Ветер в крыльях, солнце в перьях (джен)

Ветер свистит в крыльях, закладывает уши, вплетается в перья и поет странную, чарующую песню. Земля проносится далеко внизу, она едва видна под облаками, то выныривает сине-зеленым пятном, то вовсе скрывается в белесой перине. Солнце не слепит и почти не греет, оно холодное и яркое, тоже теряющееся в беспросветных облаках. Перья на крыльях трепещут и подрагивают, ловят потоки воздуха, она то опускается ниже, пикирует сквозь завесу, то взмывает вверх, туда, где никто не увидит. Она летит, прячется от самой себя и сжимает острыми когтями неразрывную нить.

Глаза слезятся и закрываются, она летит почти вслепую, планирует в воздухе, покачивая золотисто-красными крыльями, и совсем-совсем ни о чем не думает. Ветер перебирает перья, ласкает мягкий пушок и несет все дальше и дальше вперед. Она наклоняется резко, закладывает вираж, с негромким хлопком погружаясь в плотные облака. Внутри не видно ничего, кроме белых клубов причудливой формы. Внутри нет ничего, даже ее, летящей вдаль птицы — не существует.

Облака кончаются резко, она падает вниз теперь ощутимо, стремительно приближается к земле, складывает крылья и ускоряется. Она по-прежнему не смотрит, чувствует свистящий ветер и меняющееся давление. Перья дрожат, но лежат прочно, подобно броне из чистого солнца, защищают все, кроме чрезмерно открытого сердца. Она пикирует, приближается к земле, летит почти вертикально. Сердце стучит оглушающе, вплетается в мелодию ветра и завораживает. Ее сердце стучит для всех в этом мире, но для него — особенно. Для него, чье сердце навечно принадлежит другому.

Она распахивает глаза, смотрит на почти касающиеся перьев деревья и выравнивается, задевая макушки кончиками крыльев. Лес внизу темный, непроглядный, но она знает, что там безопасно. Для нее везде — безопасно. Крылья движутся медленно, поднимаются и опускаются как будто лениво, а воздух под ними клубится и смешивается. Она вновь поднимается, оставляет лес зеленеть грязным пятном и смотрит на едва проглядывающее сквозь облака бледное весеннее солнце. Солнце не слепит и почти не освещает, кутает землю в полумрак и прячется, как нашкодившее дитя.

Она летит дальше, всматривается в бесконечную гладь океана, в бушующие волны, накрывающие небеса. Она летит вперед, преследует цель и не желает сворачивать с пути. Она знает, что найдет впереди, потому что находила это уже несколько тысяч раз, и все равно летит.

Замок приближается черной громадой, затмевающей солнце, возвышается над морем уродливой глыбой, безжалостно тычет шпилями небеса. Острые крыши, кажется, поглощают свет и напоминают черные дыры, засасывающие в себя все. Она облетает их кругом, царапает черепицу острыми когтями и смахивает пыль сильными взмахами крыльев. Она знает, какое окно ей нужно, и облетает его, кружит высоко и кричит так громко, как только может.

Из бойницы высовывается рука, белая и худая, с длинными тонкими пальцами и яркими шрамами. Она подлетает, обдает руку резкими порывами ветра и слышит смех. Человек внутри смеется неприятно, манит ее пальцем и издевательски фыркает.

— Все еще злишься на меня, — говорит он, вздыхая.

Она наконец подлетает, тихо клекочет ему в лицо и садится, распарывая когтями белоснежную кожу. Кровь течет тонкой струйкой, и он смотрит на нее задумчиво, слегка склонив голову набок. Улыбка пропадает с его лица, и оно становится печальным и уставшим.

Она сидит долго, смотрит в его глаза, изучает. Он смотрит тоже, ничего больше не говорит и время от времени качает головой. Солнце постепенно садится, закатывается за горизонт, и ее перья вспыхивают огненно-золотым, заменяя собой небесное светило. Она прикрывает глаза, кричит тихо-тихо и взлетает, оставив на память о себе глубокие кровоточащие царапины. Он смотрит ей вслед и снова смеется, машет ладонью, покрытой красными потеками. Он почти не выглядит безумным, и она улетает, освещая собой опускающуюся ночь.

* * *

Лететь ночью холодно, темно и совсем не страшно. Лететь ночью красиво, грустно и, кажется, гораздо дольше. Ветер снова поет в перьях, клубится под расправленными крыльями, режет больно самое сердце. Солнце не путается в отблесках перьев, не ласкает и не согревает ненароком. Ночь холодная и тихая, а она светится, как разожженный камин.

Ветер воет, кричит и стонет, он больше не поет. Ветер плачет, а она летит, медленно взмахивая крыльями и поднимаясь все выше и выше. Облака выглядят серыми и жесткими, они не похожи на мягкую перину. Облака ранят, если сквозь них пролететь.

Она планирует, широко расправив крылья, ловит перьями леденящий ветер и слушает полную оглушающий звуков ночную тишину. Лес далеко внизу чернеет неровным пятном, а черное море сверкает, отражая серебристый свет луны и золотистый — ее. Она ни о чем не думает, смотрит вниз и падает. Крылья молотят воду, поднимают тысячи брызг, смазывают-уничтожают светящееся отражение. Она хватает лапами воду, зачерпывает безуспешно, расчерчивает надвое лунную дорожку.

Этот замок видно издалека, он громадой встает над темно-зеленой колышущейся гладью полей. Он словно весь высечен из цельного камня, громоздкий и тучный. Узкие окна светятся теплым светом, заманивают и очаровывают искрящимся изнутри теплом. Она кружит молча, рассматривает замок со всех сторон, заглядывает в яркие окна и слышит голоса и смех. Ветер в перьях теплеет и успокаивается, ловит голоса и напевает, наполняя темноту мерным гулом.

Одно из окон, то самое, знакомое лучше всех, едва заметно светится неверным светом. За ним тихо-тихо, а тени движутся, выстраиваются в причудливые фигуры и, кажется, живут собственной жизнью. Она не влетает, садится, хватаясь когтями за раму, и смотрит внутрь долго-долго. Сердце под перьями бухает размеренно, вплетается в ритм едва слышных отсюда голосов и сливается с шагами человека в комнате.

Он едва касается кончиками пальцев гладкой поверхности зеркала, надавливает и проводит, вычерчивая длинные полосы. Отстраняется, отрывает руку, словно от огня, шагает назад, широко распахнув глаза. Веки его не смыкаются ни на мгновение, он пронзительно смотрит, пожирает глазами не свое отражение. Хватается руками за волосы, кривит губы, делает шаг вперед и снова касается зеркала.

Он словно умалишенный, сумасшедший, зациклившийся на собственных фантазиях. Он похож, он может им быть. Она склоняет голову набок, следит за его рваными движениями. В ее черных глазах отражается усталость и обреченность, он глубоко вздыхает и оборачивается.

— Это ты, Фоукс, — говорит он как будто разочарованно.

Его голос тихий и надломленный, он слегка дрожит, когда его взгляд касается засохшей крови на ее когтях. Он знает, чья это кровь, конечно знает, эта кровь когда-то смешалась с его собственной. Он делает нетвердый шаг вперед и покачивается, устало оборачиваясь н зеркало. Машет ей ладонью и больше не смотрит, снова впериваясь покрасневшими глазами в отражение.

Она клекочет недовольно, вспархивает и кружит над ним, касаясь крыльями рыжеватых волос. Она остервенело клюет зеркало, царапает когтями неприступное стекло, а мужчина в нем продолжает насмешливо улыбаться. Она кричит ему в лицо, как кричала несколько часов назад такому же настоящему, а мужчина за ней грустно улыбается и осторожно касается перьев.

— Прости, Фоукс, — говорит он, и она совсем не понимает, за что он извиняется.

Она смотрит в его глаза, склоняет голову набок, распушает перья и тыкается лбом в его лоб. Он горячий, почти обжигающий, а ее перья прохладные, как солнце над облаками. Он гладит ее по крыльям и подставляет руку. Она смотрит на него осуждающе, но садится, касается холодными когтями тонкой рубашки и распарывает вместе с кожей.

Он улыбается печально, гладит ее по голове и смотрит в не свое отражение. Она недовольно пушится, мягко клюет его в нос и машет крыльями, будто так может отгородить его от этого человека.

Утром она снова летит вперед, через океан, ловит перьями ветер и купается в теплых лучах заходящего солнца.