Три минуты до весны (гет)

«А февраль, это месяц надежды,

Что скоро мы скинем одежды.

И что следующим летом будет лучше, чем прежним

И даже теплее…»

Двадцать девятое февраля. Неправильный, лишний и, поэтому, словно несуществующий день. Двадцать четыре часа, которые можно посвятить самым страшным глупостям и безумным выходкам, ошибкам всей своей жизни, потому что это будто понарошку. И какое же счастье, что они вот-вот истекут. И все свершившееся как бы отменит само себя. Словно ничего не было. А это просто долгий гиперреалистичный сон.

«…еще немного и будет май, а потом еще дни. И круг замкнется…»

Небрежно отброшенные наушники воспроизводили нежную мантру Алисы — таблетку от вечной мерзлоты, лекарство от перманентной подреберной боли. Они сидели на плоской, местами еще заснеженной крыше общежития №5, кутаясь в одеяла и почти соприкасаясь плечами. Каждый раз вздрагивая, словно от удара электричеством, когда это все-таки случалось. Говорили об обыденном, банальном и приевшемся, бездумно растрачивая драгоценные минуты наедине на замшелую ерунду. Оба это осознавали, бессильно злились друг на друга и на себя, но все никак не могли разрушить это треклятую незримую стену. Ментальное «нет». Темы, выделенные красным маркером. Воспоминания, которые ни в коем случае нельзя задевать. Потому что… Да черт его знает, если честно.

«…придумывают сложности, чтобы было ради чего выпить вина…»

Переезд. Надо бы начинать потихоньку искать квартиру, ведь скоро ГОСы, диплом, выпуск и будет не до того. А еще командировка в отвратительно солнечный Хабаровск на всю зиму. Но тут очень вовремя вспоминается излюбленная фраза легендарной эгоистки: «Подумаю об этом завтра».

Чертова дюжина одеял уже не спасала от пронизывающего ветра — оба давно продрогли до костей. Но мазохизм неискореним — упрямо отказывались спуститься в теплую комнату. К чаю, обогревателю и воспоминаниям. Потому что будет иначе. Тепло. Уютно. По-домашнему. Так, как у них никогда не будет. Потому что она не захочет оставаться одна, а он не сможет уйти.

Какао в огромном термосе уже совсем остыл, превратившись в омерзительную жижу с привкусом шоколада. Чай так и остался в рюкзаке, брошенном в комнате лучшего друга, предусмотрительно оставив кое-что погорячее. На завтра. Оставалось докуривать почти пустую пачку сигарет, и согревать озябшие руки дыханием.

Ночь была на удивление звездной для крупного города. Кажется сама Вселенная наплевать хотела на мерзкие условности, прогнозы погоды, огни мегаполиса и прочую чепуху, выдуманную людьми, якобы для упрощения жизни. До «дикого» вида, конечно, было далеко, но и не три-четыре точки на весь небосвод. Тоже неплохо, согласитесь? Наперебой размахивая руками, поправляя друг друга, они чертили виртуально-словесный атлас созвездий там, где они должны были быть. Словно соревнуясь, кто нарисует больше.

— Помнишь, как тогда летом ты свалился с пирса, пытаясь показать мне, где должен быть Скорпион? — звонкий хохот вдребезги разбил хрустальный воздух, и давление как-то сразу исчезло.

— Это ты меня столкнула, — признаться в своей неуклюжести? Никогда!

— Я бы повторила. Ты был невероятен в своем полете, — первый раз за эти сутки их глаза встретились. И снова стало трудно дышать.

— А я бы все эти три месяца повторил бы. Нет. Не так.

— Остановил бы их и закольцевал.

— Ты только представь! Маленький мирок — только наш с тобой — в капле янтаря. Теплом, пахнущем морем и солью. С привкусом сосновой смолы. Остаться в одном из самых счастливых воспоминаний. Не самый плохой конец, согласись.

Грустная улыбка и слезинка в уголке глаза. От сильного ветра, конечно же. Но это и был ее ответ. Не раз и не два. А сотни и тысячи раз они обсуждали это. И каждый раз одинаковый итог. Проклятье!

То лето было невозможным. Они совершили немыслимое — бросили все. Родителей, университет, друзей. Сняли домик в глуши в одной из полузаброшенных деревенек на севере. Выключили телефоны, обрубили все связи с внешним миром. И просто наслаждались. Окружающей их дикой красотой болот и озер, мрачных еловых и светлых воздушных березовых лесов. Друг другом. Это было самым теплым и солнечным северным летом за многие годы.

— Постоянное движение. Минута за минутой. Шаг за шагом. Даже если они микроскопические. Я помню, — глухо ответил он, не отводя взгляд. Словно снимая копию ее лица на сетчатку. Чтобы сохранить в маленьком островке подсознания ее такой — стойко терпящей мороз, с обветренными губами, полными слез красными глазами, растрепанной. Настоящей. Живой.

Они слишком хорошо друг друга знали. Еще сильнее любили. И тем сложней было принять всю невозможность происходившего между ними безумия.

— Три минуты.

Часы безжалостно вели свой ход. В одинакового цвета глазах промелькнуло отчаяние. Так мало времени. Ничтожно. И столь много нужно было еще сказать! О стольком поговорить!

Сто восемьдесят секунд были потрачены не на «те самые» нужные, но абсолютно бесполезные слова. Прощание вышло с привкусом соли и шоколада.

Уходить с каждым разом было все сложнее. Остановился у люка — ненавистного окна в реальность — больше жизни хотелось шагнуть назад.

Безжалостное «весна» вонзилось в спину, прогоняя.

— и я тебя…, — обрывок фразы он уже не услышал.