Добро пожаловать в Куббсвилль, или Посторонним W (джен)

Музейный день — развлечение то еще. Но развлечения более приятного характера интернатским выпадают редко. Рик поморщился, стараясь не вслушиваться, однако пронзительный голос экскурсоводихи буквально ввинчивался в уши:

— … И, конечно же, не в полезных ископаемых состоит главное достояние Сильвии, её уникальность и неповторимость. Автохтоны-полиморфы и знаменитый на всю галактику Куббсвиль — вот то, что притягивает в наш мир туристов и служит основной статьёй дохода чуть ли не с самого начала освоения системы. Сильвия была открыта на триста пятьдесят шестом году первой волны Великой Экспансии поисковой командой под руководством Эзры Гаммильтона и получила имя в честь его дочери — единственной женщины, по утверждению самого Эзры, которую он любил совершенно безо всяких мыслей определённого рода, неизбежно появлявшихся у него при взгляде на любую другую представительницу противоположного пола и мало зависящих от внешних данных и возраста последней.

Фигурка у экскурсоводихи была ничо так: где надо — пухленькая, где надо — ужимистая. Размер четвертый, никак не меньше, мало, что ли, Рик их перещупал? Гыгы три раза. Правда, если быть до конца откровенным, то прелести интернатских красоток до крупногабаритных двойняшек экскурсоводихи не дотягивали. Ну, разве что у Лорки, которая за последний год прилично отъелась при кухне. Сочная девка она, эта Лорка, только вот ломака та ещё…

— До сих пор исследователи, занимающиеся изучением полиморфов Сильвии, так и не смогли прийти к единому мнению о том, как бы сложились взаимоотношения землян и новооткрытой и совершенно уникальной по своим параметрам разумной расы, если бы открыты они оказались не поисковой экспедицией Эзры, или если бы сам Эзра Гамильтон не был бы таким откровенным и совершенно неудержимым ловеласом. Как вам должно быть известно из сопроводительной презентации, первоначально всю систему планировалось определить под расширенное пеницитарное учреждение, в рамках этого проекта и были возведены закрытые шахты на четырёх из шести спутниках Сильвии, а также на куда более близкой к Риджелю и не обладающей столь мягким климатом Земле Роджера, и запущен харвестеринг в поясе астероидов…

Тони смотрел с вопросительной надеждой, но Рик только пожал плечами. Поморщился, потряс пальцем в ухе. Всё-таки голос у экскурсоводихи отвратный. И джинсы тоже. Обтягивающие такие, до скрипа, словно змеиная кожа, натянутая на барабан. На два таких округлых симпатичных барабанчика. Тангаж забери, в любое другое время Рик с отменным удовольствием полюбовался бы этими симпатичными там-тамчиками, так и гуляющими туда-сюда в древнем магическом ритме, но сейчас они были совершенно некстати. Потому что хотя в левом заднем кармашке и просматривался отчётливый выпуклый прямоугольничек, не могущий быть ничем, кроме как карт-визиткой, но вытащить его незаметно из настолько плотно сидящих штанцов не представлялось ни малейшей возможности. Тот, кто назвал задние карманы «чужими», наверняка не был знаком с последними писками эзраитянской моды.

— …Но как бы там ни было, эта честь выпала именно Эзре — и большинство исследователей склоняется к мысли, что человечеству крупно повезло, ибо после нескольких инцидентов довольно пикантного характера, с сутью которых более подробно можно ознакомиться при переключении на экскурсионную линию 18+ и подтверждения валидности присутствующих, с аборигенами Сильвии было установлено взаимовыгодное сотрудничество, поначалу казавшееся настолько более выгодным человечеству, что напоминало откровенное рабство определённого рода и даже привлекло внимание Галактической Комиссии по Этике взаимоотношений…

Деликатное перехихикивание старших девчонок заглушило откровенное гыгыканье Падрика. Рику пришлось буквально каменнозмейкой извернуться, чтобы уклониться от окорокообразной руки великовозрастного дебилоида, когда тот, сопя и расталкивая всех, полез в первые ряды — интересно, зачем? Чтобы было сподручнее видеть или слышать? Так слышно везде одинаково, голос у экскурсоводихи профессионально поставленный, пронзительный, так и ввинчивается в барабанные перепонки. Видеть же особо нечего, линию 18+ им никто не подключит, держи карман. Даже если бы и пошёл кто из надзирателей на уступки — ювеналка не дремлет. Конечно, самому Падрику давно уже за, и если не придираться, то вот он-то как раз бы вполне и мог… да только вот в отношении Падрика слово дебил — вовсе не оскорбление, а констатация медицинского факта, а потому эту тупую груду пустопородного шлака, третий год протирающую штаны в шестом классе, ни один валидатор не пропустит.

— …А сейчас мы все вместе пройдём в следующий зал, где вы сможете увидеть красочное изображение в аллегорической и социально приемлемой форме официальной версии первого контакта двух столь разных цивилизаций…

В смотровом зале было попросторнее, чем в первом, посвящённом открытию Сильвии и содержащем только галерею портретов Гамильтоновской команды — они все выглядели довольно напыщенно в своих старомодных скафандрах на слегка потемневших от времени голо. Все в одинаковых позах — одна нога на ступеньке трапа, другая попирает свежеоткрытую твердь. Экскурсовод объяснила, что делалось это для того, чтобы ни у кого из команды не возникло впоследствии желания присвоить исключительно себе честь первооткрывателя. По мнению Рика это был полный бред, ну да какой логики можно требовать от предков, тем более — столь далёких? Впрочем, мнения Рика никто не спрашивал.

Дежурившая по залу старая тётка была одета в один из тех форменно-бесформенных балахонов, в которые так любят одевать своих сотрудников администраторы всех музеев, независимо от расположения музея и того, что в нём выставляется. Различаются только цвета. В космо-техническом, например, балахоны чёрные, в астрогеологическом, куда возили чуть ли не каждый семестр, — синие с белыми кляксами. В историческом музее Сильвии предпочтение отдали ядовито-оранжевому и пронзительно-зеленому, и цвета эти располагались хаотичными зигзагами, да ещё и с чёрной окантовкой. Если на балахоне служительницы и были карманы, рассмотреть их в подобной глазовыдирающей пестроте Рику не удалось.

Всю глухую стену смотрового зала занимало мозаичное панно, изображавшее первую встречу людей и кубиноидов. Из шаттла, изображенного в левом нижнем углу картины, выходила слитная группа героев-космонавтов, с противоположного же края панно, где все терялось в радужном тумане, им навстречу бежали прекрасные создания разного пола и разной степени антропоморфности, одетые лишь в цветы. За развёрнутыми парусами шаттла голубел огромный диск Земли, а если присмотреться, можно было обнаружить и тонкие серпики обеих лун. Откровенное враньё, ясен шурф. Начать с того, что корабль Гамильтона был обычной тихоходной исследовательской калошей на простейших ионниках, и паруса отродясь не имел. Да и кто же будет разворачивать парус в атмосфере? Это полным идиотом быть надо. К тому же Землю из системы Риджела не видать даже в самые мощные телескопы. Да и скафандры на приземлившихся — ещё одна ложь, на этот раз рекламная. Вон какие все ладные да красивые, вон как ярко посвёркивают логотипы Каби-индастрилз на каждом, тщательно прорисованные, чтобы издалека видно всем было. Ну ещё бы! На средства КИ построен музей, они же оплатили и панно, вот художники и расстарались, а на самом-то деле амуниция эзровских ребятишек была с шахты по камешку, многоюзанная и сильно траченная. Да хоть в предыдущем зале на портретах глянуть, если кто сомневается! И откинутые шлемофоны, ага-ага! Притом что атмосферка тут тогда была аж двенадцатого уровня опасности, пары синильной кислоты и прочей дряни в полный рост, не всякий фильтр справлялся.

Поселенцам поначалу довольно кисло пришлось. Первые лет пять они из купола только в полностью автономных вакуум-скафах выползать осмеливались, да и то ненадолго. По начальным прикидкам тогдашние аналитики давали на минимальное терраформирование не менее шестисот лет, и сейчас бы все ещё поголовно в респираторах разгуливали и возились с обеззараживанием, словно шахтёры какие, если бы не кубиноиды. Им любопытно стало, а любопытный кубик горы свернёт! Вот они сами и ускорили терраформирование, причём нехило так ускорили. Им-то пофиг, какая атмосфера, говорят, что им и дышать-то вообще не надо.

Короче, враньём была эта мозаика. Наглым и беспардонным.

Мама Рика не терпела лжи, и потому панно это почти ненавидела, морщилась даже, когда последний раз приводила его сюда и пыталась объяснить, почему не всему нарисованному или даже написанному в учебниках стоит верить. А Рику тогда было всё равно, он мелкий был, не понимал ничего, ему хотелось поскорее на улицу к пацанам и весёлой беготне. Он же не знал тогда, что это их последний совместный год. А мама знала и очень торопилась, пытаясь успеть как можно больше…

Надо же! Не ожидал, что запомнится.

Впрочем, историческая картинка Рика не интересовала и сейчас. Его интересовало, есть ли и в этом зале своя служительница, а если есть, то нет ли возможности как-то… А, вот же она, за макетом рубки управления.

Делая вид, что заинтересовался макетом, Рик подошёл поближе и присмотрелся краем глаза. Упс…

Ну что за издевательство! У здешней бабульки квишка висела на самом видном месте — на груди, в особом чехольчике. На тесемочке. Вот же ж! Попробуй, сдёрни такую. Нет, на улице ещё можно было попытаться, внаглёж ежели и на пару с кем, чтобы внимание отвлёк. Обычно такие чехольчики легко отрываются от тесёмки в местах крепления, хотя… Рик скосил глаза, стараясь одновременно не привлекать внимания и рассмотреть повнимательнее, и понял, что тут такой номер не прошёл бы даже на улице, даже с отвлекающим, — тесёмка у квишника была плетёная, многослойная. И не вставлялась в особые зажимчики, как у магазинных, и даже не завязана узелками, как делают некоторые для пущей сохранности, а вручную пришита по всему ребру чехла. Причём, похоже, мономолекулярной леской пришита, вон как переливается, и эта же леска через всю тесемку пропущена, зараза. У неё просто не было слабого места, у этой тесёмки, фиг такую порвёшь. Проще шею свернуть. Вот же супербдительная бабка! Просто шпионка какая-то.

Однако время шло, группа осматривала покрытые пылью экспонаты уже второго зала, а до зарезу необходимой местной квишки у них с Тони до сих пор так и не было…

— … Любопытно, что именно представителям ГКЭМО довелось буквально на собственной шкуре убедиться в том, что сильвианцы не так уж и беззащитны и вполне способны оградить себя от нежелательных им контактов. Ксенопсихологи до сих пор не могут точно сказать, какими именно словами или поведением представители Комиссии по Этике Межрасовых Отношений преступили грань, за что и были довольно жёстко выдворены из Куббсвилля, но именно после этого инцидента подземный город стал полностью закрытым и с ограниченной системой допуска. К счастью, обошлось без человеческих жертв, но сплавленный с грунтом посадочный модуль ГКЭМО — достаточно веский аргумент для проявления в дальнейшем определённой деликатности по отношению…

Стрельчатые окна выходили на восток, утреннее солнце нарезало галерею с мозаикой узкими оранжево-фиолетовыми дольками, словно слоистое мороженое. Рик так и не привык называть солнце Риджелем, хотя учителя и ругались. Просто не видел в этом смысла. Может, для тех, кто вечно прыгает от звезды к звезде, подобный смысл и имеется, даже наверняка имеется, надо же им как-то отличать солнце вчерашнее от сегодняшнего? Но сам Рик, как и большинство его знакомых, другого солнца не видел и не знал. Ну и какой тогда смысл умножать сущности? Солнце — оно ведь солнце и есть, как его ни обзови.

Галерея была выстроена правильно, ленты света лежали наискосок и не дотягивались до противоположной стены, не полосатили изображённое, не мешали смотреть. Обдав Рика ядерной смесью ароматов элитного парфюма и дорогого почти настоящего табака, к дежурной бабульке подошла охранница. Довольно молодая, представительная такая. Спросила о чём-то. Та ответила. Рик весь обратился в слух, вспотел даже, так старался расслышать, о чём они говорят, но голос экскурсоводихи перекрывал все прочие звуки с профессиональной неотвратимостью.

— … Исследователи отрицают наличие в портальных мембранах интеллекта, как естественного, так и искусственного, но, как бы там ни было, ни одна попытка пронести через какую-либо из них оружие как в целом, так и в разобранном до мельчайших деталей виде, не увенчалась успехом, экспериментаторам же доступ на территорию Куббсвилля после подобных попыток был перекрыт навсегда и безоговорочно….

— Смотри! — Жаркий шёпот Тони защекотал ухо. Рик передёрнул плечами и взглянул, куда просили. То есть на талию охранницы, та как раз слегка развернулась другим боком, снисходительно разглядывая интернатских, и стало видно её карточку, пристёгнутую к поясу позади кобуры простым кайманчиком.

Есть в жизни счастье! Чтобы такой не сдёрнуть — ну это просто себя не уважать.

Рик еле заметно кивнул Тони — понял, мол, не семени, — и сразу же жутко заинтересовался макетом рубки. Ну вот просто спасу нет, как ему этот самый макет потрогать захотелось. Сунулся с одной стороны — но там доступ блокировала своим тельцем супербдительная бабулька, сунулся с другой, воткнулся в охранницу, ненавязчиво щупанул, мимо протискиваясь, получил по шее — не сильно, так, скорее для порядка и даже почти одобрительно. Пролез к макету, ещё немного потискался, уже без рук, пока охранница, хмыкнув, не отодвинулась. Щёлкнул ногтем по альтиметру, подёргал намертво заклиненный штурвал, потянул на себя торчащий сбоку рычажок и попытался дотянуться до высоко расположенной красной кнопки.

Бабулька отреагировала немедленно традиционным взвизгом: «Руками не трогать!», охранница поддержала, правда, с ленцой и несколько не в тему: «Молодой человек! Что вы себе позволяете?» и даже попыталась отвесить Рику ленивого пинка, но он ловко увернулся и отжался к общей группе, примирительно скалясь и демонстрируя пустые ладони — всё, осознал, больше не буду, тётеньки, простите поганца, не со зла, а исключительно в силу врождённого скудоумия.

Приём проверенный и безотказный, подействовало и на этот раз: бабулька стихла ещё до того, как Джи Джи завертела головой, выискивая виновника переполоха, а охранница, сделавшая было шаг вдогонку, так одним этим шагом и ограничилась. Не стала ни догонять, ни применять меры воспитательного воздействия, хотя поначалу вроде как и собиралась. Вот и ладушки.

Свежестыренная квишка уютно устроилась в рукаве, чуть холодя кожу. Рик специально надел сегодня не демократичную футболку, как советовали, а форменную интернатскую рубашку с длинным рукавом и новомодными пуговицами на манжетах. Манжеты — самое то, если надо срочно спрятать нечто маленькое и плоское, чтобы все вокруг заметили и запомнили твои пустые ладони.

Найти подходящий терминал оказалось куда сложнее, чем удрать от бдительного взора Джи Джи. У самого входа, на улице, был один, но он не годился точно. Во-первых, открытое место, со всех сторон издалека видать, никакого тебе привата, Тони же для успешной работы необходима спокойная обстановка, это Рик усвоил хорошо. А какое спокойствие там, где любой взрослый может подойти и поинтересоваться — и чем это вы тут, собственно, занимаетесь? И ответить вразумительно будет ой как сложно, особенно если взрослый этот окажется хотя бы на треть таким же бдительным, как Джи Джи или старушка-служительница из второго зала.

Терминал в первом зале не подходил по той же самой причине. К тому же Тони говорил, что они все внешние и вряд ли имеют доступ к закрытому внутреннему архиву музея. Пришлось искать туалет, даже у дежурной поинтересоваться — тоже чтобы запомнила. Рик при этом весьма убедительно пританцовывал и гримасничал, стараясь разжалобить и поторопить, не дать разболтаться на полчаса.

Терминал в туалете был. И определенная укромность тоже присутствовала, камер можно было не опасаться, следилка в таком месте противоречит правам личности. Только вот выхода во внутреннюю сеть музея терминал этот тоже не имел, как Тони и предсказывал, только внешние операции, ну и баланс проверить.

Баланс у охранницы оказался так себе, не на нуле, но очень близко, не пошикуешь. Наверняка она основные деньги не на рабочей насквозь прочипованной карточке хранила, многие так делают, оставляя квишки лишь для опознавания и премиальных. Это давало надежду на дополнительное время до поднятия тревоги обнаружившей пропажу владелицей — набитую деньгами карточку она наверняка бы сразу полезла блокировать, так, на всякий пожарный, а пустую предпочтёт сначала поискать самостоятельно, чтобы начальство лишний раз не алармить. Вдруг просто где обронила?

Правда, на карточке были премиальные — десять то ли дней, то ли недель полного пансиона в релакс-центре «Плаза» с возможностью как свободной, так и персональной контрактизации. Свободная предполагает почасовую смену партнеров, нехило живут бедные охранницы исторического музея! Среди карьерных работяг и рядового состава именно такие вот контракты и обладают наивысшей котировкой привлекательности, но Рик лишь презрительно сморщил нос. И не потому даже, что был из чилдергрантов, премиальных детей то есть, просто его мама имела безлимитный персональный контракт и восемь раз награждалась сроками от трех месяцев до полутора лет (Ха! Что там ваши жалкие десять пусть даже и недель!).

Мама смертельно оскорбилась бы, посмей ей кто предложить контракт-фри.

Мама заснула навек вот уже более девяти лет назад, но Рик отлично её помнил. И уважал куда больше, чем какую-то лохушку-охранницу, неспособную уследить за собственной квишкой.

Нет, пожалуй, насчет ранней блокировки карты беспокоиться не стоило — премиальные настроены на генокод, ими никто посторонний воспользоваться не сможет. Разве что через внешнюю мембрану пройдет — и зависнет в Куббсвилле с неактивированной визой. Пансиона ему не обломится, получится как по самой дешевой экскурсионной дэмке, только «на посмотреть», порода не стоит разработки. Проще экскурсионку купить, они даже Рику по карману, если бы кассовый валидатор как-то обойти удалось. И охранница наверняка это знает — это все знают! А значит, волноваться не станет. Да и выбора все равно нет, некогда искать другую карточку. Впрочем, если бы и было время и нашли бы даже подходящую, и стащить сумели — не факт, что она окажется совсем пустой. Придется рискнуть. По кислой морде Тони видно, что вот он-то как раз бы лучше и поискал. Но Тони всегда такой. Паникер и перестраховщик.

Пока он возился с карточкой у терминала, проверяя баланс и пытаясь нащупать связь с местным архивом, Рик прошел по кабинкам и в двух отметился, спустил воду, использовал две порции бумаги, а потом и антисептика. Конечно же, на двух разных раковинах. Может, и излишняя мера предосторожности, однако сил и времени отнимает немного, так чего бы не обезопаситься? Камер, конечно, тут нет и быть не может по определению, но счетчики воды и прочих ресурсов наверняка стоят. Вот и пусть считают себе и в архивы потребленного заносят.

Вероятность, что кто-то будет проверять записи регистратора, ничтожно мала, но все же не равна нулю. Да и для Тони так спокойнее.

Если честно, то Рик даже гордился обстоятельностью и осторожностью своего младшего сопрайдника. Втайне, конечно. Потому что он-то отлично понимал, что это вовсе не трусость — ха! Да Тони поотважнее многих и многих будет! Просто он другой, хотя и тоже из премиальных, но ему повезло, надолго повезло, он и в интернат-то лишь два года как попал, домашний совсем, Рик понимал и это. А вот другие могут и не понять.

Да что там — точно не поймут. Они не видят разницы между домашним и слабым.

Рик, которому тоже везло довольно долго, в свое время дорого заплатил за то, чтобы доказать им разницу, и после отбивался яростно, но отстоял право не входить ни в чей прайд. Он и себе подопечных брать не хотел. Но пришлось. Иначе Тони по-первости совсем заклевали бы, он тогда и драться-то не умел. На том и сошлись.

Не подружились, нет — дружить в интернате было не принято, принято брать под покровительство за хабар или другую какую полезность, или, если уж совсем по-куббиноидски, «включать в прайд». Семей в человеческом понимании у аборигенов не было, прайды служили неким аналогом.

Дверь в подсобные помещения располагалась слева от той, что вела в туалеты. Собственно, как Рик и предполагал — стандартная планировка всех административных многофункциональных модулей, для музея исключения не сделали. Надпись крупными буквами: «Только для сотрудников!» и магнитный замок для неграмотных. Замок, разумеется, был заперт.

Карточка вошла в щель валидатора, как родная. Впрочем, почему как? Она родная и есть. Замок щелкнул, открываясь. Никаких тебе дополнительных кодов и паролей, входи, кто хочет, бери, что хочешь. Беспечный они народ, эти музейщики! Хотя с другой стороны — что у них воровать?

Пока Рик возился, вынимая карточку и прикрывая дверь, как было, Тони каменнозмейкой скользнул внутрь. Пришлось нагонять, стукнув слегка по затылку, чтобы не зарывался.

Маленький коридорчик был пуст, бордовый псевдомох дорожки отлично скрадывал шаги. Стены глухие, если не считать дверей — подсобные помещения расположены внутри модуля, а устраивать для сотрудников голо-окна местные начальники посчитали излишеством.

Впереди поворот, до него — четыре двери, по две на обеих стенах, через неравные промежутки. Рик поочередно замирал у каждой, прислушиваясь, потом проверял замок. Как и следовало по закону Мэрфи-Дамбовской (в просторечье — закона подлости), квишка подошла лишь к последней, второй справа.

За дверью оказалась караулка внутренней службы безопасности, к счастью, пустая. Две верхние койки убраны в стену, нижняя разложена, но застелена несколькими одеялами и используется, похоже, в качестве дивана. Стойка-картотека со стопкой магнитных ключей, стол, кофемашина, стереопанель в углу, мониторы слежения. На столе — чашка с кофе, над ней поднимается парок. Им пока везет, в караулке вполне мог кто-то и оказаться. Как и в коридоре. Да что там мог — наверняка и был, буквально минуту назад, вон кофе даже остыть не успела.

Но на большее везения не хватает — никаких тебе завлекательных табличек с надписью: «Архив» или доски почета «Лучшие отцы-производители». И никаких коммов, кроме сб-шных, в которые соваться — себе дороже. Да и неостывшая кофе на столе намекает, что караулка обитаема, покинули ее недавно и в любой момент могут вернуться. Как ни жалко, приходится уходить, аккуратно заперев за собою дверь.

После поворота коридор разветвляется на два коротких отрезка, оба нетупиковые. Оба пока пусты, но слева слышны приближающиеся голоса, а потому Рик сразу решительно поворачивает направо. Можно не рисковать и пробежаться до следующего поворота, переждать за ним. А можно рискнуть и проверить двери.

Их две. Карточка срабатывает на первой же.

За дверью полная темнота, фальшь-окон во внутренних помещениях музея, похоже, не предусмотрено вообще. Но выбирать не приходится. Рик ныряет в задверную темноту и едва успевает затащить туда же замешкавшегося на пороге Тони. От двери через комнату тянется нитевидная полоска света, побоялся захлопнуть, чтобы не услышали, просто прикрыл осторожно.

Замерев у стены и затаив дыхание, Рик слушает разговор идущих мимо техничек. Младший сын одной подает надежды, может, и до гранта дослужится, тьфу-тьфу-тьфу, да я не глазливая… У второй все трое обалдуи и балбесы, шахты по ним давно уже плачут, инспектор на днях приходил, опрашивал, старшего вот-вот точно отбракуют. На Кейсель? А куда же… А не надо было рожать от шахтера, все ведь знают, что у них гены порченные. Молодая была, глупая, а теперь вот кусай себя за ухо.

Прошли, не заметив неплотно прикрытой двери. Остановились у соседней. Похоже, за нею подсобка с рабочим инвентарем, повозились, что-то выволакивая, хлопнули дверью и дальше пошли молча, сопровождаемые низкочастотным подвыванием плохо настроенного универсального мойщика.

Рик захлопнул дверь — теперь уже можно не бояться, не услышат! — и зашарил по стене рукой в поисках выключателя.

— Свет! — сказал Тони негромко.

Рик хотел было фыркнуть в том смысле, что Тони бы еще мыслеуправление попробовал, это же не элит-номера для туристов, и что кто же будет заморачиваться современным голосовым интерфейсом для административных помещений какого-то там музея, но тут свет действительно зажегся, и пришлось свести фырканье к независимому покашливанию. И поделом. Стоило бы помнить, что Тони никогда не высказывает необоснованных предположений. Потому-то он и первый кандидат на стипендию, а Рик еле-еле в четвертом десятке удержался. Так что неправа техничка — не все чигранты такие уж гении. В интернате вон больше половины премиальных, а гениев что-то не особо наблюдается. Ну, кроме Тони, конечно.

А кабинетик ничего так, хотя и без окон. Панели под дерево, зеленый псевдомох на полу и креслах, чилаут за внутренней мембраной. Начальство, похоже. Это им повезло, ежели так: у начальства доступ шире.

— Ух ты ж!

Ну вот. Перехвалил.

Тони увидел комм. Последней модели, если Рик правильно оценил по внешней панельке. А если Тони увидел комм, пусть даже и не последней модели — Тони потерян для общества. Вот и сейчас — просочился за стол, плюхнулся в кресло и слету шлепнул ладонью по столешнице, активируя. Вот так, внаглую, без предварительной проверки…

— Ты что творишь?! — Хотелось кричать и бить идиота башкой о стол, а приходилось шипеть, застыв неподвижно. — А если там боевая алармка стоит?! А если на нее какой китцев деструктор законтачен?! Если нас размажет сейчас!

— Не-а! — Тони улыбался рассеянно, на лицо его уже легли блики объемного экрана, видимого лишь ему, руки чуть ли не по локоть погрузились в виртуальную клаву. — Я ж не дурной. Нету тут алармки, чистенько все. Да и ты бы предупредил, если что.

Алармки, похоже, действительно не было. Никто не бухал сапогами по коридору, не пачкал точками лазерного прицела лоб или грудь, да и амулет молчал, а он о таком обычно предупреждает, тут Тони прав.

Выдохнув, Рик обошел стол и попытался пристроиться на подлокотнике кресла, в котором сидел Тони. Но не смог — кресло все время пыталось включить режим вибромассажа, подлокотник трясся под задницей на манер отбойного молотка, где уж тут усидеть! Даже Тони передергивал плечами и ежился, бедолага, но ему не сбежать, пока не наладит связь. Впрочем, он-то наладит, он же гений.

Тони был гением коммуникационных сетей. На него уже две фирмы заявки подали, хотя ему три года до аттестации. Пока он проверял базовые установки защиты, Рик еще понимал, что для чего и как делается. Впрочем, было бы что проверять! Ну как дети малые, заходи, кто хочет, бери, что хочет! Брандмауэр ниже даже самого примитивного стандартного минимума, плинтус, а не стена. С ловушками разве что первоклашка не справится, да и то если очень ленивый. Стражи полусонные, арсенал не обновлялся с момента установки. Сюда не то что фаршированную щуку, сюда и простого примитивного трояна запустить можно было, никто бы и не чухнулся!

— Флашку давай.

Рик снял инфлашку с нашейного шнурка, протянул Тони. Комм опознал ее как родную с полуметра, даже подстраивать не пришлось. Тони поднял бровь, но так ничего и не спросил.

Он до последнего не верил, считал, что Рик хвастается. Впрочем, оно и понятно — Тони был лучшим специалистом по коммам, но и он не смог бы настроить флашку на неизвестный комм заранее. Хорошо, что Тони — чел деликатный и лезть с лишними вопросами не станет. Надо только обозначить четко, какие именно из них — лишние.

От нечего делать Рик поискал следилку. Нашел целых две. Поулыбался в камеры, подмигнул даже, отсчитывая секунды. Крот уже ушел в чужие корни и растворился там до поры, копая маленькую уютную норку. Щука тоже наверняка не задержалась, Тони мастер. Подгрузилась. Прописалась, зафиксировалась в нужных папках, маскируясь под системные блоки, и рассыпалась сотней безобидных фрагментиков. Шкурка через некоторое время будет опознана как вредоносная прога шестого уровня опасности и благополучно удалена, даже у такого хлама должно хватить на это мозгов. А начинка останется. И будет работать. Причем работать в проблесковом режиме, лишь по конкретным запросам крота и в течение наносекунд, что сводит вероятность случайного обнаружения в разряд исчезающе малых величин, почти не отличимых от нуля.

Крот же прокопает норку во внешний мир, по которой с местным внутренним архивом можно будет поработать с любого комма, вдумчиво и неспешно. Да вот хоть с Тониного наладонника и поработать. Это ведь ему приспичило папочку отыскать, самому Рику как-то релевантно. Действительно, ну что это за папочка, которому столько лет насрать было? И не насрать ли на него в ответ? Логично же! Всем и насрать.

Но не Тони.

Поначалу Рик надеялся его отговорить, приводил аргументы, убеждал, уговаривал, кричал. Даже побил как-то раз, хотя и несильно. Тони сперва пытался отвечать, потом замолчал. Но было ясно по тому, как он молчал — не передумал. И не передумает.

— Чем он тебе поможет? — спросил однажды Рик, доведенный до белого каления упрямством сопрайдника. Тони лишь пожал плечами:

— Не знаю. Но он же отец.

— Столько лет ему было плевать!

— Может, он просто не знал.

Тони замолчал тогда, глядя куда-то мимо, и Рик уже думал, что тот больше так ничего и не скажет. Но Тони сказал, очень тихо, но твердо:

— Все равно с ним не может быть хуже, чем тут. Нигде не может быть хуже…

С последним утверждением Рик мог бы поспорить. Он знал кучу мест, где может быть намного хуже, чем в интернате. Но промолчал. Он уважал чужое упрямство. Вот и пришлось мастрячить подходы к архиву награждений и списку фазер-премиум, прикрывая гения, а то он бы еще и не такой глупости наворотил. С него станется.

— Держи. Давай квишку.

Вот зачем ему квишка? Давно пора уходить, крот запущен, чего они тут забыли? Нет, возится, гоняет что-то. Неужели все гении такие?

Флашка вернулась на свое привычное место, с обратной стороны кулона-талисмана. Убирая их под рубашку, Рик машинально погладил плоскую висюльку по ребристым граням — на удачу. Тони, и ранее проявлявший молчаливый интерес к темному полупрозрачному ромбику со скругленным нижним углом, на этот раз не выдержал:

— Я давно тебя спросить хотел — это что?

— Ну маленькая, да, десяток терабайт всего, зато удобная. — Рик сделал вид, что не понял. Но Тони не так-то просто сбить с курса. Рук из клавы он не вытащил, продолжая химичить непонятное с карточкой охранницы, но головой мотнул отрицательно.

— Нет, я не про флашку. Вот это, синенькое. Я видел, ты даже в душ с ним ходишь. Это ведь не амулет, да? Они не бывают такими!

Вот же пристал…

— Мамина приблуда. На удачу.

— А, понятно… — уважительно протянул Тони, не требуя дополнительных объяснений и с головой уходя в клаву. Все интернатские знали, что мама Рика была перспективным сетевым электронщиком, а мало ли какие странные штучки могут быть у продвинутого электронщика, в течение восьми лет удерживавшегося в десятке наиболее продуктивных и неоднократно награждаемого премиальными контрактами сроком от месяца до полутора лет?

Синенькое! Вот же придумал. Самому Рику кулон казался скорее темно-красным, словно псевдомох коридорных напольных покрытий.

Тони выключил комм. Вынул квишку. Протер панель и подлокотники заранее припасенной салфеткой. Остро запахло спиртом. Рик, злясь на самого себя, тоже метнулся по кабинету, протирая спиртовой салфеткой все, до чего они дотрагивались точно или только предположительно могли дотронуться. Может, и лишняя предосторожность, но береженые живут дольше и меньше фонят.

Коридор по-прежнему был пуст. Осторожно прикрыв дверь до еле слышного щелчка, Рик легким толчком промеж лопаток придал Тони должное ускорение в нужную сторону. Спорить тут было не о чем, всё обговорено заранее и много раз: при возвращении к группе им вместе лучше не светиться. Мало ли. Двое подростков всегда вызывают вчетверо больше подозрений, чем один.

Но на самом деле отсылал он Тони не только и даже не столько из соображений безопасности. Просто ему предстояло сделать последнюю необходимую мелочь, и мелочь эта настолько граничила с суеверием, что делать ее при свидетелях Рик не мог никак. И не потому даже, что боялся насмешек. Ну вот не мог, и все!

Еще раз воровато оглянувшись через плечо и убедившись, что Тони скрылся за поворотом, Рик достал из-за пазухи мамину приблуду и, держа двумя пальцами за длинный кончик, осторожно вставил скругленным углом в щель для квишки. Ромбик легко вошел почти до половины, а потом словно завяз. Значит, все нормально, замок стандартный, мембранный, теперь нужно сосредоточиться и четко сформулировать просьбу-заказ, как на симуляторе при проверке ментального управления.

Низкое гудение ощущается скорее даже не ушами, а кончиками пальцев, сжимающими разом потеплевший ромбик. Стремительная почти неслышимая дробь — заказ принят к рассмотрению. И почти сразу — тройной щелчок подтверждения. Заказ признан сформулированным верно и подлежит немедленному исполнению.

Вот и все.

В памяти замка уничтожены сведения о последних двух открываниях, самая тщательная проверка не найдет ничего подозрительного. Информация не стерта, это слишком грубо — ее словно бы вообще не было. Камеры в кабинете и коридоре последние десять минут писали лишь помехи. Мамина приблуда действительно приносила удачу, если уметь ею пользоваться.

Рик умел.

Хотя и совершенно не понимал принципа ее работы. Но это его ничуть не смущало. Кто из неспециалистов понимает принцип работы, допустим, хотя бы того же мнемика? Да никто! И что? Это хоть кому-то мешает селфиться?

В сущности, с маминым ромбиком можно было обойтись и вообще без квишки. Но тогда Тони точно бы вцепился, как клещ, и не отстал бы, пока не стребовал объяснений. Он и сейчас поглядывает подозрительно, а тогда бы и вообще жизни не дал. Иначе бы обиделся. А объяснять Рик не хотел. Не потому, что не доверял, что за глупости, просто мама просила — никому, никогда, ни при каких обстоятельствах…

— Попался, гаденыш!

Ухо выкрутило и дерануло резкой болью, но это бы еще полбеды, за него фиг удержишь, за ухо-то, проверено многократно. Надо только рвануться сильно и не бояться, что будет больно, за ухо неудобно держать…

Похоже, это отлично знала и схватившая — в локоть уже вцепились профессиональной хваткой, заломили до хруста, не порыпаешься. Остается одно…

— Ай! Тетенька!!! За что?! Тетенька, больно! Ай! — заверещал Рик пронзительно и жалобно, не столько даже надеясь на послабление, сколько стараясь отвлечь, перетянуть на себя внимание всех возможных охранников, если тех вдруг окажется несколько. Отвлечь, оглушить, парализовать звуковой атакой — и надеяться, что у Тони хватит мозгов не броситься на помощь. Обговорено все не раз, и такая вот ситуация в том числе, но с Тони никогда ни в чем нельзя быть уверенным.

— Тю! — Хватка на локте ослабла, давая Рику возможность разогнуться. — Я думала, ты Гныш. А ты вовсе и не Гныш… Ты кто такой, паскудник?

Охранница была другой. Не той, с чьей квишкой Тони сейчас (будем надеяться!) уже присоединился к экскурсии. Эта была совсем молоденькой и смотрела на Рика без злости. Скорее, с веселым удивлением. Что давало неплохие шансы. Рик улыбнулся самой заискивающей из припасенных улыбок-для-охраны.

— Не-не-не, тетенька! Я не Гныш! Не бейте, тетенька, я нечаянно! Я с экскурсией! Заблудился вот…

— Точно, не Гныш, — подвела итог охранница, чуть хмуря густые брови. — Да ему тут и делать нечего, он в каптерку лазит, к холодильнику. А тут жрачки нет. Ты зачем сюда лез, племянничек?

— Я нечаянно, тетенька! В туалет пошел, а потом заблудился. Не в ту дверь, наверное… У вас тут все так запутано, ничего не понять!

— Стоп. А кто тебе дверь открыл?

— Какую дверь, тетенька? В туалете?

— Пошути у меня!

Локоть сдавили сильнее, Рик уткнулся носом в коленки и добавил в голос слезливой паники:

— Не-не-не, тетенька! Я не шучу! Не надо, тетенька, не бейте! Там открыто было! Я подумал, что так короче!

— Ладно! — Хватка ослабла, но голос охранницы остался суровым. — Там разберемся. Пошли!

Понукаемый довольно чувствительными толчками в спину, Рик пошел вперед. Охранница шла следом, как положено, контроля за руку. Двигаясь таким манером, они завернули за угол. Там охранница выматерилась и рванула к двери на третьей крейсерской, не забывая, впрочем, контролить локоть. В итоге Рик болтался в кильватере, семеня спиной вперед и очень боясь споткнуться — связки тогда точно порвет.

Дверь между смотровыми залами музея и подсобными помещениями, двадцать минут назад тщательно закрытая и запертая, теперь была распахнута настежь. Молодец, Тони!

Наверное, в этот момент Рик вполне мог бы и вырваться. Пока охранница, на все лады поминая родословную растяпистых коллег, запирала дверь и проверяла, хорошо ли заперла, она почти совсем утратила контроль. Да и раньше хватка ее сильно ослабла — как только она увидала, что Рик не врал насчет открытой двери. Так что вырваться можно было вполне. Не факт, что она кинулась бы догонять. А если бы и кинулась — на улицу не выскочила бы точно, ведь это значило покинуть территорию охраняемого объекта. Так что удрать можно было вполне. Но Рик не стал.

Зачем?

Предъявить ему нечего — заблудился и заблудился, попробуйте доказать обратное. Единственная улика — квишка, но её еще пойди найди. При Рике-то ее точно нет. И Тони, если не дурак, тоже давно ее сбросил. Об этом у них была договорённость заранее — скинуть под ближайшую лавку при первой же возможности. Пусть найдут и думают, что незадачливая хозяйка просто обронила. Связать квишку с Риком нереально. О чем вы? Какая карточка? Да я вообще в коммах не разбираюсь!

Поругают и отпустят, главное твердо стоять на своем: дверь была открыта, а я просто хотел срезать дорогу.

А вот если попытаться удрать…

Если попытаться удрать — сразу же возникает куда больше подозрений. Бегущий всегда подозрителен, бегущий подросток — вдвойне. Невиновные не удирают.

На сей раз караулка была не пуста. Похоже на то, что полчаса назад им с Тони действительно крупно повезло — капрал, ныне в ней обретавшаяся, выходила куда-то по своим капральским делам. Теперь же она сидела за столом перед мониторами и неторопливыми глоточками потягивала свою кофе с таким видом, словно вовсе никуда и не уходила последние лет десять как минимум. И еще столько же уходить не собирается.

Рику она не понравилась сразу. Сухонькая и жилистая, со стрижкой под седого ежика, тихим голосом и белесыми глазками-буравчиками, она чем-то неуловимым напоминала Директрису, интернатского ректора по учебной и воспитательной работе. Хотя и совершенно непонятно, чем — ведь та была огромна, дородна и громогласна, а прически выбирала по принципу «чем больше, тем лучше». Может быть, разве что въедливостью светлых глаз. Или исходящим от них обеих ощущением близкого аларма.

Как бы там ни было, от капрала тоже вряд ли стоило ожидать доброго и светлого. А потому Рик постарался принять самый безобидный вид, когда охранница вытолкнула его на середину помещения со словами:

— Шарил вот. Задержала. На закрытой территории.

— Взломщик? — Светлые буравчики впились в Рика, и тому крайне не понравился вспыхнувший в них интерес.

Охранница посопела задумчиво. Видно, ей очень хотелось заявить о поимке опасного преступника, взломавшего систему допуска, но честность возобладала. В охрану вообще редко попадают нечестные, там отбраковка похлеще интернатской.

— Не. Не думаю. Там дверь открыта была, а он инкубаторский. У них сегодня экскурсия.

— А… — Интерес в льдистых глазах погас резко, словно выключателем щелкнули. Взгляд капрала вернулся к терминалам, что-то ее там тревожило. Спросила уже почти равнодушно, через плечо: — Обыскала?

Пауза была крохотной. Но вполне достаточной, чтобы капрал обернулась и интерес в ее глазах вспыхнул снова, пусть и не с таким накалом. Неприятный такой профессиональный интерес. Только направлен он теперь был не на Рика.

— А почему нет, лейтенант, позволите поинтересоваться?

Вот же ж! У них с Директрисой даже манера выражаться одинаковая!

Охранница помрачнела, сопя, ткнула в плечо:

— Как раз собиралась! Не в коридоре же. Эй, ты, как там тебя! Карманы выворачивай.

Рик шмыгнул носом. Подумал, не захныкать ли? Но решил, что это будет уже перебор.

Карманов оказалось целых семь — четыре на штанах, два на груди форменной рубашки и один на левом рукаве. Обнаружилось в них неожиданно много — просроченный ключ от кампуса, хранимый просто так, на удачу; персональная интернатская квишка, обязательная к постоянному ношению, словно недостаточно чипа-следилки или будто бы о нем никто не знает; вскрытая пачка мятного релакса — вполне легального, зря охранница многозначительно брови поднимала и носом крутила; а также увеличительное стеклышко, втяжной перочинный нож, силовой зонтик-универсал, старый мнемик в поцарапанном корпусе, кожаный шнурок и два металлических шарика от подшипника.

Нож тоже сразу же привлек внимание охранницы, та долго вертела его в руках, но потом с сожалением отложила — лезвие было крохотным даже на глаз и существенно не дотягивало до разрешенных пяти сантиметров. А вот капрал оказалась умнее — сразу же ухватила квишку и чиркнула ею по валидатору, мониторя.

— Ну конечно, — протянула она тут же странным задумчивым тоном, морщась, словно разжевала корень лимонника. — Еще один премиальный кубиноидный микс. Приамулеченный, разумеется, а как же иначе-то…

По её тону было трудно судить, разделяет ли она популярное и весьма лестное суеверие по поводу чигрантов, или же, наоборот, подобно интернатским надзирателям относится к ним как к токсичным химическим отходам: выкинуть бы подальше и забыть, а то вони не оберёшься, да ювеналка не позволяет. Кубиноидный микс в устах представителя администрации — не обзывалка, а констатация, и по сути верно — именно же микс, и именно кубиноидный. Так чигрантов поначалу назвали официально, только вот не прижилось почему-то в народе, разве что в качестве ругательства.

Охранница помрачнела и скривилась тоже — вот она чигрантов точно недолюбливала.

— Раздевайся!

— Что?

— Че, не понял? Раздевайся, я сказала! Быстро!

Пока пальцы путались в новомодных кнопках-пуговицах форменной рубашки, удалось подумать неожиданно о многом. Мысли были холодные, четкие и стремительные.

Как же так получилось, что он совсем забыл о флашке? Почему и ее не отдал Тони? Давно таскает, привык. Перестал замечать. Совсем забыл. Если найдут, не отстанут. Нет, не забыл, просто отодвинул на дальний слой памяти. Не предполагал, что будут обыскивать настолько серьезно. Нет, предполагал. Иначе не повесил бы флашку на тот же шнурок, что и амулет, у нее ведь свой был, кожаный. Охранница — ерунда. А вот капрал — тетка умная. Ее на пустой породе не проведешь…

К той секунде, когда была расстёгнута последняя кнопка, Рик уже понимал, отчетливо и безнадёжно, что флашка ни в коем случае не должна попасть в руки капрала. Если бы не она, можно было бы и рискнуть, он везунчик, и не с такими шансами проскакивал. Но против капрала шансов не было, такая обязательно догадается. А значит, выход оставался единственный. Хотя и неприятный до дрожи.

Рубашку Рик стаскивал нарочито неловко, выставив вперед правый локоть и словно бы стараясь им прикрыть висящий на груди темно-красный ромбик, но при этом только еще нагляднее выставляя его на всеобщее обозрение и привлекая внимание.

Сработало.

— А это у тебя что? — заинтересовалась охранница, протягивая руку к кулону.

Рик шарахнулся. Вроде бы в сторону, вроде бы в панике — но на самом деле так, чтобы ее пальцы непременно коснулись переливчатого ромбика со скошенным нижним краем…

Дальнейшее помнилось смутно и кусками — как и всегда при накрытии внезапным алармом.

Жгучий огонь по нервам, от груди и до кончиков пальцев. Зелень в глазах. Запрос доступа. Проверка валидности. Валидность отрицательная. Ин-валид! Аларм! Ин-валид! Проверка свой-чужой. Проверка завершена — чужой. Аларм! Чужой! Чужой! Чужой! Полная боевая модифика…

— Не-е-е-ет!

— Не трогай его! Он же…

Вибрирующий вой, от которого ноют зубы. Боль в горле. Чужие руки хватают за плечи, пытаются удержать. Чужие! Аларм! Боевая модификация невозможна. Бежать. Вырваться, удрать, скрыться, спрятаться. Закуклиться. Не дать чужим… «Никогда, никогда, не позволяй чужим, слышишь?»…

Челюсти сводит, под зубами что-то хрустит и рвётся.

— А-а-а, гадёныш!

— Не трогай! Ты что, сдурела?

— Но он же кусается!

Удар в висок почти неощутим, только медленно гаснут звуки в нарастающем звоне аларма.

* * *

Позже, когда уйдёт срочно вызванный врач, а обколотый транквилизаторами Рик будет спать на кушетке в ожидании интернатского надзирателя, капрал спросит у охранницы, перевязанной и тоже обколотой, но уже антибиотиками, на всякий пожарный:

— Что на тебя нашло? Он же чигрант! При амулете. Даже если бы я не проверила и вслух не предупредила, у него же эта премиальность квадратными рунами через всю рожу светится! А что у чигранта на груди висеть может, кроме как дрянь эта куббсвилльская… Ну сама подумай! Ну и что, что форма нетипичная, что мы вообще знаем об этих долбанных миксах, чтобы хоть в чем-то уверенными быть! Висит — значит, не трогай. Ты же не маленькая, должна понимать, куда можно ручонки тянуть, а куда…

И охранница ответит растерянно:

— Да сама не понимаю. Словно кто под локоть толкнул…

* * *

Вир

Блондинки чаще прочих влипают во всевозможные неприятности и, вопреки многочисленным байкам и анекдотам, далеко не всегда способны выпутаться из них без посторонней помощи. Это только кошкам свойственно прилепляться на все четыре лапы, а блондинки не кошки.

Поэтому когда от Эйви пришел аларм, Вир первым делом кинулась искать Блондинку Ру, резонно полагая, что старшая беспокоится именно за нее. Но на этот раз Блондинка была совершенно ни при чем. Она уютно свернулась в своем гнездышке, смакуя воспоминания о последнем краткосрочном контракте и восхитительном твердом, с которым недавно рассталась. Для Ру все твердые были восхитительны, на то она и Ру. Главное, что она была у себя, от окружающей действительности отгородилась воспоминаниями надежно, чуть ли не до полного закукливания, мерцала удовлетворенно и полусонно, а значит, и в неприятности влипнуть никак не могла. Эйаи не про нее алармила.

Но тогда про кого?

Ответ был очевиден, хотя и не слишком приятен. Об одноразовых подпрайдниках или даже включенных на два-три экстренных случая даблах Эйви беспокоиться бы не стала, а из основного состава в активном режиме сейчас только Крошка. И вряд ли случайностью можно назвать то обстоятельство, что именно он до сих пор у руля, хотя все сроки вышли.

Если неприятности у него, то это паршиво. И очень.

Проблемы Блондинки Ру всегда сваливались на ее прекрасную пустую головку извне и совершенно неожиданно, они всегда были ужасны, глобальны и совершенно неразрешимы — но исключительно лишь для такой законченной блондинки, как сама Ру. Проблемы Крошки были куда мельче и незаметнее на первый взгляд, часто и вообще проблемами не выглядели. Так, досадный пустячок. Они прятались внутри, если не приглядываться — и не заметишь. Только вот разрешению они не поддавались. В принципе. Ну, во всяком случае, окончательному разрешению. Потому что проблема у Крошки на самом деле была лишь одна, остальные так, следствия. И называлась эта проблема «персональный долгосрочный контракт».

И с этим невозможно было ничего поделать.

Крошка вляпался в него много лет назад, еще совсем наивным только что отпочковавшимся юнцом. Так иногда случается, что первый же заключенный контракт оказывается сразу же долгосрочным. Редко, да, но бывает. Тут ничего не поделаешь, кому-то же должно не повезти, так почему кому-то другому?

Неприятно, кто спорит, и надолго, но не так уж и паршиво, если разобраться — всегда ведь остается возможность перемежать, подрабатывая по мелочи на стороне, пока твой контрактник спит. Ничего серьезного таким манером, конечно, не поймаешь, но прожить вполне можно, та же Ру, к примеру, только такими одноразками и пробавляется, на долгие она просто неспособна; а если уж совсем прижмет — сопрайдники помогут, на то они и сопрайдники, прайд для того и существует, глупо об этом даже и напоминать.

Куда реже случается, что первый же контракт оказывается персональным. Это хуже. Тут и опытный не всякий сумеет достойно справиться, а у только что отпочковавшихся юнцов еще не наработаны привычки делиться и уступать, и потому всем прочим при таком раскладе какое-то время приходится жить и работать лишь урывками, точно подстраиваясь под периоды работа-отдых контрактера вляпавшегося сопрайдника.

Спасает в таких случаях лишь то, что персоналки крайне редко бывают длительными: месяц-полтора, и можно вздохнуть свободно. И даже вместе посмеяться над пережитым.

Крошке не повезло дважды. Первый же его контракт оказался и персональным и долгосрочным одновременно. Один случай на миллион. Вернее, на девятьсот девяносто три тысячи триста двадцать шесть, Вирр как-то подсчитала от нечего делать.

Иногда Вирр была очень близка к тому, чтобы почти что возненавидеть ту ничего не понимающую и по большому счету ни в чем не виноватую дурочку, на которую Крошку заперсоналили. Вирр частенько за ней наблюдала со стороны, с самой себе не очень понятным болезненным любопытством и странноватым привкусом то ли зависти, то ли недоумения, но лично старалась не встречаться.

Ни к чему. Хватит с той и Крошки.

Да и опасалась сорваться в ненужное, очень уж понять хотелось — зачем? Если ты вся такая из себя просто супертвердая, что берешь долгосроч — зачем еще и персоналить? Должна же ты понимать, на что обрекаешь партнера… или не должна?

Много ли вообще понимают твердые?

Но ведь не туристка все же. Туристке было бы простительно, они сроду никогда ничего не понимают, хоть и твердые, но туристы и не заказывают долгосрочей, у них жесткий график и спать им некогда да и не за чем, они даже и потратиться-то как следует не успевают обычно.

Возненавидеть Крошкину контрактерку по-настоящему не получалось никак. Может быть, сказывалось влияние Крошки, он-то ведь ее обожал, и легкие отголоски этого обожания не могли совсем уж не касаться остальных сопрайдников. К тому же она действительно была не такой уж и плохой, ничего сверх лимита не требовала, вполне себе приятный вариант. Мог бы быть. Если бы не жесткая персонализация. Но даже ее она вряд ли нарочно сделала, все-таки твердые, даже самые умненькие, слишком многого не понимают.

Очень хотелось как-нибудь самой встать у руля и подкараулить ее, когда Крошка спит или занят, или даже просто выбрать момент и перехватить, отодвинуть, Вирр это умела — и объяснить этой непонимашке, что она творит, на что обрекает и самого Крошку, и весь его прайд в целом своим непониманием. Может быть, давно уже надо было это сделать, послав все крошкины просьбы туда, где им самое место.

Иногда Вирр говорила себе, что сама не понимает, почему до сих пор этого так и не сделала. Но она врала. На самом деле она отлично понимала.

Крошка — не Блондинка Ру. Он не простит.

Не покажет вида, да, но и не забудет. Крошка забывать не умеет, Ру эту функцию отработала полностью.

Крошкин персональный долгосроч означал для прайда короткие и очень бурные периоды полуголодного урывочного существования, перемежаемые куда более длительными и спокойными временами вполне себе сносной жизни.

Обычно плюсом персоналки является нелимитированный доступ ко всему, что контактер согласен отдать во время активной фазы, на коротеньких персоналках многие умудряются набрать чуть ли не годовой запасец. Но не в этот раз. И вовсе не по вине Крошкиной непонимашки. Она-то как раз была не жадной и делилась всем, чем могла, да только вот Крошка сам никогда не брал лишнего. Не ругать же его за то, что такой честный!

Хорошо, что твердые любят много и долго спать, иначе было бы совсем сложно. Пока крошкина контрактерка спит, прайд и сам может слегка отдохнуть, а заодно подзаработать и даже сделать кое-какие запасы — пригодится, когда она снова проснется и придется снова сидеть на жесткой диете.

Быстренькие контракты, дополнительные дежурства, демо-экскурсии — они хватались за все. Все, кроме Крошки, конечно. Его при этом словно бы и не было. Да и не могло быть, у него же браслет персоналки, а значит — никаких временных левых контрактов. Никаких подработок. Никакой пользы для прайда, ну разве что кроме случайно пойманной или выклянченной. Но Крошка же викинг, для него побираться в толпе — нож острый…

Стоп.

А чем это тогда он сейчас занят? Откуда вот это, вкусненькое? И вот это… и вот…

Аккуратно пробравшись бочком туда, откуда можно уже и посмотреть, Вирр убедилась — Крошка именно что побирался. Конечно, по своему, устроив из простого подбирания оброненного настоящее представление. Но иначе он не был бы Крошкой.

В синей форменной кепке и синих же рабочих штанах, голый до пояса, эффектно поигрывая мускулами и замаскированным под швабру сачком, он танцевал стриптизера-уборщика. Весело, с огоньком и даже как-то аристократично, что ли. Наблюдать Вирр умела лучше всех в прайде, возможно, потому Эйви ее и позвала. Вот и сейчас, обнаружив источник беспокойства, окруженный плотной и довольно перспективной толпой любопытствующих, она не стала его окликать или как иначе проявлять свое присутствие, осторожно устроилась чуть поодаль, наблюдая и анализируя.

Вряд ли это было осознанным решением — скорее, рефлексом, Вирр сама прописала его в базовую матрицу выбранной ею для себя модели Кеттикет, только основа плюс аналитика, и более никаких модификаций, благодарю покорно. Свое поведение Вирр анализировала всегда, и это тоже было прописано в ее матрице.

Итак, что мы имеем?

Крошка выбрал малый танцпол слева от релакс-центра. Чуть поразмыслив, Вирр этот его выбор одобрила — твердых тут, конечно, поменьше крутится, чем на основной площади перед входом или даже на внутреннем дансинге, но зато они почти все новички, а новички куда активнее тратятся, причем даже неприцельно. Да и конкурентов тут меньше на порядок, все побирушки пасутся как раз на основной, там их коронное место.

Впрочем, назвать Крошку побирушкой язык не поворачивался. Он не подбирал оброненное случайно или брошенное из жалости, нет — он играл, тормошил, провоцировал, танцевал — и ловил, ловил, ловил, перехватывая самые сложные подачи и с безмятежной улыбкой уводя добычу из-под самого носа остальных-прочих. Викинг, чтоб его! Душа танцпола.

Похоже, он сам себя назначил главным блюдом в меню сегодняшней вечеринки и продавался на совесть, с полной отдачей — вот он я весь, берите, не жалко. Плату ловил играючи и словно бы снисходя, без лишней суетливости, но при этом не роняя ни грана. Его сачок так и мелькал, то сжимаясь в короткую трубку не длиннее пальца феечки, то выстреливая длинной тростью шагов на пять за случайно брошенным издали восхищенным взглядом или раздраженной репликой.

До Вирр с запозданием дошло, зачем Крошка приделал сачку телескопическую ручку и почему не пожалел на ее украшение чешуек детского кокона. В перенасыщенной разнообразными эмоциями атмосфере чешуйки почти непрерывно мерцали, то и дело озаряя зал разноцветными всполохами не хуже так любимого твердыми стробоскопа и вызывая дополнительные восхищение, удивление, зависть — не важно, главное, что они не оставляли никого равнодушным. Сачок из тривиального и не совсем приличного для показа в обществе инструмента по сбору дани превратился в украшение. Сачок помогал Крошке продаваться.

Привычно пригасив выхлоп эмоций до минимума и потому не опасаясь выдать себя, Вирр наблюдала и анализировала. Уровень, профессионализм, качество, артистичность, плотность выборки. Не придраться. Хорошо работает мальчик. Только, пожалуй, чуточку слишком нервно. Напряжен чуть сильнее, чем того требуют обстоятельства. Это его напряжение, невидимое посторонним, и не давало Вирр окончательно успокоиться и устраниться — ничего ведь не случилось, с Крошкою все в полном порядке, вон как хорошо работает, нашел лазейку. Молодец.

Напряжение, да еще то, что Эйви никогда не алармила впустую.

Так.

Еще раз пинаем сову. Теперь внимательнее…

Крошка флиртовал со всем залом сразу и с каждым посетителем в отдельности, независимо от пола и твердости, но так, чтобы каждому сразу же на подсознанке становилось понятно — ничего серьезного тут не будет, надеяться не на что и опасаться тоже нечего, все останется на уровне именно что легкого флирта, можно расслабиться и получать удовольствие. Левой рукой при этом работает с чуть большей акцентировкой, чтобы всем сразу же был ясно виден браслет. Тут все гладко и чисто, не подкопаешься, честность у викингов в базовой прошивке, нарушение контракта не сумеет приписать и сам мистер Кейн.

Работает качественно? Без вопросов. Искрометно, зажигательно и безличностно настолько, что невозможно обидеться даже при сильном желании. Тут тоже чисто. Он задирается и смешит, сыплет анекдотами на грани фола и почти непристойными комплиментами, но все его оскорбления тоже по сути комплиментарны.

Нет, опасность грозит не отсюда. Да и тугую струю ответного удовольствия не портят нотки раздражения и агрессии, охрана скучает по углам — нечего гасить. Разве что легкие пикантные добавки на любителя, да и те в минимальных количествах.

Вирр принюхалась. Ну да, кто бы сомневался! Легкая кислинка сожаления — такое чудо, а уже на браслете. Острая горечь зависти — повезло же кому-то. Чуть пощипывающая язык прохлада решимости — найду себе такого же, только пониже, с темными волосами и девочку.

Нет, тут все в полном порядке.

Крошка виртуоз, ему вон даже от своих кое-что перепадает. Куда более скупо, конечно, это только беспечные твердые бесконтрольно разбрасываются чем ни попадя, от своих такой щедрости не дождешься, они знают цену каждому нра-ненра, пусть даже и случайному, они над каждой капелюшкой эмоции трясутся и никогда не уронят по небрежности или ротозейству.

Тем более ценно — бросают ведь, даже они. Нет, не бросают — одаривают.

Эти сверхценные нрашки от коллег, редкие и тяжелые, Крошка ловил с еще большей тщательностью, что ли, — чуть более точным движением, чуть более уважительно, сопровождающая хохма или байка чуть более для своих.

Мелочь, конечно, твердые не обратят внимания — свои же заметят. И оценят правильно. Нет, с этой стороны опасности тоже ждать не стоит.

Крошка, где же прячутся твои неприятности? Что такое сумела заметить Эйви, чего Вирр не видит в упор? Вот же он, и все с ним в полном порядке: танцует, каламбурит, рассыпая улыбки, шутя без продыху и со всеми заигрывая…

Заигрываясь.

Вот оно!

Эйви — опытный глава прайда, она действительно заметила и предугадала заранее. Теперь, поняв, что нужно высматривать, Вирр тоже видела скрытую за безудержным и бесшабашным весельем истерику. Стабильную такую истерику, давно и прочно загнанную в железные рамки, скрученную в тугой комок и не имеющую ни единого шанса прорваться наружу ничем иным — никогда, ни при каких обстоятельствах. И оттого еще более страшную и разрушительную.

Эйви была права — Крошка шел вразнос. Знать бы еще, что послужило причиной, было бы проще разобраться… А разбираться придется именно ей, Вирр, тут Эйви тоже права, Крошка в таком состоянии никого из остальных к себе и близко не подпустит, обсмеет с головы до ног, выставит паникершами и ускользнет, танцуя, а пружина закрутится еще на малую чуть — может быть, ту самую чуть, которая и окажется достаточной для слома. И тогда мало не покажется всем.

Порулить он точно не даст, тут и вопросов нет, он же сейчас как феечка на взлете, на него разумные доводы не подействуют. И Вирр, пожалуй, единственная, от кого он не станет шарахаться, Вирр наблюдатель, ей руль и даром не нужен, и Крошка это знает. Ну, во всяком случае, должен знать. Все ведь знают. Зря, что ли, столько лет и так тщательно создавала она себе подобную репутацию? И потому шансов у Вирр намного больше. Если разобраться, то сейчас только у нее они и есть вообще, шансы эти.

— Ррезон? — спросила она нейтрально, когда Крошка вынырнул из плотной толпы танцующих, чтобы отдышаться, и оказался в зоне доступа. Сначала, правда, пришлось довольно долго выжидать удобного стечения обстоятельств, потому что кричать и пробиваться с вопросами издалека было бы неправильным со стратегической точки зрения.

Ничего. Все наблюдатели умеют ждать, Вирр не исключение. Дождалась. И теперь вот разглядывает отражение его осунувшегося широкоскулого лица в зеркальной колонне и снова ждет — на сей раз ответа.

Жаль, что своему сопрайднику невозможно посмотреть в глаза — только вот так, через отражение. Твердые утверждают, что глаза — зеркало души, то есть уже и сами по себе отражение, а не суть, а много ли можно разглядеть в отражении отражения?

Крошка заметил ее давно, она видела. Но первым бы никогда не заговорил, это же Крошка. И держался поначалу поодаль, настороженно выжидая и делая вид, что совсем забыл про ее присутствие. Ждал подвоха. Не дождался, слегка успокоился, пошел навстречу и вынырнул почти рядом; значит, готов к общению. Ну, насколько это возможно для Крошки в нынешнем его состоянии.

Но — все-таки вынырнул рядом. Сам сделал первый шаг. Это радует.

— Ррезон надррываться, спррашиваю?

Крошка пожал плечами:

— Польза. Должен же и мой клювик что-то таскать.

Вроде бы пошутил, тон достаточно игривый и легкомысленный. Только вот отражение… Безмятежная широкая улыбка чуть дрогнула, заострилась, на секунду сделавшись более похожей на оскал. И вряд ли в этом была вина стробоскопа, Вирр как раз смотрела в инфрадиапазоне, чтобы отследить перегрев. К рецепторам она не подключалась из вежливости, используя только визуалку. Но даже если судить только по зонам перегрева, вымотался он неслабо. А по виду и не скажешь, держится хорошо и все так же улыбается почти безмятежно.

Польза.

В этом весь Крошка, в базовой модели викингов рыцарство прошито чуть ли не первым законом, быть бесполезным для них — хуже смерти. Сказать, что все последние годы Крошка жил на грани психоза и распада личности — значит, сильно преуменьшить, на грани он отдыхал в самые благополучные свои дни, все остальное время пребывая далеко за этой гранью.

Вирр подозревала, что Крошка давно бы покончил с собой. Если бы, конечно, знал способ сделать это, не причиняя вреда сопрайдникам.

Будучи хорошим наблюдателем и неплохим аналитиком, Вирр знала по крайней мере четыре таких способа. И прикладывала массу усилий, чтобы Крошка не только не узнал, в чем они заключаются, но даже и не заподозрил, что они вообще существуют. Невозможно, и точка. Вопрос закрыт. Спасибо викинговской прошивке, хоть тут срабатывала на благо.

Но на другие глупости его вполне хватало — так, например, года три назад он попытался перестать есть. Совсем. Потому что посчитал себя не вправе тратить заработанное другими, когда сам зарабатывать не может. И так ведь все хитро обставил, не сразу и раскусили — говорил, что занялся йогой и перешел на особый режим питания, а на самом деле просто втихаря перекрыл наглухо все энергоканалы, ведущие к нему от сопрайдников. И ведь все время на шуточках и улыбочках, потому и заметили, лишь когда чуть ли не насквозь просвечивать начал. Ох, и настучала же ему тогда Эйви, прямо по дурной рыжей башке. Больше он таких фокусов не выкидывал.

— Инъекторр от обжоррства не трребуется? И покррупнее…

— Запас, — он снова пожал плечами, улыбаясь белозубо. — Много не мало, лишнячок не рвет сачок.

Легкая хрипотца в голосе и почти неуловимая дрожь обертонов вряд ли заметна кому из посторонних. Только вот Вирр не посторонний.

— Веррю.

Она была слишком хорошим аналитиком, чтобы продолжать спор, когда продолжение не только не имеет смысла, но может еще и плохо кончиться. Крошка рвался в бой и не хотел признавать, что устал почти до предела и сил на этот бой у него просто нет. Он не стал бы ничего слушать, словно неналетавшаяся феечка. И надо быть полным идиотом, чтобы спорить с феечкой…

Проще подождать.

Судя по состоянию его мышц и связок — времени у него осталось не так уж много, он давно держится лишь на эмоциях, а они штука ненадежная и вот-вот выгорят окончательно.

Ждать действительно пришлось недолго. И десяти минут не прошло, как Крошку повело на не очень-то и сложном пируэте, перегруженные нервы закоротило, и он промахнулся. Почти. Вирр ловко подхватила управление, буквально под локоток, аккуратненько завершила движение, поймав все что требовалось, и тут же отступила, не успев вызвать возмущения столь грубым перехватом — видишь, мол? Я не навязываюсь. Не пытаюсь диктовать. Помогаю просто и спокойно уйду, если скажешь.

Не сказал. Даже рыжей башкой чуть дернул — знак высшего проявления благодарности. Отличненько.

— Дашь поррулить? — спросила нейтрально, как о чнм-то неважном. Думала ещн и зевнуть, но не стала — перебор. — Давно не рразминалась.

Не вслух, конечно, спросила — легким касанием, чуть поднятой бровью, чуть большей близостью, чем принято. И в ответ получила столь же невербально-нейтральное:

— Если заняться нечем…

Дальше они работали уже вдвоем — Вирр с повышенной щепетильностью делила нагрузку, нарочито, почти демонстративно, всем своим видом показывая: «Не узурпатор я, просто помощник. Не больше».

Крошка поначалу сильно напрягался, но потом перестал. Может, поверил, может, усталость сказывалась, Вирр все больше и больше приходилось брать на себя. В какой-то момент она сказала: «Закрругляемся», и он не стал возражать.

Уйдя с танцпола, Крошка не успокоился, и Вирр пришлось долго выгуливать его по улицам, заигрывая со всеми подряд и приставая к прохожим. Легко, весело, играючи и словно бы невсерьез, но собрали неплохо. Крошку трясло. Легкий тремор, отмеченный Вир в самом начале, перешел в крупную неостановимую дрожь. Не сговариваясь, они разделили обязанности — голкиперила теперь только Вирр, а Крошка веселил, подначивал и провоцировал, выбивая нужное. Сейчас он не смог бы ничего поймать, он бы и пустого сачка в руках удержать бы не смог, они оба это понимали, но старательно обходили молчанием, сохраняя видимость равноправного партнерства.

Крошка педант и зануда, как любой викинг, простой имитации облика ему мало, подавай тождественность биохимии! А теперь вот расплачивался. Адреналин — хорошее изобретение твердых, Вирр и сама им нередко пользовалась. Но когда он выгорает…

Крошкины эскапады делались с каждым разом все более короткими и вялыми, а перерывы между ними все увеличивались. Похоже, его потихонечку отпускало. Вот и ладненько.

Потом они просто бродили, уходя все дальше и выше от центра, по окраинным улочкам, становящимся все более похожими на норы. Молча.

Крошка был немного смущен и благодарен — Вирр отлично это чувствовала. В том числе и за то, что она до сих пор так ни о чем его и не спросила. Эйви все-таки умница, что не сунулась сама — сама она наверняка бы не удержалась если не от выволочки, то хотя бы от расспросов. Эйви ответственная, она за всех переживает. Вирр — совсем другое дело. Она предпочитает наблюдать и анализировать. А переживают пусть всякие блондинки. Ну и Эйви, ей по статусу положено. А Вирр не переживает, ей плевать. Ну, почти.

Крошку ощутимо тянуло наверх, и они забирали все выше и выше от яруса к ярусу. Но Вирр не беспокоилась — истерика прошла. Просто переизбыток эмоций, как своих, так и собранных, не давал сразу остановиться, распирал, требовал хоть какого-нибудь выхода. Это лечится, и долгая прогулка — лекарство первейшее. Перегретую феечку тоже надо долго выгуливать перед тем, как усыпить, это любой пестун знает.

Вирр мысленно улыбнулась постоянно возникающей аналогии. Узнай Крошка о столь нелестном для себя сравнении — наверняка бы обиделся. Нет, виду бы, конечно же, не подал — все же гордый викинг, а не какой-нибудь там эльф, нежный и трепетный. Но сам бы наверняка испереживался весь, лишь усиливая сходство. Все мы в чем-то остаемся феечками, даже если кокон давно истлел.

Окончательно угас Крошка лишь на верхних качелях. Весь сразу как-то сник, сгорбившись на широком сиденье. Похоже, на танцполе он все-таки слегка надорвался, и отлично это понял, потому так легко и отдал сачок Вирр — сам он сейчас стремительно терял энергию, словно проколотый воздушный шарик. Но об общем запасе позаботился. Одно слово — викинг!

Вирр с философской обреченностью подумала, что обратно, похоже, тащить его придётся ей. От Крошки сейчас никакой помощи. Хорошо бы удалось уговорить его свернуться и закуклиться, тогда было бы проще, но вряд ли получится, с его-то паранойей. Вон как сопротивляется — его уже рубит, мог бы спокойно заснуть, во сне потери минимальны да и надрывы заживают быстрее, но ведь нет. Сопротивляется, топорщится, трет глаза и упрямо держит форму. Беспокоит его что-то помимо Вирр, но Вирр слишком хороший аналитик, чтобы спрашивать даже сейчас. Захочет — сам скажет.

Она осторожно потянула шкурку чуть на себя. Тронула лапкой сиденье, просунула хвост через фигурно-решетчатую спинку. Крошка не возражал. Даже подвинулся чуток, уступая побольше места, но совсем не ушел и сворачиваться не стал. Вот и ладненько. Посидим. Помолчим. Может быть, и домолчимся до чего важного.

Он заговорил, когда впавшая в полусонное оцепенение Вирр сама была уже почти готова свернуться и уснуть.

— Лорин. Она приходила. Ко мне сегодня.

Хорошо, что эти слова не требуют ответа. Не будь Вирр столь сонной или будь чуть более эмоциональной — наверняка бы отвесила себе хорошенькую мысленную затрещину. Отличный наблюдатель, говоришь? И даже вроде как аналитиком себя считаешь? Веррю. Хороший наблюдатель и уж тем более аналитик никогда бы не пропустил мимо ушей столь важное событие, как визит старшенького отпрыска к одному из сопрайдников. Тем более — проблемных сопрайдников.

— Ребенок. Она сдала тесты, получила разрешение и хочет своего ребенка. От меня.

А вот на такое промолчать уже невозможно никак. Но и отвечать следует со всей осторожностью, мостик слишком уж ненадежен.

— Ну… Лоррин — взррослая девочка…

— Она моя дочь!

Осторожность и еще раз осторожность. По поводу детей у Крошки пунктик. И даже куда серьезнее, чем по поводу собственной бесполезности. Не прописанный — приобретенный. Бывает и так.

— Лоррин — уже не ребенок, Кррошка. Уверрена, она в куррсе, откуда беррутся дети.

— Хороший производитель. Это она так говорит, что я, мол, один из лучших миксеров, ее не устроит абы что, ей обязательно нужен микс, и лучший. Она навела справки. И вообще наблюдала.

— Рразумная Лоррин.

— Да. Ай-Кью 176. Зеленая карта на размножение, ежемесячно сдает яйцеклетки. А теперь вот премировали…

— Пррипоминаю. Это врроде как ее вторрой кррупный прремиум? Но перрвый она не рреаризовала, отсррочила. Почему? И почему теперрь?

— Двойняшки. Она хочет двоих чигрантов сразу, и хочет их от меня. Говорит, так шансы на удачный микс хотя бы одного увеличатся вдвое.

— Рразумно… и… непрриятно. Кррайне.

А вот тут необходима пауза. И снова осторожность.

— Лиз не рразоррвёт контрракт.

— Думаешь?

Слишком быстро, слишком нейтрально. Боится! Он же действительно этого боится панически, вот же балда! Но вряд ли заперсоналившая его непонимашка глупа настолько, чтобы бросить такое сокровище. К нашему общему сожалению, хотя Крошка наверняка бы с этим не согласился.

— Уверрена.

Вот так. Без малейшей паузы и самым твердым тоном.

— Даже ради дочери?

— Тем более рради дочерри!

Еще более уверено, ещё более твердо. Тем больше, чем меньше испытываешь на самом деле. Твердые странные и иногда ведут себя совершенно непредсказуемо, с ними никогда ни в чем нельзя быть уверенным до конца. И иногда они ради детей вытворяют такое, что ни в какие мембраны не лезет…

— Лорин. Она говорит, что знает свою мать. И сумеет с нею договориться.

— Прримитивное врранье, подрростковая брравада. Не перреживай, не уговоррит.

— Дочь. Лоррин все-таки ее ребенок. К тому же первенец. Первый ребенок — у них это очень важно.

— Рребенок — это что-то кррохотное, теплое и пушистое, жалобно мяукающее и прросящее молока. Лоррин — взррослая и теперрь. Когда же Лиз прроснется — Лоррин будет еще взррослее. Старрше. Уже не рребенок. Конкуррентка. Говоррю же — не берри в голову.

Крошка глубоко вздохнул. Его потихоньку отпускало. Вирр не была уверена, что это ее заслуга, скорее он просто до смерти устал бояться. Или просто до смерти устал.

— А если все-таки…

— Пррекррати. Паникерр.

— Фазы. Лорин их подогнала. Сегодня легла. Просто наизнанку вывернулась, чтобы уложили вовремя и разбудили синхронно с матерью. Пытался отговорить, бесполезно. Она… решительная. Очень. И привыкла добиваться всего, чего хочет. Она… очень похожа на Лиз…

Вот оно!

Вот чего он боится на самом деле. Вернее — кого. Самого себя он боится. Балда! Вот взять бы и настучать по этой глупой рыжей башке! Жаль, что Вирр не Эйви, Эйви бы точно настучала.

Только вот это сейчас вряд ли помогло бы.

— Пррекррати себя накрручивать. — Вир сделала вид, что оговорки не заметила. — Лиз — не дурра. Она доррожит тобой и не дрружит с Лоррин. Она не поррвет контрракт. Тем более рради той, с которрой и дня не могла пррожить, не рразрругавшись.

Благодарить Крошка никогда не умел. Вот и сейчас он просто ушел, даже не попрощавшись. Только что был — и вот уже нет его.

Вирр осталась сидеть на покачивающейся скамейке почти неподвижно, только кончик хвоста чуть подергивался. И черные ушки, пожалуй, были чуть более прижаты, чем надо бы для безмятежности. Потому что — хотя Крошке вовсе и необязательно об этом знать — вопрос все еще оставался открытым.

Что, если?..

* * *

Линда поняла все сразу, только перешагнув порог каптерки и увидев Брюса, которому сейчас здесь совершенно нечего было делать, если бы все шло как положено. Но понять — не значит поверить.

— Какого хрена?!

Брюс с выражением мрачного удовлетворения на лице полулежал в углу продавленного дивана. Ноги в полосатых носках (на левом дырка, в которую торчит большой палец) он забросил на офисный стул и меланхолично развлекался тем, что шевелил пятками, заставляя стул слегка ерзать на месте и поскрипывать колесиками. Кажется, в этом поскрипывании даже прослеживался какой-то определенный мотив, но Линду слишком переполняло возмущение, чтобы прислушиваться.

— Какого хрена, я спрашиваю, твоя задница делает тут, когда еще полчаса до конца смены там?!

Тонкий указательный палец с обломанным ногтем обвиняющее ткнул в пол. Лак на ногте был черным, а сам ноготь — коротким и почти круглым, и оттого палец казался восклицательным знаком.

Брюс перевел взгляд на Линду и согнул колени, подтягивая стул ближе к дивану (колесики при этом скрипнули как-то особенно жалобно и пронзительно).

— Бур сломался, — сказал Брюс. Его невозмутимое спокойствие окончательно вывело Линду из себя.

— У тебя был запасной!

— Так я про запасной и говорю. — пожал плечами Брюс. — Первый-то сдох почти сразу, как я ковырнул ту складку, ну помнишь, еще при начальном сканировании опасались, что сложно будет.

Брюс завозился, снял ноги со стула, но обуваться не стал, хотя его растоптанные ботинки стояли рядом с диванной ножкой (из-под них уже натекла омерзительного вида лужа, заставив Линду сморщиться). Вместо этого подтянул скрещенные ноги под себя и наконец-то принял более или менее вертикальное положение, пусть даже и сидя. Все это он проделывал возмутительно медленно, словно им больше совершенно некуда было торопиться. И ситуацию нисколько не улучшало то, что сейчас, похоже, все именно так и обстояло и торопиться им действительно было некуда.

Брюс моргнул и закончил:

— А запасной загнулся около часа назад.

— Китц! Китц, китц, китц!!!

Линде очень хотелось что-то разбить — и желательно понятно о чью китцеву голову! — но вместо этого она плюхнулась на диван рядом с Брюсом, уронив на пол сумку с таким важным, так тщательно буквально по крохам собираепмым (и таким совершенно не нужным теперь!) супрапластитом. Злость наполняла рот кислой горечью. Очень хотелось, чтобы хотя бы на этот раз Брюс оказался виноватым в чем-то и можно было бы сорваться на нем, но Линда слишком хорошо понимала, что это не так. Даже в таком состоянии — понимала. Брюс не стал бы ломать буры специально, и по неосторожности тоже не стал бы, таких аккуратистов и зануд еще поискать.

Значит, опять то самое, что они между собой предпочитали называть законом подлости, отлично понимая, что это не более чем эвфемизм (или сраное вранье, как выражалась Линда). И вряд ли этот закон ограничился на сей раз только буром, пусть даже и двумя бурами, — иначе китцев Брюс не сидел бы тут и не играл на стуле.

Линда сгорбилась, уперлась локтями в колени.

— Что еще? — спросила она глухо, не поднимая головы. И пояснила: — Ты не стал бы дожидаться меня из-за одного сраного бура. Даже из-за двух сраных буров не стал бы.

— Не стал бы, — понуро согласился Брюс. — А вот из-за плывуна — стал бы. То есть стал, без бы. Зачем уходить, если все равно потом придется возвращаться, чтобы обсудить?

— Какого еще сраного плывуна? Там же сухо было!

— Да кто же его знает? — Брюс вздохнул. — Было сухо. Стало мокро. Это Сильвия, детка.

Еще одно сраное вранье. Ну или еще один эвфемизм, как сказал бы Брюс: Сильвия была тут совсем ни при чем, и они оба знали это.

— Подмокать стало еще с самого начала смены, я сразу заметил. Вроде бы монолитная скала, вроде бы никаких водных карманов поблизости не сканериться, а капли сочатся. словно из микротрещин. Словно скала живая и потеет. Поначалу чуть, потом сильнее. После того как первый бур накрылся, пришлось наладить помпу, иначе уже никак было. Дальше — больше. А когда навернулся второй, хлынуло так, что я все там побросал, что не в руках было. Сам еле выплыл.

— Выплыл?

— Именно. Говорю же — хлынуло. Там теперь все залито, вплоть до третьего уровня.

Линда еле слышно застонала: сегодня она рассчитывала пройти восьмой, потенциально критический, для того и притащила сумку. Чтобы быть готовой, чтобы не терять ни единой лишней секунды, когда под буром лязгнет защитная оболочка — ну должна же она у них быть, не сплошная же там скала! Наверняка укрепили чем-то, какой-нибудь сраной квазиорганической броней, у них же все из нее. Ничего, супрапласт — взрывчатка мощная, ею и не такие консервные банки вскрывали.

Не надо было приносить заранее, прав был Брюс. Не говори «халва», пока не откусила и все такое. И китц бы с нею, с потерей этих самых секунд или даже часов. И обидно до судорог: это была самая удачная их шахта, самая глубокая. На предыдущих трех им не удавалось ни разу докопать и до шестого уровня, начало пятого — максимум. Вот и расслабились, вот и поверили в то, что на этот раз все точно получится, вот и наплевали на суеверие и на то, что это плохая примета — чесать спину клыками непойманного вриста. Суеверие, да.

Не стоило приносить.

— Ничего, — сказала Линда с тихой яростью, сцепляя пальцы в замок. — Это все ничего, слышишь? Сегодня отдыхаем, а завтра начнем демонтаж оборудования. И пойдем на новую точку. Ничего не кончено, ясно? У нас еще есть маячок.

— Уже есть?

Даже не поворачивая головы, Линда чувствовала, как подобрался Брюс:

— Уже есть маячок? Точно?

Очень хотелось соврать и несколько упредить события. Это ведь не сраное вранье, совсем можно сказать не вранье! Нужный человек обошелся ей дорого, очень дорого, но половину суммы он брал за срочность и обещал вернуть, если не сумеет доставить маячок за мембрану в течение ближайших дней. Такие как он не размениваются на пустопородные обещания, их слова можно сейфить. Возможно, маячок окажется на месте еще до того, как они завершат демонтаж буровой установки. Возможно, он окажется на месте уже сегодня, возможно даже, что он уже на месте и ее слова вовсе не будут враньем…

И все-таки — плохая примета.

— Нет, — она с трудом подавила рвущееся наружу рычание. — Но скоро будет. Скоро! И на этот раз мы не будем тыркаться наугад, словно слепые кройтята!

— А.

В голосе Брюса прозвучало почти не скрываемое разочарование. Он снова расслабился. Добавил задумчиво:

— Порою мне кажется, что все это зря и не имеет ни малейшего смысла. Глупо спорить с судьбой.

Линда зажмурилась. Оскалила зубы. Зашипела, втягивая воздух сквозь зубы. Китц! И почему в их паре бряцать стальными яйцами все время приходится именно ей?! Как же она не любила уговаривать нытиков — и как же часто ей приходилось в последнее время это делать!

— Они — не судьба, и ты это отлично знаешь. И не боги. С ними можно бороться. И победить. И это ты тоже знаешь. Эзре удалось, это потом все просрали и скатились к той хрени, что сейчас… Но Эзра сумел тогда. И мы тоже сумеем, победить и вернуть все как правильно. Главное — не бросать на полпути, ты же помнишь про воду и сраный камень. Мы начнем снова, и снова, столько раз, сколько будет надо. Потому что главное что?

— Главное, что мы люди. — Теперь в голосе Брюса звучала улыбка. — А люди никогда не сдаются. — Он обнял ее за плечи, потерся щекой. — Да. Я помню.

* * *

Выйти из главного корпуса удалось без проблем, похоже, под домашний арест его ещё не посадили. Досадное упущение со стороны Директрисы, которым грех не воспользоваться. Для нее досадное, конечно же, а для Рика самое то что надо. Впрочем, и не прояви она подобной небрежности, это ничего бы не изменило. Рик уже продумал как минимум три пути отхода, если датчик парадного шлюза откажет в валидности. Но обошлось. Вот и ладушки.

На полузакрытой предшлюзовой веранде, как всегда, малолюдно и относительно тихо. Степенные разговоры, негромкие голоса, если и разборки — то по-тихому. Здесь собирались лишь старшие. Галдящую и суетливую малышню не то чтобы гнали взашей, просто ей тут неуютно было. Интернатские очень быстро учатся сами понимать, где им не рады, иначе не выжить. Рик тут не был совсем уж своим, не выпускной все же. Но и не малышня.

— Режик есть у кого? — спросил Рик независимо в пространство, ни к кому вроде бы конкретно не обращаясь. Хотя и понятно всем, что лезвие может быть разве что у Бандоса. Ну и у Ножа, конечно же. Но к нему и обращаться глупо, это всем тоже понятно.

— С возвратом? — Встречный и вроде как бы тоже независимый и нейтральный выпад Бандоса означал предварительное согласие и подразумевал только положительный ответ. Обычный ритуал. Кто же даст столь ценную вещь без возврата? Но спросить и дождаться ответа — разумеется, положительного, — обязательно требовалось по сложному внутреинтернатскому кодексу правильного поведения, многих нюансов которого Рик не понимал, а каких-то и вообще не знал, но все известные соблюдал неукоснительно.

— Без.

Бандос тяжело задышал, наливаясь кровью. Он всегда начинал злиться от растерянности. Отдавать ценное лезвие без возврата ему, разумеется, совершенно не улыбалось. И теперь он судорожно искал способ забрать уже данное по неписанным правилам предварительное согласие и не потерять при этом лица. Ритуал нарушен, причем нарушен не им, и это вроде бы давало ему шанс.

Бандос был тугодумом и пока еще не понимал, что на самом деле никакого шанса нет и в помине. Ради пустой забавы нож без возврата не просят. Так просят только в том случае, если кому-то действительно очень надо. А если кому-то очень надо, а ты отказал — это не просто потеря лица. Это вообще конец. С тобой перестанут здороваться вчерашние лучшие друзья, ибо зачем здороваться с собачьей кучкой?

Как только Бандос это поймет — он ножик даст. И с превеликой радостью, еще и уговаривать будет, чтобы Рик взял обязательно — и ликовать, что вовремя сообразил и избежал многих и многих неприятностей. Только вот соображать он будет долго. Придется ждать.

— Держи.

Стилет, легший в ладонь Рика, был узким и длинным. Куда длиннее положенных пяти сантиметров. И совершенно не походил на двухлезвийного краба Бандоса. По правилам, нож такой длины обязан был отобрать первый же надзиратель, который его увидит. Только вот этот, конкретный, отобрать они не могли. Не пытались даже.

Он был амулетом, этот нож.

Крупная розоватая бусина, настолько типичная, что не опознал бы ее разве что только слепой, была намертво вмурована (или врощена? Кто их знает, куббсвилльских-то) в него как раз на месте стыка лезвия и рукояти, создавая удобный упор.

— А… как же? — невнятно спросил вконец растерявшийся Рик, осторожно удерживая подарок двумя пальцами за лезвие, подальше от бусины. Но Нож понял.

— Не бойся, она не алармит. Дохлая.

Сказанное только что было настолько ужасным, настолько не представимым, что Рик сам не понял, как спросил и вовсе немыслимое:

— Д-давно?

Тишину, наступившую на веранде, можно было резать кусками. Тем самым стилетом. Если бы кто осмелился.

Нож передернул плечами. Протянул равнодушно, почти скучающе, словно о чем-то совершенно неважном:

— Может, и изначально дохлой была.

Тишина перестала дышать. И Рик забормотал торопливо, отчаянно, наплевав на то, что тем самым, вполне вероятно, уже совершенно теряет лицо и сам — только чтобы не слышать этой жуткой, немыслимой, невозможной тишины, только чтобы ее больше не было:

— Да чего ты, да зачем так сразу… Почему сразу дохлая? У половины народа они не алармят, и что с того? Не алармят и пофиг, молжет, потом заалармят, они же иногда подолгу не включаются, бывает… Это же не значит, что они сразу дохлые…

— Не значит. — Нож усмехнулся. Недобро так. кривовато. — Ничего это не значит. Ты прав. И точно так же не значит, что они — живые.

И добавил быстро, сводя запредельный ужас сказанного ранее всего лишь к неудачной шутке юмора:

— Шучу. Не бери в голову. А режик бери. Тебе пригодится.

— Спасибо, — выдавил Рик, не зная, что тут еще можно сказать.

А что тут еще скажешь, когда вот так, совершенно обыденно, мало того что говорится невероятное, так еще и происходит совершенно небывалое.

Амулеты не умирают, это знают все! Они просто не могут умереть, их же кубики делают, а кубики вообще не понимают, что такое смерть. Амулеты засыпают, переставая работать — да, такое случалось, но это ведь не настоящая смерть, это как фазовый криосон. А вечная детская страшилка про мертвый амулет… ну, она страшилка и есть, ночью в спальне нервы пощекотать. Днем про такое никто и никогда…

Ну да. Точно так же, как никто и никогда не отдает свои амулеты в чужие руки. Никто. Никогда. Даже если они не алармят больше! Это просто… неправильно.

Но ножик был нужен — риковский забрала Директриса, и именно тогда, когда нужен он стал до зарезу, словно почувствовала, зараза, чтоб ей удавиться этим ножиком!

— Не за что. — Нож дернул плечом.

— Эй! — неуверенно подал голос Бандос, до которого, похоже, кое-что начало доходить. — Я ведь типа… тоже… того-этого! Отдам, да! — и добавил, не понимая, что теряет остатки лица: — Я токо припоминал, где заныкал, во! Не с собой он у меня. А так — бери! Раз надо. Ты чего лезешь, э? Не тебя просили!

Но на его бессвязные выкрики никто не обратил внимания. Разве что Викс чуть отодвинулся брезгливо. Нет, пожалуй, здороваться не перестанут, все-таки прямого отказа не прозвучало. Но теперь еще долго каждый раз при упоминании в разговоре имени Бандоса кто-нибудь обязательно спросит со значением: «Бандос? Это который? Это не тот ли самый, за чей гнилой базар Ножу пришлось отдать свою цацку?»

А вот за цацку, кстати, следовало отдариться чем-то не менее ценным. И не приходилось особо ломать голову над тем — чем именно.

Информация и откровенность — самый ценный товар.

— Я ухожу.

Уважительное присвистывание.

— Совсем?

— Там видно будет.

Рик постарался, чтобы его слова прозвучали так же обыденно, как и предложение Ножа. Действительно, ну чего тут особенного? Один чигрант отдаёт свой амулет в чужие руки, другой собирается бежать из интерната. Обычное дело.

Из интерната не бегут. Во всяком случае, парни не бегут точно, ни разу не было, за все годы. Девчонкам по большому счету интернат не особо и нужен, им так и так светит работа на Сильвии, на шахты или в пояс астероидов их гонят лишь в самом крайнем случае, если совсем уж отмороженные и с неисправимыми дефектами генотипа. Они тут куда нужнее, обеспечивают естественный прирост населения и все такое. А вот для парней интернат — действительно выигрышный лотерейный билет в будущее, платиновая карточка, бонусный чек. Реальная возможность заслужить стипендию и приличную учебу, а потом и работу не в карьерах Кейселя или Замбики, где люди дохнут быстрее, чем бактерии в автоклаве. Там даже не говорят «умереть» — там говорят «уйти в отвал», стать шлаком. Словно они изначально уже неживые.

Интернат — реальный шанс никогда не познакомиться с шахтами изнутри. Сделать карьеру не в карьере. Получить приличную медицинскую страховку, с премиальными и правом на фазовый криосон. Кто сказал, что долгая счастливая жизнь обязательно должна быть непрерывной? Шанс увидеться с матерью, наконец! Век — это не так уж и много, если его проспать хотя бы частично, а фазы могут ведь и совпасть? Очень даже могут!

Если не убегать из интерната.

Да и куда, собственно, бежать?

Рик не знал.

Но теперь уже поздно идти на попятный, сказано вслух, не воротишь. Да при свидетелях, да после такого подарка. Поздно. Впрочем, когда было не поздно? Уж во всяком случае не в холле первого этажа, где Тони смотрел восторженно-перепуганными глазами и качал головой: «Ну ты даешь… я бы никогда…» Тони — он такой, он все воспринимает слишком всерьез, даже брошенное в сердцах после разговора с Директрисой и совершенно необдуманно. Хотя почему необдуманно? Другого выхода ведь все равно нет. Просто очень уж не хочется с этим соглашаться.

Интернатская Директриса тоже была из чигрантов. И на дух не переносила вранья, видя его насквозь. Вернее, обоняя — ее амулет давал ей такую вот не слишком приятную особенность, чуять ложь издали и безошибочно. Иной раз Рик думал почти с сочувствием, как же несладко ей живется — люди ведь все время врут друг другу, не всегда со злым умыслом даже, чаще просто так. А ее каждый раз корежит. Да, иногда Рик был близок к тому, чтобы ей посочувствовать — но не сегодня.

— Достукался? — спросила она, кривя крупное породистое лицо, словно кто-то в кабинете пустил особо вонючие ветры. Впрочем, для нее почти что так оно и было — втолкнутый сопровождающим Рик прямо с порога сделал невероятную глупость, по инерции заявив, что ни в чем не виноват. И теперь ругал себя последними словами. Но было поздно.

— Незаконным путем проник на закрытую территорию, оказал сопротивление при задержании, укусил сотрудника администрации… Да вдобавок еще и врешь мне в нос, нагло и глупо. О, конечно же, ты ни в чем не виноват.

До чего же в этот момент она была похожа на капрала — хотя тех капралов из Директрисы нарезать можно было штук шесть, да еще и на младший офицерский состав останется. Она возвышалась над своим огромным столом подобно громадной скале, и беспросветная тень ее монолитности тяжело лежала поперек ближайшего будущего Рика.

— Твое счастье, что они не подали иск. А то бы ты стоял не тут. И не со мной разговаривал.

Удержаться от довольной улыбки удалось легко — да, амулет сработал, расчет оказался верным, но что-то в голосе Директрисы Рику очень не нравилось. Некое отдаленное и пока еще кажущееся совершенно безопасным легкое погромыхивание, еле слышный рокот, вот-вот грозящий сорваться всесокрушающей лавиной от первого же маленького камушка «Но…»

— Но мое терпение, знаешь ли, не безгранично.

Начало лавины выглядело не слишком опасным. Скорее, задумчивым. Неторопливым таким. Лавины часто так выглядят — поначалу.

— И сегодня ты его, похоже, исчерпал.

Пшикнул сифон, наполняя стоящий на столе бокал более чем на две трети. Стекло сразу же запотело, пошло разводами. Бокал был под стать хозяйке кабинета, литровый, толстостенный. Пила Директриса медленно и неторопливо, шумно глотая и словно бы продолжая раздумывать. И это было уже серьезно. Рик не помнил, чтобы когда-нибудь ранее она так тянула паузу, словно не уверенная в том, что собирается произнести.

— А я ведь шла тебе навстречу, Эрик. Закрывала глаза на то, что твой кулон — никакой не амулет. — Директриса подозрительно втянула носом воздух, поморщилась и уточнила. — Ладно, почти совсем не амулет. Скажем так — в очень малой степени амулет, но далеко не только. — Принюхалась снова, кивнула удовлетворенно.

— Я закрывала глаза на твои вечные выходки. Драки. Прогулы. Несданные вовремя зачеты. Проваленные тесты. У тебя перспективные гены, думала я, они должны проявиться рано или поздно. Мальчишки всегда дерутся и нарушают правила. Это болезнь роста, ее надо переждать. Да, я так думала. Но всему есть предел. Однажды вдруг я поняла, что мне надоело. Это было вчера. После жалобы коридорного надзирателя. И как раз вчера с Кейселя пришел запрос. Такое вот совпадение.

Она отпила еще несколько глотков — крупных, медленных.

Рик сам не заметил, как его брови поползли вверх. Она что — это всерьез? Про запрос и жалобу надзирателя, которому они вчера ботинки к полу примагнитили. Спящему на посту, между прочим! На рудники за такую ерунду? Да быть не может.

— Обычно я игнорирую подобные запросы. Могла бы и сейчас. К тому же в этом году мы уже проводили отбраковку. Жирно им. Я, пожалуй, так и собиралась ответить — до сегодняшнего утра. Даже невзирая на вчерашнее. Но! Это было раньше, до того, как ты устроил дебош в общественном месте и напал на представителя администрации. А теперь еще и врешь… И вот я в сомнениях. Ибо не знаю, что доставит мне большее удовольствие — послать подальше лунников с их наглыми запросами, или же более никогда не видеть твоей наглой лживой рожи. И я решила пока придержать ответ. До завтра.

Лавина медленно ползла по пологому гребню, набирая скорость совсем по чуть-чуть, словно бы неуверенно, но уже неостановимо, и до края оставалось совсем немного.

— Я не буду выяснять, зачем ты туда полез. Мне это неинтересно. И за каким таким… хм… тебе так нужно было оталармить охрану. Лучше молчи, я же чую, ты опять соврать хочешь, а тут и так дышать нечем. А вот на что мне не наплевать — так это на то, кто именно был твоим сообщником, вернее, подстрекателем… Молчать! Не врать! Я знаю, что он был! Сам бы ты никогда… Иди! Пока. И думай. Когда надумаешь рассказать мне что-нибудь такое, что я смогу выслушать, не зажимая нос — приходи, поговорим. Не надумаешь — что ж, это будет твой выбор.

* * *