Сезон дождей и сезон охоты на крыс (джен)

— Тебе не кажется, что это доходит до абсурда? — Блейз привычным движением отдёрнул со лба чёлку, которая назойливевшим образом лезла в глаза. Блейз привычно подумал, что неплохо было бы её подрезать.

— Если бы это от меня зависело…

Но он заставил её жестом замолчать, не дав закончить фразу:

— Я не об этом, Гермиона. Не о том, что мы с тобой друзья, и ты могла бы на это повлиять. Я мягко хочу намекнуть тебе, что в твоём Министерстве Магии сидят болваны.

Они сидели в кофейне, и, в чём нет ничего удивительного, сидели они вместе с кофе. Но что было более странно — то, что они проводили время в компании друг друга. Несколько месяцев назад Блейзу и в голову бы не могло прийти, что они будут встречаться, окунувшись в подобные условия. Но жизнь интересно крутится вокруг них самих, а не они — вокруг жизни. По крайней мере, так любил думать сам Блейз.

— Мне не нравится, когда ты так говоришь о них.

— Ради Бога, милая! — он картинно закатил глаза. Сделал глоток, оставив на девственно белоснежной поверхности миниатюрной чашки кофейный след. Робкая капля начала своё шествие вниз, к блюдцу, — Правда иногда бывает до ужаса прозаичной, но никогда не бывает болезненной. Тебе просто нужно принять, что работаешь ты с недалёкими людьми.

Пискляво, ковыряя его душу изнутри, его внутренний голос заметил: «Ты стал слишком набожным, Бле-ейз».

Хотя Блейз и должен был бы отдать должное этим самым недалёким людям, ведь именно из-за них они с Грейнджер познакомились вновь. Когда ему сказали, кого приставили адвокатом, он иронично заметил, что дело уже проиграно, не успев начаться.

— Я знаю, что эти обвинения сфальсифицированы, — когда Грейнджер оперировала фактами, она становилась более уверенной. Это Блейз заметил. Но когда дело доходило до обычных человеческих эмоций — едва ли можно было найти кого-то, робее Грейнджер. Это Блейз заметил тоже, — И вместе мы с можем доказать это. Следующее слушание назначено на семнадцатое октября. Я буду добиваться суда присяжных, это едва ли не единственное… — и тут она спохватилась, вовремя прикусив язык, — Словом, мы их сделаем.

И Блейз знал, что хотела сказать Гермиона. Присяжные — едва ли не единственный способ избежать обвинительного приговора. Но и этот вариант не был лишён массы нюансов.

— Будет тебе. Ты и так слишком устала от этого дела, Гермиона. Давай не будем говорить об этом хотя бы здесь, — он вытянул свои длинные ноги, на которых красовались не так давно приобретённые лаковые туфли. Блейз в задумчивости посмотрел на их носки, — Как дела с Роном?

— Знаешь, я бы лучше поговорила о суде, — её лицо, со следами недосыпа и усталости, тронула лёгкая улыбка, — Я вся в работе, он тоже, и нас обоих, это, кажется, устраивает.

От Блейза не скрылось, что на губах её — улыбка, но в глазах — грустная поздняя осень.

— Сомнения — не лучший спутник в семейной жизни, вот что я тебе скажу, милая.

— О да, вот от тебя я ещё не слышала о семейной жизни!

Он, словно в защиту, поднял руки:

— Я насмотрелся на многие семейные жизни моей матери, и теперь можешь считать, что искуснее специалиста в этой области ты не сыщешь.

— Блейз, — Гермиона медленно покачала головой из стороны в сторону, — Я не хочу врать о наших отношениях с Роном, но ещё больше я не хочу жаловаться по этому поводу. Считай, что у нас временные неприятности.

— Надеюсь, ты их стоически перенесёшь, — он допил кофе, остававшееся на дне чашки, одним глотком, — Я мог бы поговорить с рыжим, — слова вырвались словно случайно из его рта, и Блейз поспешно добавил: — Если хочешь, конечно.

— В этом нет нужды. Переживём.

— Что ж, как знаешь. Au revoir, моя милая.

Первое, что планировал сделать Блейз, добравшись до своей квартиры — это набрать горячую ванную, полную душистой пены, окунуться в неё и не вылезать, пока дух не выйдет из него. «Хорошо, что хотя бы некоторым планам суждено сбываться».

Стоя перед зеркалом в ванной комнате, он медленно начал снимать свои вещи — сначала удушающий галстук, который, словно змея, обвивал его шею. Галстуки, бабочки и иже с ними никогда не нравились Блейзу. Ему всегда по душе приходились шёлковые платки — эдакий печальный знак прошлой элегантности, фарс, который любил так Блейз. Вслед за галстуком на пол упала молочно-белая рубашка, накрахмаленный воротничок которой так был нелюбим Блейзом.

Но неизменной любимицей всегда оставалась одна вещь, которую Блейз никогда бы не променял ни на какую другую — его собственное отражение в зеркале. Как ни крути, а Блейз оставался франтом.

Едва он забрался в ванную, покой прервал назойливый звонок в дверь, визгливо оповещающий о новом посетители.

Сначала Блейз решил не обращать на него никакого внимания, но звонок всё не унимался, а отвлечься от него никак не удавалось.

«Либо это Панси, либо счета за квартиру».

Что из этого хуже, он подумать не успел, так как замок щёлкнул, и грохот в его прихожей оповестил о прибытии незваной гостьи.

— Я в ванной, Панс.

— Это приглашение или предостережение? — голова Панс показалась в дверном проёме. Её широкая улыбка обнажала отбелённые зубы, похожие на пираньи клыки.

— А какая разница? — риторический вопрос Блейза повис в воздухе.

С помощью взмаха палочки Панс притянула к себе кухонный стул. В кухне что-то обречённо звякнуло. Как догадался Блейз — посуда, стоявшая на несчастном стуле.

— Ты бы мог уже и привыкнуть, что к тебе захаживают люди вопреки твоему желанию.

— Я бы мог рассчитывать на твою поддержку, если бы только был смертельно болен, ведь так? — Блейз откинулся на спинку ванны, закрыл глаза и попытался представить, что Панси нет, а голос её — просто назойливая мелодия сломанного радио, — В газете уже написали что ли о продлении моего дела?

— Хочешь почитать? — она вынула из-за пазухи новый номер «Пророка», — Пресса конечно желтушная, но где ещё я могу узнать о том, как продвигаются твои дела? «Блейз Забини: очередной обыск». Сколько их у тебя уже было?

— Это третий. Хотя, сказать по правде, я уже не уверен.

— И что они хотят найти?

— Если бы я знал, Панс. Дух Волдеморта? Прах моей усопшей тётки? Я не знаю. Как бы отвратительно не звучало, мне скрывать нечего. Я безупречно чист перед этим законом.

— Перед этим блядским законом, ты хотел сказать.

Иногда назойливая мелодия сломанного радио говорила дельные вещи, но в основном она прыскала жёлчью и издёвками, так что большую часть информации, которую оно вещало, Блейз пропускал мимо ушей.

— Грейнджер говорит, что они сфальсифицировали дело. Единственное, чего ждут — так это красочных фото, которое бы украшали первую полосу газет. Какие-нибудь артефакты, наверное.

— Ну раз Гре-ейнджер сказала… — Панс скрестила руки на груди, не забыв при этом окинуть взглядом новый маникюр.

— Панси Паркинсон сидит в закрытой позе, явно выражая недоверие, — спокойным, хорошо поставленным дикторским голосом сказал Блейз. Жаль, что этот талант ему ни в какой сфере жизни, приносившей материальные блага, не понадобился. Голос мог вызвать доверие людей и их благосклонное расположение. Но никак не продвижение по карьерной лестнице, которая Блейзу казалась расшатанной стремянкой.

— Блейз, смотри, чтобы вся пена не полопалась раньше времени.

— Можешь любоваться, мне стыдиться нечего.

— Была бы твоя воля — без штанов бы ходил, Забини.

Слова Панс не были лишены доли правды, но об этом Блейз решил скромно умолчать.

— А если серьёзно, то зачем ты пришла, Панс? Среди недели, без предупреждения, как гром среди ясного неба.

— Я просто пришла к тебе! Разве этого мало? Просто захотела тебя увидеть, — в такие моменты она становилась истеричной, в голосе её появлялись нотки бешенства, равно как и во взгляде. Недоверие к её благим намерениям — вот, что не выдерживала тонкая натура Панси Паркинсон. И к этому Блейз привык тоже.

— Если бы я знал тебя хуже, то возможно, поверил бы. Или бы предположил, что ты неровно дышишь ко мне, — он ухватился двумя руками за борт ванны, с лёгкостью встал с неё, прошелся, как ни в чём не бывало, перед сидящей на поникшем кухонном стуле Панси, и обернул вокруг бёдер полотенце, — Но твое дыхание мне знакомо, Панс, — он наклонился к ней и легко прикоснулся губами к щеке. Щека Панс дёрнулась. Но не зарделась.

— Мой дорогой Блейз, я пришла ещё ради того, чтобы спросить прямо. Ты меня знаешь, как сам верно заметил, и знаешь ты то, что я человек прямолинейный. И обсуждать за твоей же спиной, как это делают другие твои приятели, — на этом слове в её глазах Блейз рассмотрел невесёлый огонёк, — не собираюсь. Так вот. Ходят слухи, что ты ввязался в дружбу с этой Гермионой. Правда?

— Даже скрывать не буду.

Этот ответ, судя по выражению лица Панси, удовлетворил её. Но она жаждала крови.

— И это только дружба, Блейз?

— Не щурь глаза, иначе станешь счастливой обладательницей гусиных лапок.

Он развернулся на сто восемьдесят градусов и отправился на кухню, не желая выслушивать ещё обвинения, которые наверняка успела надумать Панс за время, пока они не виделись. Обвинений ему хватило сегодня в Визенгамоте.

— Ходят слухи, если ты не в курсе, — она доставала свои козыри. По крайней мере, Блейз знал, что Панси этим атакует. Господи, как хорошо он её знал. Он сам этому удивлялся с каждым разом, предугадывая, что она хочет сделать или сказать. Назойливая Панси следовала за ним по пятам, не давая шанса на капитуляцию, — И эти слухи не нравятся мне. И не мне одной. Ты проводишь с ней непозволительно много времени.

Впиваясь зубами в молодое зелёное яблоко, Блейз хотел думать только о яблоках. Но не о Панси. И не о Грейнджер. И явно не о слухах, ведь пускали эти слухи явно не большого ума люди.

— Непозволительно для кого? Может быть, для тебя, Панс? Заканчивай с этими упрёками, или ты вряд ли в ближайшее время снова зайдешь за порог этого дома.

— Ты мне угрожаешь, — не вопрос, как это могло показаться, — Забини! Я стараюсь уберечь тебя от самого же тебя!

— Валяй, — он развёл руками, — Защищай, Панс, я даже не против. Мне нравится, когда девушки командуют. Но борешься ты лишь с ветряными мельницами в своей голове. Уверяю тебя, причин для беспокойства нет. Ни у тебя, ни у Малфоя, ни у кого бы то ни было. Потому что я уже дважды взрослый мальчик, который не поддаётся на уловки и провокации. И уж явно я не стану влюбляться в свою коллегу, ведь это как минимум перечит субординации. Ты знаешь, что я не пойду на поводу у чувств. Никогда.

Она расплылась в довольной улыбке, словно кошка, получившая любимое лакомство.

— Это приятно слышать, Блейз.

В тот вечер они больше не возвращались в разговоре к Грейнджер, чему Блейз был рад. Он с лёгкостью разделял работу, отдых и личную жизнь. И хорошо, что Гермиона входила только в пункт «работа».

И, возможно, чуточку в пункт «друзья».

И хорошо, что друзей у него не было вообще.

* * *

Лондон он покидать не мог.

Таково было постановление суда. Блейз в задумчивости поскрёб подбородок. Да он и не собирался. По крайней мере, до окончания дела.

— Мы расстаёмся, — об этом ему сообщила Гермиона за ужином в пятницу. Ужин был посвящен удачному продвижению в его деле. Они вдвоём это заслужили. Да и Блейзу было интересно посмотреть на своего, всегда строгого, адвоката в непривычной обстановке. Вырвать его из зоны комфорта. И он не был разочарован зрелищем, — Я понимаю, что тебе это наверняка неинтересно слушать, но… Я бы хотела поговорить об этом.

— В таком случае, можешь позволить себе десерт, — а себе Блейз позволил бы вина. Ещё лучше — водки. Но не сейчас. Сейчас он притворится вежливым слушателем, изысканным джентльменом, ведь даме это нужно. А франты всегда поступают так, как нужно дамам, — Говори, милая. Это уже окончательное решение?

— Да. Я ужасно себя чувствую. Мы делали всё возможное, чтобы избежать разрыва. Зачем? Нам ведь удобно вдвоём, мы рядом. Но это не любовь. Далеко не любовь.

Блейзу даже стало жалко Уизли. Из-за такой глупости с ним расстаётся такая девчонка. Любовь! Глупости и вздор. Если бы Блейз мог, он бы вправил Гермионе мозги, однако уже чувствовал, что бессилен в этом ситуации.

Сколько людей живут без любви — и прекрасно себя чувствуют.

Но ей почему-то нужна сказка.

— Ты могла бы подождать. Люди притираются друг к другу. Как коты. У тебя же был кот, Гермиона?

— Да, но… Но это же не то. Сколько времени мы будем притираться? Нет, Блейз, не говори таких вещей. Это… Снова заставляет меня сомневаться.

— А сомневаться ты не любишь.

Подали ужин. Милый ресторанчик Блейз выбрал сам — не слишком официозно, не слишком слащаво. В таких ресторанчиках запросто могут встречаться друзья. По крайней мере, Блейз внушал себе это.

— Смотри, Гермиона, — одним надрезом он отделил кусок мяса и сразу же отправил его в рот, — Я расставлю все-таки над «і» в этой ситуации. Ты ревновала его к кому-то? Когда он задерживался на работе, например, или ходил с друзьями куда-то. Что угодно. Была ли ревность?

Он заставил её задуматься. Блейз словно видел, как Гермиона перебирает в своих мозгах воспоминания, как она приходила домой уставшая, не заставала там Рона, и ничего. Ни-че-го. Он видел это в её застывших глазах.

— Нет. В последнее время нет.

— Милая, вот и все твои сомнения развенчаны. Приподниму завесу тайны: когда женщина перестаёт ревновать своего партнёра, для неё он становится едва ли значимее табуретки. Она может интересоваться, как его дела, и, о Боже, для неё это может быть интересно. Но он для неё перестаёт быть мужчиной в сексуальном плане. Редкому мужчине удаётся снова вернуть внимание женщины. Но, уверяю тебя, это не тот случай.

Он с победоносно улыбнулся.

— Надо признать, я немного удивлена. Как минимум, твоими знаниями в этой области.

«Да нет, — думал Блейз, — как раз ничего удивительного в этом нет, глупышка. Было бы странно, если бы я ракеты строил»,

— Радуйся жизни, Гермиона. У тебя есть молодость, красота и перспектива. Всё остальное — пустяки.

— Ни в коем случае, — безапелляционно произнесла она, — Звучит достаточно эгоистично, а эгоизм — вовсе не то, чем я руководствуюсь.

— Зря.

— Если бы я была такой, какой ты хочешь меня видеть, то за твоё дело я бы не взялась, будь уверен.

Блейз был сбит с толку. Он даже не думал о том, что Гермиона могла намеренно проситься быть его адвокатом. Зачем же ей это опровергать, спрашивается? Словно он был не уверен в том, что ею движут корыстные мотивы.

Но он быстро взял себя в руки.

— Откуда же тебе знать, какой я хочу тебя видеть? — глаза его хитро блеснули. Пусть засмущается, думал он. Ей это идёт больше, чем любой другой девице. Другие, считал он, по поводу и без смущались, делая это достаточно наигранно.

— Я не об этом, — румянец залил её щёки.

— Могла бы придумать что-то другое, чтобы ответить.

Он одним плавным движениям разлил бутылку белого по двум бокалам.

— За будущую победу! Vive la victoire!

Он поднял свой бокал, и, не отрывая взгляда от своего адвоката, пригубил.

Блейз давно скучал. Скучал он уже несколько лет, и две его большие страсти — красивые женщины и хороший собеседник, не были удовлетворены. Панси могла бы подойти на роль красивой женщины, если бы не её манера. Манера отталкивающе себя вести. И тем более, она всегда была рядом. А всё, пусть даже каким бы красивым оно ни было, со временем приедается. Драко мог бы подойти на роль хорошего собеседника. Но разговоры о политике, финансах, истории и снова политике уже порядком наскучили Блейзу.

А больше он не разговаривал ни с кем.

Встречи с Драко ставали всё более редкими, и очередное «нужно как-нибудь увидеться позже» оттягивалось на более длинный промежуток времени.

Блейз скучал.

Но Гермиона сумела возобновить в нём интерес к разговорам. Живым, настоящим, лишённым того жеманства и ужимок, которые всегда присутствовали в его разговорах с коллегами.

И красота! Сколько в ней было красоты! Блейз признавал это как ценитель, как своего рода коллекционер женской красоты и грации. Он наслаждался этими женскими качествами без какого-либо подтекста.

За разговорами прошёл вечер.

— Хорошее вино, замечательный вечер, прекрасный собеседник, — на прощание он поцеловал ей руку, — Я не заметил, как пролетело время.

Гермиона бросила короткий взгляд на наручные часы.

— Я тоже, Блейз. Надеюсь, в следующий раз мы здесь отпразднуем нашу окончательную победу.

Он кивнул. Сделал шаг ближе и произнёс тихо, но так, чтобы она точно услышала:

— В следующий раз не надевай чулки, милая. Чулки надевают для тех, кого стремятся соблазнить. И ты, и я знаем, что соблазнять тут никого не нужно. До встречи.

Услышать её ответ он не сумел, ведь тотчас же трансгрессировал.

На свой балкон.

Блейз дотронулся до перил. Холодные. Ему хотелось курить. Сильно. Сколько бы раз не уверял себя, что никакой привычки не существует, что зависимость от курения — умелый маркетинговый ход, он всё же держал одинокую пачку сигар на случай. На случай у него было не так много вещей. Сигары, вино и револьвер.

Револьвер — красивая игрушка, не более. Случая никогда не представится, он знал это.

Но держать его дома было исключительно приятно.

— Да чёрт бы тебя подрал, — Блейз достал из закромов плотную пачку сигар. Закурил. Легче отчего-то не стало, — Дела плохи, дру-уг.

Приятно было осознавать, что воздух становится холоднее. Он обожал осень за это, за её свободу и возможность дышать. Другие сезоны такой роскоши не предоставляли. А осень, вот она — получите-распишитесь.

Он стянул смокинг, шелковый платок («Кого бы пытался впечатлить?» — зудело где-то внутри) и рубаху. Ветер принял его. Осень его приняла.

Блейз принял жизнь.

* * *

Они выиграли. Блейз не мог представить, что в его доме больше не будет назойливых ищеек, обысков и обвинений в его адрес.

Он был свободен.

— Что ж, мои поздравления, — Драко пожал ему руку при встрече. Такой же франт, как и сам Блейз, только без чувства вкуса, — Приятно быть честным человеком, так ведь?

То ли издёвка, то ли действительно поздравления. Блейз был не в силах понять.

— Не хочу спорить с тобой, приятель.

Но Драко явно хотел сказать что-то ещё. Иначе бы не мялся, словно впервые оказался на балу. Блейзу хотелось поторопить его, ведь времени у него мало — поблагодарить Грейнджер, связаться с Панси (которая уже в курсе, конечно же), уехать из Лондона. Да, он обязательно уедет. Хотя бы в Гренаду. Хотя бы на неделю. Но Драко ему мешал.

— Ты ещё не в курсе, да? — они оба отошли в сторону, от этого плотного потока людей, сновавшего перед ними.

— О чём ты? Драко?

Блейз знал, по крайней мере, что Драко доверять можно. Со всей его трусостью, у него было что-то человечное. Блейз никогда не показывал, что именно из-за чего-то этого человечного он и общался с Драко. Никогда не показывал, потому что сам и не знал.

Но Блейз знал точно одно — Драко доверять можно. Опять же, даже с его трусостью.

А Панси, как оказалось, нельзя.

— Панси?

Блейз новость снесла наповал. Он вскинул брови вверх, что уже означало крайнюю степень недоверия.

— Блейз, я думал, ты знаешь женщин лучше, чем я. Я не заметил, когда она начала сливать информацию, только сегодня до меня дошли сведения. Старик, узнав я раньше… Сразу бы тебе всё доложил.

Нет. Ему не нужно было это слушать.

— Послушай, я знаю, знаю, — Блейз огляделся, будто желал прямо здесь и сейчас увидеть Панс. И задать ей хорошенькой оплеухи, — Увидимся позже.

И он нырнул в толпу людей, скрываясь тотчас же от Малфоя и от себя самого. Но если от Малфоя уйти оказалось легко, то со вторым человеком у него возникли проблемы.

Спасла, почему-то, Грейнджер. Звонком в его квартиру вечером того же дня.

— Выметайтесь к чёрту! — рявкнул Блейз, заслышав звук звонка. И подумал, что неплохо было бы демонтировать его.

— Это я!

«Господиблядьтолькотебянехватало».

Но так он не сказал. Открыл двери, пропустил её внутрь. Блейз же обязан ей, как минимум. А обязанным он быть не любит.

— Я слышала, что произошло.

— Думаю, как и остальные люди.

Они расположились на кухне, где Блейз вальяжно закинул ноги на стол, а собеседница его скромно осталась стоять.

— Я чувствую себя полным дураком! У меня под носом… — снова и снова злость застилала его глаза.

Блейз умел сильно любить. Не людей, конечно. Он сильно любил хорошую выпивку и скачки.

Сильнее, чем любить, он мог ненавидеть. Вся его душа в такие моменты становилась кромешно тёмной, всё его сердце наполнялось чернотой. Себя же он ненавидел в первую очередь. И в этом заключалась его проблема.

— Сколько раз меня тыкала жизнь в то, что доверять никому нельзя. Никому, слышишь? — он говорил спокойно, зная, что Гермиона ему не возразит. Потому, что она пришла. Пришла, а значит готова слушать, — В жизни не должно существовать ни дружбы, ни привязанностей. Ведь как только ты к кому-то привязываешься, кому-то раскрываешься, он обязательно ударит тебя в самое болючее, нахуй, место. Теорема. Доказано, блядь, Блейзом Забини.

— А ты говорил, что разбираешься в женщинах.

— Что?

— Блейз, разве ты не замечал?

Он уставился на неё.

«Очёмты».

— Блейз! Я-то думала, ты у нас такой проницательный. Такой чуткий. И не заметить, что женщина ревнует! Блейз-Блейз, — Гермиона покачала головой.

— Не понял?

— Панси. Это так… Очевидно.

— Пожалуйста, ради Мерлина, не говори ничего о том, в чём не смыслишь ни капельки. Панс — не ревность. Она не ревнует. Она — ребёнок, которому не хватает внимания. Точка. Всё, заткнись.

«Прикусывать язык всё же стоит, урод».

— Заткнись на эту тему, Гермиона. На другую — говори. На эту — не смей. Я не люблю рассуждения дилетантов. А ты, к твоему сожалению, в этой области дилетант.

Воцарилась звонкая тишина.

— А танцевать ты умеешь?

— Не боишься, что и это будет по-дилетантски?

— Вряд ли я могу бояться, милая.

Блейз, по счастливому стечению обстоятельств, был обладателем проигрывателя. Пластинки тоже имелись. Случай это, или так было нужно — кто знал?

Двигалась в танце Гермиона лучше, чем в жизни. Блейз приятно удивился.

— Прости.

Совершая очередное «раз-два-три», всё же выдавил из себя Блейз. П-р-о-с-т-и. Ужасное слово, и говорил он его с незавидной регулярностью.

— Ничего. То ли ещё будет, — Гермиона закусила нижнюю губу, — А можно нескромный вопрос?

— Всегда люблю, когда девушка задаёт нескромные вопросы.

— А давно ли ты стал фанатом маггловской культуры? — её взгляд упал на проигрыватель.

Уголки губ Блейза приподнялись.

— Милая, начнём с того, что высшее наследие человечество — культуру, я никогда не разделял на магическую и не. Вот и ответ на твой вопрос.

Они кружили по гостиной песню за песней. В этих сладостных движениях Блейз успел забыться, забыть себя, Панси и всё на свете. Ему нравилось. Ему приносило удовольствие общество Гермионы.

— Ты, кстати, был прав.

Блейз вынырнул из своих мыслей.

— По поводу? Хотя я сейчас мог добавить, мол, естественно. Естественно, милая, я был прав. Но всё же…

— По поводу Рона. Мне не хотелось говорить тогда, в тот вечер, что ревность… Она есть, и никуда не девалась. Но тогда мне так хотелось назло ему…

— Назло ему что, милая? — догадавшись, он подавил смешок. — В следующий раз скажешь, когда соберешься на подобную авантюру. А то ты действительно смутила меня чулками.