Сестренка (джен)

— Привет, неудачник.

Питер не поднимает голову — зачем? Все тот же голос, тот же Флэш Томпсон. Ничуть не изменился, равно как и другие, кого стер Танос пять лет назад.

Впрочем, Питер Паркер как раз изменился, причем сильно; он теперь не улыбается — просто не может. По большей части он молчит, мало общается со сверстниками (сторонится даже Нэда, потому что его веселость вдруг стала для Питера чуждой), отталкивает от себя почти всех, кроме одной темноволосой девочки с глубокими карими глазами. Почти как у отца.

— Где свою подружку потерял? Как там ее — Моргана?

— Морган, — коротко поправляет Питер. Хотя Флэш и без того знает, просто издевается.

«Братик, женишок, папаша»... Сколько кличек пришлось выслушать Питеру, прежде чем его класс привык, что Морган следует за ним по пятам. Хэппи и Мэй считают, что так будет лучше обоим — и Питеру, и Морган.

Питер же считает, что лучше было бы ему вовсе не возвращаться из Камня Души.

— Она твоя родственница?

— Д-да, — неуверенно отвечает Питер, пряча глаза в пол.

— С каких это пор ты стал заикаться, Паркер? — насмешливо тянет Флэш.

Питер не уверен, что имеет право считать ее частью своей семьи; хотя получил не то что приглашение — просьбу.

На негнущихся ногах он шел по берегу озера, по глади которого плыл одинокий венок, обрамленный черной лентой. Райское место, идиллия, в которой жила счастливая семья, была навсегда перечеркнута горем утраты. Питер не смел поднять глаза, когда вдруг услышал нетвердый голос из-за спины:

— Останься, Питер.

— Но миссис Старк, я не могу...

— Дом слишком большой для нас двоих.

Конечно, не для двоих — был еще Хэппи, была тетя Мэй, которая уже как два года состояла с ним в отношениях; но Пеппер хотела, чтобы остался именно он. А Питер считал себя недостойным поселиться в доме, где прожил последние годы своей жизни Тони Старк. Но очень и очень хотел.

— Не уходи, — повторила вдруг Морган, которую Питер видел впервые.

— Не уйду.

— Расскажи о папе.

— Морган, ты знала его больше, чем я.

— Все равно расскажи!

Так начинался каждый их разговор. Для Морган отец стал кумиром, настоящей легендой. Как и для Питера.

Вместе они создали нечто вроде архива воспоминаний (Питеру пришлось немало постараться, чтобы объяснить малышке значение слова «архив») — набор историй о Тони Старке: каким он был, что любил, что делал. Вспоминали отдельные фразы, которых было немало, как правило, ироничные и остроумные, ведь Тони всегда был позитивным. Питер хочет также, но не получается.

Морган, в силу возраста, много повторяется. Ей нравится пересказывать одни и те же истории — об отце — снова и снова. А Питеру нравится слушать. Слушать, когда подчас темнеет в глазах ( — Ты в порядке, Питер? — Конечно, продолжай!); слушать, когда в висках отбойным молотком стучит последнее «мистер Старк, мы победили», так и оставшееся без ответа.

Она рассказывает про их тайный домик в лесу, про шлем, который подарил ей папа, про вечера у камина, а он видит обгоревшее лицо и полные боли глаза. Затем с шумом делает глубокий вдох, стараясь совладать с подступающим чувством паники, а потом берет Морган на руки и обнимает — крепко-крепко, как папа обнимал, или хотя бы похоже.

Морган любит обниматься. Почему-то одна эта мысль навевает целую цепочку ненужных (или нужных?) воспоминаний.

— А еще после вручения диплома о стажировке мист... Тон... — Питер вдруг смущается, не зная, как назвать своего наставника.

— Папа, — подсказывает Морган.

— Папа... — запинаясь, произносит Питер.

Папа. Слово, которое он всегда мечтал произнести. Особенно в адрес Тони Старка. Морган легче — она живет и будет жить с твердой уверенностью в том, что Тони любил ее. А что касаемо его, Питера?

Он снова вспоминает те — последние — объятья, такие неожиданные, искренние, от всей души желанные им. Может ли он хоть предположить, что чувствовал мистер Старк в тот момент? Почему, корит себя Питер, он не сказал ему тогда, что любит его, что скучал? Почему не сказал ни единого доброго искреннего слова до того момента, как потух реактор в его груди и глаза его закрылись навсегда?..

Питер не хочет плакать при Морган, но сдержаться выше его сил. Горячие слезы будто обжигают щеки, вся та боль, которую он носил в себе уже третий месяц, неистово вырывается наружу. Морган же подходит и молча обнимает его. Так похожа на отца.

Питер рад, что рядом нет одноклассников, которые бы непременно окрестили его «нытиком» или «слабаком»; нет Флэша, который, глянув на Морган, выдал бы что-то вроде «найди себе девушку постарше, Пенис Паркер».

Питер рад даже, что рядом нет Нэда, который попытался бы успокоить его своей болтовней; что нет Мэй, которая бы гладила его по голове и вытирала слезы, словно ему пять лет; нет горестно вздыхающего Хэппи, нет даже сдержанно-скорбящей миссис Старк.

Есть только Морган.

— Я люблю тебя, сестренка, — вдруг говорит Питер.

Чтобы однажды, если когда-нибудь станет слишком поздно, не жалеть о том, что не успел сказать.

— А я тебя в сто тысяч раз больше.