За маской реквиема (гет)

Отношения эти, как нить паутины,

язык — ни жестов, ни слов.

Fleur «Люди, попавшие в шторм»

Лелуш внимательно всматривается в золотые, такие знакомые, и в тоже время совершенно чужие, глаза. Он пытается анализировать её, как привык анализировать всё, что только попадается ему на глаза. Эта привычка укоренилась, он делает это без какой-либо цели, неосознанно порой.

Но с ней анализ не удаётся: как только Лелушу кажется, что он разгадал головоломку и добрался до истинной сути, С.С. легко, непринуждённо, словно случайно, роняет маску, а за ней... новая загадка, которая окажется очередным примеренным образом.

— Вот змея, — шепчет Лелуш.

Беззлобно, сколь настороженно бы он не относился к ней, никакого раздражения она не вызывает. Просто змеиная шкура, тонкая и полупрозрачная, ничего общего уже не имеющая со своей владелицей, сброшенная потому, что в ней отпала нужда — первая, пришедшая ему в голову ассоциация.

С.С. не реагирует. Она улыбается своим мыслям, а он вновь гадает, что у той на уме. Есть ли что-то, о чём она мечтает? Лелушу этого знать совершенно не нужно: бесполезная информация, непригодная на войне. Но проходит день, другой, и его мысли возвращаются к вопросу, на который он не может отыскать ответ.

И всякий раз она иная: переменчивая, как небесная высь, безликая, как морская гладь, неуловимая, как утренний туман. Стоит только ему зацепиться за один её образ, привыкнуть, как-то примериться, как С.С. становится совершенно иной, словно зеркало на витрине магазина, в котором отражаются сотни прохожих ежедневно.

— Пустая, — шепчет Лелуш.

Но сам себе не верит. Эта мысль так удобно укладывается в голове, что сразу ясно — она столь же обманчива, как и уютное чувство того, что головоломка решена. И всё же он не отметает этой возможности. С.С. действительно безлика. В арсенале сотни масок, а за ними пустота. Её эмоции кажутся ему лживыми. И, если он свои прячет за мастерски отыгрываемой ролью, С.С. не играет. Она просто и есть такая. Пустая.

Она смотрит на него внезапно такая ранимая и живая, словно это короткое имя, отчего-то напоминающее ему о давно минувших веках, словно одно слово способно что-то изменить. Лелуш в растерянности, пусть и не показывает этого. Он вновь повторяет это совершенно ничего не значащее для него, случайно подслушанное имя. С.С. кутается в его плащ, заглядывая куда-то в глубь самой себя, туда, где он полагал, лишь немая и глухая пустота.

Эта головоломка ему не даётся. Лелуш не сдаётся, лишь берёт небольшой перерыв: сейчас есть куда более важные дела, чем размышления о диких образах, явившихся ему из её подсознания. Но в минуты затишья ему не даёт покоя её взгляд. Всякий раз, когда С.С. говорит с ним, она смотрит будто бы сквозь. Куда-то в недосягаемые дали неизведанного будущего и нераскрытых тайн прошлого. Он для неё — лишь очередная ступенька, или, быть может, лестничный пролёт, на котором, она, сама не зная почему, задержалась. А перед глазами ещё стоят дикие картины пугающе далёких дней, чередой смертей, одна ужаснее другой, чередой пыток, иссушающих само человеческое существо. Разве может душа уцелеть после подобного существования?

— Я хочу умереть, — шепчет она, но смотрит вновь мимо, будто не верит, что он способен осуществить свою часть сделки.

И вроде бы всё логично и разумно, но Лелуш не верит. Слишком просто собирается картинка, слишком ровно ложиться мозаика. Он ищет подводные камни, в спокойной реке. Пытается копнуть глубже, сам не подозревая, что роет он могилу для себя нынешнего.

Лелуш одержим: желание докопаться до истины каким-то невообразимым образом перерастает в желание проявиться в её глазах. Стать чем-то значимым. Нет, даже не так, стать единственно значимым для неё. Эта шальная мысль и совершенно ему не свойственное желание не даёт покоя, а С.С. словно и не замечает ничего. Да и к чему ей внимательно всматриваться? Её действия и слова — лишь лёгкий налёт фальши, необходимый для выбранной роли.

Она стоит к нему спиной, нагая и в тоже время словно облачённая в миллиарды слоёв тайн, загадок и придуманных историй, лишь одна из которых настоящая. С.С. не оборачивается, лишь поворачивает голову. Волосы рассыпаются по спине, и взгляд её пуст. Ни капли заинтересованности. Он — призрак, коих бесчисленное множество в этом тусклом сером мире.

Ведьма. Это непримечательное слово само срывается с её губ. Но не для Лелуша, для него то становится ключом. И пусть пока ещё не ясно, подойдёт ли тот к замку, не попробовать он не может.

— Если ты ведьма, я стану дьяволом, — он произносит это скорее по наитию, чем осмысленно: слова, случайно пришедшие в голову.

Взгляд её меняется. С треском разлетается на осколки стеклянная стена, давно уже ставшая непрозрачной от слоёв нетронутой веками пыли. Та, что всё время была между ними.

Лелуш внезапно отчётливо понимает, что именно в эти нереальные секунды, застывшие где-то в ином мире, где-то вне времени, он видит её настоящей. И не верит, что всё может оказаться столь до предела простым. Она перед ним теперь уже абсолютно нагая, растерявшая маски и упустившая роли. Пусть на миг, но порой и секунды достаточно, чтобы выиграть сражение.

Лелуш доволен: партия отыграна с блеском. Сейчас он умиротворён и ещё не осознаёт, что начинается война. Не та, в которой возможно показать своё тактическое превосходство, ибо это война с равным противником — с самим собой.

Поздно. Слишком поздно Лелуш понимает, что угодил в свою же западню. Запутался в сетях, которые сам же и расставил, и, абсурдно, но он совершенно не хочет эти сети покинуть. Фальшивое чувство лживой роли умирает вместе с отброшенным образом, но уже не покинет актёра. Оно укорениться, прорастёт, став болезненной необходимостью.

Проходит совсем немного времени, и Лелуш понимает, что вычурные одежды императора не пленят. Наивные мечты сестры, разумеется, неисполнимы, а образ Зеро, так долго его развлекавший, выцвел и потерял актуальность.

Лелуш признаёт, что с самого начала знал, что эта игра не займёт его надолго. В глазах безликой толпы даже самых преданных союзников он успевает побывать и спасителем, и борцом за несуществующую справедливость, и тираном, и лжецом. И только её золотые глаза вопреки всему видят его настоящего с изъянами и хранимыми глубоко в душе страхами.

— Ведьма, — шепчет Лелуш.

На этот раз за его словами кроется смысл куда больший, что может выразить обычный человек. Лелуш почти болезненно уясняет, что ему уже не стать прежним, не прожить уже без золотых глаз ведьмы, а потому приходит время исполнить обещание. Приходит время поставить точку, уйти так красиво и эффектно, как может уйти лишь прирождённый актёр. Мастерски отыграть последнюю роль и откинуть навсегда надоевшие маски.

Он не узнает, что в момент, когда острый клинок пронзал плоть, окропляя белые одежды императора пугающе алой кровью, она отчаянно молилась богам, в которых отродясь не верила. Что в момент, когда поверженный тиран под ликующие крики толпы в последний раз взглянул в переменчивое бесцветное небо, она не могла сдержать слёз, беззвучно рыдая перед алтарём. Не увидит страха, плещущегося в глубине её глаз.

Лелуш не видел, но отчего-то знал, что даже ведьма способна бояться. Когда горячая кровь струилась из глубокой раны, пропитывая одежды императора, он улыбался этой мысли.

Она никогда не признается, что боялась за него. Он никогда не признается, что боялся за неё. В её теперь отражаются не пафосные маски отживших своё ролей, в зеркале души, наконец, проявился истинный облик — дьявол во плоти.