Замочная скважина (джен)

Вы наверняка слышали, как проворачивается ключ в замочной скважине. Слышала и я; этот звук станет моей жуткой мелодией, которую я пронесу через года, стараясь похоронить её в водовороте воспоминаний, закрывая потаенные двери сознания — чтобы эта мелодия не просочилась в щель, подобно теплому июньскому ветру. Но даже сейчас, спустя годы, я вздрагиваю, услышав тот звук.

* * *

Когда в замочной скважине заворочался ключ, в голове маленькой Машеньки пронеслось: "Только бы это была бабушка!" Чтобы успеть к суетящейся на кухне матери, нужно было миновать коридор, так как дверь детской комнаты выходила именно туда.

Но в коридоре было страшно. Там он.

То, что пришёл отец, стало понятно по шороху в прихожей. Ничего удивительного, она давно научилась узнавать его по шагам, сиплому дыханию. Было в его движениях что-то пугающе размеренное, что придавало ему сходство с диким хищником, готовящимся к нападению.

Машенька припала глазом к едва заметной щелочке приоткрытой двери детской комнаты. Отец стоял к ней спиной, стягивая с ног заляпанные грязью ботинки. Глядя на его сгорбленную спину, Маша пыталась предугадать, пил он сегодня вонючую жидкость из прозрачной бутылки или нет. Она очень не любила, когда от папы исходил этот неприятный запах. Потому как он всегда ассоциировался у нее с плохим настроением, слезами мамы и болью. Болью. от которой на попе оставались красные полосы грубого армейского ремня, а порой и не только на попе. От которой болели колени после стояния на них в темном туалете — да, и таким бывало ее наказание.

...В том туалете жил паучок, которого папа ласково называл Кузей. Папочка Кузю любил и всегда болтал с ним, а мама с Машенькой находили это очень забавным. Маша считала, что это здорово — то, что у них есть свой домашний паук. Его из туалета не выгоняли, разрешали жить там, и большую часть времени мохнатое членистоногое проводило, зависнув над туалетным бачком. Видимо, Кузя был уже взрослым и очень умным, раз папа оставлял его за главного, когда Маша приходила в туалет, дабы отбыть очередное наказание. Ведь в этой тесной кабинке, без малейшего источника света, было очень страшно, а зная, что рядом есть ее "пушистый воспитатель", становилось спокойнее. Тем более что Кузя как воспитатель нравился ей гораздо больше, чем противная Надежда Степановна, что вела у них продленку. Та всегда насмехалась над старыми платьями Маши, что доставались ей от детей маминых подруг...

Побоявшись выходить из комнаты, Машенька забралась на кровать и легла, подтянув ноги к груди. И, сама того не заметила, как уснула...

* * *

На улице уже начинало смеркаться, когда некий крик заставил Машеньку проснуться. Все еще находясь в прострации после сладкой дремы, она резко села, спустив с края высокой кровати ноги, пытаясь определить источник шума.

Из зала раздался мамин плач и тут же мольба: "Миша, не надо!". Последовал глухой стук, словно что-то упало на пол. Остатки сна улетучились от понимания происходящего, и от ужаса Маша заплакала так, словно своими рыданиями хотела заглушить крик, раздающийся за стеной. Но это не спасало. От безумно накрывшего ее страха самой хотелось кричать. Кричать громко, надрывно — так, чтобы услышал хоть кто-нибудь и остановил все это.

Голос матери становился тише; осипший и надломленный, он теперь больше походил на шепот: видимо, у нее не осталось сил. Однако глухие стуки не умолкали. Кое-как поднявшись с кровати, Машенька вышла из комнаты и, свернув налево, уперлась носом в застекленную дверь гостиной. У окна на полу ничком лежала мама, прикрыв руками голову, а отец грозно нависал над ней, бормоча ругательства. То, что Маша принимала за шлепки кулаков, оказалось ударами ног о съежившееся тело. Последующий удар пришелся маме в живот, и та беззвучно охнула.

— Животное... — зло прорычал отец, обращаясь к ней.

Маша с силой толкнула дверь и на негнущихся ногах влетела в зал. Почему-то она была уверена, что сейчас — вот именно сегодня! — отец сжалится при виде заплаканной дочери. И, быть может, прекратит драться.

Тогда мама возьмет Машеньку и они поднимутся на седьмой этаж к тете Нине. Эта добрая бабуля всегда угощала ее сладкими кубиками сахара, заваривала ароматный чай и иногда — доставала перевязанный платочек, показывая Маше красивые медальки. Мамочка говорила, что тетя Нина пережила какую-то блокаду в Ленинграде... Но что такое "блокада" — Маша не знала, как и не понимала, отчего при рассказах об этом мамин голос становился таким серьезным и печальным.

— Папочка! Не бей маму... Папуля, любимый мой, пожалуйста. Мне страшно! — Маше казалось, что, услышав ласковое обращение, он будет к ней немного добрее.

Отец резко обернулся; при взгляде ему в глаза стало ясно, что на милость рассчитывать не придется. Этот взгляд не был похож на человеческий — скорее, сумасшедший. Не проронив ни слова, отец медленной поступью приближался. На его лице ходили желваки, ноздри вздувались от учащенного дыхания. Обычно это означало, что папочка очень зол. Смелость покинула Машеньку так же быстро, как и возникла, и не зная, чего ожидать, Машенька инстинктивно сделала шаг назад.

Чувство паники победило, и вот ноги понесли ее назад — в детскую. По полу затопали ноги, и что было самым пугающим, бежавших было двое. Вот уже детская комната, кровать с лежащим на ней плюшевым зайцем... Бежать больше было некуда.

...Папа был очень сильным и часто говорил: "Женщин бьют либо трусы, либо дураки". Но к кому из вышеперечисленных он относил себя, Маша не могла взять в толк...

Ремень со свистом рассек воздух, впечатываясь в нежную детскую плоть.

* * *

Утро следующего дня продолжилось мамиными слезами, но уже не из-за ее собственной боли. Смочив бинтик водичкой — пахла эта вода, как папина водка, — она прикладывала его к личику шестилетней дочурки. Маша всячески успокаивала ее. Уверив, что носик у нее заживет быстро, пыталась улыбнуться, но гадкая ссадина на губе нещадно болела. Роняя беззвучные слезы, мама отправилась в ванную — отстирывать алые капельки с постельного белья Машеньки.

Сама же Маша принялась убирать детскую; достала из-под шкафа отлетевший вчера из папиных рук кожаный ремень. Покрутила его, разглядывая... Наверное, сам по себе ремень не так уж и страшен, во всяком случае, если бы отец его не выронил, нос был бы цел. А так, не имея "инструмента", он продолжил наносить удары руками, а это, оказывается, еще больнее.

Хорошо хоть на занятия не пришлось идти в таком виде: папа сказал, что она может недельку отдохнуть от школы.

Наверно, ему было стыдно перед ней.

* * *

Прошли десятки лет. Я уже не та Машенька, с тонюсенькими косичками и вздернутым носом. Не та, что до смерти боялась пьяного отца и боли от его кулаков. Теперь меня редко кто так называет — все больше Машей, а ещё чаще — Марией Михайловной. Я стала такой, какой всегда мечтала оказаться, будучи той самой Машенькой — со скучной работой на должности бухгалтера, мужем и уже со своей дочкой.

В квартире нашей живет толстый рыжий кот — всеобщий любимец, отчего-то названный мною Кузьмой. Кот, о котором я так мечтала в детстве и которого так и не разрешил завести отец.

С единственной фобией я продолжаю бороться по сей день: пауки и темнота. Что невероятно странно, правда?

А больше ничего не боюсь.

Ну разве что только звука поворачивающегося ключа в замочной скважине.