Иллюзия победы (джен)

Это конец войны.

Несколько лет в аду.

Только дождись меня,

Я по воде приду…

Белая гвардия, "Песня рядового"

 

Прикосновения обжигают.

На незащищённой коже остаются багровые следы, точки и полосы — этакая морзянка в стиле боди-арт.

Бесформенный сгусток биомассы тыкается в колени — требовательно, настойчиво: беги.

Бегу.

Под тяжёлыми ботинками с призрачным хрустом крошатся зелёные кристаллы.

Невесомо, беззвучно рыжеватые тени скользят вокруг меня — живые дети погибшей земли.

Хочется смеяться.

Останавливаюсь. Вдыхаю смертоносную пыль.

Я одна из вас.

 

Ненавижу писать отчёты. Не умею, потому и ненавижу. Что им выдать? Очередную муть сомнительного качества на тему грядущего прорыва в исследованиях? Или три страницы статистических данных с двадцатью тремя страницами комментариев к ним? Не знаю. Идеи закончились полгода назад.

Проверяю культуры клеток. Этой ночью погибло ещё одиннадцать колоний. Похоже, опять придётся всё начинать сначала. Жаль.

Горячий кофе придаёт сил. Завтрак… Надо всё-таки есть, хоть иногда…

Ладно, иногда — не значит именно сейчас.

Подхожу к контейнеру с объектом ZN118. Что за ерунда, опять сбились настройки. Уменьшаю яркость освещения. ZN118 прижимается к прозрачной стенке контейнера, рыжий комок биомассы размером чуть побольше футбольного мяча. Узнал.

Это для других он — объект ZN118.

— Привет, Тамино. — Не вслух, конечно. Они вообще не любят человеческие голоса.

Натягиваю защитную маску и перчатки, открываю контейнер. Стряхиваю завтрак аккуратной кучкой в угол. Тамино мгновенно поглощает угощение. Зелёные сполохи пробегают по его поверхности. Понравилось…

Слепо тычется мне в ладони, и — в нарушение всех инструкций — я поднимаю его на уровень глаз, это окутанное зеленоватым облаком создание.

— Ты моё сокровище, — едва слышным шёпотом.

Отправляю Тамино обратно.

Сумасшедшая. Сюсюкаю с висцероидом.

 

Наш комплекс — одна из сотен таких же мелких исследовательских баз, разбросанных по окраинам заражённых зон.

А я — одна из тысяч учёных Братства. По сути, никто и звать меня никак.

И за моей работой толком не следят.

Хотя я честно стараюсь что-нибудь открыть. Иногда по целым дням не вылезаю из защитного костюма, а бывает, что целые ночи просиживаю за компьютером, пытаясь разобрать накопившиеся данные… Всё ради Братства, да.

За бога, за царя, за отечество. Иными словами, дважды за Кейна и за Нод.

Но на самом деле я здесь вовсе не ради каких-то эфемерных целей Братства, на которое мне плевать с крыши Храма. Я здесь ради висцероидов.

Бесшумно открывается дверь, и на пороге возникает Миамато. Судя по синякам под глазами, опять не спал.

— Посижу у тебя, — сообщает он и плюхается на стул возле компьютера. Я привычно киваю и возвращаюсь к своим делам.

Подобные появления Миамато уже давно перестали быть чем-то необычным. Бедняга. Он один из старших учёных нашего комплекса, соответственно, и спрос с него намного больше, а никакого прогресса в исследованиях вот уже третий месяц нет. А если ты не приносишь пользу Братству, тебе незачем жить. Такая вот у Братства родственная любовь. Я иногда даже помогаю Миамато в меру своих скромных сил. Когда самой уж совсем нечем заняться, а создать видимость бурной научной деятельности необходимо…

Но приходит Миамато в мою крохотную лабораторию вовсе не за помощью. Ему иногда просто необходима тишина.

Он проводит опыты на людях, а мы, как и практически любое животное, склонны громко кричать, когда нам больно.

 

Снова это поле.

Холодно и тихо.

Так тихо, что слышно даже похрустывание растущих кристаллов тибериума. Зелёный сумрак скрадывает пространство, и кажется, что до края мира дюжина шагов, а дальше… Дальше — тишина.

Рукоять пистолета холодит ладонь. Что ж, сегодня в догонялки поиграть не получится.

Жаль.

Оборачиваюсь, уже зная, что не одна. Вскидываю пистолет.

Кейн смотрит на меня как строгий, но любящий отец на непослушное дитя.

— Ты предала Братство, — не обвинение, констатация факта. — Ты предала меня.

Из ядовитого тумана появляются солдаты-мутанты. Тибериумные ублюдки.

Считаю выстрелы. Первый, второй… девятый.

Последняя пуля — себе.

 

Полпятого. Зажигаю свет и сижу некоторое время, тупо уставившись в стену. На стене — плакат с мордой Кейна. Маленькая деталь большой игры в верность Братству.

Ну спасибо тебе, брат, за мой крепкий и здоровый сон! Чёрт бы тебя побрал…

Кое-как одевшись, ползу в лабораторию. Охранники у выхода из жилой зоны синхронно мне улыбаются и продолжают перемывать косточки начальнику комплекса. Привыкли к моим ночным прогулкам.

Пора бы и мне привыкнуть, что подсознание зациклилось на четырёх сюжетах и хотя бы раз в неделю, да приходится раскидывать свои мозги по тибериумному полю…

По локальной сети связываюсь с техотделом: датчики на контейнере Тамино опять выдают какую-то ерунду. Пусть наконец пришлют хоть кого-нибудь разобраться. А пока придётся снова всё настраивать вручную.

Посылаю запрос в отдел снабжения. Эти расторопнее техников, и уже через двадцать минут, одетая в защитный костюм модной чёрно-красной расцветки, я бодро чапаю по направлению к границе заражённой зоны. В рюкзаке брякают пустые кюветы для образцов.

Далеко на востоке небо едва заметно светлеет.

Сдвоенная антенна портативного анализатора напоминает мне о древних лозоходцах, выискивающих подземные реки. Но здесь нет рек. Только безжизненное пространство, покрытое зелёными кристаллами. При таких темпах роста в скором времени нам придётся сворачивать базу и искать другое пристанище, где можно будет продолжать эксперименты. А эта милая долина, зажатая между двумя горными отрогами, превратится в очередной изумрудный город…

Не знаю, откуда они появляются. Только что не было — и вот уже штук шесть нарисовалось: крутятся рядом, пихают друг друга, плюются тибериумными струями… Застываю. Жду.

Висцероиды сужают круги и наконец подбираются вплотную.

Осторожно, медленно снимаю защитную перчатку. Ледяной воздух пощипывает кожу. Протягиваю руку к ближайшему существу. Висцероид выпускает щупальца-ложноножки и касается кончиков пальцев. Наклоняюсь ниже, и ладонь погружается в прохладную биомассу, которая чем-то похожа на густое тесто. Ха, ещё не хватало вспомнить бабушкины пирожки с курагой…

Больно. Терплю. Потом придётся долго отмывать руку мерзко пахнущим раствором, колоть добрый десяток инъекций для очистки крови, но оно того стоит.

Висцероид медленно отдаляется. Прячу зудящую руку в перчатку и иду за ним. Остальные скользят рядом, рыжие призраки пустоши. Я — как Маугли в стае волков. Чужая, но своя.

Анализатор едва слышным писком оповещает, что обнаружил нужные кристаллы. В этот раз настроила его на серебро. Снова удивляюсь: какое вещество ни впитывал бы в себя тибериум, цвет его остаётся болезненно-зелёным.

Болезнь. Опухоль на теле нашей планеты…

Заполняю кюветы. Надо возвращаться и исправлять последствия своей глупости.

Уходить не хочется. Зелёное безмолвие притягивает к себе, завораживает… поглощает.

Усилием воли отвожу взгляд от гигантских кристаллов, растущих из расщелин скал неподалёку. Хватит на сегодня. Пора включать инстинкт самосохранения.

Висцероиды некоторое время следуют за мной, но потом отстают и разбредаются по своим делам.

Стандартная процедура обеззараживания занимает немногим более четверти часа. Убедительным голосом несу какую-то чушь про случайно свалившуюся перчатку, получаю моральную взбучку и направление в медпункт.

Сдаю кюветы с образцами — их потом доставят в мою лабораторию.

Уже на выходе натыкаюсь взглядом на очередной плакат с изображением Кейна. Прячу улыбку.

Ты ошибаешься, брат.

Невозможно предать того, кому никогда не был предан.

 

Я исследовала свою кровь, наверное, дюжины две раз. Кожу, мышцы, даже волосы — всё проверяла с тщательностью, достойной лучшего применения. Извела кучу реактивов, просмотрела насквозь линзы микроскопа… Но так и не поняла, почему висцероиды, агрессивные порождения тибериума, не трогают меня, хотя неоднократно нападали на других учёных комплекса, имевших глупость сунуться далеко в кристаллические дебри.

Телепатию можно смело исключить. Мозг, да и вообще хоть какая-то централизованная нервная система у висцероидов отсутствует в принципе, только отдельные пучки волокон, перемещающиеся с током биоплазмы, — хотя бы это мне удалось выяснить. Привычных нам органов чувств нет. А непривычные пока не обнаружены. В основном потому, что висцероидов очень сложно изучать. Живых приходится держать в изолированных, герметично закрытых контейнерах и ограничиваться дистанционным сканированием, а погибшие практически мгновенно кристаллизуются или растекаются тибериумной лужей…

Да и кого, собственно, волнуют чувства висцероидов? До некоторого времени всех интересовало только как их уничтожать быстро и эффективно.

Какой-то незнакомый парень ковыряется в панели регулировки контейнера Тамино. Висцероида не видно, только густой зелёный туман. Малыш в ярости. Давно с ним такого не было.

Оторвавшись от своего занятия, парень что-то бормочет про замену повреждённого чипа, демонстрирует крохотную финтифлюшку и заверяет, что больше глючить оборудование не будет.

Хотелось бы верить.

Подключаю амплификатор. Пора бы разобраться с последней культурой клеток — каким-то чудом они ещё живы и даже умудряются потихоньку размножаться. Кто тут у нас? Champsocephalus gunnari. Ледяная рыба. Белокровный житель холодных вод. Нахожу распечатку с описанием. Культура из соседнего отдела, химера. Встроена часть ДНК Blattella germanica. Неудивительно. Тараканы твари живучие.

Теперь только запустить десяток ПЦР да скинуть данные в сеть. Пускай сами разбираются со своими мутантами.

 

Миамато сидит на своём обычном месте и трясётся.

Я при помощи микропипетки добавляю перхлорат в пробирки с клеточным лизатом. Молчу. Если Миамато захочет выговориться, пусть. Нет — я не напрашиваюсь ни в психологи, ни в исповедники.

И без его откровений знаю, что происходит.

Начальника комплекса вызывали в центр на плановый доклад. Вчера он вернулся и начался кошмар.

Все старшие получили хороший втык и предупреждение, что если исследования в ближайшее время не сдвинутся с мёртвой точки, они сами станут подопытными. Или кормом для подопытных, это как повезёт.

Пластиковый наконечник пипетки падает на пол. Миамато вздрагивает и полубезумным взглядом сканирует пространство — видимо, ждёт, что любящие братья вот-вот придут, чтоб проводить его в лабораторию, привязать покрепче и накачать какой-нибудь тибериумной дрянью…

— Как твои исследования?.. — я едва узнаю этот охрипший голос.

— По нулям. Идиоты из седьмой угробили образцы, так что теперь надо воспроизвести последний эксперимент.

Миамато рассеянно кивает.

Обхожу контейнер с Тамино, достаю из шкафчика очередную порцию реактивов и возвращаюсь к пробиркам. Висцероид следует за мной вдоль стенок, переливаясь зелёными сполохами. Вечная головная боль. Надо всё же хоть что-то существенное найти, иначе моего питомца отправят в другую лабораторию. Или уничтожат за ненадобностью. Домашние животные на базе запрещены.

Замечаю, что Миамато как-то странно смотрит на меня.

— Зачем он тебе? — будто мысли прочитал.

— Пытаюсь приручить, — улыбаюсь, но Миамато серьёзен.

— Получается?

— Ага, скоро закажу для него ошейник и именную миску… — глупо, но что ещё ответить? Миамато явно на взводе и готов ухватиться за любую соломинку. В голове возникает странная картина: надувшийся от гордости начальник комплекса торжественным голосом читает самому Кейну доклад о невероятном прорыве в исследованиях, а затем все наши старшие во главе с Миамато выводят на поводках висцероидов и устраивают какое-то сюрреалистическое дог-шоу. Осталось только сделать свирель из пробирок и обеспечить музыкальное сопровождение.

Утыкаюсь в распечатки очередных сводок. Спустя несколько минут едва слышный щелчок двери сообщает об уходе Миамато.

 

На протянутой ладони покоится небольшой кристалл синего тибериума.

— Красиво, правда?

— Красиво.

— У меня их много! Смотри!

Осколок прошлого.

Он выходит из густой синей тени. Мелкой порослью тибериума щетинятся его голова и плечи, в прорехах ветхой одежды там и тут проглядывают синие блики.

— Вижу.

— Ты помнишь меня? Помнишь? — Во взгляде — надежда и радость.

Конечно, помню.

— Фредерик…

Подходит совсем близко. Обнимает. Сначала нежно, едва касаясь. Но с каждым мгновением объятия становятся всё крепче. Даже не пытаюсь вырваться. Без толку.

Острые кристаллы рвут одежду, вонзаются в кожу, впаиваются в кости, прорастают насквозь ультрамариновыми кораллами…

— Я люблю тебя, — шёпот ускользает вместе с сознанием.

 

Он был не первым, от кого я слышала эти слова, и не последним. Но, наверное, единственным, кто говорил искренне. Преданный, тихий, надёжный Фред. Я до сих пор иногда сочиняю письма, в которых рассказываю ему о своей жизни здесь. Это успокаивает, даёт силы не бояться завтрашнего дня. Лицемерно радоваться победам Братства, фальшиво презирать ГСБ, смотреть вокруг и ничего не видеть, врать, врать и ещё раз врать…

Скорее всего, мы оказались бы по разные стороны баррикад. Здравый смысл подсказал бы Фреду держаться подальше от фанатиков Нод. Как подсказывал мне. Вот только я не слушала.

Как не слушала и тогда, когда взялась вести внедорожник через горный перевал вместо более длинной и безопасной равнинной трассы.

"Прокачу с ветерком, Фред!"

Он пытался перехватить руль, когда машина завиляла на крутом спуске, но было поздно. Внедорожник, оправдывая своё название, покинул грунтовку, вылетел с обрыва и рухнул в небольшую расселину между скал.

Когда я очнулась, Фред тащил меня от дымящейся машины. Камни под его ногами отвратительно хрустели. Над землёй висела едва заметная сине-зелёная дымка.

— Здесь жила тибериума, надо убираться! Быстрей!

Взрыв.

Куски металла летят во все стороны, от стен расселины отрываются глыбы и падают вниз, поднимая облака синей пыли.

Прямо перед нами возникает ржавый комок биомассы. Струя едкого тибериумного газа попадает Фреду в лицо. Бросаюсь к нему, но второй висцероид сбивает с ног, толкает, не даёт подняться…

Перед глазами то, что минуту назад было круглым веснушчатым лицом моего друга. Оплывающее липкими комьями месиво растворяющихся мышц и костей.

Висцероиды продолжают выпускать струи тибериума, словно не понимая, что незваный гость уже мёртв.

Я не пытаюсь убежать. Просто лежу и жду своей очереди.

Наконец висцероиды бросают останки Фреда и направляются ко мне. Скользят кругами, шурша тибериумными осколками, иногда слегка задевают меня, но не более.

Встаю.

Не нападают.

Еле передвигая ноги, иду к краю расселины. Висцероиды следуют за мной на некотором расстоянии.

Выбираюсь на утыканную кустиками засыхающей травы площадку и падаю без сил.

Прихожу в себя уже в госпитале. Врачи говорят, что мне повезло.

 

Проклятый контейнер больше не барахлит. Он просто не работает. Система регуляции отключилась, освещение заклинило на максимуме. Тамино забился в угол и стал почти шарообразным — чтобы минимизировать негативное воздействие.

Вырубаю чёртов агрегат. Опять придётся ругаться с техотделом.

Ругаюсь.

В результате соглашаются заменить контейнер. Новый доставляют в мою лабораторию просто в рекордные сроки — всего через час. Налаживают, проверяют. Вроде бы всё в порядке. Ключевое слово — "вроде".

Выпроваживаю техников из лаборатории. В соседней им как раз предстоит разобраться с масс-спектрографом, так что пусть погуляют, пока я пересажу Тамино в его новый дом.

Плюнув на правила безопасности, одеваю только маску-респиратор и перчатки. Всё равно организм уже отравлен, и проявление мутаций — дело нескольких месяцев, максимум года. Мысль о смерти не пугает. Я знала это, соглашаясь работать на Братство. Рано или поздно тибериум прикончит нас всех. Ладно, всех, кроме Кейна и тараканов.

Тамино сам забирается на мои ладони. Тяжёлый, зараза. Перетаскиваю в свежеустановленный контейнер и некоторое время просто смотрю, как висцероид скользит от стенки к стенке.

Закрываю крышку, настраиваю нужные параметры. Укорив себя за рассеянность, включаю систему очистки воздуха.

Меня ждёт работа.

 

На экране растут ярко-зелёные кристаллы. Оригинальный такой скринсейвер.

Уже минут пять, наверное, смотрю на них и не могу отвести взгляд.

До ужаса хочется снова отправиться на тибериумное поле. Только там, в мёртвой тишине, я чувствую себя по-настоящему живой.

Зелёные отблески скользят по клавиатуре, поверхности стола, моим обожжённым, покрытым шрамами рукам…

Почему всё же они не трогают меня? Мысль зудит противно, неотступно, как комар над ухом. Надо проверить ещё раз. Может быть, что-то упустила. Крошечную мутацию, случайный сбой генетической программы, изменивший физиологические характеристики настолько незаметно, что это чувствуют только аморфные условно-живые комки биомассы…

Бесцельно брожу по лаборатории. Голова теперь первозданно пуста. Остаётся только движение, по кругу — по кругу — по кругу… Как висцероид.

Я — условно-живой комок биомассы. Не аморфный разве что. И, по большому счёту, что есть жизнь, как не хождение по кругу? Раз за разом повторяются события, поступки, слова…

Осознание бессмысленности существования прорастает сквозь разум незаметно, как безупречный зелёный кристалл.

Вся эта мелкая возня на крохотной планетке, где каждый мнит себя целой вселенной…

Писк амплификатора разрезает тишину.

Что ж, вперёд, к новым открытиям.

 

Видела, как прибыли военные. Какого чёрта им тут надо? Неужто опять эвакуация? Вроде рано пока…

Ухожу в лабораторию. Ухожу в работу. Прячусь.

Всё наше "Братство" — не более чем разношёрстное сборище фанатиков, трусов и идиотов. Первые почитают за высшую мудрость любую околесицу, которую несёт Кейн, вторые настолько боятся первых, что готовы называть белое чёрным, а тибериум — манной небесной, а третьи… третьи, как ни странно, поступают умнее всех: делают что приказано и не задают вопросов — ни лишних, ни нелишних, никаких.

Я — боюсь.

Боюсь говорить, боюсь думать, боюсь, что когда-нибудь чёртовы мундиры придут и за мной.

Приходится мимикрировать.

"Война — это мир, свобода — это рабство, незнание — сила", если вам так угодно, братья.

 

Начальник комплекса окидывает меня оценивающим взглядом и холодно спрашивает, кивнув в сторону экрана:

— Как вы это делаете?

На экране вижу себя. С Тамино на руках. Ублюдки, додумались поставить камеру.

Дура. Не заметила.

Пожимаю плечами. Отвечаю честно:

— Не знаю.

— Вы работали только с этим или с другими тоже?

— Только с этим.

Начальник оборачивается к скорчившемуся в кресле Миамато.

— Вы видели записи и отчёты, — поспешно отвечает тот. — Это всё, что нам удалось собрать.

— Я должен убедиться лично, прежде чем доложу наверх.

 

Висцероид, ещё мгновение назад находившийся в дальнем углу, с невероятной для сгустка биомассы скоростью оказывается возле двери и успевает плюнуть в зазор, прежде чем она закрывается окончательно.

По изолятору растекается тибериумное облачко. Спасибо, что хоть защитной маской снабдили, иначе лёгкие попросились бы наружу, а глаза внутрь.

Стою и не знаю, что делать. Загоняю на задворки сознания пока ещё тихую панику.

Мысленно прошу висцероида проявить нормальную реакцию на человека — напасть. Хотя знаю, что не тронет.

Попалась. Бесполезно отрицать очевидное.

Выпускать меня, видимо, не собираются — глазам своим не верят, что ли? От делать нечего начинаю играть в зеркало: повторяю передвижения висцероида. Шаг назад и три влево. Небольшой круг, поворот на триста шестьдесят градусов. Наискосок через весь изолятор и… Нет, плюнуть тибериумной струёй в потолок мне не по силам, уж извини.

Сажусь и прислоняюсь к стенке. Чего ещё вы ждёте? Хентая с тентаклями?

Позволяю себе истерически рассмеяться. Беззвучно.

 

Наверное, я могу его понять. Миамато. Своя шкура дороже, а без меня в моей крохотной лаборатории станет ещё тише. Надо же, умудрился выслужиться перед начальством. Тибериума бы тебе за шиворот насыпать…

Четверо военных сопровождают меня, когда я иду — к счастью или нет, в последний раз, — по бесцветно-однообразным коридорам базы. Четверо других остались следить за погрузкой Тамино. Что ж, теперь мы с ним в равном положении. Лабораторные крысы.

Оба винта грузового вертолёта медленно вращаются, серые полосы теней скользят по бетонным плитам посадочной площадки. Всё готово к отправлению. Оборачиваюсь, чтоб мысленно попрощаться. Хоть и не могу назвать это унылое место домом, но всё же.

Наручники с меня снимают только после взлёта. Будто бы я пыталась оказать хоть какое-то сопротивление. Глупо. Отсюда некуда бежать.

Трое наших "сопровождающих" почти сразу начинают клевать носом, остальные хвастаются своими маленькими успехами в большой войне, впрочем, не забывая приглядывать вполглаза за мной. А я смотрю на Тамино.

Контейнер закреплён ремнями в задней части вертолёта. Тамино мечется от стенки к стенке, исходя зелёными протуберанцами. Злится.

Скоро я сама стану каким-нибудь мерзким мутантом, истекающим тибериумной слизью… Стараюсь об этом не думать. Стараюсь вообще ни о чём не думать.

 

Единое сливается с множеством.

Одна среди себе подобных, такая же, как все.

В мире нет ничего, кроме нас.

Слышу, как распадается свет. Вижу, как ветер теряется в сияющих гранях. Чувствую, как сознание раскалывается на миллионы кристаллов.

Мир, где каждый — часть каждого.

Безупречные, холодные, неживые Мы. Ядовитые, смертоносные, прекрасные Мы.

Все — это я. А я — это все.

Как знак равенства между бесконечностью и единицей.

Я — тибериум.

 

Вертолёт начинает ощутимо болтать. Встряхиваю головой, чтоб отогнать остатки сна. От кабины долетают обрывки разговора, что-то про ионные бури и выброс тибериума… Видимо, граница опасной зоны сдвинулась в очередной раз и мы сейчас оказались над каким-то новым распадком.

От перепада высоты закладывает уши. Идём на посадку? Скорее, просто снижаемся — у земли безопаснее. Выглядываю в иллюминатор, но там только серо-зелёный туман и какие-то тёмные пятна, не то скалы, не то останки разрушенного города.

Пилот что-то кричит, не могу разобрать. Отказ приборов?..

Вертолёт мотает из стороны в сторону. Вцепляюсь в сиденье и радуюсь, что снова забыла позавтракать.

У нас проблемы, пилот?

Туман снаружи слегка рассеивается, и я вижу отвесную скальную стену, всю усыпанную тибериумными друзами. Так близко — лишь руку протянуть…

Хруст и скрежет смешиваются со стуком падающих на крышу осколков. Вертолёт устремляется вниз.

О да, у нас проблемы.

 

Сплёвываю скопившуюся во рту кровь. Осматриваюсь.

В полутьме различаю силуэты сопровождающих. Двое уже на ногах, пытаются вытащить третьего, ещё один копошится там, где была кабина. Налаживает связь с базой. Ну конечно.

На меня внимания не обращают. Живая — и то ладно.

При падении оба ремня, удерживающие контейнер с Тамино, лопнули, сам он перевернулся на бок, но остался цел. Раздумывать некогда, да и незачем. Пока я ещё могу хоть что-то сделать.

Кружится голова. Внутреннее кровотечение, не иначе. Резкая боль волной прокатывается по позвоночнику. Плевать.

Снимаю блокировку и откидываю крышку контейнера. Солдаты замечают мой манёвр, но уже поздно. Тамино наконец-то сможет повеселиться.

Нутро вертолёта мгновенно заполняется отравленным туманом, криками и грохотом выстрелов. Переползаю к ближайшей пробоине в корпусе и вдыхаю ледяной воздух. Шальная пуля царапает плечо. Добраться бы до вон той дыры, она как раз достаточно большая, чтоб вылезти… Один из солдат, словно уловив мою мысль, бросается к ней. Вытягиваю ноги, и беглец кувырком летит на пол. Тамино, маленький сгусток агрессии, поливает тибериумной отравой тела пилота и остальных конвоиров.

Солдат тянется к ножу, но я успеваю раньше. Лезвие заточено на совесть, и податливая плоть расходится от одного прикосновения, выпуская на волю ярко-алые, пахнущие железом струи…

Война — естественное состояние природы. Планета гибнет, а мы всё грызёмся между собой, выясняя, кто круче… Всё, что бы мы ни делали, так или иначе — война. Не важно, кто победит, а кто проиграет. Всё это может стать лишь поводом для новой войны. Никакой победы нет. The cake is a lie.

Выбираюсь из обломков вертолёта. Ветер мгновенно выдувает остатки тепла из тела, но мне всё равно. Просто не хочется умереть там.

Мы умудрились брякнуться в двух шагах от тибериумного поля. Наверное, одно из старых: над мелкой порослью вздымаются фантастическими башнями многометровые кристаллы.

Заставляю себя подняться и сделать несколько шагов. Зелёное безмолвие распахивает мне навстречу свои объятия. Тенью проносится мимо Тамино и исчезает в кристальных зарослях.

 

Под тяжёлыми ботинками с призрачным хрустом крошатся зелёные кристаллы.

Невесомо, беззвучно рыжеватые тени скользят вокруг меня — живые дети погибшей земли.

Хочется смеяться. Смеюсь.

Вдыхаю полной грудью отравленный воздух.

Моя война окончена.