько часов ОН был здесь?! Если он был здесь, значит, он знает, где она живет, почему же не зашел? Зачем такие сложности? Чего он может бояться?

А если это просто соседские дети балуются?

Надо успокоиться. Успокоиться, донести этот чертов мусор до пункта назначения — какая-то неясная мысль мелькнула в плохо соображающей голове и пропала — и потом сесть и подумать. Нет, не сесть. Подумать надо именно здесь.

Анжела собралась с духом, оторвала-таки взгляд от надписи, дошла до дверей и наконец вышла на улицу. Еще не успев ничего подумать, огляделась по сторонам — скорее инстинктивно, чем действительно надеясь кого-то увидеть. Постаравшись взять себя в руки, твердым шагом дошла до помойки, закинула пакет в контейнер. Взгляд упал на сложенные рядом большие черные мешки, в которые дворник собирал раскиданный в округе мусор. Каждый раз, когда она видела такие мешки, ей вспоминалось, как они с Германом, когда скрывались в заброшенном доме, таскали их с ближайших помоек, чтобы спрятать под ними машину… Сейчас вспомнилось тоже. Куда ярче, чем обычно. На миг показалось, будто все те события были… совсем недавно.

Возвращаясь к подъезду, Анжела вдруг испугалась: что, если надписи сейчас не окажется… Вдруг ей все померещилось, показалось, приснилось, в конце концов!.. Нет, определенно надо ус-по-ко-ить-ся.

Надпись на месте. И теперь надо подумать.

Вспомнилась мелькнувшая ранее мысль: что было бы, если бы она не пошла выносить мусор?.. Когда она увидела бы это? Утром? Завтра выходной… значит, не утром, а когда отправилась бы гулять с Катькой… А если бы что-то случилось с надписью до этого момента?..

Анжела осторожно потрогала буквы — не стираются, то, чем они написаны, впиталось в дерево…

Так. Камчатка… Сама по себе, конечно, она значит для них очень многое. Моментально вспомнилась залитая зимним солнцем комната дачного домика, скудный обед и полушутливые возмущения Германа, что он долго на одной овсянке не проживет. И разговор про подходящие места, где можно спрятаться. «…Или на Камчатку, там вообще никто не найдет. Устроишься экономистом, я охранником буду».

А потом… потом она была готова уехать, куда угодно — лишь бы с ним и лишь бы не надо было бояться. Камчатка так Камчатка.

Ведь именно поэтому она написана крупными буквами — чтобы гарантированно заметно. Хорошо. Что может означать «ближе, чем ты думаешь»? Место, где они могут жить вдвоем, находится где-то ближе, чем самая отдаленная местность России? Или какая-то другая Камчатка?.. Что еще можно назвать Камчаткой?.. То, что далеко…

Так, ладно, над этим она еще подумает. Теперь — почему надпись сделана именно на этом ящике? Логичнее, если это послание именно ей, написать на ее собственном! Но надпись сделана на ящике семьдесят восьмой квартиры — двумя или тремя этажами ниже нее! Что может означать число семьдесят восемь? Могла бы быть дата, будь оно подходящим… Что еще?.. Регион?.. Но что это дает? Питер — он и есть Питер.

Думать не получалось катастрофически, сердце, поуспокоившись было, опять пустилось в пляс — теперь от того, что она никак не могла найти верный ответ. И из-за этого все время мучила подспудная мысль — вдруг она ошибается и эта надпись не имеет к ней никакого отношения!

Что, если число не означает ничего, кроме того, что есть? Именно саму квартиру… Кто там живет, Анжела не знала и не знала, где это узнать, не привлекая рабочие ресурсы — тем более недоступные сейчас, поздним вечером.

Вдруг осенила догадка и показалась настолько правильной, что на мгновение вдруг стало свободно и легко дышать: она шагнула к ящику и пригляделась к прорези — в свете единственной подъездной лампочки ничего не было видно. Попробовала просунуть туда палец, но он не доставал до дна. Если там лежит небольшая записка, так просто она ее не достанет! Взламывать замок? Вот взломщицей она еще не была… Банковская ячейка не в счет. Или попробовать для начала своим?..

Отправившись к лифту и поймав себя на мысли, что надпись и ящик страшно оставлять без присмотра, вдруг с ними что-то случится, Анжела нажала кнопку и вошла в тут же раскрывшиеся двери. Ткнула пальцем в привычный этаж и посмотрела в зеркало — на нее смотрело собственное обычное отражение… с безумным взглядом.

Надо успокоится, вдруг мама еще не спит. Не за чем ей знать… раньше времени. Боже, что она станет делать, если во всем ошиблась?!..

Осторожно зайдя в тишину своей квартиры, Анжела взяла ключ от почтового ящика и тихонько вышла.

Еще раз лифт и еще раз безумные глаза напротив. Как же она хочет увидеть… его глаза напротив.

Ключ подошел. На секунду она даже растерялась — от неожиданности. Опустила дверцу ящика и заглянула внутрь. Когда она заметила, что там что-то белеет — не газета, не конверт, что-то маленькое, — кажется, перестала дышать.

«12-го, после 20.00»

«Сегодня десятое, двенадцатое будет в воскресенье, значит, вечер свободный…» — пронеслось в голове прежде, чем она успела подумать, что все предположения подтвердились.

Это он.

«В мелодраме положено падать в обморок в такие моменты!» — ехидно подсказал внутренний голос.

Это. Он.

Эту. Записку. Написал. Он.

Она. Наконец. Дождалась.

Сердце билось так, что казалось, следующую минуту она просто не переживет!

Почему сейчас?

Почему так сложно?

Почему просто не прийти к ней?!

Что с ним?

Он скрывается?

Что с ним было все это время?

Как он спасся?

Да какая разница!!! Он пришел, он вернулся к ней, послезавтра она его увидит!

Откуда-то вызвали лифт и он поехал наверх. Анжела закрыла дверцу открытого чужого ящика, сунула записку в карман куртки и отправилась пешком по лестнице — ни с кем из соседей встречаться не хотелось.

Тут же осенила мысль. Соседи!.. Если Герман будет в семьдесят восьмой квартире послезавтра, а сегодня оставил эту надпись и записку, может… может, он и сейчас там? И в лифте может быть он!.. Анжела поднялась на второй лестничный пролет, дождалась того, как кто-то вышел из лифта и зашагал к выходу, и осторожно выглянула вниз. Она ничего не успела увидеть, зато услышала мужской голос, раздраженно бросивший «рядом, Майк!» Звякнула цепь и кафельный пол царапнули чьи-то когти.

Кто-то пошел собаку выводить, разочарованно подумала она. Всего лишь. Но это вполне обыденное событие немного отрезвило — сердце продолжало скакать галопом, но хотя бы на своем обычном месте, а не в ушах и висках.

Выдохнуть. До воскресенья еще нужно дожить.

Анжела поднялась на третий этаж и тихо-тихо подошла к коричневой железной двери, на которой красовалась витиеватая табличка «78». Не мешало бы какой-нибудь записки!.. Что-нибудь вроде «Анжела, это я. Скоро увидимся».

Она же так с ума сойдет до воскресенья! Да еще до вечера!

Но как же она пойдет ни с того, ни с сего к незнакомым людям, если это все же не Герман? Надо будет что-то придумать… Какой-то приличный повод…

Надо возвращаться домой. Если Катя проснется и начнет плакать, мама поймет, что ее слишком долго нет и начнет задавать ненужные вопросы.

Квартира, слава Богу, встретила тишиной. Все спят и никто не собирается устраивать допрос, где ее столько времени носило. Отлично.

Быстро управившись со всеми оставшимися делами, Анжела проверила спящую дочку и наконец прилегла. Мысли сумасшедшей каруселью вертелись в голове, обгоняя друг друга, толкаясь и мешая спокойно их обдумать. Призвав на помощь всю свою профессиональную выдержку, Анжела постаралась успокоиться и разобраться в ситуации постепенно, поэтапно — как учили.

Какова вероятность, что это Герман? «Камчатка» дает все основания полагать, что вероятность высока. Почему именно Камчатка — понятно. Почему записка именно в том ящике? Скорее всего, это означает ту квартиру. Тем более что в записке не указано, где будет встреча. Значит, ту квартиру он, скорее всего, снял. Надо постараться завтра выяснить, сдают ли ее хозяева. Почему именно сейчас? На этот вопрос у нее ответа не было… Зачем такие сложности? Наверное, он скрывается и боится привлекать внимание. И на всякий случай не хочет рисковать, даже придя прямо к ним домой. Квартиру наверняка снял в каком-нибудь гриме, и в таком же виде придет в воскресенье.

Виде… А в каком он виде?.. Одной из ее версий его отсутствия было то, что он сильно пострадал при пожаре, остался инвалидом… Но как инвалид может жить без чужой помощи да еще скрываться от милиции?.. А может, он не инвалид, но у него были сильные ожоги — куда-то смог уехать и там лечился… На какие деньги?.. Ну, допустим, смог. И потому не приезжал — не хотел ей показываться с обоженным лицом…

Поняв, что сумасшедшее сердце лихо свернуло со стройной цепочки рассуждений, Анжела признала, что ничего она толком не надумает — проще дождаться и все узнать… от самого Германа.

На этом месте сердце совершило немыслимый скачок — она действительно скоро его увидит!..

Послезавтра. Всего-то.

* * *

Она чувствовала себя школьницей, опаздывающей на свидание. Первое.

— Мам, не забудьте выпить витаминки! — крикнула Анжела из прихожей, обуваясь и пытаясь унять дрожь в ногах и руках.

Из комнаты вышла мама с Катей на руках — одной рукой держала внучку, а другой поочередно ловила маленькие кулачки, Катя вовсю размахивала ручками и заливисто, весело хохотала. Анжела улыбнулась смеющейся дочке и подумала, что сегодня, может быть, решиться вся их с Катюшей дальнейшая жизнь.

— А что ты как-то по-простому оделась?.. — поинтересовалась мама, оглядев ее с ног до головы. — Принарядилась бы, раз в кафе идешь.

— Мамочка, я всего лишь иду посидеть с Олькой, сто лет не виделись, посидим, поболтаем, выпьем… Чего наряжаться-то… — Анжела застегивала молнию на легкой летней куртке. Молния не поддавалась.

— Когда тебя ждать?

Ох, это был вопрос вопросов. Могло так быть, что и через 5 минут. А могло…

— Не знаю, мамуль, я позвоню. Ложитесь без меня. — Анжела схватила с тумбочки телефон, проверила ключи в кармане и вышла за дверь. — Не скучайте!

— Хорошо тебе отдохнуть! Оленьке привет передавай от меня.

— Непременно.

Дверь захлопнулась и Анжела наконец оказалась в одиночестве. Да, конечно, передаст она «Оленьке» привет от мамы… Оставалось надеяться, что настоящей подруге-сокурснице Ольке не придет в голову вдруг позвонить ей на городской из своей командировки!

Анжела вызвала лифт и решила сначала проверить почтовый ящик. В нем ничего не оказалось. На часах уже было 20:12, поэтому она направилась обратно к лифту.

Вчера ей пришла в голову убийственная мысль. В Питере действительно есть Камчатка! Так называется место, где собираются поклонники Виктора Цоя, он там работал… то ли в котельной, то ли в гараже каком… Анжела точно не помнила. И при чем там Камчатка не понимала, но точно знала, что называется то место именно так.

Потом выяснила в Интернете — действительно котельная, теперь там клуб, проходят концерты. На всякий случай она запомнила адрес.

Мог ли Герман иметь в виду ту Камчатку?.. За весь день размышлений она пришла к выводу, что мог, но, скорее всего, дал бы ей это понять каким-то намеком на Цоя. Намека не было. Намек был только на квартиру. Как она ни старалась, но число семьдесят восемь к Цою она никак не смогла привязать.

Насчет квартиры — сдавали ли ее хозяева — узнать оказалось не у кого. К рабочим ресурсам, понятное дело, обращаться было нежелательно.

Оставалось одно — идти туда.

У уже знакомой коричневой двери ничего не изменилось. Анжела посмотрела на глазок, покрепче сжала за спиной вытащенный из сумочки перцовый баллончик и, сделав глубокий вдох, свободной рукой нажала на звонок. Замок щелкнул тут же — от чего стало во сто крат страшнее.

Замок щелкнул — но дверь никто не открывал.

Сглотнув, Анжела взялась за ручку и медленно потянула дверь на себя. Внутри, конечно же, было темно. Свет с лестницы упирался в стену очень маленькой прихожей, видимо, основная ее часть была справа от двери — и там был полумрак, в котором она ничего не видела. Но происходящее окончательно ее уверило: это или Герман, или чья-то очень умелая ловушка.

Она вытащила руку из-за спины и теперь держала баллончик наготове. В квартиру не входила — ждала. Но вскоре не выдержала:

— Я не знаю, любишь ли ты перец… У нас его не было, когда я готовила… Но навряд ли он тебя порадует…

— Ты не успеешь даже поднять руку, — произнес голос, от которого она вздрогнула всем телом.

— Ты выстрелишь в меня?

— Заходи и закрой дверь.

Она зашла, больше не чувствуя опасности. Повернулась, закрыла дверь, и в этот момент зажегся свет.

Анжела обернулась.

* * *

Планшет подал звуковой сигнал, сообщая о том, что маячок начал движение, и Герман, взглянув на экран, убедился в своих предположениях: объект насиделся в любимом ресторане и направляется в пока неизвестное место. Впрочем, маршрут соответствовал вчерашнему и позавчерашнему, и позапозавчерашнему — это была дорога домой.

Ну что ж, отрицательный результат — тоже результат. В данном конкретном случае он еще и положительный на самом деле.

Хотелось есть, но он решил подождать, когда придет Анжела. В холодильнике еще с утра ждали своего часа вино и немного еды. Бутылку той самой Хванчкары — настоящей, самолично привезенной из Грузии — Герман берег специально для Анжелы. И вез ее оттуда для нее, благо, возможность была.

Он решил, что настала пора для их встречи, примерно месяц назад. Как бы его новый «хозяин» ни был против, запретив любые контакты со «следователем Полонской», сейчас Герман был уверен — она часть его жизни и она будет присутствовать в ней, а с «начальством» он договорится.

Она и их дочь.

Он улыбнулся. К детям он не относился ни положительно, ни отрицательно, был почти равнодушен, давным давно поставив крест на собственной семейной жизни. Какая семья может быть у солдата?.. На службе для серьезных романов не было возможности и времени, а… когда служба закончилась… возможности окончательно исчезли. Пока не появилась Анжела, перевернувшая его мир с ног на голову. И перевернула она его дважды. Второй раз — когда он увидел ее беременной.

Он еще раз улыбнулся, представив, как в скором времени сможет увидеть свою дочь — вблизи, а не с помощью бинокля.

Первое время он сомневался — ребенок мог быть от Виктора, но убедили сначала сроки — девочка родилась точно через девять месяцев, — а потом и известие об отчестве, которое ей дала Анжела — Вячеславовна. В честь деда. И никакая не Викторовна. Ну и к тому же, будь это ребенок Вити, он настолько правильный, что предложил бы Анжеле выйти за него… А она из безысходности могла согласиться.

Он так и не понял за все это время, считала ли она его погибшим или нет. Но… не отпускало чувство… будто она его ждет.

Сначала он не мог сообщить ей о себе — лежал в больнице. Потом… видел ее, но не решился никаким образом обнаруживать себя — боялся, что сделает хуже, и ее обвинят в пособничестве. А потом надолго уехал и, когда вернулся, обнаружил ее беременной, что дало пищу для долгих размышлений — и о Викторе, и о жизни Анжелы, и о собственной жизни.

А теперь решил, что… хватит. Нет, его война не закончена, но у него есть тыл, есть, ради кого жить, и он сделает все, чтобы любимая женщина и его ребенок были… счастливы. Даже если он будет рядом не так часто, как хотелось бы.

Иногда ему казалось, что он нарисовал слишком идеальную картину, что такого счастья в его жизни просто не может быть. Но… он никогда не отступал от принятых решений. И всегда считал, что лучше сделать, чем бояться ошибиться. Да и привык, что судьба, мягко говоря, неблагосклонна к нему, потому готов был рискнуть. В конце концов, потеряет он всего-то ничего — всего лишь смысл жизни… Так не впервой.

Герман взглянул на часы — до прихода долгожданной гостьи оставалось еще минут двадцать, — проверил планшет — объект прибыл домой, к роскошному образцу дорогого, элитного жилья, — подумал немного и все же отправился на кухню. Вытащил из холодильника колбасу, достал хлеб и соорудил два бутерброда — ел он только утром и ужасно проголодался.

Он не сомневался, что она придет. Загадка совсем не сложная, а Анжела — девочка умная, быстро сообразит что к чему.

Сомнения вызывал все тот же объект. Собственно, в основном, из-за него и пришлось городить все эти сложности с надписью и почтовым ящиком. Поостерегся он просто так заявиться к Анжеле домой, мало ли какое наблюдение могли установить… А идти проверять собственной персоной возможные камеры у дверей ее квартиры по меньшей мере глупо. Да и подготовить заранее наверно все же лучше — уж пусть сначала сама догадается, что это послание от него, чем он явиться к ней сам. И это не беря в расчет ее маму.

Анжела говорила, что ее мама куда сильнее, чем это может показаться, и что она точно не упадет в обморок от известия, что дочь связала свою жизнь с преступником. То, что Галина Павловна — человек незаурядный, он понял сам за те полчаса, пока она поила его чаем и рассказывала историю, известную ему куда лучше любого стороннего рассказчика. Потом, когда лучше и ближе узнал Анжелу, ему было даже немного стыдно перед ее мамой за тот визит. За обман и ложь. Такой женщине нельзя лгать.

Герман усмехнулся, поймав себя на странных и очень непривычных мыслях о… теще. Казалось, что это слово в принципе не может иметь к нему отношения! Но маму Анжелы он воспринимал именно так. Она ему понравилась тогда, в тот его визит под видом сокурсника ее дочери — в ней чувствовалась сильная женщина. Впоследствии он понял, в кого пошла Анжела, хотя она уверяла, что характером больше в отца. Но, что ни говори, а сила и внутренний стержень Анжелы, восхитивший его в свое время, у нее точно от мамы!

Как-то Галина Павловна воспримет его возвращение?..

Как прошли двадцать минут, он совсем не заметил, случайно бросил взгляд на часы. И последующие десять минут провел в коридоре. При всем доверии к Анжеле, терять бдительность было просто не в его привычках, да и проверить лишний раз никогда не мешает… Его-то навряд ли вычислили, а вот за ней вполне могли присматривать.

Звонок в дверь неожиданным не оказался — он услышал движение за дверью прежде. Посмотрел в глазок и против воли улыбнулся: она была очень близко и показалась забавной — на ее лице отражались почти все переживания. Краем сознания он отметил чуть изменившуюся прическу, чуть округлившееся лицо — он помнил то, похудевшее за недели скверного питания, — и все те же сияющие, беспокойные глаза.

Ничего странного на лестнице не происходило, потому он повернул замок и отступил в темноту — отчаянно хотел, чтобы все прошло так, как ему представлялось, но не мог не проверить.

Рука настолько привыкла к оружию, что лежащий в ладони «Вальтер» никаким образом не диссонировал со всеми «мирными» размышлениями о дочке, теще и счастливой жизни. Ему вообще казалось, что одно другому никак не мешает. И «Вальтер» конкретно к самой Анжеле вовсе не имел отношения.

Он прекрасно ее видел на фоне освещенного лестничного коридора. Мелькнула мысль, что она сейчас является удобной мишенью — мелькнула и пропала. А от звука ее голоса он все же вздрогнул.

— Я не знаю, любишь ли ты перец… У нас его не было, когда я готовила… Но навряд ли он тебя порадует…

В который раз восхитило ее самообладание! Она шутит! С ума сходит от волнения — и шутит.

— Ты не успеешь даже поднять руку.

— Ты выстрелишь в меня?

— Заходи и закрой дверь.

Он зажег свет, когда она закрыла дверь, и наконец расслабился. Физической опасности больше не было — а ведь справиться ему проще как раз с ней! Осталось узнать… есть ли у него смысл жизни… Или больше нет.

Анжела обернулась.

Он ждал вопросов, много вопросов, но она молчала. Молчала и смотрела так, что он понял — все же она не была полностью уверена в том, что он не погиб. Эта мысль и родившийся от нее укол совести заставили шагнуть ближе — обнять и утешить, но что-то в ее взгляде заставило его остановиться. Он, не сводя с нее глаз, положил пистолет на тумбу слева от себя, но не делал больше попыток подойти — ей нужно дать время осознать и принять. А подойти хотелось. И обнять тоже.

— Ты жив.

Он кивнул.

— Почему так долго?

— Не мог раньше. По разным причинам. Я все тебе расскажу.

— Почему именно сейчас?

Он с трудом подавил улыбку: ее ум, проявлявшийся даже в самых напряженных ситуациях, его неоднократно удивлял. Вот и сейчас несмотря на все эмоции, которые несомненно имеют место быть, она умудряется думать — причем рационально и правильно!

— И это тоже расскажу.

Она наконец сделала шаг. Второй… Третий… Положила не глядя сумку и баллончик куда-то рядом с его пистолетом. Он все смотрел ей в глаза и искал ответ на вопрос.

И вдруг увидел. Она только начала какое-то движение руками и наверно хотела протянуть их к нему и что-то сказать, но он не сдержался — вмиг сократил оставшееся небольшое расстояние между ними, схватил ее в охапку и прижал к себе.

Она обняла его за талию, замерла и дышала куда-то в шею. Чуть-чуть щекотно и безумно приятно.

— Живой… — прошептала она и подняла голову. Наконец-то он видел ее глаза так близко, как мечталось все это время. — Почему так долго?

— Я все объясню. — Он осторожно отвел прядку волос от ее лица. Просто потому что наконец-то мог прикоснуться.

Она улыбнулась и тихонько засмеялась:

— Боже, как знакомо!.. От тебя пахнет бутербродом с колбасой. У тебя есть еще? Я не ела целую вечность!

Герман рассмеялся и от волны восторга сильнее прижал ее к себе. Как же он скучал по ней! Только одна женщина в мире могла в такой момент заговорить о колбасе. От избытка чувств он поцеловал ее в лоб — хотел в губы, но не решился, чувствовал, что нужно чуть-чуть подождать.

— Есть, — он все продолжал улыбаться. — И не только колбаса.

— Да-а-а? — она тоже улыбалась, но из глаз веселье почему-то вдруг исчезло, и она, перестав улыбаться, подняла руку и осторожно коснулась его лица.

Герман непроизвольно дернулся. Он точно знал, что никаких следов ожогов больше нет, но она смотрела так, будто… видит их. Она медленно провела пальцами по его щеке и он опять не сдержался, взял ее руку в свою и опустил ее.

Оба вдруг стали совершенно серьезными. Или и не переставали ими быть?..

— Как тебе удалось выбраться оттуда?

Он помедлил всего секунду — понял, что ответ ей нужен прямо сейчас, и нет смысла откладывать объяснения. Рассказал о том, как, пытаясь выползти из-под бревен, случайно обнаружил в полу небольшой люк, как оказалось, что он ведет в подвал — маленький, неглубокий, но достаточный для того, чтобы суметь укрыться в нем от огня. Рассказал, что потерял сознание сразу же, как проник туда, помнил только, как обрушилась горящая крыша, и в последний момент успел уклониться от падающих досок.

— Когда я пришел в себя, было темно и тихо. Сколько прошло времени не знаю… А потом меня нашли.

— Кто?!

— Те, на кого я сейчас работаю.

— …Кто?

— Спецслужбы, — ответил он, принявшись снимать с нее куртку. Она была так поражена, что этого почти не заметила, не сводила с него ставших огромными глаз, но послушно вытащила руки из рукавов. — Подробнее я все равно не могу сказать, кто именно. — Он повесил куртку на вешалку и вновь притянул ее к себе. — Я же был в Федеральном розыске, и когда началась вся та наша история, они заинтересовались мной и решили использовать ситуацию в своих целях. То, что случилось на лесопилке, было им особенно на руку.

— Не поняла…

— Им было выгодно, чтобы я погиб, оставшись в живых. Человек без имени, без прошлого и настоящего — его всегда легко выдать за кого угодно.

— В каком смысле выдать?.. Подожди… — Она отстранилась, что-то обдумывая, сделала пару шагов по тесной прихожей и вновь подошла к нему. — Ты, что, теперь шпион и работаешь на… ФСБ, ГРУ… кто там еще есть… Так? То есть ты больше не скрываешься? Тебя восстановили на службе?!

Запутавшись, на что сначала отвечать, и мысленно улыбнувшись тому самому потоку вопросов, который он ожидал, Герман взял ее руки в свои и снова притянул ее ближе — хотелось чувствовать ее, ощущать, что она рядом. В ответ Анжела его обняла, но продолжала выжидающе смотреть в глаза.

— Не восстановили… Точнее, не восстановили Германа Завьялова, он официально признан погибшим. Но звание мне вернули. Тому, кто я есть теперь. Но на кого именно работаю, не скажу, не могу. Не на тех, кто... на кого раньше.

— Почему такая таинственность? Ты все-таки шпион?

— Н-нет… но что-то в этом роде. Участвую в различных военных операциях.

Он знал, что ей это нужно. Любовь любовью, но далеко бы они смогли вместе пройти, если бы она в глубине души продолжала считать его преступником?.. Вот такая… реабилитация, оправдание… искупление даже… нужны ей. И ему.

Анжела молча опустила голову и уткнулась ему в грудь, он осторожно коснулся ее волос, погладил немного и хотел было предложить переместиться в комнату, когда она тихо прошептала:

— Почему же тогда… так долго?

Он вздохнул, знал, что она непременно задаст этот вопрос, но рассказывать все подробности не хотелось, хоть и понимал, что деваться некуда: ей нужны объяснения.

Наверно, он молчал слишком долго, потому что она подняла голову и взглянула на него. Нехотя он рассказал про больницу, про сломанные ребра и ожоги. Про то, как сразу в больнице к нему пришли из спецслужб и просто поставили перед выбором — или тюрьма, или работа на них.

— Потом делали пластику — убирали следы от ожогов на лице и на руках, потому что это очень приметные элементы внешности, а…

— …шпионам надо быть незаметными… — грустно улыбнулась Анжела, внимательно рассматривая его лицо.

— Ну... да, в общем… Потом, когда срок реабилитации прошел, отправили на физподготовку, потому что за прошедшие годы и пока шло лечение я потерял необходимую форму. А потом довольно скоро отправили на первое задание… Могу только сказать, что оно было в Грузии… Там я пробыл почти месяц… Зато привез тебе кое-что.

— Мне?..

— Ну да. Я не переставал все это время думать о тебе и знал, что обязатель…

— Ты узнавал что-нибудь обо мне? — перебила его Анжела и он понял, о чем она.

— Да. Я знаю о Кате.

Сколько всего смешалось в ее глазах!.. Удивление, радость и, кажется, упрек, и что-то еще, что он никак не мог идентифицировать. Такого в ее взгляде раньше он не видел.

— Анжела! — Не так, совсем не так он собирался это сказать! Почему в таких делах никогда не бывает так, как планируешь? — Анжела… — Он взял ее лицо в руки, она смотрела удивленно… и испуганно. — Я знаю, что далеко не ангел, знаю, что не могу предложить тебе нормальной, привычной, как у всех, жизни… Она, конечно, лучше, чем была тогда, в бегах… Но все равно жизнь военного — это… это риск и постоянные разлуки. Я не смогу быть рядом с вами столько, сколько этого хотелось бы тебе. Но… я хочу быть с тобой… с тобой и нашей дочкой. Я сделаю все, чтобы вы были счастливы.

— Ты ненормальный…

След некоего страха, пока он говорил, растаял, и теперь в ее глазах светилось то самое «да». Только одна женщина в мире могла ответить «да» словами «ты ненормальный»!..

Он не стал больше ничего говорить — не мог. Поцеловал все туда же, в лоб, хотел переспросить, правильно ли ее понял, но она вдруг потянулась к нему, руками обхватила за шею и поцеловала в губы.

Он забыл, что она умеет командовать, умеет быть главной, умеет быть настойчивой и умеет очень быстро принимать решения. Особенно судьбоносные.

А еще вдруг оказалось, что он забыл, как она целуется. Ему казалось, что не забывал, но эта Анжела — немного новая, изменившаяся, совсем чуть-чуть — целовалась… иначе. Он не сразу понял, что в ее сумасшедшем напоре все пережитые эмоции — за сегодня… и за все прошедшее время.

— Ты ненормальный, — почему-то повторила она снова, а он лишь сильнее прижал ее к себе.

Кажется, они целовались целую вечность. Ему совершенно точно казалось именно так. Он изо всех сил сдерживал порывы освободить ее от одежды — прямо сейчас и прямо в коридоре, даже мысли какие-то мелькали по поводу тумбочки, на которой лежит пистолет, пока не осознал вдруг, что ее руки успели уже расстегнуть его рубашку.

Почему он все представлял совсем не так? Думал, что ей нужно будет время, чтобы привыкнуть к нему, принять то, что он все же жив, «переварить» всю информацию… А она вместо этого… летит куда-то вперед, увлекая его за собой и ему теперь нужно ее догнать, догнать и обогнать, потому что главный все же он.

Смысл его жизни?.. Вот он, в его руках — во всех смыслах. В его, ставших горячими, руках та женщина, что появилась в его жизни, чтобы изменить ее, чтобы вернуть ему… самого себя.

И он больше никогда ничего не потеряет. Ни ее, ни себя.

* * *

Анжела сидела на диване, поджав под себя ногу, крутила в руке бокал с красным вином и любовалась им на свет люстры. Хрусталь переливался всполохами отраженного света и они походили на маленькие солнышки. От вина упоительно пахло летом — жарким, настоящим, таким, каким может быть лето на юге. Совсем не то, что на севере.

Давний разговор о предпочитаемых марках алкоголя, начавшийся, кажется, с продрогшего "сейчас бы водки...", остался где-то в прошлом. Там, где было очень холодно, весьма голодно и... страшно. Впрочем, страха она пыталась не показывать: задорно обсуждала возникшую тему, в ходе чего и выяснилось, что она совершенно не знакома ни с Киндзмараули, ни с Хванчкарой, ни тем более с любой другой, более редкой гордостью Грузии.

Он привез ей грузинское вино, потому что в ничего не значившем разговоре она упомянула, что никогда его не пробовала!..

По телу разливалось тепло — внутри от вина, снаружи от руки Германа, так и не отпустившего ее и теперь по-хозяйски поглаживающего ее обнаженную ногу. Он был таким расслабленным, каким она видела его настолько недолго, что почти не помнила. Сейчас эта расслабленность была живой иллюстрацией возможности простого семейного счастья. В которое так хотелось поверить все это время и в которое сейчас она верила безоговорочно.

По всем законам мелодрамы на ней была надета лишь рубашка — разумеется, его. Надевать обратно джинсы и кофту пока не хотелось, мысли о скором возвращении домой пока только лениво всплывали в голове и исчезали — еще можно немного не думать о том, что придется расстаться, хоть и не надолго.

— Гера, — внезапно появившаяся мысль удивила ее саму, она и не подозревала, что подсознание обдумывает и переваривает полученную информацию, — ты так и не сказал, почему именно сейчас… Что-то случилось?

Он остановился, но руку так и оставил на ее бедре. Помолчал совсем немного и ответил:

— Неделю назад Волошанин вышел на свободу, ты знала об этом?

— Н-н-нет… Но как же?.. Его осудили за убийство!..

— Ну, уж «как» — не знаю. Главное, что он на свободе. И… если он захочет нам, тебе, в его понимании, отомстить, мне хотелось бы об этом знать заранее.

Анжела во все глаза смотрела на Германа, в одну секунду вдруг ставшего таким, каким она его помнила — собранным, серьезным, сосредоточенным. Странно, но ему это удавалось даже в полуобнаженном виде, сидя с ней в обнимку.

Ей показалось, что они вернулись в то время — и она не поняла, хорошо это или плохо.

— И что теперь?

— Я слежу за ним, — просто и обыденно ответил Герман.

Она против воли улыбнулась: настолько это прозвучало по-мужски уверенно. Потом обеспокоенно посмотрела на него.

— Я смогу защитить тебя. И Катю, и Галину Павловну. Даже твоего Витю, если потребуется.

Она рассмеялась, представив лицо друга, когда он услышит о том, что «ее киллер» собирается его защищать.

— Я знаю, — серьезно ответила она. Проблема вышедшего на свободу депутата стала волновать куда меньше. Потом они все серьезно и подробно обсудят. — Гера…

— У…

— А как… тебя зовут?

— …Георгий Новицкий. Это фамилия мамы.

— Георгий?.. То есть… то есть Гера? — обрадовалась Анжела.

— Ну да, — улыбнулся Герман и потянул ее за руку к себе. Она поставила бокал на стол и вернулась в его объятия, удобно устроившись на его плече. И даже глаза прикрыла от удовольствия.

— Счастливее, чем сейчас я буду только тогда, когда познакомлю вас с Катей.

Он поцеловал ее в макушку, помолчал немного и произнес:

— Так пошли…

— Прямо сейчас? — перепугалась Анжела и подняла голову.

— Прямо сейчас, — серьезно кивнул он, глядя ей в глаза. И вдруг спросил: — Почему ты так смотришь?..

— Я… поверила… Я только что наконец-то поверила, что это все по-настоящему, — она чувствовала подступающие к глазам слезы и изо всех сил старалась не заплакать.

— Все. Будет. Хорошо. — Герман легко ее поцеловал и внимательно посмотрел в ставшие влажными глаза. — Веришь?

— У меня никогда не было выбора, верить тебе или нет, — улыбнулась она.

И добавила:

— Верю.

Ему верила, а своей Судьбе пока еще не очень. Было страшно, потому что казалось, что настолько хорошо быть просто не может. Герман не просто жив, он еще и почти полностью реабилитирован — это казалось невероятным. Они смогут жить вместе, он будет уезжать и возвращаться — к ней, к ним. Как в это поверить?!

Все казалось... сказкой. Слишком прекрасной, чтобы быть правдой. Но... может быть, они уже заплатили достаточную цену за нее?..