Многая из одних (гет)

Есть демоны, которых нельзя победить.

* * *

Он мог убить её. Cобирался даже. Не саму её, конечно, а демона. Да передумал.

А зря.

Не нужно было нагибаться в очередной раз ради не её щенячьего взгляда. Подумайте только: Дин Винчестер порешил её на жизнь, а она хочет сгинуть с этого света, — ну не кощунство ли. И лишь тонкая, перетёртая стальными когтями одиночества, разъеденная слёзной солью нитка удерживает её тут.

Надежда.

Свет проклят, тьма проклята, небеса и ад, — всё уже кем-то проклято. Они все живут в мире, который был черновой, пробной работой, первым космическим блином. Уже после, где-то в грёбаном космосе Господь наваял-таки шедевров. А от земной юдоли и проку нет и выбросить жалко — всегда можно вернуться, протянуть длань, сравнить, насколько возросло и усовершенствовалось мастерство. Вот и пылится она в коллекции "Мои первые поделки".

Поделки.

Подделки.

Цинизм. Первый признак утраты надежды. Но ещё не последний.

* * *

— Сдохни, — сухо бросает Дин сквозь демонический смех, клокочущий меж голосовых связок девушки, и замахивается коротко — так, что клинок еле успевает блеснуть, но вдруг застывает в сантиметре от содрогающегося в цепях тела.

— Стой, — хрипло роняет Сэм, удерживая слившуюся со смертоносным металлом руку у хрупкой грудины. — Ты убиваешь её?

— Ну, что ты, — иронично кривит губы Дин, вторя острию лезвия таким же неумолимым блеском в глазах. — Предлагаю руку и сердце.

— Вдруг она ещё жива?

— Ты серьёзно? — негодует, не понимает. — Сэмми, мне не до сантиментов. Эта мразь порешила десять человек, а, может, и больше. Мы гонялись за ней несколько месяцев. Ты спустишь все наши усилия в сортир?

— Нет. Я отправлю эту тварь по назначению. — Начинает читать латынь, безрезультатно пытается сдержать Дина, который выворачивает руку брата, бьёт его в лицо и тут же отчитывает наоборот, загоняя чёрный дым обратно в безвольное тело.

* * *

Так и живёт прошлым. Она ведь не знает главного закона охотника — никогда не возвращаться. Знать-то не знает, но всё явственнее ощущает холод и пустоту. И наползающую тьму. Хоть душа и покидает её всякий раз, чуть она заслышит гул проезжающей мимо дома машины. Сердце сперва в пятки ухает, а потом в к горлу взлетает и долбит бешеным пульсом в маковку изнутри — всё сорвать её норовит. И вот несётся она как ошпаренная собственной кровью к окнам, где бы ни была.

Дура. Идиотка. Кретинка.

На что она только ему сдалась-то в ту ночь. Из чувства вины? Не, это не про него.

Самооправдание?

Сэмооправдание.

И ведь если бы не Сэм. Дин не очень-то заботится о фантиках, глотая конфеты.

Окаянный ковбой верхом на импале.

* * *

— Выучил всё же. Не поленился, — безрадостно усмехается на полу Сэм, утирая кровь.

— Де-евочки, — игриво тянет демон, — вы бы определись уже как-нибудь.

— Завали! — изрыгает Дин. — Говори, адово отродье, жива она или нет?

— А-ха-ха-ха-ха, а тебе не всё ли равно? — стреляет глазами в сторону встающего Сэма. — Или перед братишкой захотел в пай-мальчика поиграть? Меня не обманешь, я знаю тебя, мне знакома твоя жажда...

Дин рычит, яростно бросается к демону, сжимает тонкую шею до хруста:

— Говори, гадина, иначе...

— ...убьёшь нас-с обеих-х-х, — сипит нечистая, — я в курс-се.

— Дин, я же говорил, что она жива. Отпусти её.

Лицо девушки багровеет, вены на лбу проступают, становятся рельефными. Дин сдавливает ещё сильнее:

— Докажи, — приставляет клинок к сердцу, скалится, упивается.

Девушка вдруг испуганно таращит налитые кровью глаза, барахтается в гремящих оковах, натужно хрипит, пытаясь вдохнуть.

— Дин! — Сэм снова хватает его за плечи. — Не видишь? Она жива!

Дин со злобным разочарованием отталкивается от вернувшейся в себя одержимой, вдавливая её в спинку железного стула:

— Чудненько!

* * *

Импала*.

Телятина.

Она машинально переворачивает стейк на сковороде, ужин зачем-то готовит, будто проголодалась за день, подавалка, халдейка, официанточка. Нажралась уже по самые гланды. За неделю. За месяц. За год. Стоит, тычет вилкой в сочный кусок коровы, убеждая себя, что не тошнит, и ушам своим не верит: тот самый фыркающий звук мотора, который ни с каким другим не спутаешь. Дизелёк. Скорее к окну — фак.

Импала.

Фак, фак, фак.

ФАК.

Сэм.

* * *

Перво-наперво она идёт в душ. Запах серы невыносим. Два пальца в рот. Моется, скоблится мочалкой, ногтями чуть ли не до крови, хотя синяков, кровоподтёков и резаных ран на теле до едрени фени — издержки охотничьего делопроизводства.

Динопроизводства.

Мужик одержим одержимостью.

Одинжимостью.

Блевать хочется непрерывно. Пока не извергнутся все остатки ощущения тухлого дерьма внутри. Ничего. Это немногим хуже того дня, когда она наглоталась таблеток в колледже.

Врачи откачали.

Винчестеры не подкачали.

— Всегда так хреново после этого? — спрашивает, выходя из ванной.

Дин глядит на неё мрачно, будто виновата она в чём, полупустую бутылку виски в руках греет:

— Нет. Бывает, что не чувствуется вообще ничего. Особенного. Кроме смерти.

Песец.

Та же лиса, только шкура дороже.

Писец.

Журналист по нашим временам.

Она выдерживает тёмный, душный взгляд Дина. Ухмылку заслуживает:

— На вот, хлебни, — протягивает он стеклянную флягу.

— Может, лучше святой воды? — веселит она охотников.

— Что ж ты час назад от неё так невежливо отказывалась? — почти искренне улыбается Дин. — Пей, это святой бурбон.

Пьёт. Даже вкусно ей после всего. Даже очертания предметов чётче становятся. Даже губы напротив больше не кривятся. Даже у глаз, оказывается, цвет другой. Даже руки...

— Послушай, Арлетт, — между собиранием сумки спрашивает Сэм, — как ты думаешь, почему демон выбрал тебя?

* * *

Это всего лишь Сэм. Который ей вроде как жизнь спас. Ненавидит его в этот момент. До трясучки. Не разобрать сейчас: не то злоба, не то обида, не то тревога разметала по нервным окончаниям болезненно-горячую субстанцию, которая расплывается вспышками в глазах; ноги подкашиваются, будто сухожилия подрезали; зубы сжимаются так, что вот-вот треснут.

Сэм оглядывается, поднимается на крыльцо. Выглядит спокойно, беззаботно даже. Но складки на лбу — признак тщательно и как всегда бездарно скрываемой виноватости. И не за себя. Впрочем, этого ему не занимать.

Она не помнит, как у входа оказалась, как дверь открыла, точно провалы секундные в памяти.

— Арлетт, — машет он рукой откуда-то сверху: или ещё выше стал или это она так скукожилась. — Привет!

— Привет. Рада видеть живым и здоровым, — а сама улыбку на зубы еле напяливает.

— Войти предложишь? — улыбается.

— Извини, торможу после работы, — к косяку жмётся, полотенце в руках комкает — не заметила, как прихватила его с собой. — Проходи, конечно.

— Спасибо. Ну, рассказывай, как ты? Какими новостями за год обрадуешь? — Проходит, по сторонам смотрит, а сам латынь нашёптывает, проверяет.

— Год, три месяца, восемь дней, десять часов и... — встречает взгляд Сэма: глуповато удивлённый, словно бы его застали врасплох. — Такое не забывается, Сэм.

— А. Ну да, понимаю, — кивает и горло прочищает, будто запершило. — Значит, с тех пор у тебя всё в порядке? — наверняка не из интереса, а для самоуспокоения спрашивает.

Как же хочется морду его остроскулую расцарапать. Разнюхивает, разведывает, выпытывает. Мог бы и получше обеспокоенность изображать. Но так и не научился — да и зачем, для кого? Ради кого?

Господи. Ну он-то при чём тут?

Хотя при том. Неужели ему не ясно как божий день, что она все эти месяцы, дни, часы и минуты с того мига, как из поля её зрения скрылся чёрный зад импалы, она и жила-то одним единственным ожиданием, одной подыхающей надеждой на этот вот самый день?!

* * *

Теперь у них по бутылке. Ночь на дворе, тусклый свет фонаря, а они сидят на заднем крыльце, как старые знакомые. Дин потягивает святой бурбон, охотничьи байки травит; и лучики вокруг глаз.

Неправильно всё как-то.

Неестественно.

Сверхъестественно.

Демон показал — и Арлетт видела, наблюдала и реагировала каждой клеткой своего пленённого тела, как Дин Винчестер "работает". Первобытная, голая, похотливая, азартная, отвратительная и прекрасная, — совершенная страсть от начала до самого пика процесса.

Ох.

Охота.

Похоть смерти.

Умерщвление дичи.

Дичь.

Дин.

— Убей меня. Пожалуйста, — формируется, наконец, потребность.

Он смотрит, точно понимает, но вид делает, что нет:

— Это пройдёт. Возможно, раз уж так у тебя всё пошло, не сразу, но... Потерпи чутка. Отпустит.

— Дин, — прислоняется головой к его плечу, — я хочу, чтобы это был ты. — Руку его каменной, непреложной помнит, а сейчас она мягкая, упругая и тёплая.

Он силён не в таких делах. Кладёт на её темноволосую макушку ладонь:

— Не шути с этим.

— Дин, — носом в широкую грудь тычется. — Я знаю, если бы не Сэм, то...

Он отстраняется, отворачивается с досадой, желваки ходят:

— Жизнь — это самое дорогое, что у нас есть. А я её спасаю. Стараюсь по мере возможности.

— Нет, прошу, — берёт лицо его в ладони, в диковато отражающие жёлтый свет глаза заглядывает, — ты можешь спокойно смотреть на меня так, как тебе хочется. И можешь сделать то, что собирался. — И за кинжалом его тянется.

Он сжимает её руку у ремня, где рукоятка торчит, медленно так головой из стороны в сторону мотает:

— Не смей. Рехнулась?

— Ди-ин...

— Послушай, детка, у тебя шок. И это пройдёт! — прикрикивает сердито. — Усекла?

— Не пройдёт, — шепчет как в забытьи, как обдолбалась чем. — Я уже не смогу забыть... Когда ты бил, резал, душил... убивал меня.

Дин, не жалея, шлёпает её по щеке:

— Не тебя я убивал! Шок у тебя, говорю, и по шарам тебе дало, — остатки из её бутылки выливает на траву. — Вставай, пошли. На боковую пора. Завтра будешь как новенькая.

— Уб-бивал ты меня...

— Всё нормально? — выглядывает Сэм: бдит, караулит, пасёт.

— Да. Иди спать.

— Уверен? — Сэм смотрит на не очень вменяемую Арлетт, повисшую на брате.

— Разберусь. Обойдёшься без колыбельной сегодня, — подмигивает, хорохорится, ещё бы — Дин Винчестер да с бабой не разберётся. Но сам-то чует же, что что-то не так. Согласен: лютовал-свирепствовал, наподдал жару, лишку наворотил. Разве в такие моменты уследишь за спидометром? Кто ж знал, что деваха с катушек слетит. Но сейчас он разрулит ситуацию как умеет, по-динвинчестеровски. Универсальный вариант, вообще-то, если сомневается кто.

Жмёт её в объятиях-тисках. Как же это невыносимо сладко посреди чёрной горечи. И губы его на вкус как святой бурбон — горько-сладкие, терпкие, будто дымом от скошенных трав с дальних лугов приправлены.

Любовь хуже смерти. Потому что её ждут гораздо чаще, сильнее, отчаяннее. Но ко многим она так и не приходит.

Смерть приходит всегда и ко всем.

* * *

День.

В который к ней приехал не тот.

— Да. Демоны мне больше не докучали, — усмешку выдавливает.

— Это очень хорошо, Арлетт, — довольно кивает, а глаза бегают, повод ищут, чтобы в лицо ей не смотреть. — У тебя очень уютно стало. А мы вот мимо проезжали и...

— Так он здесь? — вырывается само собой, об стены шмякается, будто выплеснулось из чего-то набухшего и стонущего внутри, и на пол камнями падает.

— Эм... Дин?

Она с усилием глотает ком из остатков боли и ворочает словно бы отяжелевшим на фунта два языком:

— Дин.

— Нет. То есть да, он здесь, неподалёку, — взмахнул он рукой, — по делам. А я вот решил, пока он занят, тебя проведать. Чтобы времени не терять. Ты не беспокойся, я ненадолго, у нас дело в соседнем городишке, знаешь и...

Внутри отваливается всё разом. Вниз, к земле, в землю, под землю тянет. Если бы не гордость или, что там ещё бывает, — достоинство, мать его, — то она бы рухнула и больше не вставала никогда.

— А он что же, — теперь слова словно глыбы с губ обрушиваются, выталкиваемые пульсацией сердца, перебивая, давя лепет оправдания насмерть, — не зайдёт даже?

Сэм делает озабоченный вид, глядит на часы, головой мотает:

— Вряд ли. Мы уже опаздываем. Ну, Арлетт, мне пора. Если что — звони. Рад был убедиться, что у тебя всё хорошо.

— Сэм, — она понимает, что это конец, нитка рвётся и тьма уже не только вокруг, но и внутри — жадно обволакивает и наполняет все пустоты и каверны изъеденной души. Но не может удержаться, огонь выжигает остатки очевидности: — Дин... даже и привета мне не передал?

— Оу, — наигранно хлопает он себя по лбу, — прости, совсем из головы вылетело. Большой привет тебе от него! — резво поворачивается к выходу, открывает дверь, но вдруг застывает на пороге, голову опускает: — Мне правда очень жаль.

Она не смотрит на него, помнит это выражение лица. Был бы щенком — потрепала бы за ухом:

— Я верю тебе. Забей.

Он кивает, пытаясь всем своим телом внушить оптимизм:

— Ты достойна лучшего, поверь. Намного лучшего. — И закрывает за собой дверь.

— Я знаю, ты придёшь, — с виду равнодушно произносит Арлетт, глядя сквозь жалюзи, как импала медленно разворачивается, в очередной раз показывая свой длинный тощий зад. — Придёшь.

* * *

Поцелуй демона странный. Безвкусный. Будто сама с собой сосёшься. Утереться и забыть.

— Впервые у меня такая сделка, — всё удивляется своему удивлению Кроули. — Давно я был человеком, позабыл уже, конечно, все эти прибамбасы ваши. Вот как вас, людей, можно понять? Как вообще с вами можно... — потрясает руками в воздухе, не находя слов. — Это же абсурд! Стать демоном ради...

— Не ради, — прерывает его Арлетт.

— Не оценит.

— Прощай.

— Я бы сказал до скорой встречи, Летти, — играет бровями король ада. — И даже пёсика за тобой присылать не стану. — Щёлкает пальцами, исчезая.

* * *

Теперь ты точно придёшь.

Дин Винчестер.

Примечание к части:

* — чернопятая африканская антилопа.