Слишком хвостатый (джен)

Нацуки лежал на полу грязной клетки. Изодранная подстилка да куча прелой соломы — вот и вся защита от ночной сырости. Плошка с затхлой водой два раза в день, с какой-то мутной похлебкой — один раз. Его содержали под замком, словно дикого зверя; да что там говорить — к животным торговец относился бы не в пример заботливее. Ребра нещадно ныли — его били уже третьи сутки; охранники старались на совесть, пытаясь вышибить хотя бы слово пощады, сломить, подчинить бессмысленным, на ходу придуманным распоряжениям. Не дождутся.

В деревню Нацуки поднявшие бунт солдаты ворвались на рассвете; сопротивляющихся нелюдей прикончили на месте, остальных связали, побросали на телеги и на ближайшем торговом перекрестке продали в рабство. Всех скопом, за гроши, скорее для удовольствия, чем для реальной наживы. Родители Нацуки пытались защитить его с сестрой. Нет, они даже не сопротивлялись, они просто попытались вывести детей из оцепленной деревни. Солдаты настигли их почти у самого леса; еще бы несколько минут... если бы Нацуки в тот день не ушел так далеко от дома, если бы они узнали о мятеже чуть раньше, если бы они заранее подготовили пути отступления. Но никто никогда не бывает готовым к подобным насмешкам мироздания...

На протяжении всех этих бесконечно долгих ночей Нацуки пытался понять, за что судьба так несправедлива к жителям деревни. И не мог найти ответа.

В чем была их вина? Что они такого сделали? Они все просто хотели мирно жить. Просто жить! Неужели так много?

С сестрой их разлучили почти сразу же по прибытии в лагерь работорговца. Трехлетняя девочка-нелюдь — товар не ходовой. Её вместе с другими детьми вывезли куда-то на разбитой телеге. С тех пор Нацуки сестру больше не видел. И не увидит...

Сопротивляться бессмысленно — понимаешь это за десять минут наедине с надзирателем. Дубинка по ребрам объясняет быстро и доходчиво. Хочешь выжить — подчиняйся. Большинство смирилось с рабским ошейником, покорно подставив шею. Но не Нацуки. Он дал себе клятву, что не произнесет ни слова, не станет прислуживать людям, убившим его семью.

В полузабытьи оставалось лишь погружаться в воспоминания. Тихая речка — с лилиями, медленно покачивающимися на волнах у дальнего берега, с утками, чутко покрякивающими в камышах; небольшой дом с голубыми ставнями и запахами уюта и тепла; яблоневый сад и мерное гудение шмелей... Сейчас все это казалось чем-то далёким и нереальным, образы размывались, словно растворяясь в тумане...

Снова покупатель. Торговец кратко описывал ему товар, кого-то выводили, оценивали, выбирали. До Нацуки донесся обрывок разговора:

— Здесь содержится брак, вряд ли вас может заинтересовать что-то из представленного товара.

— Позвольте мне самому решать, что меня может заинтересовать, а что нет, — прозвучал чей-то невыносимо вежливый, мягкий, но уверенный голос. У богатеньких свои принципы, один из них: в любой ситуации держать лицо и добиваться своего.

— Конечно-конечно, — Нацуки буквально видел, как пухлые губы торговца расплылись в подобострастной улыбке.

Несколько минут были слышны лишь прерывистые звуки шагов: неспешных — покупателя, и суетливо шаркающих — торговца. Нацуки безразлично следил за прыгающими отсветами постепенно приближающегося факела. Вероятно, покупатель обходил грязные ряды стоящих вплотную черных клеток, накрытых замызганными драными занавесками, останавливался иногда, чтобы кратко спросить что-то у торговца, и проходил дальше.

Наконец шаги приблизились к клетке, в которой лежал Нацуки, старательно изображая спящего — может, так на него не обратят внимания. Не хотелось даже видеть эти паскудные рожи.

— Он болен?

Нацуки понял, что спрашивают о нем.

— Нет, просто слишком мал для работы на рудниках и слишком своенравен для прислуги.

"И слишком хвостат для борделя", — мстительно усмехнувшись, продолжил про себя Нацуки.

В Мелромарке нелюди считались самой грязной расой. Связь с нелюдем была позорной для любого нормального человека. Это было все равно, что трахать овец. Собственно, к нелюдям и не относились иначе, как к домашнему скоту.

— Сколько он здесь? Откуда его привезли?

Торговец задумался:

— Э-эм… Его привезли с предпоследней партией на прошлой неделе. Купили в Зельтбулле. Вы наверняка слышали, что там был мятеж? Он — уроженец одной из разграбленных деревень. Но он совершенно неконтактен. За все время, паршивец, не произнес ни слова, приказам не подчиняется...

— Я бы хотел поговорить с ним наедине, — властный голос грубо прервал речь торговца.

— Но он не говорит, простите, — снова загнусавил торговец. — Я могу позвать охрану, но это все бесполезно.

— В этом нет нужды, я сам справлюсь. Благодарю вас за столь познавательную экскурсию, я дам знать, когда вы мне снова понадобитесь.

— Э-э-э… — торговец явно растерялся, обычно покупателей не оставляли наедине с товаром, но все же перечить не посмел. — Да, конечно, я буду неподалеку.

Когда звук удаляющихся шагов стих, Нацуки уже сгорал от желания развернуться и поглядеть на этого странного человека, имеющего достаточную власть, чтобы отослать торговца подальше, но при этом интересующегося таким неходовым товаром, каким являлся сам Нацуки. Сдерживаться ему позволяла лишь врожденная упертость — раз уж он решил притворяться спящим, значит, не повернется, пока его не выволокут силой.

Несколько минут не происходило ровным счетом ничего, а потом Нацуки словно окутало удушающей непроницаемой тишиной. Не стало слышно ни постоянной возни в соседних клетках, ни лязга оружия прогуливающихся по подвалу охранников, ни шума улицы, доносящегося из крохотного окошка под самым потолком. Словно весь мир вокруг просто исчез. Инстинктивно вскочив на ноги, Ницуки растерянно огляделся, щуря слезящиеся от света факела глаза и не понимая, что произошло.

Напротив клетки стоял высокий молодой мужчина с отливающими синевой волосами, весьма хрупкого телосложения и не менее тонкими чертами лица. На переносице у него небрежно сидело желтое пенсне, придавая лицу незнакомца сосредоточенное выражение. Все его тело светилось яркими мерцающими огоньками.

Нацуки завороженно наблюдал за действиями незнакомца. Он видел настоящего мага впервые в жизни, а магию в действии и подавно. Мужчина шептал какие-то заклинания, управляя потоками искрящегося света. Вдруг у него в руках материализовался тонкий золотой ошейник, отделанный искусной резьбой и мелкими шипами из драгоценных камней. Нацуки не успел еще ничего толком сообразить, как мужчина одним ловким движением набросил на него ошейник, словно укротитель на тигра. Сгустившуюся было тишину прорезал резкий оглушительный скрежет: прохладный металл опоясал горло Нацуки, впиваясь шипами в нежную кожу. В то же мгновение все тело словно пронзило молнией, ноги безвольно подкосились, и он мешком повалился на пол, едва не теряя сознания от невыносимой боли во всем теле. Однако продлилось это всего несколько секунд. Боль отступила, мерцающие огни погасли, а незнакомец вновь предстал в обычном человеческом облике. Ни один мускул не дрогнул на его лице, ни пряди волос не выбилось из его прически. Он продолжал равнодушно разглядывать скорчившегося на полу Нацуки.

— Думаю, теперь мы можем поговорить, — констатировал мужчина и указал на ошейник. — Ты знаешь, что это?

С трудом приподнявшись, Нацуки прикоснулся к шее и нащупал плотно обхватившие шею металлические оковы:

— Оковы Воли?.. — он был настолько ошарашен случившимся, что совершенно забыл о своем обещании: во что бы то ни стало сохранять молчание.

Незнакомец кивнул:

— Ты знаешь, как они действуют?

Нацуки лишь молча кивнул. Даже если бы он сейчас и захотел, он не смог бы сформулировать принцип действия Оков, но общий смысл был известен каждому жителю Мелромарка.

Оковы Воли были одним из легендарных артефактов, суть действия которого заключалась в полном подчинении человека воле хозяина. С их помощью совершались королевские перевороты, воздвигались и свергались великие дома, за обладание ими шли кровопролитные войны. Однако их след давным-давно окончательно затерялся. Настолько давно, что их существование вообще подвергалось сомнению среди большинства. И главной причиной тому служил тот факт, что Оковы были невидимы для всех, кроме двух человек: хозяина и раба.

Незнакомец снова кивнул и лениво махнул рукой:

— Хорошо. Встань и подойди ко мне.

Нацуки не шелохнулся. Прошло несколько мучительно долгих мгновений, как вдруг все его тело вновь пронзило вспышкой невыносимой боли. Казалось, каждый сустав тела норовил выкрутиться в обратную сторону. Позвоночник выгнулся в какой-то устрашающе невообразимой ломке. Нацуки с ужасом обнаружил, что его собственный крик замер и повис в воздухе на одной разрывающей барабанные перепонки ноте. Это продолжалось всего несколько мгновений, казалось, растянувшихся в бесконечность.

— Надеюсь, этой небольшой демонстрации достаточно, — раздался в голове Нацуки громкий безразличный, но по-прежнему невыносимо вежливый голос. — Имей в виду, я могу продлить эту агонию практически до бесконечности. Ты не сможешь ни вырваться, ни остановить это, ни даже умереть. Так что просто смирись с тем, что теперь принадлежишь мне — целиком и полностью.

Нацуки вновь тяжело повалился на грязный пол клетки, крупные капли пота стекали по его лбу. Перед глазами плясали яркие круги. Он с ужасом пытался осмыслить свое положение. Какого черта вообще происходит? Оковы Воли были легендой, страшной сказкой, которой пугают маленьких детей. Неужели это действительно правда? Что от него нужно этому магу? Всё это совершенно не укладывалось у него в голове.

— Встань и подойди, — сквозь застилающую ум пелену снова донесся строгий голос хозяина.

Хозяина? Неужели он действительно теперь принадлежит этому человеку? Нацуки попытался приподняться, вздрогнул, судорожно рванулся вверх, но тут же рухнул на колени. Дрожащие ноги предательски не хотели слушаться. Однако со второй попытки ему все же удалось подняться и доковылять до решетки.

— Как тебя зовут?

— Нацуки, — сил хватило лишь на едва слышный шепот.

— У меня будут с тобой еще какие-то проблемы, Нацуки? — устало проговорил мужчина, заглядывая Нацуки прямо в глаза.

В его интонации не было ни угрозы, ни раздражения, но этого и не требовалось. Сопротивляться было бессмысленно.

— Нет.

— Отлично. Сейчас ты пойдешь за мной.

Мужчина щелкнул пальцами, разгоняя невидимый барьер, и обрушившаяся на Нацуки какофония вновь оживших звуков чуть снова не сбила с ног. Он прижал уши, прикрываясь руками, и инстинктивно зажмурился. Понадобилось несколько секунд, чтобы снова привыкнуть и начать что-либо различать сквозь биение крови в ушах.

Когда он открыл глаза, торговец уже открывал его клетку.

— Благодарю вас, — бросил мужчина, небрежно швыряя тому мешочек с монетами.

— Всегда рады вам услужить, — пролепетал торговец, подобострастно согнувшись и удивленно глядя, как Нацуки несмело направился вслед за новым хозяином к выходу.

* * *

Стоило им выйти из подвала, хозяин обхватил Нацуки за плечи, и тому показалось, что земля ушла у него из-под ног. На несколько секунд он потерял всякое представление о том, где верх, низ, право или лево. Казалось, что сами эти понятия утратили свое значение. А потом земля вновь милосердно вернулась на свое законное место. Однако вместо колючей травы внутреннего двора дома работорговцев Нацуки почувствовал босыми ногами гладкую поверхность мрамора.

Удивленно завертев головой, Нацуки понял, что оказался в огромной роскошно обставленной спальне. Ему никогда в жизни не доводилось видеть ничего подобного. Да и откуда? Резная роскошная мебель, ажурные балдахины с позолоченной отделкой. Так мог бы быть обставлен дворец короля, ни больше, ни меньше. Куда же он попал?

Хозяин подошел к стоящему у распахнутого окна креслу и утомленно скинул плащ, под которым обнаружились вполне обычные темно-синий пиджак и коричневые брюки, хотя и сшитые из дорогой даже на вид ткани. Заметив, что Нацуки растерянно замер посреди комнаты, он буднично бросил:

— Раздевайся.

Нацуки поежился и прижал уши. Неужели все настолько банально? Его купили для удовлетворения похотливых желаний аристократов, которых потянуло на что-то запретное? А Оковы Воли зачем? Чтобы потом снять с его трупа и надеть на следующую жертву? Вот для чего теперь служит древний артефакт? Как же низко пали эти надменные богачи!

Взгляд Нацуки упал на маленький, находящийся всего в паре шагов от него, прикроватный столик, на котором стояла красивая ваза с фруктами и несколько небольших тарелочек из тончайшего фарфора, а возле них изящные двузубые вилочки и маленький ножичек. Хозяин сейчас повернулся спиной к Нацуки, не обращая на него внимания. Решение пришло мгновенно: Нацуки молниеносно бросился к столу, схватил нож и замахнулся. Лезвия как раз должно было хватить, чтобы распороть артерию, если вонзить его прямо в горло. Это был лучший выход. Он не доставит этим мерзким аристократам удовольствия подчинить себя. Лишь один быстрый удар, и все будет кончено...

Внезапно все вокруг словно замерло. По телу Нацуки пробежала волна мелких искорок, собравшихся вокруг ошейника и растаявших в воздухе.

— Я запрещаю тебе убивать себя или причинять вред, — голос хозяина прозвучал словно внутри Нацуки.

Когда мир снова вернулся в свое обычное размеренное течение, Нацуки понял, что продолжает стоять с ножом в руке, а лезвие едва касается его шеи. Застывшая рука не подчинялась. Нацуки сделал несколько шагов назад, опустил руку и снова замахнулся. Лезвие вновь замерло в миллиметре от артерии. Ладони до боли сжимали гладкую ручку единственного предмета, который мог избавить Нацуки от всего этого кошмара. Но он не мог переступить запрет хозяина. Нацуки почувствовал, как нагревается металл на его шее, словно сжимаясь, обжигая раскаленным железом. Он даже почувствовал запах гари и паленой шерсти. Сопротивление было бесполезно. В бессилии Нацуки повалился на пол, разжав сведенную руку. Нож зазвенел, падая на гладкий мрамор пола.

Хозяин стоял прямо напротив него и внимательно наблюдал. Подойдя ближе, он приподнял Нацуки за подбородок и заглянул в глаза.

— Я жду.

Нацуки бессильно сжал кулаки. Черт! Почему это происходит именно с ним? Он поднялся и неумело стянул с себя рубашку, бросив здесь же на пол. Сбросил штаны, переступил через них озябшими ногами. Кроме этого, на нем ничего не было — рабам нижнее белье не положено. Съежился, нервно поджимая хвост.

— Повернись.

Мелкая противная дрожь пробежала по телу Нацуки, но он покорно развернулся к хозяину спиной. Теплая ладонь опустилась на его плечо, по коже разлился приятный легкий жар. Словно тысячи маленьких невидимых пушинок щекотали каждый сантиметр его тела. Буквально везде.

— Отлично, теперь ты в порядке,— мягко констатировал хозяин, снова возвращаясь к окну и устало опускаясь в кресло.

Осторожно ощупав себя, Нацуки обнаружил, что у него перестали болеть ребра и саднить следы недавних побоев. Он чувствовал себя как никогда бодро и легко. Прочувствовав на себе эффект такого мощного лечебного заклинания, Нацуки не мог не подумать о том, скольких бы его друзей и родных можно было спасти, обладай нелюди хотя бы частью такого могущества.

— Кто вы? Что вам от меня нужно? — наконец задал он вопрос, мучивший его все это время.

Мужчина ответил не сразу, некоторое время он размышлял, прокручивая в руках инкрустированный кубок с вином.

— Я лорд Ван Рейхнот, — наконец, начал он, — и я хочу с тобой подружиться.

Нацуки ожидал услышать все, что угодно, кроме этого. Подружиться? Это такая шутка?

— Сделал своим рабом, привел в спальню, раздел и хочешь подружиться? — язвительно процедил он, едва сдерживая подступающую злобу. — Все аристократы трахают своих друзей?

Нацуки специально провоцировал хозяина. Он ожидал от того вспышки гнева, но поймав на себе заинтересованный взгляд Рейхнота, вдруг осознал, что совершенно напрасно поднял эту тему. Почему-то он был совершенно уверен, что именно после его слов Рейхнот впервые посмотрел на него не как на удачную покупку, а как на обнаженного юношу, стоящего в центре его спальни и находящегося в полной его власти.

Рейхнот отставил в сторону кубок и задумчиво проговорил, обращаясь то ли к Нацуки, то ли к самому себе:

— Тебя ведь еще не брали сзади?

Судя по всему, ответа на свой вопрос он не ждал. Поднявшись с кресла, он подошел к остолбеневшему Нацуки почти вплотную, нежно потрепал за ухом, провел ладонью по волосам, пробежал пальцами по ключице и плечу, едва касаясь кожи.

— Хочешь попробовать?

— Н-нет… — запинаясь, выдавил Нацуки, пытаясь отступить назад.

Однако Рейхнот обхватил его за талию, прижимая к себе, склонился к самому уху и с издевкой прошептал:

— Я запрещаю тебе врать мне.

По телу снова побежали голубые искры, запечатлевшие приказ на ошейнике. Нацуки почувствовал приступ отчаянной паники. Казалось, что этот маг залезает ему под самую кожу. Выворачивает наизнанку мысли, перетасовывает его желания, как опытный шулер — колоду карт.

— Хочешь, чтобы я взял тебя сейчас? — повторил он свой вопрос, с ухмылкой наблюдая за тем, как Нацуки судорожно пытается сформулировать свою мысль, и откровенно наслаждаясь его замешательством, явно интерпретируя молчание по-своему.

Нацуки был совершенно уверен в своем ответе: "Нет!" Он готов был повторить его тысячу раз, но не мог произнести ни звука, даже отрицательно покачать головой не получалось. Сгорая от стыда, он пытался осознать, что происходит. Почему он не мог отказаться? Он никогда не питал страсти к мужчинам и тем более не испытывал совершенно никаких дружеских чувств к своему новому хозяину. Тогда почему его тело предательски дрожало? Откуда взялось это желание?

— Это не мое желание, — наконец нашлись хоть какие-то слова, которые удалось произнести вслух.

Рейхнот презрительно усмехнулся:

— А чье же, по-твоему?

Ухватившись за собственные мысли, как за невидимую нить в своей голове, Нацуки пытался нащупать их источник. Неожиданно он ясно осознал, что вместе с ошейником между ним и хозяином теперь установилась какая-то странная связь. Каким-то образом он теперь чувствовал частичку желаний и эмоций хозяина. И не просто ощущал, а они каким-то образом смешивались с его собственными. Это было словно озарение:

— Это желание — твое!

В ту же секунду с лица хозяина пропала его ухмылка. В глазах полыхнуло гневным пламенем. Резкая размашистая пощечина повалила Нацуки на пол.

— Как ты смеешь, нелюдь?! — буквально прошипел Рейхнот, автоматически складывая руки в магический жест. На кончиках его пальцев заиграли искорки творимого заклинания, наверняка боевого, однако он вовремя успел стряхнуть их и отвернуться.

Подняться с пола Нацуки не решился, с ужасом наблюдая, как прерывисто вздымаются плечи хозяина, пытающегося унять свою ярость. Неужели он действительно сейчас был готов применить магию? Он ведь мог запросто убить Нацуки. Разве это не шанс? Ведь Нацуки уже хотел покончить с собой, чем этот вариант хуже? Нацуки уже обдумывал следующую колкую фразу, когда вокруг ошейника заплясали искорки, запечатывающие новый приказ:

— Я запрещаю тебе провоцировать меня и говорить со мной в непочтительном тоне.

* * *

Ван Рейхнот никогда не мог даже мысли допустить, что он ненавидел нелюдей. Нелюди были слишком ничтожной частью этого щедрого на возможности мира, чтобы занимать столь большое место в его разуме. Просто в окружении Вана презирать нелюдей — было чем-то само собой разумеющимся. Никто никогда не сомневался в правильности этого утверждения.

Подобное устройство общества сложилось сотни лет назад. Все, что было прежде, казалось новым поколениям истинным и хорошим. Зачем что-то менять? Ван не испытывал муки совести, ради забавы сжигая деревни нелюдей, не мучился кошмарами, вспоминая крики мучимых им рабов. Он никогда не сомневался в своем исключительном праве быть выше всего этого. Все его поступки казались Вану единственно верными и правильными.

Однако не все лорды были склонны столь же бездумно принимать нынешний уклад жизни. Лорд Сийетто, управляющий землями соседними с владениями Рейхнота, многие годы пытался привлечь внимание к проблемам нелюдей и добиться для них более человечных условий жизни. В последние годы ему даже удалось добиться благосклонности королевы, которая под его влиянием все больше стала уделять внимание этому вопросу. Большинство консервативных аристократов воспринимали в штыки любые попытки наладить хорошие отношения с нелюдьми. Их приводила в бешенство одна мысль о том, чтобы приравнять грязных нелюдей в правах с нормальными людьми.

Однако Ван быстро понял, что неожиданную любовь королевы к нелюдям можно легко использовать в свою пользу: нужно лишь сделать вид, что у него замечательные отношения с нелюдьми, и он сразу станет дворцовым фаворитом. Разве это была не прекрасная идея? К тому же в их роду уже несколько поколений втайне передавался древний артефакт, словно специально созданный для подобных задач.

Оковы Воли связывали хозяина и раба наподобие рабской печати, так что раб не мог противостоять приказам хозяина. Но в отличие от печати, Оковы были невидимы для всех остальных — идеальное орудие манипуляции. Никто никогда не догадается, что раб действует не по своей воле.

Однако у использования Оков была одна особенность: надев ошейник на раба, хозяин получал доступ ко всем его ощущениям и мыслям, но что было хуже — раб тоже испытывал нечто подобное. С каждым днем хозяин и раб словно сливались друг с другом, и проводить границы собственной личности становилось все сложнее.

Надев ошейник на Нацуки, Ван быстро понял, из-за чего использовать этот артефакт решались не многие из его предшественников. Мало того, что приходилось справляться с огромным потоком хлынувших на Вана эмоций и чувств. Самое отвратительное было в том, что Ван не только пользовался ощущениями Нацуки, но и каким-то образом перенимал его настроение, желания и мысли. Так что отделить одно от другого было довольно проблематично.

Излечивая Нацуки от ран, Ван с безжалостной яркостью ощущал каждое прикосновение собственной ладони, и в то же время — тепло обнаженного тела, его волнение и дрожь. Это было настолько непривычно и удивительно, что в какой-то момент его просто захлестнули эти ощущения. В голову сами собой закрались мысли о том, каково бы это было: взять сейчас этого мальчишку — ощущая все за двоих? Чувствовать себя одновременно и дающим, и принимающим.

Рейхнот не питал отвращения к любви между двумя мужчинами. При царящем вокруг матриархате отношения с женщиной были окружены множеством условностей и приносили слишком много проблем. Поэтому среди многих молодых аристократов не считалось чем-то предосудительным завести интрижку с мужчиной. Впрочем, распространяться о таких вещах на людях тоже было не принято, все же благополучному браку такие увлечения на пользу не шли.

Все больше погружаясь в новое, необычное состояние, Ван не мог удержаться: невольно прикоснулся к кошачьим ушам Нацуки, провел ладонью по пушистым волосам, намного более мягким, чем у любого из людей, выпирающей косточке ключицы и угловатому плечу...

Однако Нацуки был не просто мужчиной, он был нелюдем. Ушастым и хвостатым нелюдем. И это в корне меняло дело.

* * *

В особняке Рейхнота к Нацуки относились не иначе как к почетному гостю. К нему был представлен личный слуга, выделена отдельная роскошная комната. Его переодели в шикарную одежду и кормили лучшими яствами. Однако Нацуки прекрасно осознавал, что он здесь лишь в качестве домашнего питомца. Никто кроме него и Рейхнота не знал про Оковы, а Нацуки было запрещено рассказывать об этом. И хоть ему было позволено свободно перемещаться по дому и общаться с людьми, ему запрещалось упоминать любые случаи ущемления нелюдей в Мелромарке. Нацуки не мог сказать ничего, что навредило бы репутации Рейхнота. Он стал идеальной ширмой для всех бесчинств творящихся с нелюдьми.

Каждый день Рейхнот приглашал его для беседы. Суть которой сводилось к простому:

— Как в королевстве относятся к нелюдям? Тебе нравится здесь?

У Нацуки все переворачивалось внутри от подобных вопросов. Эти зажравшиеся аристократы не могут нормально содержать армию и смотрят сквозь пальцы на бесчинства солдат. Всем просто наплевать: одной деревней нелюдей больше, одной меньше — кто их будет считать? Ублюдки!

Хотелось выть и рвать на себе волосы, но он мог лишь натянуто вежливо улыбаться.

В первые дни он не мог выговорить и слова, чувствуя как Оковы болезненно сжимают его горло. Со стороны он, вероятно, был похож на умственно отсталого подростка. Оковы реагировали прежде, чем он успевал что-либо произнести. Приходилось жестко контролировать речь, каждую свою фразу обдумывать по несколько минут, подбирая формулировку, способную обойти запреты хозяина.

Все осложнялось тем, что ему запрещено было врать. А что еще можно было ответить? Говорить правду он тоже не мог. Ван же виртуозно находил все новые и новые неудобные вопросы о положении нелюдей в Мелромарке.

Но вскоре Нацуки открыл для себя массу трюков и уловок. Он научился ловко переводить тему разговора, умело перефразировал, отвечал вопросом на вопрос, лил тонны ничего не означающей воды, подбирал такие формулировки, которые ловко обходили существующие запреты.

Не прошло и несколько месяцев как он мог уже часами поддерживать с Ваном непринужденную беседу, ни разу при этом не запнувшись на неудобных темах.

Но несмотря на то, что внешне Нацуки теперь подчинялся Рейхноту, был безукоризненно вежлив и мило улыбался — прямо как сам Ван, — никогда не перечил и всячески пытался угодить своему новому хозяину, в душе он вынашивал один-единственный план. Этот план у него созрел однажды вечером, когда он обедал с Ваном в одном из залов. Ван учил его столовому этикету и обращению со слугами, как вдруг один из прислуживающих за столом мальчишек споткнулся, и горячее блюдо выскользнуло из его рук.

Нацуки среагировал автоматически: рванулся вперед, подхватывая раскаленный поднос. Горячий металл полоснул по его руке, оставляя болезненный ожог. Несколько мгновений Нацуки с удивлением разглядывал пострадавшую руку и прислушивался к своим ощущениям: покрасневшая кожа пульсировала, словно маленькие иголки впивались в ладонь. Но самым странным было то, что Оковы никак не среагировали на этот инцидент.

К тому времени Нацуки перепробовал уже не один способ свести счеты с жизнью, но Оковы всегда пресекали любые его попытки на корню. Он не мог даже палец себе порезать. Хозяин запретил ему причинять себе вред, и Оковы тщательно следили за этим.

Что же произошло? Вот теперь у него на руке был самый настоящий ожог. Почему Оковы не остановили его? Для верности Нацуки попытался снова прикоснуться к валяющемуся рядом горячему подносу. По телу тут же пробежала неприятная дрожь — стандартное предупреждение о том, что он рискует нарушить приказ. И все же… Неужели у него появился шанс?

Он тут же постарался запрятать мысли об этом в самую глубину собственного сознания, подальше от чужих глаз. Когда Ван залечивал ожог на его руке, ни в глазах, ни в мыслях Нацуки нельзя было прочитать ничего, кроме горячей благодарности и преданности. Однако сделанное открытие поселило в голове Нацуки ничтожную надежду на то, что он может все-таки получить свободу, пусть и ценой собственной жизни. И он ухватился за эту надежду с упорством приговоренного к пожизненной каторге заключенного, копающего чайной ложкой путь к свободе.

Методично и хладнокровно он шаг за шагом стал воплощать свою задумку в жизнь. Во-первых, нужно было заручиться поддержкой одного из слуг Рейхнота, умудрившись не нарваться на одного из осведомителей лорда. Во-вторых, приблизить своего сообщника к Вану, не вызвав никаких подозрений. И это при том, что Нацуки приходилось отчаянно аккуратно и точно подбирать слова. Однако все это было одной из самых легких частей плана.

Самым сложным оказалось все это время скрывать свои мысли от Рейхнота. Оковы с каждым днем связывали их все теснее. Иногда казалось, что Ван предугадывал поступки Нацуки и видел его насквозь. Всего одна-единственная оговорка или внезапно проскользнувшая мысль означали бы крах всего. Рейхнот определенно предпринял бы соответствующие меры, связав Нацуки очередным приказом. Что-что, а подбирать четкие формулировки тот умел мастерски.

Чтобы спрятать свои настоящие мотивы, приходилось постоянно проговаривать у себя в голове нужные фразы о преданности, послушании и смирении с собственной участью. Нацуки твердил их настолько часто, что в какой-то момент это начало смахивать на раздвоение личности. Иногда он сам не мог понять, какие из слов, крутящихся в его голове, настоящие, а какие он сам выдумал.

Постепенно Нацуки даже проникся некоторой симпатией к самому Вану и его окружению. Порой ему начинало казаться, что все эти люди действительно правы и аристократы искренне заботятся о благополучии всего Мелромарка. Иногда приходилось прикасаться к холодной глади ошейника, чтобы напомнить себе, что Нацуки не был здесь гостем, чтобы вспомнить о погибших друзьях и близких, об ужасах творящихся за стенами особняка... и о безразличном бездействии аристократии, Вана в том числе.

И все же лорд Рейхнот был порой слишком добр с Нацуки: обучал, окружал всем необходимым, заботился о нем. Вел себя настолько трепетно и ласково, что порой сложно было усомниться в его искренности. Возможно, именно эта невольно возникшая привязанность позволила Нацуки с легкостью встать на защиту Вана.

Оковы никак не среагировали: ведь он не пытался навредить себе, он лишь защищал хозяина.

* * *

Какой-то обезумевший слуга бросился на Рейхнота с ножом. Неудивительно, на него и прежде совершались покушения, поэтому он был хорошо защищен заклинаниями. Однако он совершенно не подумал, что нужно наложить защитные чары на Нацуки. Ван и не предполагал, что это может понадобиться. Ведь он же запретил ему умирать. Тогда почему? Почему он сейчас держал на руках его окровавленное тело?

Нацуки заслонил его от удара своим телом. Нож вонзился чуть левее сердца, недостаточно точно, чтобы убить мгновенно, но слишком глубоко, чтобы Вану хватило своих скудных лекарских знаний. Магия лечения — не его конек.

Только теперь Ван вдруг отчетливо понял, почему в голове Нацуки крутились эти навязчивые мысли, которыми на первый взгляд можно было только гордиться:

— Мой долг — защищать хозяина. Безопасность хозяина превыше всего.

Неестественно покорный раб, слишком вежливый и милый, слишком улыбчивый, слишком… хвостатый паршивец! Он ведь заранее все подстроил. Ведь это Нацуки обратил внимание Вана именно на этого слугу, позволив тому приблизиться. Убийца раскололся почти сразу, выходка Нацуки оказала на него неизгладимое впечатление. Очевидно, он тоже не ожидал такого поворота событий.

Трясущимися бледными губами Ван продолжал шептать какие-то заклинания, безуспешно пытаясь остановить багровый поток, непрерывно льющийся из груди Нацуки, прекрасно понимая, что все это бесполезно. Нацуки успел лишь посмотреть на Вана невероятно чистыми светлыми глазами и мягко сочувственно улыбнуться, вероятно, это была его первая искренняя улыбка за все это время. Больше Нацуки не было смысла притворяться, и на мгновение Вана захлестнул поток боли и разрывающих эмоций, так долго сдерживаемых и тщательно скрываемых ото всех. Это были последние отголоски ощущений Нацуки, которые смог уловить Ван, — как будто пронесся вместе с ним через все его воспоминания и сам на секунду умер... Удивительно, но этот мальчишка все же ухитрился вырваться из Оков Воли и наконец-то был свободен.

Мир вокруг словно померк и, казалось, стал еще менее выразительным, чем прежде. Мысли снова приняли свое спокойное течение. Сняв ошейник с бездыханного тела, Ван поспешно спрятал легендарный артефакт в полах своего плаща.

Гибель Нацуки можно было подать в выгодном для Вана свете. Да что там подавать, картина складывалась идеальная даже без дополнительных приукрашиваний — ведь о применении Оков Воли никто не догадывался. Нелюдь, допущенный в дом известного аристократа, делил с ним стол и кров, вел многочасовые беседы на светские темы, а в решающий момент встал на защиту хозяина дома и героически погиб, заслонив его своим телом. Что, как не это, могло послужить лучшим доказательством лояльности Вана Рейхнота по отношению к нелюдям? Королева, вне всякого сомнения, будет довольна. Место при королевском дворе Вану обеспечено. И все же...

Вана продолжал мучить вопрос, настойчиво снедающий его изнутри:

— Ты уверен, что все, что ты делал в прошлом, было правильно?

Ван так долго притворялся сочувствующим нелюдям, что невольно проникся этой идеей. Теперь, когда его связь с Нацуки была разорвана, Ван осознал, что это были мысли не Нацуки, а его собственные. Только сейчас он понял, насколько на самом деле привязался к этому хвостатому мальчишке.

Судя по всему, эксперимент с Оковами Воли закончился не совсем так, как планировал Ван. Кажется, королева и лорд Сийетто заполучили еще одного по-настоящему преданного сторонника в борьбе за мирное сосуществование нелюдей и аристократов.