Это сказки всё... (джен)

До того ли ей только? Той ли, что носила корону страны волшебной, слушать сплетни и молву людскую глупую? Той ли, что любима была всеми, слушать лепет горячий, младой и наивный?

Ей, что привыкла править и венец золотой носить так легко, будто не золото то — листья весенние, дали взамен лишь пыль, да нелепую жизнь новую. И живет в юной деве прекрасной мудрая королева, только вот…

Кто советы послушает, сколь умны и уместны ни были, коль звучат из уст девочки, хоть почти и взрослой.

Ну а сердце… Сердце все так же бьется: ровно четко удары считая. И сменяют друг друга глаза разные: серые, голубые, карие. И слушает королева слова, сути одной: ей отдадут и жизнь, и свет, и мир, лишь бы взглянула теплее, лишь бы ответила нежностью ласковой... Но Сьюзен только кивает, руки чужие уверенно отвергая, и прячет за серым спокойствием глаз своих тоску бесконечную, беспросветную.

… И кто б знал, как устала она от этого?

Вновь песок у воды соленой морской бередят шаги еле слышные: уж не вывести привычки воинской, что за годы правления в жилы въелась намертво. Королева когда-то, сейчас сказка в прошлом далеком. И не помнят уж руки давно тетивы касанье, а глаза тщетно ищут в чужих отголоски цвета, что тянучим медом когда-то залился в душу…

— Это сказки всё, братец, забудь навсегда, не слушай.

И великих года забывают. Короли, королевы, сраженья… Позади все давно. Век уж новый.

Новый трон, новый двор и решенья. И одна всего лишь корона.

Люди, звери, тельмары, нарнийцы забывают былых героев.

Кто лишь лица забыл, кто имя… Кто-то помнит — их было двое.

Нет, конечно же есть легенды. И про каменный стол, и про Льва, про Победу.

Но за днями и вечными хлопотами места им уж почти что и нету.

Лишь старик иногда приходит на тот холм, где был замок чтрехтронный.

Уж давно нет ни зала, ни тронов, только камни, трава и древ старых кроны.

Лишь четыре плиты остались — то подножки для тронов были.

И куски янтаря и камня средь остатков величья — пыли.

А старик меж развалин ходит, камни гладит, шепчет старые гимны…

И садится у плит из-под тронов. Только те уж скорей могилы.

Что вернутся они когда-то, он и сам уж почти не верит,

но флакон, меч, рог, лук и кинжальчик ждут их здесь за закрытой дверью.

А старик вспоминает лица, что остались лишь только на фресках.

Только время, увы, — убийца: фрески биты, картины — нерезки.

А старик вспоминает приказы, что звучали из уст мальчишек…

Только память уже подводит — голоса их все тише, тише…

Сын по берегу скачет навстречу, серый конь по воде — как по небу.

А король, смотря вниз, понимает, как похож он на ту королеву.

Маленькая Королева Люси больше не маленькая. А здесь и вовсе не королева. Каждый день похож на прежний, хотя школа уже давно сменилась работой, работа — маленьким домиком на окраине города и старым заброшенным парком. Сказка закончилась. Жизнь… Жизнь, как сказка, тоже на излете. Впрочем, как раз сейчас сказка начала оживать.

… Когда-нибудь настанет день, когда ты вновь начнешь читать сказки…

Люси Пэвенси не привыкла жить одна. Раньше их было четверо, потом двое… Теперь осталась только Люси Пэвенси и семь рыжих котов. Золотистый, ярко-рыжий — почти апельсиновый, песочная с еле видными волнистыми полосками, близняшки — янтарно-солнечные с одинаковыми белыми треугольничками на носу, груди и лапах, медовый — такой тянуче-теплый, со спокойным и мудрым взглядом единственного глаза, — и темно-рыжий с тремя яркими полосами и шикарной, почти львиной, гривой. Своеобразная коллекция: ни одного похожего характера, ни одной повторяющейся истории, ни одного повторяющегося оттенка — они все совершенно не похожи друг на друга, но при этом каждый — жемчужина.

…Но сколько бы ты не искала, ты не найдешь того, кто будет похож на Него. Да и глупо искать замену Льву среди обычных дворовых кошек, не находишь?...

Лу никогда не унывала. Старалась во всяком случае. Лу выросла. Не унывать стало сложнее. Но она старалась все так же. Лу научилась плакать беззвучно — жаль, не бесслезно. Научилась прощаться — с волшебно страной, со сказкой, с людьми, с друзьями, с братьями…

…А соленые капли отлично смывает дождь. И кому какое дело до того, зачем ты выходишь за дверь в ливень …

Малышка Люси умела бояться правильно — бояться, но идти. Малышка Люси перестала бояться за себя. А теперь уже и не за кого бояться. Малышка Люси знает гораздо больше, чем многие, а страхи… Половина из них придумана самими людьми, еще треть — только кажется страшной.

… Будь ты еще храбрее, ты была бы Львицей. Но для королевства хватит и пумы, а этому миру и того будет много, милая …

Люси… Люси последней слышала Нарнийскую Колыбельную, ту самую, от звуков которой в огне начинают оживать видения, ту самую, что услышав один раз невозможно выплести из себя. Колыбельную, что флейтой в умелых руках поет о тебе самом. Баюльную песню. Когда Люси попала в Нарнию во второй раз, про нее уже не помнили, а того, кто смог бы сыграть ее, не было много раньше.

… И каждый вечер Нарнийская Колыбельная начинает тихо петь в маленьком домике на окраине города, где в заросшем палисаднике среди плюща, яблонь и колючих кустов живут семь рыжих кошек. И с каждым вечером она звучит все ближе. Ты ведь знаешь, наступит день, когда флейта заиграет совсем рядом: когда ты будешь сидеть в маленьком кресле с чашкой горячего шоколада и видеть, как в огне танцуют фавны, а вокруг будет близиться к концу великая зима. Ты ждешь этого, Люси. Уже скоро, скоро, скоро…

Когда приходит зима, Эд чувствует на языке приторно-сладкий вкус восточного лакомства. Немного вязкий, тянучий, утопающий в сугробах сахарной пудры рахат-лукум.

Эд забивает его лакричными палочками и тонкими сигаретами с ментолом, плевать, что женскими, зато на работе не возмущаются.

По дороге домой Эд идет через городской парк. Это место очень любят разные ценители красоты, влюбленные и фотографы: за изморозь на ломких темных ветках, которой оседает извечный английский туман, за тишину и за длинные неровные дорожки с зеркалами замерзших луж. «Ах, какая красота!» — Эд мысленно передразнивает Сью.

…«Ах, какая красота!» — гном рывком поводьев останавливает сани посреди заснеженного леса. Но сейчас всю хрупкую красоту зимних деревьев затмевает далекий ледяной замок. Даже отсюда Эд различает тонкий узор резных ворот, оконных решеток и вычурных коньков крыш башен. И свет играет в гранях ледяных пластин так же, как на зубцах ледяной же короны Ее Величества. Рядом с ней меркнет даже замок.

Тонкие холодные пальцы сжимают его плечо, Эдмунд ловит каждое слово, не спуская глаз с белого лица. Прекрасная, величественная, холодная, ледяная…

— … Ведьма. — Эд зло усмехается и с силой разбивает ногой тонкую гладь очередной лужи, превращая лед в мелкое крошево кристаллов. Он ненавидит лед. Не любит зиму. Никогда в жизни не берет в рот сахарную пудру, а лавочки, где продаются яркие коробочки с витиеватыми буковками, стилизованными под арабские, вообще обходит стороной.

… Но все лужи не побьешь, и в каждом осколке ему мерещится холодный взгляд бесцветных глаз. «Ведьма!..» — тонкие бледные губы кривятся в усмешке: она его не оставит. Никогда не оставит. Такова цена коробочки сладкого лакомства во время войны.