Она не ждёт (гет)

Он приходит, когда листва наливается изумрудной зеленью, когда фонари проглядывают жёлтым теплом из зарослей роз. Когда горечь их аромата острее дурманит голову, обволакивает разум. Пробуждает инстинкты ночных зверей.

Она никогда не ждёт его. Только выходит на террасу, допоздна не снимая вечернего платья, и чёрный шёлк струится по коже, впитывая пряные и сладкие запахи цветов. Вино в бокале густое, темное, как кровь — переливается на самом дне. Тонкие пальцы медленно ласкают ножку бокала. Золотой блеск светильников отражается в острых пластинках ногтей, бордовых до черноты.

Легонько хрустит гравий. Она не оборачивается, глядит в золотисто-малахитовую тьму, облокотившись о балюстраду. Мрамор холодит локти. За жёлтым пятном света на дорожке, за оградой, слышится приглушённый смех и говор, быстрые шаги стихают вдали. Она едва заметно хмурит брови. Прямая чёрная прядь падает на лицо.

С другой стороны, за террасой, в гуще кипарисов, резко и коротко кричит потревоженная птица. Едва заметно вздрагивает цепочка браслета на запястье. Тонкий шёлк обнимает талию, натянувшись, сбегает по ягодицам, прохладной и нежной лаской. Она прогибается в пояснице, сильнее облокачиваясь на балюстраду, и делает крошечный глоток вина. Картинно-красная помада оставляет чуть видимый след на стекле.

Высокая тень неслышно загораживает свет. Густой блеск в бокале гаснет.

— У дамы заканчивается вино, — его голос низкий, с чуть насмешливой хрипотцой.

Она молчит, чувствуя оголенным плечом его близкое тепло.

— Если позволите, — звякает стекло о камень. Льётся с мягким плеском вино, и бокал тяжелеет в её руке. Она видит, как скользит выше рукав его смокинга, обнажая белоснежный край манжеты, сильную кисть с голубыми ручейками вен под гладкой кожей. Он наливает и себе, отставляет бутылку. Молча делает глоток, глядя в ночь чуть прищуренными светлыми глазами. А потом невзначай тянет кладёт руку на её талию. Это знак. Она молчит, поддаваясь уверенному и мягкому движению.

В спальне полумрак, только розоватые отсветы блестят тёмной постели. Он медленно тянет вниз молнию на её платье, и ведёт следом тёплой ладонью по коже. Она переступает босыми ногами упавшую ткань — туфли остались на веранде. Его дыхание пахнет дорогими сигаретами и вином, одеколон напоминает морской ветер. Это особое удовольствие — вытянуться на прохладных простынях и видеть, как темнеют прозрачные глаза, как натягивается ткань брюк под ремнём.

Он раздевается последним. Быстро и чётко, только галстук срывает с нетерпением, швыряя на пол. Ложится рядом, лаская долго, с тягучей страстью, словно изучая заново её тело — каждый раз. Она выгибается, пряча под ресницами жгучий тёмный взгляд, подставляется под чуткие пальцы — и вонзает ногти в его плечи. Улыбается уголками губ, впитывая прерывистый вздох.

Она никогда не умоляет, но он всегда чувствует, что ей нужно. Входит медленно, чуть замирает, словно приглашая — и срывается на жёсткий ритм, стоит ей притянуть его ближе.

Они оба знают, что любят — но продолжают играть. Открываться. Увлекать друг друга, чтобы забыться и выпить мгновения жизни до дна... Она стонет хрипло и низко:

— Джеймс...

Он подхватывает её на руки, усаживая к себе на бёдра, прижимает ближе, целуя неистово, исступлённо.

— Люсия...

Она никогда не ждёт его, но знает, что он постоянно рядом — даже за много тысяч миль от неё. Живой, с сильными тёплыми руками и твёрдыми губами, беспощадный, отважный и одинокий. Ничей.

Джеймс Бонд, который живёт, сгорая, и горит, пока живёт.