Не монстр (джен)

«Этот тёмный кофе горче обычного», — отстранённо замечает Томми прежде, чем выносливое волчье сознание неожиданно быстро темнеет, оставляя его наедине с ужасной чёрной пустыней.

Приходит в себя Доукинс довольно неоригинальным способом — он чует ужасный смрад возле своего чувствительного волчьего носа. Задыхаясь от отвратительного запаха, он мотает головой, открывает вмиг заслезившиеся глаза — и замирает, наткнувшись на пристальный взгляд.

Мертон глядит на него внимательно и исследовательски остро. В руках его ампула с нашатырём.

— Вернулся? — отрывисто интересуется Дингл, и Томми, наморщив нос, кивает. Мертон понимает всё правильно и убирает нашатырь подальше на стол, не сводя с друга умных тёмных глаз.

Доукинс собирается встать, уйти, чтобы разрушить повисшее в воздухе неуютное молчание, но обнаруживает, что прикован к стулу. Тяжёлая стальная цепь вся блестит в огне свечей.

— Настой аконита, — необычайно серьёзно произносит Мертон, заметив, с каким подозрением друг разглядывает влажные звенья.

Томми недоверчиво косится на Дингла и на пробу дёргается. Аконит исправно лишает его сверхъестественной силы, дарованной ему ужасным монстром почти полгода тому назад.

— Зачем? — спрашивает он, чувствуя приближение волчьего часа — внутренний оборотень игриво кусает стену его самоконтроля. Томми вздрагивает, поджимает босые отчего-то ступни и смотрит на Мертона огромными желтеющими глазами. — За что? Что я натворил?

— Ты ни в чём не виноват, Томми, — Мертон скользяще двигается вперёд. На его лице помимо восторга от общения со сверхъестественным проступает ещё одна эмоция, которую сердобольный Доукинс знает весьма хорошо. Мертон смотрит на него с жалостью. — Это я виноват, — неожиданно добавляет он, и Томми снова вздрагивает. Дингл никогда ранее не признавал себя виноватым в чём-либо, и от того ещё более странным кажется его фраза. — Я должен был сообразить раньше.

— Раньше? Что? Я не понимаю, — жалобно скулит Доукинс.

— Я должен был догадаться, что после того нападения ты навсегда изменишься. Не спорю — мы дружим не так уж давно, но раз уж дали слово выручать задницы друг друга, то надо держать его, — Мертон встаёт вплотную к прикованному другу и кладёт сухую ладонь ему на плечо. — Томми, луна не опасна. Ты не опасен. Мы переживём всё это.

Доукинс чувствует, как где-то внутри неприятно холодеет. А в следующее мгновение оборотень вырывается на свободу, подчиняясь воле природы и ужасу носителя.

Трансформация, как всегда, ужасна. В ушах Томми звенит от хруста костей, которые изменяются, превращая его в нечто абсолютно противопоставленное человеку, и от собственных хрипов, что издаёт его измученное, пересохшее вмиг горло. Мертон находится рядом — Доукинс чувствует его сильный пряной запах. Оборотень рвётся к человеку, желает причинить ему боль, но Томми загоняет его в ментальную клетку остатками контроля.

«Мертон друг, он свой, нельзя!..» — словно мантру прокручивает в голове Томми. Ему очень паршиво — и от трансформации, что в ночи полнолуния особенно мучительна, и от того, что друг является свидетелем его слабости. Видит ту степень уродства, что Доукинс предпочитает прятать и никогда не вытаскивать на свет.

— Луна ужасна! — стонуще рычит он после превращения, вспомнив остатками ноющих мозгов, о чём шла речь в прерванном разговоре. — Я опасен. Монстр. Не человек.

— Монстр бы рвался сейчас из аконитовых цепей, мечтая порвать меня на части, — криво усмехается Мертон. — Ты не монстр, Томми. Ты просто больше, чем человек.

— Я оборотень! — буквально визжит Доукинс: мягкие слова Дингла что-то рвут в его душе. Томми хочется быть простым смертным и жить обычной серой жизнью, но этого уже невозможно добиться — укус той тёмной твари изменил его на всех уровнях. — Боже, Мерт — я хуже, чем монстр!

— В самом деле? — Мертон мрачно смотрит на него.

Звенья цепи звякают о край стула, когда Дингл отцепляет её и резко тянет на себя. После трансформации, без волчьих сил, Том­ми сей­час сла­бее ко­тён­ка. Ког­да Мер­тон дёр­га­ет цепь на се­бя, он не­лов­ко па­да­ет впе­рёд, но друг удер­жи­ва­ет его, не­обы­чай­но силь­но хва­та­ет за во­рот­ник ру­баш­ки и бук­валь­но та­щит ку­да-то из ло­гова.

Том­ми дро­жит, ког­да они вы­ходят на зад­ний двор. Ос­ле­питель­ное си­яние пол­ной лу­ны бь­ёт по блед­но-жёл­тым гла­зам и вы­зыва­ет внут­реннюю па­нику. Мер­тон рез­ко тол­ка­ет его, и До­укинс, от­влек­шись на ужас­ную свою не­бес­ную по­рабо­титель­ни­цу, па­да­ет на пру­жинис­тую га­зон­ную тра­ву. Ря­дом ко­пошит­ся что-то тёп­лое и жи­вое — Том­ми чувс­тву­ет, как те­чёт по ве­нам мел­ко­го су­щес­тва кровь, а сер­дце от­би­ва­ет бе­шеный ритм. Приг­ля­дев­шись, До­укинс по­нима­ет, что пе­ред ним, при­жав­шись друг к дру­гу, си­дят ма­лень­кие цып­ля­та — жёл­тые и пу­шис­тые, как сол­нце.

— Ну же, Том­ми, — гром­ко воз­ве­ща­ет Мер­тон. — Что ты мед­лишь? Жри их!

Цып­ля­та тон­ко пи­щат, слов­но по­нима­ют че­лове­чес­кую речь и мо­лят по­щадить их. Том­ми в ужа­се смот­рит на Дин­гла.

— Что ты так смот­ришь?! — още­тини­ва­ет­ся тот, нос­ком бо­тин­ка под­талки­вая обо­рот­ня к сол­нце­нос­ным его жер­твам. — Ты ведь монстр! Точ­нее, да­же ху­же монс­тра! Да­вай, рас­терзай их, до­кажи, что спо­собен быть тём­ной тварью, ко­торой се­бя счи­та­ешь!

— Я не мо­гу, — шеп­чет Том­ми. Цыпля­та об­ре­чён­но смот­рят на его огромные клы­ки и го­рящие гла­за, а До­укинс по­нима­ет, что не смо­жет сде­лать то­го, что тре­бу­ет Мер­тон. — Не мо­гу убить их. Они ни­чего мне не сде­лали.

— Вот как! — Дингл шипит рассержен­но и зло, прав­да, Том­ми не до кон­ца по­нима­ет, что имен­но его так злит. — А я? Смо­жешь при­чинить мне боль? Ну же, да­вай, волк! — он хва­та­ет Том­ми за заг­ри­вок — не боль­но, но очень креп­ко — и ты­чет ли­цом в свой жи­вот. — Дер­жи, пот­ро­ши на здо­ровье! Не мо­жешь? — прак­ти­чес­ки кри­чит он над ухом Том­ми, ко­торый, прик­рыв гла­за, ти­хо, по-ще­нячьи, ску­лит. — Тог­да ка­кой ты, мать твою, монстр?!

— Я не че­ловек, — нев­нятно по­яс­ня­ет Том­ми. Ру­ка Мер­то­на боль­ше его не дер­жит, но До­укинс не дви­га­ет­ся — в уг­лах глаз щип­лет, и он бо­ит­ся, что раз­ры­да­ет­ся и ещё силь­нее упа­дёт в гла­зах Дин­гла, что вос­хи­ща­ет­ся его си­лой. — Зна­чит, монстр.

— Я не че­ловек — зна­чит, монстр, — тон­ко пе­ред­разни­ва­ет его Мер­тон. — Чёрт, Том­ми, что за ар­гу­мент! Вот они, — он от­сло­ня­ет обо­рот­ня от се­бя, сжи­ма­ет его под­бо­родок и зас­тавля­ет пос­мотреть на цып­лят, — то­же не лю­ди. Вы­ходит, монс­тры? Не-ет, Том­ми, они — цып­ля­та! Ты не че­ловек боль­ше — лад­но, не спо­рю. Ты обо­ротень! По­нима­ешь: не монстр, не ху­же-монстр! Прос­то обо­ротень, и лишь от те­бя за­висит, сле­довать сте­ре­оти­пам, что вы­дума­ли ус­та­рев­шие глуп­цы прош­ло­го, или ид­ти сво­ей до­рогой. И не бойся казаться слабым — я всё пойму, честно.

Том­ми чувс­тву­ет, как по его мох­на­тым ще­кам стру­ят­ся го­рячие со­лёные слё­зы. Он рас­тро­ган — это су­ровая де­монс­тра­ция Мер­то­на зас­тавля­ет его сер­дце с на­деж­дой за­бить­ся.

— Ядер­ная бом­ба, — гло­тая слё­зы, ед­ва слыш­но про­из­но­сит он. — Мо­гу не сдер­жать­ся. Нат­во­рю бед.

— И не бу­дешь от­ли­чим от сред­неста­тис­ти­чес­ко­го че­лове­ка, — мяг­ко за­меча­ет Мер­тон.

Его прох­ладные ру­ки ка­са­ют­ся ме­ха на ще­ках. Дингл ак­ку­рат­но вы­тира­ет влаж­ные до­рож­ки, и от этой пот­ря­са­ющей дру­жес­кой неж­ности Том­ми окон­ча­тель­но рас­ки­са­ет. Мер­тон тер­пе­ливо гла­дит его по спи­не, по­ка До­укинс — впер­вые за дол­гое вре­мя — во­юще пла­чет ему в жи­вот, об­хва­тив че­лове­ка во­лоса­тыми ког­тисты­ми ла­пами.

— Ес­ли вдруг про­изой­дёт что-то пло­хое, то я бу­ду ря­дом, — про­из­но­сит Дингл, ког­да Том­ми, нем­но­го ус­по­ко­ив­шись, прос­то за­мира­ет, всхли­пывая. — Так, как был ты, ког­да в ме­ня все­лил­ся Ду­шитель. Или ког­да ТнТ ре­шили из­бить ме­ня око­ло "Фак­то­рии". Или... ну, ты сам пом­нишь. За­пом­ни глав­ное, Том­ми: монстр не тот, кто от­ли­ча­ет­ся от лю­дей или про ко­го пи­шут в ста­рых кни­гах, а тот, кто со­вер­ша­ет ужас­ные пос­тупки и не сты­дит­ся их. И по всем па­рамет­рам ты — боль­ший че­ловек, чем большинство из тех, ко­го я знаю.