Нантонаку (джен)

Изогнутая ветвь близко растущего от дома клена билась в стену, вызывая неприятный скребущий звук. Словно бы кто-то живой и враждебный царапал плотно пригнанные доски, силясь проникнуть внутрь. Девочка украдкой покосилась в ту сторону и зябко поежилась, ближе подтягивая колени к животу. Вполне, казалось бы, привычно и уже не должно вызывать эмоций: край их славится неустойчивой погодой и частыми ветрами. И слышала этот звук девочка не два и даже не двадцать два раза за свою недолгую жизнь.

Однако скрежетание это Караи все равно не любила. Как и пять лет назад, хоть и не была прежней несмышленой девчушкой. Вот уже как полгода она — куноити, пускай и ученица. Куноити стыдно бояться темноты и скрывающихся в ней призраков. И она не боится… так, просто неуютно. Особенно сейчас, когда она совсем одна.

Грустно… И глупо. Караи нахмурилась. Ниндзя не должен поддаваться чувствам. Их у него попросту нет. Девочка сильно сомневалась в этом, однако стоило лишь взглянуть на отца, всегда такого сильного, несгибаемого, выражение лица которого мало отличалось от маски, что он носил перед воинами — и Караи почти готова была поверить. Жаль, что сама она так не умеет.

Зря вспомнила. На глаза навернулись непрошенные слезы. Караи сердито утерла их рукавом — хотя кому тут их видеть, в отдельной комнате? — оглянулась на светильник, на дрожащее, пляшущее под сквозняком пламя. Того и гляди погаснет, оставив ее наедине с враждебными тенями.

Девочка зажмурилась, на миг задержала дыхание, потом пару раз глубоко вдохнула-выдохнула, сосредоточив внимание в центре живота, там, где зарождается внутренняя энергия, как учил ее сэнсэй. Страх немного ослабил леденящие кольца, но не совсем. Лишь отполз змеей в дальний угол, затаился в ожидании.

Караи сжала тонкие пальчики в кулачки, усилием воли приказывая себе оставаться на месте. Ноги прямо чесались выбежать наружу, в коридор. Навряд ли там теплее, да и светлее тоже, но там есть хоть кто-нибудь. Да и вернулись они только сегодня, и Караи соскучилась по дому. Даже несмотря на этот шорох и тени, он намного уютнее и ближе, чем холодная высотка в Токио, в которой нет души. И зачем они только туда ездят так часто?.. Нет. Нельзя. Так приказал ей отец. А она и без того изрядно рассердила вчера. Стоит ли добавлять еще?

Хотя что она такого сделала? Шмыгнув носом, Караи сердито уставилась в угол. Он же всегда хотел видеть ее великой куноити. И Караи станет ей. Непременно, раз уже сейчас не боится ни высоты, ни стали оружия. Силы бы еще побольше…

Караи грустно вздохнула, повыше подтянула покрывало, укутывая зябнувшие ноги. Всё не то. Насколько теплее и уютнее было бы сейчас за котацу*, пусть даже и укрывал он не так плотно. Но нет, отец признавал традиции лишь тогда, когда желал этого сам. И когда это не противоречило его странной страсти к уединению. Которого Караи, сколь ни старалась, не могла понять. Да и кто бы мог?

Выпростав руку из-под покрывала, Караи дотянулась и поправила светильник, пытаясь заслонить от ветра. Конечно же, сделав еще хуже. Фонарь закачался еще сильнее, тени заметались по углам, как вспугнутые птицы. Даже предметы в комнате, кажется, зашевелились. Как и темно-светлые пятна за окном, за которое она так неосмотрительно высунулась. Аж голова закружилась. Какой это был этаж? Караи уже не помнит. Да и не важно, в общем-то. Главное — что она не испугалась, не отступила. Жаль, что отец не оценил. Грубо, рывком сдернул за руку с подоконника, так что Караи едва не упала на пол.

Нет бы обнять или похвалить хотя бы… Нет, Караи ни разу не видела, чтобы ниндзя кого-нибудь обнимали, но все-таки… Почему нет? Она же не один из его солдат… не только солдат. И не раз и не два пыталась выразить всю любовь и нежность, которые, вопреки привычной почтительности и — иногда — страху, все же вызывал отец. Но тот лишь молча отстранялся, так, словно Караи совершила неимоверную глупость.

Вот и сегодня… точнее, вчера. Лишь выставил в коридор, с некоторым усилием разжав руку на ее запястье. И захлопнул дверь за спиной дочери, быстро, словно не желая ее видеть. Может, и правда не хотел. И до сих пор на нее злился, вот и не разговаривал весь перелет из Штатов до Японии, а потом и дома.

Караи недовольно покосилась на поднос, где-то с полчаса назад принесенный слугой. На еду запрет не распространялся, но есть не хотелось. Наверно, надо бы попросить прощения… Но за то, в чем не виновата… зачем?

Впрочем… Караи перевела взгляд на дверь. Наверно, появись отец здесь сам, может, она и попробовала бы. Может, именно этого он и желает? Тогда почему не пришел сам? Раз уж ей запретил выходить?

Негромкий шорох заставил девочку вздрогнуть, резко обернувшись в сторону его источника. Но это всего лишь кто-то из слуг открыл сёдзи*. Теплая полоска света упала через них, окрасив кусочек татами в медовый цвет. Значит, прощена!

Тут же забыв и о недавней обиде, и страхах, в том числе и рассердить отца, Караи сорвалась с места. Едва не сбив с ног своего «освободителя», пожилого мужчину, давно служившего в их доме, выбежала в коридор и далее — к лестнице, ведущей на второй этаж. К самому близкому после гибели матери человеку на свете, что был у нее.

* * *

Отложив в сторону бумаги, принесенные поздним гонцом, мастер Фут выпрямился, расправляя затекшие спину и плечи. Рутинная, бумажная работа никогда не привлекала его. Однако хороший командир должен знать всё и обо всех, иначе его власть — не более чем иллюзия.

Казалось, что такой вот повседневной, лишенной огня рутиной стала вся жизнь, каждый шаг клана после свершения мести. В такие моменты Ороку Саки даже немного жалел, что Йоши сгинул в пламени, а на его собственную долю осталось лишь жалкое, лишенное смысла, существование. Разумеется, ни одна живая душа, в клане и за пределами его, и не подозревала об этом. Даже Караи, его малышка, хоть немного скрашивавшая жизнь и согревавшая душу. Особенно она…

Устало выдохнув, мужчина опустил ладони на низкую столешницу, небрежно отодвинул бумаги. Пожалуй, на сегодня достаточно. Срочного и неотложного не осталось, а все прочее прекрасно может подождать до завтра. Долгий день, перелет и смена часовых поясов вымотали его сильнее, чем Шредер был готов признаться даже себе. Тем более что главной причиной были вовсе не перелет и время.

И звонкий топот детских ножек по деревянным половицам лишь подтвердил это. Вздрогнув, Ороку Саки обернулся, и на миг, на краткий неуловимый миг лицо его утратило привычное каменно-неподвижное выражение, словно освещенное пламенем свечи. Взгляд невольно метнулся в сторону сёдзи, за которым мелькнул темный тоненький силуэт.

Лишь на миг. Упрямо мотнув головой, Шредер отвернулся. Взгляд уперся в темный угол, в котором располагалось токонома*. Белые лилии как символ хрупкости красоты и вечные, не подвластные времени слова. Какие именно, Саки не мог вспомнить. Память вновь подводила его, не сохраняя прекрасного, зато многократно воспроизводя ужасное или гадкое. Лишь одно слово отложилось в ней: нантонаку*…

И неспроста. Именно так, вопреки всему, на грани мечты и кошмара, в его жизнь вошла Караи. Придала ей новый смысл, сама о том не ведая. На грани жизни и смерти, на лезвии судьбы, ранившем их всех. И именно он, Ороку Саки, с того дня именовавший себя данным ему первым учеником грозным прозвищем Шредер, стал этим орудием. Не то, чтобы он сильно жалел об этом — что должно случится, сбудется вопреки всему. Нет, лишь желал побольше воли, чтобы точнее направить этот удар.

Она не должна была ему достаться. Не следовало и привязываться к ней слишком сильно. Караи — дитя Йоши и вместе с прекрасными чертами матери, на которые так радостно и больно любоваться, унаследовала и взгляд настоящего родителя. Кровный враг, даже ушедший в вечность, навсегда остался с ним. Она — тлеющий уголь, который в любой момент может больно обжечь. И любимая игрушка, которую он, Шредер, никогда и никому не отдаст. Нантонаку…

Воцарившаяся тишина привлекала внимание даже сильнее недавнего топота. Медленно Шредер повернулся — и почти сразу же столкнулся взглядом с широко раскрытыми светло-карими глазами, в которых плескались скрытая радость и страх. Глазами Йоши… Шредер скрипнул зубами, и девочка вздрогнула, подавшись назад.

— Можно?.. — только и отважилась пролепетать она.

Мужчина медленно кивнул, опуская взгляд. Караи опасливо приблизилась, опустилась на колени в шаге от отца. Затем скосила на него глаза, лукаво и дразняще, тоже в очень знакомой манере.

И, стремительно наклонившись вперед, отец подхватил ее на руки, чего не делал уже много лет, с тех пор как дочь выросла — и не успел изумиться собственной сентиментальности. Впрочем, тому была весомая причина: не так давно, только вчера, он на полном серьезе опасался потерять ее. И сейчас словно лишний раз убеждался, что она — здесь, рядом, настоящая и живая. И, что бы ни случилось, будет рядом.

Караи на миг боязливо замерла, затем улыбнулась и осторожно, словно боясь ранить, коснулась пальцами обожженной щеки. На самом же деле она боялась, что отец оттолкнет ее, как бывало прежде. Шредер и правда молниеносным движением перехватил ее руку — но лишь удержал в своей, широкой и загрубелой, прижимая к щеке. Неловкая кривоватая улыбка тронула его губы. Глупая девчонка и не догадывалась, какой опасности себя подвергла. Больше этого не повторится. И, пусть она сильно провинилась, мастер клана и преклонение перед ним будут завтра… сегодня же его черный котенок не должен его бояться.

Глаза девочки радостно вспыхнули, она широко искренне улыбнулась. В происходящее не верилось, оно казалось сном — так пусть длится подольше. По стеклу вновь скрипнула ветка, но Караи не услышала. А если и услышала — не обратила внимания. Ведь пока они вместе, ей нечего опасаться. Нантонаку…

______________________

* котацу — традиционный японский стол с покрывалом и подогревом

* сёдзи — решетчатая перегородка в японском доме, могла служить временной внутренней стеной, дверью или ширмой.

* токонома — ниша, в которой располагалась композиция из цветов — икебана и традиционная гравюра либо выполненное каллиграфией изречение или стихотворение

* нантонаку — вопреки всему (яп.)