Многоходовка (джен)

Шаг.

Переставлять ноги, чтобы двигаться, необязательно, но привычка — вторая натура.

Ещё.

В иных обстоятельствах можно было бы повеселиться, наблюдая унылый пейзаж сквозь собственную руку.

И ещё.

Можно было бы пронаблюдать, как всё менее оживлённым делается мир за Завесой по мере удаления от людских жилищ. Например, сейчас вокруг — ничего кроме серого неба без солнца и серого такыра. Но всё потеряло значение.

Шаг.

Вот, что случается, когда Смерть не делает свою работу вовремя. Всё исчезает, меркнет, теряет значение; всё кроме висящей, словно гиря на ноге, вины.

Шаг.

Лёгкий порыв ветра сдувает кусочек одежды, развеивает его, словно лёгкую дымку.

* * *

Я — Безымянный Призрак. Призрак — потому что меня вышвырнули из моего же тела, безымянный — потому что я отказалась от имени. Не то чтобы оно мне не нравилось — просто я его больше не заслуживаю.

Не знаю, как долго я нахожусь в этом состоянии: следить за временем я перестала ещё на втором месяце. Я не знаю, куда иду. Мама всегда говорила мне, что, куда бы человек ни шёл, он всегда идёт куда-то: в смысле не бывало ещё в жизни такого, чтобы человек шёл в никуда.

Ну так то в жизни…

Я не знаю, зачем иду. В принципе я могла бы просто сесть и сидеть, или даже лечь; но я зачем-то иду. Я не чувствую, что должна идти, и мне на самом деле всё равно, иду я, или стою на месте. Но я зачем-то иду. Нет, не зачем-то — просто иду.

Ветра здесь жестоки — каждое движение воздуха отрывает от меня по кусочку: я словно туман, облако, дымка. Стою я, или иду — не важно: рано или поздно меня развеет по ветру. Мне даже не больно — мне всё равно. Обидно, конечно, что это происходит со мной — с той, которая любила и ненавидела, училась и учила, рождалась и рожала, дралась и занималась любовью. С той, которая жила.

Так мне и надо!

Господь всемогущий, если Ты есть! Мне всё равно, но если Ты всё-таки есть, — слушай меня. Я не ропщу, я не надеюсь, я даже не каюсь — ветер делает свою работу, я просто больше не способна на это. Но если Ты есть, и если Ты слышишь… Если Ты всё такой же всемогущий, всесильный и всепонимающий, как я думаю… Мне таки-есть, что сказать — всего четыре слова:

ТАК МНЕ И НАДО!

За то, что я совершила, нет другого наказания. Ад просто не предназначен для этого: там полно таких же, как я, — тех, кто хотел, как лучше, — но я даже здесь первопроходец. Ещё никто из записанных в Книге Судеб не подходил, как наглый щенок, к силе, которую не понимает, и не кричал ей в лицо: «Счастье! Всем! Даром! И пусть никто не уйдёт обиженным!».

И эта память — я просто знаю, что она останется: меня самой уже почти не осталось, а память — останется, а вместе с ней — вина. Пусть так и будет. Так мне и надо.

Темнеет. Здесь нет смены суток, должно быть хищный ветер добрался до моих глаз. Вот и славно — так мне и надо.

— Что-то вы неважно выглядите…

* * *

Я открыла глаза.

Мгновение растянулось: годы практики отточили моё искусство самоанализа, и я занялась этим немедленно. Меньше секунды назад я ничего не ожидала, а теперь, выходило, стала чего-то ожидать — потому что меньше всего я ожидала увидеть то, что увидела.

Открыв глаза, я обнаружила себя за столом в каком-то довоенном офисе, который мог бы принадлежать крупной компании. Светло-серые стены и пол, белый навесной потолок с лампами дневного света; убранство спартанское — парочка картотечных шкафов, письменный стол из светло-серого ДСП, да пара стульев. Единственным украшением комнаты служило огромное окно, выходящее на небо с грандиозным кровавым закатом.

— Так-то лучше.

Напротив меня за столом сидел симпатичный подтянутый юноша в строгом деловом костюме. Немного смуглый, янтарные глаза, чёрные волосы тщательно зализаны назад; единственное, что выбивалось из общего фона — ярко-красная рубашка под чёрным приталенным пиджаком.

— Немного шокированы? Не страшно, это пройдёт.

Я поймала себя на том, что возвращаюсь — не могла найти слова точнее, чем именно «Возвращаюсь». Минуту назад я сидела, как мешком ударенная, но вот уже начала оценивать собеседника, как всегда умела.

Сколько себя помню, язык тела всегда давался мне хорошо. Жесты, интонации, мимика — слова этого языка, и расшифровывать их обычно не составляет труда.

Вот и здесь перевод не заставил себя ждать: наклон вперёд, тихий голос, сочувственная улыбка, руки раскрыты — втирается в доверие; смотрит не в глаза, а на брови, лёгкий кивок — занимает доминирующую позицию, пытается манипулировать; откидывается назад, выпрямляет спину, взгляд сверху-вниз, пальцы сплетаются в замок и ложатся на стол — он знает, как эффектно выглядит на фоне этого заката.

— Добро пожаловать в «Инферно Трансконтинентал» — мировой лидер в области восстановления вселенской справедливости и помощи заблудшим душам.

Громкий уверенный голос, официальный тон. Отыгрывает хозяина.

— Так… — услышать свой голос было потрясением: я даже не знала, насколько он охрип.

Юноша с улыбкой указал мне на стакан воды, и я готова была побиться об заклад, что ещё секунду назад его там не было. В этом психологическом поединке я, как ни старалась, проигрывала. Но пришлось всё же промочить горло.

— Так, погодите-ка… я что, в аду?

— О, ад — это… это устаревшее понятие. Люди меняются, Коллективное Бессознательное меняется, а потом — Бум!

Расслабленные жесты руками, ирония. Отвлекает внимание. От чего?

— Думаете, нам нравятся войны?

Снова наклон вперёд, доверительный риторический вопрос. Отвлекает, втирается — Дьявол, как он есть.

— Первая Мировая — о-о-о, вот это было аврал! А Вторая — ещё хуже! А потом вы, хитрюги, нашли Завесу и прорвали её, а после этого — Бам! Третья Мировая. Настоящий кризис. Денница был хорош, но слишком старомоден, и этот последний кризис показал, что его время пришло.

— Стоп, то есть вы — не Дьявол?

— Хех. Дьявол, Сатана, Отец Лжи, Враг Рода Человеческого…

Неопределённые жесты, брови насуплены в гримасе презрения. Он либо сменил тактику, либо всё же решил показать своё истинное отношение.

— Врать не буду.

Театральная пауза.

— Я его подсидел.

Самодовольная улыбка. Ждёт, что его слова меня поразят.

Подсидеть самого Сатану — это, конечно, номер, но проигрывать ещё один раунд я не собиралась.

— Тогда как к вам обращаться?

— Эдди, — сказал он так, словно такие имена носят все демоны. Ему, похоже, доставляло удовольствие удивлять.

— Просто Эдди? — спросила я, как будто спрашивала, уверен ли шахматный оппонент в своём очевидно глупом ходе.

— Уиллерс, если вам интересно.

— Вас действительно зовут Эдди Уиллерс?

Застыл. Глаза сузились. Коварная улыбка.

— Вы не спрашивали, как меня зовут, госпожа… Пирсон. Вы спрашивали, как ко мне обращаться.

— Браво. Из вас получился отличный Отец Лжи.

Слишком поздно я поняла, что этот сарказм выдаёт моё поражение. Тем более, что его можно было легко обойти. По крайней мере я не стала удивляться тому, что он угадал моё имя: я знала, что существа по эту сторону Завесы способны на такое.

— Забавный факт: — он хохотнул, словно действительно собирался сказать, что-то забавное, но резко посерьёзнел.

— Я. Никогда. Не. Вру, — отчеканил он.

И тут же ослепительно улыбнулся, словно давая мне передышку. Словно зная, что я нуждаюсь в передышке. Словно насмехаясь надо мной за то, что я нуждаюсь в передышке. Чёрт… ну, я хотя бы не мямлила.

— Итак, миссис Пирсон, я занятой демон, поэтому позвольте мне уже перейти к делу.

От «миссис» стало особенно паршиво: Эдди видел меня всю, как на ладони. Он положил на стол ручку и лист белоснежной дорогой бумаги, с отпечатанным на ней документом.

— В ожидании вашего визита я позволил себе набросать проект контракта на исполнение одного желания.

Я впилась глазами в бумагу. Исполнение желания, да — на этом-то я в прошлый раз и прокололась. Нельзя доверять таким вещам, но я не могла ничего с собой поделать: я уже знала, чего хочу, и Эдди тоже знал.

— Опережая ваш вопрос: среди вещей, которых мне от вас надо, нет: вашей бессмертной души, ваших способностей и талантов, определённого количества времени вашей жизни, денег, информации; равно как нет среди них душ, способностей, талантов, денег и времени ни вашего вдовца, ни вашего сына, ни ваших учеников, ни ваших коллег, ни кого бы то ни было вообще.

Полное поражение: я поймала себя на том, что дрожу. Эдди делал вид, что не замечает этого.

— То есть… то есть вы хотите сказать, что подвоха нет?

Я билась из последних сил — с моим дрожащим голосом этот сарказм выглядел действительно жалко.

— Ну что вы, что вы, дорогая моя! Конечно же есть! Дьявол я, в конце-то концов, или кто?

Крыть было нечем.

— Всё, что мне от вас нужно, это ваше согласие на участие в проекте «Химера». Не волнуйтесь, всё ваше участие сведётся к самому факту исполнения вашего желания.

— И что же это за проект?

— О, это поистине грандиозное начинание, целью которого стоит эффективная реструктуризация целого спектра активов по обе стороны Завесы.

А вот это было уже просто унизительно: Эдди сказал это так, будто считал меня дурой, неспособной увидеть истинный смысл его слов.

— То есть по захвату власти над миром?

— Да, — Эдди развёл руками и улыбнулся с выражением «чего уж там, все мы не без греха».

— Ну что, миссис Пирсон…

Улыбка внезапно исчезла с его лица, но не сменилась выражением угрозы. На смену ей не пришло вообще ничего. Я поняла, что наконец-то вижу его настоящего.

— …так и будем выяснять, кто тут самый крутой менталист, или вы мне таки-уже скажете: чего вы хотите?

Он знал, что я не могу не ответить, причём ответить абсолютно честно:

— Жить. Я хочу жить.

— Сразу бы так. Подпишите здесь.

С того самого дня, как я встала перед Разломом и пожелала, чтобы все были счастливы, мой путь превратился в прямой коридор, и свернуть было невозможно. Белоснежный лист лежал передо мной, словно дверь, открытая в светлый простор. Я не могла не пройти в эту дверь.

Я взяла ручку и подписала сделку с Дьяволом.

* * *

Говорят, когда умираешь, перед глазами проносится вся жизнь. Я верю тем, кто так говорит, но знали бы они, что проносится у тебя перед глазами, когда ты воскресаешь! Возвышенная дура, пытающаяся построить утопию; безымянный призрак, обречённо бредущий по пустыне; униженная просительница в кабинете у большого начальника…

А потом я почувствовала, что всё это тоже развеивается по ветру, только ветер был внутри меня. Он раздувал грудь, как парус, выдувая из головы всю боль, всю тоску, всё отчаяние — далеко не сразу я поняла, что это был вдох.

Я открыла глаза.

Не знаю, как долго я так лежала, но что-то давно забытое заставило меня подняться. Прислушавшись к себе я поняла, что это было чувство опасности. Оно заставило меня выпрямиться и оглядеться.

Морозное туманное утро. Нежно-золотое небо, какого у нас в Иракской Пустоши я никогда не видела. По бокам высились тёмно-зелёные стены — с моим минус шесть это были именно стены, но я всё же определила их как деревья.

Я обнаружила себя в лодке посреди медленной полноводной реки, разодетую во всё белое и укрытую чьей-то шкурой.

Никогда не видела столько воды.

Я читала, что в подобных случаях принято браться за вёсла. Мне как раз захотелось размяться, когда я обнаружила, что вёсел нет. И только потом я обнаружила, что связана.

Мягкие белые верёвки совсем не жгли кожу, но стягивали икры и запястья, не давая пошевелить ими.

— Бля… — сказала я, и засмеялась тому, что первым же моим словом в новой жизни стала ругань.

Я не унывала. Оставалось ещё выяснить, со мной ли магия, и не утратила ли я сил. Эдди говорил, никакой из моих талантов ему не требуется.

Как ни старалась, я не могла испугаться, хотя стоило бы. Но было просто круто осознавать, какая пропасть отделяет меня сейчас от моей памяти, которую приходилось прочёсывать, чтобы вспомнить, как использовать силу. Снова, как в детстве, я старательно представила тонкую золотую сферу, расходящуюся от головы, словно крик летучей мыши. Делала это медленно, как старательный школяр, словно мне было нужно снова заявить свои права на эту силу. Вокруг не было ни одного человека — незнакомые простые разумы животных по берегам, тупые автоматические разумы рыб под водой, едва заметные медленные разумы растений. Обожаю смотреть на мир с помощью телепатии: даже самые толстые диоптрии не дают такой чёткости. Когда ты смотришь на пространство так, оно не должно казаться пустым, поэтому тень, возникшая в небе далеко на западе, сразу привлекла меня.

Я представила, как сфера превращается в луч, и метнула его по направлению к тени, но ничего не достигла — она была непробиваема.

Пришлось снова перейти на нормальное зрение.

— Бля-а-а… — протянула я, но мне уже не было смешно.

Отрадно было чувствовать, что и страх возвращается ко мне. Но менее страшно от этого не становилось.

Прямо на лодку с запада пикировало огромное тёмно-серое пятно. Существо неслось с огромной скоростью, и уже было слышно, как гудит рассекаемый воздух.

Ни грести, ни выбраться из лодки я не могла, оставалось только вжаться в дно и зажмуриться. Не помню, как именно я поминала демона-бизнесмена Эдди, подписавшего меня на это. Помню только, что заплакала оттого, что, едва воскреснув, снова умру.

Лодка жалобно скрипнула и резко дёрнулась, чуть не выкинув меня, но потом снова замерла. Когда я наконец собралась с духом и открыла глаза, я увидела надо собой небо, закрытое могучими кожистыми крыльями и громадным мускулистым туловищем, покрытым серебряной чешуёй.

Не серебристой — серебряной.

Не об этом нужно было думать, но именно эта мысль вернула меня в чувство. Я стала вспоминать всех мифических зверей и мутантов, о которых читала, и которых могла видеть. Ответ нашёлся довольно быстро.

— Мать моя Пустошь… Дракон…

Шаг.

Грохот автоматных очередей сделал наступившую тишину абсолютной.

Ещё.

Человек убедил себя, что вышел проверить, есть ли выжившие. Но на самом деле ему просто надо пройтись. Что-то тянет его вновь посмотреть на эту картину.

И ещё.

Кажется, что это сон; тяжёлый похмельный кошмар, горячечный бред. Кажется будто это не явь, а просто история, написанная на досуге кем-то, скучающим после рабочего дня. Но он знает, что это не так.

Шаг.

Наступил полдень, солнце жжёт глаза и безжалостно показывает ему, что он сотворил. Выйдя на середину деревенской площади, мужчина опускает автомат и останавливается.

* * *

Я стрелял в Ад.

Сколько бы лет ни прошло, сколько бы раз и в чём бы я ни разубеждался, и как бы спокоен ни был, я даже на смертном одре скажу, что стрелял в Ад. Даже когда меня попустило, и я почувствовал, как трясутся руки и щиплет глаза, я был твёрдо уверен, что стрелял в Ад. И даже увидев всю нашу деревушку, заваленную трупами; и даже добивая раненых и метко отстреливая бегущих — я не стрелял в людей.

Я стрелял в Ад.

Меня зовут Ханли О'Доннел, и мне наверное стоит рассказать всё с начала.

Я родился летом 2121 года, в Новом Ри, что примерно в ста километрах на север от Дублина. Место неспокойное, всё-таки почти рядом с Разломом, хотя бывает и хуже. Да и где нынче в Эйри найдёшь спокойное место?

Если коротко, городок служит одной из опорных баз Инквизиции, так что мне на роду было написано очертя голову носиться по холмам и исправлять всё, что наворотили маги и сиды. Но я не жаловался, да и сейчас, положа руку на сердце, не стал бы: служба в Инквизиции это хорошая, честная работа, где ты всегда знаешь, за что борешься, и знаешь, что останешься на светлой стороне силы так сказать.

По пизде всё пошло в январе 2143-го. То, что находится по ту сторону Разлома, материя сложная. Если есть на Земле и другие Разломы, — а они наверняка есть — получается, что Ши взаимосвязано со всеми остальными «областями» этого странного параллельного мира. Пусть и слабая, связь эта всё-таки даёт о себе знать.

Утром, пятнадцатого числа, посты доложили о росте активности, а потом перестали отвечать. Умники из научного отдела рыли носом землю, но выяснили только, что ёбнуло где-то в России, а то, что происходит в Дублине — что-то вроде ударной волны.

Приехали туда чуть ли не всем отделением. Выстроились в Дублинском аэропорту, как на плацу. Дали команду держать оборону. Мне было не впервой: сиды не всегда ведут себя, как описано в легендах — иногда что-то заставляет их покидать Ши всем составом, организованно. Мы называем это «Дикая Охота», хотя ни за кем конкретно они не охотятся — мы проверяли. С сидами можно жить и вполне мирно, но только не в такие дни.

Не хочу рассказывать, что было дальше. Только в общих чертах, а то меня опять понесёт.

Вместо хорошо знакомых фриков в занавесках из Разлома попёрла толпа каких-то совершенно неизвестных существ; бесформенных клякс тьмы. Пули их не брали, огонь не жёг, имя Б-жье не пугало. С организацией Путь у нас хоть и есть разногласия, но и они тогда встали с нами плечом к плечу: бесполезно — магия этих существ тоже не брала.

Через пятнадцать минут после начала резни твари исчезли так же внезапно, как и появились. Я — один из немногих выживших после их нападения.

Многие после этого ушли из Инквизиции, и я в том числе. Во мне что-то сломалось. Я оправдывался перед самим собой тем, что ответственность, которую я несу перед народом Эйри, не позволяет мне — душевно искалеченному — брать в руки оружие. Оно и правильно, конечно, но истинные мотивы понимали все.

Я осел далеко на западе, в деревеньке под названием Уни, на развалинах Университета Лиммерика. Ловил рыбу, обрабатывал землю — думал, что простая крестьянская жизнь излечит меня, и так оно в какой-то мере и было. Нашёл себе хорошую женщину, она родила мне дочь. Всё шло хорошо.

Знаете, был в довоенной литературе распространён такой сюжетный штамп: маленькая деревенька со зловещим секретом. Вот то-то и оно…

О драконах у нас повсюду только рассказывали, но никто их не видел. Кэльпи — да, было дело; баньши — видел; лепреконы — видел. Деревенские детишки часто донимали меня расспросами, а я так люблю детей, что не мог им отказать, и вскоре превратился в местный аттракцион. Дядя Ханли, мол, расскажет, что да как с этими сидами.

Спрашивали обо всём, но чаще всего почему-то именно о драконах. Я не придавал этому значения, и просто честно отвечал, что ни я, ни кто-то ещё из моих сослуживцев драконов не видел. Ну вот такое место это Ши, не знаешь, что от него ожидать: всё есть, а драконов нет. Ну что уж тут поделаешь, будем как-то обходиться без драконов…

И только потом старожилы рассказали мне, что каждые десять лет деревню посещает дракон. Настоящий, мать его через три холма, дракон. Я сначала не поверил: как такое могло оставаться незамеченным? Где всё это время были наши? Почему Путейцы не сообщили? Но потом мне показали огромный, размером с хороший кинжал, зуб.

Помню, вышел я тогда от старика Хаммонда, и стал смотреть на людей, словно впервые видел. Потому что видел в каком-то роде действительно впервые: они все знали о драконе, и все сообща о драконе молчали. Они боялись его.

Я, было, рванулся искать инквизиторов — мне осторожно намекнули, что с оставленной одной дома женой может приключиться всякое. Ладно, решил я, хрен с вами, молчу. Стал упрашивать её уехать — ни в какую. Это, мол, моя земля, и точка. Помню, страшнее всего было осознать, что Айне тоже одна из них, и тоже предпочитает закрывать глаза на очевидную опасность.

Становилось всё хуже. Рассказывали, что дракон прилетает не просто так, а за девственницами. И что каждые десять лет перепуганные селяне просто отдают дракону одну из них — добровольно, чуть ли не с песней.

Почему? — спрашиваю. Так повелось.

Пошёл к старосте. Придушил его немного — грешен, погорячился. Сказал, если Брону хоть пальцем тронут… ты ведь знаешь, дружище, я человек больной, мне нервничать нельзя, мне нервничать опасно — особенно для вас.

Но он только покивал, хрен старый, и ничего путного не сказал.

Дни шли, Брона подрастала, становилась всё красивее. Я немного успокоился, но о драконе не забывал. Думал уж грешным делом заставить дочку найти себе молодого человека, да поскорее — это ведь только за девственницами дракон прилетает.

Считал дни. Дракон должен был прилететь в 2158-м. Я осторожно поднимал эту тему — выспрашивал, кого собираются отдать. Чувствовал себя отвратительно — видел, что не один такой. Выделилось целое негласное общество тех, у кого подрастает дочь. Отличные мужики: и работал я с ними, и пил с ними, и болтал до утра — а теперь все превратились в каких-то пришибленных слизняков. Головы опущены, плечи напряжены, а в глазах всегда одно и то же: только не мою.

Свершилось. Ночью, до зари, пришли пятеро крепких мужиков. Я сразу всё понял.

Вывели меня за околицу, Айне оставили дома, Брону — увели к реке. Откуда во мне столько силы взялось, не знаю, но троих я покалечил так, что врагу не пожелал бы, одного удавил, а ещё один испугался и убежал. Побежал было к берегу, но вот тут-то самое странное и началось:

— Что-то вы неважно выглядите…

Глюков у меня никогда не было, но я всегда допускал возможность их появления. Прямо передо мной раздался тихий хлопок и повеяло серой. Из скудных искр и столпа вонючего дыма появился какой-то пижон в пиджачной паре. Я летел со всех ног, чувствуя небывалый прилив сил, — думал, снесу этого сопляка, как мошку с рукава. Попытался: махнул рукой, и она словно врезалась даже не в дерево, а в стальную колонну. Я потерял равновесие и упал, сжимая ушибленную руку, — пижон даже не шелохнулся.

— Мистер О'Доннел, я полагаю?

— Завали ебло, не до тебя сейчас!

— Позволю себе не согласиться.

— Пшёлнах… — я встал, чтобы бежать дальше.

— Я могу спасти вашу дочь.

Не поверил, ясное дело. Но почему-то всё-таки остановился и оглянулся.

— Всё, что вам нужно сделать, это подписать согласие на участие в проекте «Химера». Вам ничего не придётся…

Так: пижон, красная рубашка, запах серы, контракт. Уж на что я в тот момент туго соображал, но два и два сложил сразу.

— Йоб твою мать… Имя Божие!

— О-о-о, ну начинается! — весь лоск сразу слетел. — Имя божие он мне тут тычет! Я, понимаешь, по-хорошему, а ты вот, значит, как?! Да ты хоть его знаешь, а? Имя-то? Не знаешь? А я знаю! Давай подписывай, дурья твоя башка, потом ещё спасибо скажешь!

Я опешил.

— Да ты не бойся, я для себя ничего не прошу. Дракон другую заберёт, а твоя дома останется. На ручку. Ну!

И я подумал: а хули нет-то? Раз люди у нас, оказывается, такие, то вообще всё равно, с ними ли иметь дело, или с Дьяволом. Выхватил ручку и подписал.

— Но смотри: обманешь — зарою.

Увидев на листе подпись, пижон мигом вернулся в своё обычное небрежно-насмешливое состояние.

— Меня-то? Ну-ну… — и исчез.

Никогда не имейте дела с Дьяволом.

Пижон не обманул: дракон действительно не забрал её, и Брона просто исчезла из лодки и появилась у нас дома. Никто не мог этого объяснить, все страшно перепугались. Обезумевшие от ужаса люди обступили меня кольцом, так, что даже рукой было не махнуть. Мне что-то кричали про опасность, горе, навлечённый на деревню гнев. Сельчане связали меня и бросили дома, Айне увели куда-то ещё.

Через полчаса я увидел, как в окно пробивается пляшущий свет огня. Услышал, как Брона зовёт меня. Сначала испуганно. Потом я услышал настоящую панику. Крик перешёл в звериный визг и вскоре затих, и тишину наполняло только гудение большого костра.

Всё остальное было, как во сне.

Верёвки лопнули словно сами-собой. Никогда не забуду тот страшный неестественный покой, который наполнил меня, когда я спустился в погреб за автоматом.

Кажется, я улыбался.

Вышел на улицу: странно было наблюдать, как дверь просто вылетела, едва я толкнул её рукой.

Сначала — народ на площади. Дал длинную очередь. Убитых не считал.

Потом — дома. Выносил двери одним лёгким движением. Убивал всех: мужчин, детей, женщин, стариков — без разницы. В одном из домов увидел Айне — она вскрыла себе горло косой. Хорошо, — подумал я, — не придётся тратить патроны.

Кто-то хватался за оружие, но в панике либо мазал, либо и вовсе забывал выстрелить.

Потом — окрестности. Никто не успел уйти слишком далеко.

Я стрелял в Ад. Живым не должен был уйти никто. И никто не ушёл.

К полудню в Уни не осталось никого.

Под нами проносились серо— и тёмно-зелёные пятна с редкими вкраплениями изумруда. Положение солнца позволяло определить, что мы летим на юго-юго-запад. Сзади по курсу промелькнуло большое озеро, из которого вытекала та злосчастная река. Высота позволяла увидеть, что справа горизонт как-то странно ломается, переходя в небо. Я, насколько могла, приподнялась, чтобы изучить это явление получше, и обомлела: справа, милях в шестидесяти, изрезанный скальный берег переходил в такую огромную массу воды, что и не вообразить.

— Океан… — вырвалось у меня против воли.

Я видела это слово только в книгах. На старых фотографиях Океан казался чем-то мистическим, нереальным, во что невозможно поверить. Насыщенно-голубое небо, чистое, словно вымытое — не такое, как у нас в Месопотамии, — переходило в такую же воду, и земля, над которой мы летели, словно была подвешена в бескрайнем голубом пространстве.

— Если ты меня слышишь… что бы ты ни думал, и что бы ни собирался со мной сделать — спасибо. Я никогда не видела ничего более прекрасного.

Наш путь завершился примерно через полчаса. Я мало что видела, но мы, судя по всему, приземлились в горах. Лодка аккуратно опустилась на каменистую поверхность. Я не могла надышаться — таким вкусным был местный воздух; вкусным и холодным, как ледяная вода из оазиса. Я знала, что умру, и от этого становилось ещё слаще.

Ещё не придя в себя после полёта над неизвестной прекрасной страной, я увидела над собой морду дракона, которая была чуть не с меня размером. Никогда ещё не испытывала такую смесь страха и восхищения.

Я не знала, что у него на уме, и что он собирается делать. Я не могла прочесть его мысли или внушить ему что-нибудь. Я была безоружна, а даже и с оружием не смогла бы ничего ему противопоставить. Но эта морда нависла надо мной, словно огромный слиток драгоценного серебра, инкрустированный двумя здоровенными изумрудами — глазами. И пусть говорят, что женщины падки на драгоценности: нет, мы не падки — мы просто умеем их ценить.

Восхищение мигом испарилось, когда дракон раскрыл пасть и взял меня в зубы. Заверещала, как маленькая; думала, конец. Но он просто аккуратно подхватил меня — огромными острыми зубами, которые не резали и не кололи, — настолько осторожно и выверено было его движение. Я зажмурилась и застыла, боясь пошевелиться. Через несколько минут пути зверь опустил меня на что-то мягкое. Открыв глаза, я обнаружила себя в каменном гроте, на куче грубо выделанных шкур.

Дракон наклонился совсем близко и клыком легко разрезал верёвку на руках. Я даже не почувствовала натяжения — настолько остры были его зубы. Потом он проделал то же самое с ногами. Ощутив горячее дыхание на животе, я покраснела до ушей — вот уж такие мысли должны приходить в голову в последнюю очередь. Но я ничего не могла с собой поделать. Вся ситуация и обстановка работали словно гипнотический рапорт: я незнамо где, похищена прекрасным и грозным существом очевидно мужского пола, перед которым абсолютно бессильна, но которое чуть ли не пылинки с меня сдувает.

Я альбинос; в ситуациях, когда у любой другой женщины на щеках появляется очаровательный румянец, моё лицо розовеет полностью, чего дракон не мог не заметить. Никогда не стеснялась своей внешности, даже считала её украшением, но вот эта особенность меня всегда бесила.

Закончив с верёвками, дракон отошёл — грот был достаточно велик, чтобы он мог встать во весь рост. Я всегда умела быстро взять себя в руки, и едва сердце немного успокоилась, перешла к детальному анализу и поняла, что передо мной — не просто зверь. Дракон был несомненно разумен: он красовался.

Скромно, без лишнего пафоса, но каждое движение наполнено врождённым достоинством. Гордо поднятая шея, взгляд сверху-вниз, крылья чуть расправлены, мускулистые лапы крепко стоят на земле; серебряная чешуя тускло поблёскивает в доходящем сюда солнечном свете.

Дракон лишь немного помедлил, продлив этот момент, а затем чуть быстрее зашагал к дальнему концу грота. За его спиной я увидела небольшую кучу дров, сложенную в некое подобие костра. Вернулся дракон, неся в зубах клетчатый плед; я уже собиралась взять его, но он махнул головой и сам укрыл меня.

Всё тот же язык тела: давит, скотина такая, давит, свет мой ясный; знает, как нужно заявлять власть, чтобы не спугнуть жертву. Жёстко одёрнула себя: надо собраться с мыслями. Нельзя забывать, что я в опасности. Надо посмотреть на себя со стороны, без эмоций, проанализировать. То, что происходит, не более, чем химия.

Ещё бы: пять лет в качестве декана факультета телепатии в Уруке — и хороша же я была бы, заработав себе стокгольмский синдром!

Я увидела это животное начало в себе; любая другая просто догадывалась бы о его присутствии, но я выстрелила в него лучом прожектора, словно в беглого преступника. Чем сильнее хочется поддаться — тем сильнее надо сопротивляться. Чувства — в сторону. Они не помогут.

— Ты вообще разговариваешь?

Дракон отошёл к куче дров. Оглянулся на меня. Вернул взгляд к куче и коротко выдохнул столп огня из ноздрей — дрова мигом загорелись. Я не удержалась и взвизгнула, хотя должна была бы помнить, что драконы умеют дышать огнём.

Кстати о птичках: надо было ещё разок вспомнить, что я знаю о драконах.

После Третьей Мировой — войны между людьми и магами — проходы в Коллективное Бессознательное открылись по всему миру, и чего из них только не полезло. Но никто из специалистов Пути — а мы тщательно собирали всю доступную информацию — не слышал ничего о драконах. Мы ожидали их, раз другие мифологические персонажи имели место быть. Мы изучали их, но до недавнего момента эти знания казались мне бесполезными.

Итак, дракон. Многие сюжеты, включающие сражение с драконом, символизируют инициацию — но где уж мне, так что эту версию отвергаем. Мотив сна и пробуждения — это уже теплее, ведь я в каком-то роде действительно проснулась, воскреснув. Так, что ещё… смерть в одном качестве и рождение в другом, которую символизирует потеря девственности. Дракон крадёт женщину, чтобы умертвить её в одном качестве и возродить в качестве своей невесты посредством… о чёрт.

— Слушай, э-э… не хотелось бы тебя разочаровывать, но я вот прям ни разу не девственница.

Вальяжно шагая по гроту за чем-то ещё, дракон с интересом посмотрел на меня.

— А по молодости я, признаться, была той ещё оторвой. По человеческим стандартам я настоящая красотка, хоть и глаза красные, так что…

Я не могла определить, есть ли у него мимика, но готова была поклясться, что грёбаный ящер ухмыльнулся.

— И-и… слушай, я уже поняла, что ты меня сюда не есть принёс, но… как ты себе это представляешь? Ты же раз в пять меня больше!

Зацепив что-то длинным хвостом, дракон направился ко мне. Я не могла понять, разозлила его или нет.

— Н-н-ну, то есть, т-т-ты конечно, красавчик, и я… я всё-таки не дурочка деревенская, я могу что-нибудь придумать, н-но…

Дракон развернулся в три четверти и остановился, но его хвост продолжил движение, подтянув ко мне массивную столешницу с какой-то зажаренной птицей, грудой овощей и кувшином.

Именно о таких мужчинах я читала в книгах, и именно таких никогда раньше не встречала. Либо это мужчины измельчали, либо дело в моём даре, но никого похожего на Смока Белью, — мою первую любовь — я ещё не встречала.

Ситуация была ужасная: на безрыбье и рак — рыба, но всё это так отчётливо отдавало зоофилией, что приходилось одёргивать себя с каждым разом всё яростнее.

Не поддавайся! Дави зверя! Ид — враг! Просто признайся себе, что всегда хотела сильного мужчину, признайся, что это тебя возбуждает, и даже не смей пытаться торговать телом!

Я отметила про себя маленькую победу: этой внутренней борьбы дракон не заметил. Но его правая передняя лапа уже поднялась, и массивный коготь легонько коснулся моих губ. Я послушно замолчала.

Умничка. Отрицание проскочили сразу, гнев тоже, теперь мы с тобой на стадии торга. Кюблер-Росс, конечно, не во всём прав, но и на это пока можно опереться. Что у нас дальше по списку? Депрессия и принятие. Ну уж нет, ну уж дудки!

Глаза дракона были прямо передо мной. Впервые за время нашего знакомства он посмотрел мне в глаза. Если вам когда-нибудь скажут, что в глазах можно прочесть всё, — не верьте. В глазах нельзя прочесть ничего — это просто два хрупких шарика, наполненные органическими линзами и метаболическими жидкостями. Пресловутое «по глазам» на самом деле означает «по мимике», и применимо только к тем, у кого есть лицо и нормальные мимические мышцы.

Так вот: у дракона их не было.

Но он смотрел мне в глаза, а это что-то, да значило. Он не просто заявлял власть — он пытался что-то донести, хоть и знал, что у него вряд ли получится.

Что ж, если бы он просто хотел меня изнасиловать, он бы уже давно это сделал. С летальным исходом, так что спасибо ему за сдержанность. Тут очевидно было что-то большее.

В наступившей тишине раздался отдалённый гул. Глаза дракона сузились. Гул повторился, стал перерастать в некое подобие рыка. Было похоже, что где-то внизу бурлит вода. Дракон издал тихий рык и резко направился ко входу.

— У нас проблемы?

Не обращая на меня внимания, дракон подошёл ко входу и стал внимательно глядеть вдаль.

— Что случилось?

Дракон раздражённо повернул голову ко мне, и быстро вернулся к наблюдению. Изогнувшись, его хвост нетерпеливо показал мне на столик с едой.

— Мне нет смысла убегать, так что за это не беспокойся. Но всё-таки, что…

Дракон резко вдохнул, прогнул спину и издал оглушительный рёв. Каменные своды грота усилили звук настолько, что у меня заболели уши. Не слыша больше ничего, я успела только понять, что дракон кричал на что-то, что увидел внизу. Сразу же после этого он рывком выбросился в проход, когтями выбив из пола несколько искр и облако пыли. Я не слышала, что происходило снаружи, а подойти посмотреть было откровенно страшно. Не оставалось ничего другого, кроме как приняться за еду.

* * *

Сытая и согретая, я, несмотря на все потрясения, смогла даже вздремнуть. Разбудил меня уже знакомый гул крыльев.

Наступил ранний вечер, но костёр всё ещё хорошо освещал помещение.

Было видно, что дракону немного тяжелее двигаться, чем обычно, но он всё равно сохранял достоинство в каждом движении. Кровь я заметила не сразу.

Насколько я могла судить, все раны были поверхностными и не угрожали его жизни, однако их было довольно много. Не могла понять, что оставило их, и какая сила была способна так разодрать толстую металлическую чешую.

— О боже…

Будь у меня время на самоанализ, я бы тут же спросила себя, почему. Но времени не было: я подхватила плед и несколько шкур, и метнулась к дракону. Поначалу он отшатнулся, не понял, что я собираюсь делать.

Медик из меня не очень, ветеринар — тем более, но я стала закрывать раны и затягивать жгуты, как умела. Руки дрожали. Я поймала себя на том, что злюсь на того, кто попортил такую красоту.

Плед был всего один, жёсткие шкуры плохо подходили для перевязки. Пояс у меня тоже был всего один, и его я уже давно использовала, так что длинная белая рубаха теперь свисала до земли, отяжелевшая от крови.

— А-ай, ладно, не жалко — наслаждайся шоу,. — прорычала я, срывая одежду и быстрыми движениями превращая её в новый перевязочный материал.

Кстати, теперь получалось, что доминируя я. Я действую. Я управляю ситуацией, власть в моих руках — хоть какая-то, но власть.

Наконец перевязка была закончена. Я прикрыла и пережала всё, что могла, и кровотечение, похоже, остановилось. Если только ему не обеспечили внутреннее кровотечение или перелом, восстановится эта зверюга довольно быстро.

— Ну? Навоевался, здоровяк? — спросила я с ласковой усмешкой.

Моё новое тело во всём повторяло старое, а значит выглядело просто шикарно. Я не хвастаюсь — я констатирую факт. Но дракона оно не интересовало. Он сделал медленный шаг назад и склонил голову до земли. Вновь подняв её, он кивком указал мне на груду шкур.

— Эх, ладно, подробностей я от тебя всё равно не дождусь, так ведь?

Но дракон снова выпрямился и прошествовал куда-то вглубь грота, показывая, что диалог закончен.

* * *

Сон не шёл; немудрено — после такой-то встряски. На вопрос, где тут можно отмыться, дракон лениво махнул хвостом в сторону небольшого прохода в левой стене в глубине грота и рухнул на землю. Я поначалу испугалась, но, услышав громкое сопение, успокоилась; хотя странно было, что такая здоровая животина засыпает так быстро.

Для меня, конечно, не было сюрпризом то, что я была здесь не первая. Увидев в тёмной щели некое подобие ступенек, уходящих вниз, я не удивилась. Стоило бы наверное поразмыслить над судьбой других его пленниц, и над происхождением ступенек, но меня занимало другое: с глазами творилось что-то неладное.

В комплекте с моей экстравагантной внешностью идут ослабленный иммунитет, светобоязнь и близорукость. Я быстро обгораю, часто бывает так, что яркий свет причиняет мне боль, а всё, что находится от меня дальше пяти метров, затянуто дымкой. В разговоре с людьми приходится постоянным усилием воли — спасибо первым тренировкам Пути — заставлять глаза смотреть прямо, а не бегать, будто я нашкодивший ребёнок. Возможно, в темноте я и вижу лучше остальных, но общей картины это не меняет.

Спускаясь, я заметила, что левый глаз видит по-прежнему плохо, а правому явно недостаёт освещения, зато картинка невероятно чёткая. Я даже остановилась, чтобы проверить: поочерёдно закрыть глаза ладонью. По-хорошему надо было бы вернуться ко входу грота, благо закат — как раз моё время, но чтобы зажечь любопытство, хватило и этого.

Отвечая на мой вопрос, дракон указал сюда, значит тут должно было быть озеро. Через несколько минут осторожного спуска я скорее почувствовала, чем увидела его — было слишком темно. Это добавляло проблем: из всех, кого я встречала дома в Месопотамии, не было ещё никого, кто умел бы плавать (разве только в песке), а глубина озера была неизвестна. Пришлось просто сесть на берегу и так, не видя ничего, отмываться от крови. Вода была ледяная, но у нас таким мелочам значения не придают — вода либо есть, либо её нет, и всё тут. Возиться пришлось долго — залило меня порядочно: правая сторона лица, руки по локоть, грудь, кажется, что-то даже попало на волосы.

Тихо ругаясь и стуча зубами, я поднялась обратно и уже взяла шкуру, чтобы обтереться. Как это мне раньше не приходило в голову посмотреть на свои руки? Я подняла их, чтобы видеть лучше, и застыла: они были цветными. То есть имели нормальный телесный цвет; продолжая осмотр, я обнаружила рваный треугольник цвета, спускающийся от шеи к животу, словно глубокий вырез платья, а также — одинокую угольно-чёрную прядь на голове. Драконья кровь превратила альбинизм в витилиго — цвет появился везде, куда она попала.

Первую глупую мысль сразу же отмела: кровь просто физически не может содержать столько меланина, при этом оставаясь красной. Магию вполне можно использовать для медицинских целей: сгибатели легко сшивают раны и сращивают переломы, энергетики способны перезапускать сердца, да и мы, телепаты, способны справиться со многими неврологическими проблемами; это, конечно, не довоенный уровень, но тоже неплохо. Однако никогда ещё такого не было, чтобы магия воздействовала непосредственно на болезнь, просто уничтожая её.

Задумавшись, сама не заметила, как на цыпочках подошла к дракону. Сжала в ладони край повязки, собрав несколько капель крови. Недолго думая, прикрыла левый глаз и щедро намазала.

Вопросов добавляло то, что моя собственная магия рядом с драконом не работала. У нас были теории о так называемых «негаторах» — существах, способных оказывать примерно тот же эффект, что и АПИ Абдурахмана-Хокинга — подавлять использование магии в определённой области пространства. Но до недавнего момента это оставалось только теорией. Поневоле начнёшь задумываться, что вообще есть магия, ведь природа моего частичного излечения была несомненно магической, а произошло оно рядом с негатором, где никакая магия вообще места иметь не может…

Мои раздумья пресекло зрелище, открывшееся передо мной. Я ожидала увидеть тёмно-зелёное пятно внизу и рыжее пятно наверху, но вместо этого увидела горы. Это было словно во сне: никогда не видела, чтобы барханы были зелёными. Умом понимала, что это невысокие горы, но глаза отказывались признавать реальность картины. Чёткость была такой, какой не давали даже очки, а эти уродливые толстенные линзы я старалась надевать пореже, и то только для работы с текстом. Ни следа человеческой цивилизации, одни только тёмно-салатовые волны, да лёгкие перья золотых облаков. Я глубоко вдохнула холодный разреженный воздух и только усилием воли заставила себя не завизжать от восторга.

Никогда бы не подумала, что скажу это, но Дьявол оказался замечательным парнем. Едва ли сутки прошли, а у меня уже есть еда, крыша над головой и стопроцентное зрение, о котором я даже мечтать не смела. Будить дракона воплем не стоило, но выплеснуть эмоции было просто необходимо. Сама не веря, что делаю это, я подошла к серебряной морде, аккуратно наклонилась и чмокнула его в лоб, как маленького. Филигранно пригнанные друг к другу чешуйки на ощупь оказались тёплыми.

Отошла, тихо смеясь над собой. Такие вещи мне несвойственны, я привыкла держаться особняком и создавать образ «снежной королевы»; на то были причины.

Только теперь я могла оценить красоту существа по достоинству. Даже отойдя к своей импровизированной постели, я видела дракона так, будто касалась его носом. Чешуйки на крыльях были до того мелкими, что изредка отсвечивали зелёным и синим, дробя гаснущий солнечный свет, — раньше я этого не замечала.

* * *

Не забывая всё же о своём положении пленницы, я всё равно не могла понять: за что мне такое счастье? Всегда была уверена, что уж если не бог, то хоть какая-то высшая справедливость в мире есть, а как я в своё время напортачила — это надо уметь. Начать хотя бы с того, что моя сила всегда была и наверняка останется больше меня. Никогда не могла контролировать её полностью.

Я родилась и выросла близ Багдада, в подземном бункере, оставшимся после Войны от американской военной базы под названием Хармонт. Почти всё её население состояло из потомков американских военных. Ближе нас к Разлому не было никого, не считая Маленьких Людей. Снова виновата — с ними тоже нехорошо вышло.

Жизнь была опасной, а потому хармонтцы были товарищами скрытными и нелюдимыми. Чужаков редко допускали к нам, и приходится признать, что мой альбинизм — признак начавшегося в Хармонте вырождения.

Магом нельзя стать, только родиться. Обычно таких, как я, ждало изгнание. Хармонтцы называли это «отправить на обучение»: к магам они относились нейтрально, но связанные с ними риски терпеть не желали, и потому всеми силами старались выдворить; желательно, конечно, в Урук, но я уже маленькой умела если не читать, то по крайней мере чувствовать их: на самом деле хармонтцам было плевать на дальнейшую судьбу изгнанников.

Со мной, однако, всё было иначе. Для них я была и «одуванчиком», и «Белоснежкой», и «ангелочком», и мол луна меня поцеловала, у-тю-тю сюси-пуси. Носились со мной, как с писаной торбой, а я была маленькая и глупая, думала, что так и надо. К моим услугам были все и вся; если я не хотела работать, я не работала; я всегда получала всё самое лучшее, а односельчанам, похоже, было вполне достаточно того, что я просто нахожусь рядом, одно моё присутствие наполняло их радостью. К десятому году такой жизни я переслушала все байки и истории, перечитала все имевшиеся в Хармонте книги, изучила всё, до чего могла дотянуться; зрение я, конечно, посадила окончательно, но вместе с тем стала умнее и начала понимать, что что-то здесь не так.

Из всех авторов моим любимым стал (и по сей день остаётся) Достоевский. Сколько бы хармонтцы не грешили на «those crazy Russians», именно Достоевский впервые научил меня тому, что всеобщее обожание не является, мягко говоря, нормой. Возможно, мне по малолетству стоило взяться за что полегче, но выбор был сделан, и мой ум жадно вгрызался в очередной бумажный кирпич, день за днём отправляясь в странствия по тонущему в грязи горячечному Петербургу. Интересно, кстати, как там сейчас?

Не имея наставника, я была вынуждена изучать всё самостоятельно. Из книг по магии у нас были только брошюрки для обывателей, так что я почти сразу перешла к практике. Читала мысли взрослых и ужасалась: моя персона занимала там гораздо больше места, чем положено обычной десятилетней девочке. Про одного мужчину шептались, что он педофил — проверила: лучше бы не проверяла. Нет, он меня не тронул, даже не заметил, но тогда я закатила первую настоящую истерику, требуя воды и мыла — настолько мне хотелось вымыть голову, причём изнутри. Читала сверстников, надеясь обнаружить зависть — но её не было. Начала специально хулиганить, хотя до этого вела себя прилично. Подкладывала кнопки, бросалась кульками с водой с верхних ярусов, писала неприличные слова на стенах — ноль реакции. Всё, за что обычный ребёнок получил бы по попе, мне сходило с рук.

В обязательную школьную программу входило и патриотическое воспитание. Не знаю, как на самом деле обстоят дела в «Стране Свободных» и «Обители Храбрых», но принципы демократии нам вдалбливали старательно. Хоть из книг по истории и было видно, что «Крылатая Демократия» стала притчей во языцех, и что правительство использовало её в своих шкурных интересах, сам принцип меня всегда восхищал: Свобода, Равенство, Братство; равенство перед законом, равенство возможностей, всеобщая справедливость; власть от народа и для народа — для меня это не просто лозунги. Громче всех звучало и больнее всего стреляло в ушах одно слово: Свобода.

Я начала понимать, что каким-то образом помимо, а иногда и против своей воли подавляю свободу этих людей, отбираю её. Вот тогда-то я запаниковала. Собрала их в центральном зале, забралась на трибуну, напрягла силы и приказала им освободиться от моей власти: это сработало — дня на два. Потом всё пошло по-старому, я попробовала ещё раз — та же фигня. Третий, четвёртый, пятый — без толку.

Мне тогда исполнилось двенадцать; пестики-тычинки, гормон играет, в голове — каша, но я и сейчас уверена, что тогда поступила правильно. Использовав свою власть над людьми, я получила всё необходимое для похода, собрала их у выхода бункера, приказала им забыть меня, и тут же вышла. Даже невыносимо яркое солнце Иракской Пустоши пугало меня меньше, чем перспектива и дальше перечить собственным идеалам.

Слава богу, что меня едва ли не в тот же вечер сцапали рейдеры — а то так бы я в пустыне и подохла. Грудь у меня к тому времени уже была, а кожи, нежней, чем моя, нет ни у кого, так что их намерения были вполне ясны. То был момент триумфа: пятеро засаленных арабов, ещё недавно, мерзко хихикая, решавшие, по часовой меня пустить или против, вытянулись по стойке смирно, стоило мне только пожелать этого. Делать их своими рабами я не хотела, перевоспитание казалось мне слишком трудоёмким, да и к тому же насильственным, так что я внушила им, что я член банды.

Ребята, кстати, оказались ничего. Они рассказали мне много нового о Пустоши, раскрыли много хитростей выживания в пустыне, научили обращаться с ятаганом; однажды мои очки разбились, и уже на следующий день у меня были новые, а найти хорошие диоптрии сейчас — редкая удача. Попытки склонить к сожительству всё ещё были, но их удавалось легко и безобидно свести на нет. Расколи какой-нибудь красивый минерал, и внутри окажется грязный песок; поскреби грязную монету — и она блеснёт золотом. Достоевский уже рассказал мне об этом, но впервые я увидела это на практике.

Рассталась с рейдерами — всё так же стерев память, — в Изумруде, на западной границе Пустоши. Планировала остаться дня на два, чтобы спланировать маршрут в Урук. Силу без необходимости не применяла, так что косились на меня с подозрением и неприязнью — белая ворона всё-таки. Лишь один человек — хозяин постоялого двора, где я остановилась, — был действительно рад меня видеть. Без обожания, без поклонения, без влюблённости, без одержимости — Думузи просто радовался, встречая меня, как радовался бы, встречая доброго прикормленного пса или хозяина соседней лавки. Только собравшись съезжать, я поняла, что ещё никто не относился ко мне так, и насколько мне этого недоставало.

В итоге я стала его третьей женой. Я успокоилась, решила что на магию пока можно забить, стала жить просто и мирно. Никогда не была уверена, любит ли он меня, и до сих пор не уверена, любила ли его сама. Но мне было до того хорошо с ним рядом, что я не хотела ничего больше, а это, наверное, довольно близко.

Целый год всё шло хорошо, на второй я родила ему сына. Беспокойство вызывало только то, что его старший брат Аббас служит в Инквизиции, так что я зареклась колдовать. Уже решила, будто все потрясения остались позади, и теперь можно строить обыкновенное семейное счастье. Но магия — женщина ревнивая: она всегда умеет напомнить о себе. Перемены в Думузи происходили слишком медленно, чтобы я могла их сразу заметить. Сначала он официально провозгласил меня «любимой женой»; потом обе другие его жены перестали ревновать и начали относиться ко мне даже теплее, чем раньше. Муж начал меняться: походка, тон голоса, выражение лица; всё чаще я вместо искорок радости видела в его глазах туман, всё чаще он называл меня любимой, даже секс изменился — к его чести он стал даже лучше, но это всё равно настораживало. Единственной радостью осталась возня с ребёнком. Младенцы требуют много внимания, и маленький Мунтасир вполне успешно отвлекал меня от мысли о том, что повторяется та же история, что и в Хармонте.

В какой-то момент я не выдержала. Вызвала Думузи на откровенный разговор, рассказала ему всё. Он тупо покивал головой и сказал, что всё равно любит меня. Я была в ужасе. Приказала ему освободиться от моей власти и получила прежнего бодрого радостного мужчину — но только на неделю. Ещё раз — тот же результат. А потом сын начал вести себя подозрительно тихо. Если со взрослыми людьми моя сила творит такое, то страшно было даже представить, как она исковеркает развитие ребёнка. Помню, я тогда даже всерьёз задумывалась о том, чтобы наложить на себя руки, но вместо этого — провернула тот же трюк, что и в Хармонте: собрала их вместе, приказала забыть меня, и ушла.

Среди прочих в хармонтской библиотеке были книги ещё одного русского, писавшего под псевдонимом Макс Фрай. Очень часто в его волшебных историях проскальзывал мотив «тоски по несбывшемуся», нехватки чего-то жизненно необходимого, но несуществующего. Думаю, именно такую дыру я оставила в его сердце. Окружённый двумя любящими женщинами, он должно быть недоумевает, откуда взялась эта тянущая пустота в груди; ему кажется, что был ещё кто-то, его удивляет и ранит то, что его память пытается восстановить то, чего не было. А ребёнок наверняка помнит, что было что-то такое, неопределённое, тёплое, похожее на маму, хотя всё говорит ему о том, что мамы никогда не существовало. Но лучше уж так.

Простите меня.

В возрасте пятнадцати лет я отправилась в Урук, твёрдо решив разобраться со всем этим. Опущу дорожные приключения и первые годы обучения. Больше всего влияния на меня оказал маг по имени Гассан аль-Абдурахман ибн-Хаттаб — самый старый человек, которого я когда-либо видела. Он не знал, как мне справиться с моей силой, но зато очень помог с охранными чарами, защищающими от неё остальных. Я научилась читать и внушать мысли на огромном расстоянии, сканировать местность, выходить из тела, управлять собой — первой победой на этом поприще было подавление нистагма.

Я оказалась способной ученицей, да и уровень личного могущества превышал таковой у сверстников. Обучение, а за ним — и карьера шли в гору. Чем выше по социальной лестнице я поднималась, тем более обширный вид открывался на то, как война испоганила наш мир. В какой-то момент я поняла, что не могу больше сидеть, сложа руки.

Все наши исследования говорят о том, что психика достаточно сильного человека может легко повлиять на то, что происходит по ту сторону Разлома. Когда до меня дошли слухи о том, что Разлом меняет своё поведение и скоро стабилизируется, у меня тут же созрел план. В возрасте двадцати девяти, занимая пост декана факультета телепатии, я уже имела достаточно опыта и ресурсов, чтобы провернуть дьявольски хитрую комбинацию и в итоге оказаться у Разлома первой и как раз в нужный момент. Погрязнув в интригах, я и думать забыла о том, чтобы сформулировать желание, так что к моменту триумфа оказалась не готова.

Но ведь слова — не главное, — думала я. Главное — посыл, эмоция; что бы там ни было, на той стороне, я всецело доверилась ему и крикнула «Счастья! Всем! Даром! И пусть никто не уйдёт обиженным!».

В тот же миг моё тело пронзила такая адская смесь боли и оргазма, что я до сих пор не понимаю, как мозг не вытек через уши. А потом оно перестало меня слушаться. Что-то древнее, могущественное и определённо зловредное грубо узурпировало моё тело, и оно так обрадовалось этому, что тут же приняло новую хозяйку. Сейчас, задним числом, я понимаю, что произошло дальше, но тогда весь мир для меня превратился в симфонию отчаяния и ужаса — при выходе из тела эмоции переживаются куда острее. Настолько высоко я забралась, и настолько низко пала.

Оказалось, что древняя сущность по имени Иштар, богиня из местной мифологии, слишком могущественная, чтобы выйти в наш мир сама, только и ждала момента, когда какой-нибудь идиот отдаст ей своё тело. Её слова — а она говорила со мной, — были неотделимы от телесных ощущений, это ощущалось как самые страшные пытки и самые изысканные ласки, которые только можно вообразить, одновременно. Но она несомненно говорила: «Счастье, всем, даром, и пусть никто обиженный не уйдёт. Как ты и хотела». Чёртова сука просто издевалась. Последним, что я смогла уловить, было её намерение захватить власть над Месопотамией. И что-то не кажется мне, что люди этому обрадовались…

* * *

Заснула рядом с драконом. Рядом с ним почему-то было не так страшно.

Шаг.

Существо перестало дрожать, оно его больше не боится — разве только чуть-чуть.

Ещё.

Скоро существо поймёт, сколько чудес скрыто здесь.

И ещё.

Но поймёт ли оно, что в прошлой кальпе было иначе? Поймёт ли оно, какая пропасть лежит между ними на самом деле? Поймёт ли оно хоть что-нибудь?

Шаг.

Существо уже начинает заботиться. Это хороший знак, но лишних надежд питать не стоит. Раны затянутся быстрее, чем оно думает, и скоро всё повторится. В том-то и заключается вся горечь положения: всё повторяется.

Шаг.

Сон смыкает его глаза.

* * *

За несколько миллионов лет, прошедших с того момента, как я вновь открыл глаза, успеешь привыкнуть к чему угодно — даже к такой странной концепции как «Имя». Будь у меня возможность говорить с этими существами хоть как-то, я бы представился как Карантуил — в честь горы, на которой теперь живу.

Но всё упирается в полное непонимание. Их «Речь» я не воспроизведу, даже если очень постараюсь; для «Букв» в пещере слишком мало места; а картинки на песке слишком просты, чтобы передать всё, что я собираюсь рассказать. Телепатия для нас так же естественна, как для них — подвижный язык и сложные голосовые связки; самое обидное, что это существо тоже владеет ей, что большая редкость: впервые заметив меня, оно попыталось выполнить сканирование, но не преуспело — видимо, какое-то фундаментально различие в законах моей кальпы и этой помешало ему. Это работает в обе стороны — никто из нас не может пробиться друг к другу, за тем исключением, что её речь я всё-таки понимаю.

Сквозь полусон почувствовал, что существо вернулось, чтобы выжать окровавленную повязку. Некоторые из них так делают, когда обнаруживают, что моя кровь исцеляет их. Это не моя заслуга, я не знаю, как это работает, и в нашей кальпе такого не происходило, но факт остаётся фактом — моя кровь попала на кожу существа, и скоро оно станет гораздо менее… белым.

* * *

Мой предок вспоминал мне историю (как и у них принято — хоть в чём-то мы похожи), древнюю сказку — скорее даже байку, — о временах, когда наша цивилизация едва-едва покинула родную планету.

Мы были миролюбивым народом, но природа была не на нашей стороне, и в один совсем не прекрасный день в одном из мест нашей родной планеты проснулся супервулкан: катастрофа планетарного масштаба едва не уничтожила нас, и откатила в развитии на многие века. Это — исторический факт, сказка начинается дальше.

Появились, вспоминал предок, словно бы врата в какой-то совершенно новый мир. Выглядело это так, будто ужасные турбулентные потоки разрывали само небо реальности, открывая проходы куда-то ещё; и всё, во что верили наши недалёкие предки, все наши глупые суеверия хлынули из этих прорывов, словно пар из котла. Пришёл тот, кого местные назвали бы Великим Красным Драконом — тот, на кого наши древние религии сваливали всё плохое в этом мире; за ним — «Великий Золотой Дракон» — тот, на чью милость все надеялись. Запуская в мир своих слуг, два дракона боролись не на жизнь, а насмерть, и так бы и боролись, но пришёл тот, кого назвали бы Великим Чёрным Драконом.

Огромный, как гора, и чёрный, как распоследняя из ночей; с разумом холодным и до того чуждым, что лучшие из нас сходили с ума, едва соприкоснувшись с ним. Сила его была в небытии: он не черпал её, ведь невозможно черпать Ничто, а значит — не мог исчерпать; его невозможно было уничтожить, как невозможно разрубить пустое пространство; от него невозможно было спастись, ведь невозможно спастись, когда опасности не существует. И в то же время Великий Чёрный не существовал настолько активно, что убивал самих богов и разсоздавал целые куски мира своим всепожирающим чёрным огнём.

И тогда от союза одного из нас и существа из предыдущей кальпы был рождён некто, именующий себя слугой Демиурга. Он вышел на бой против Великого Чёрного и победил его, остановив апокалипсис.

Многие годы спустя я часто вспоминал эту историю, глядя в черное небо без звёзд. Мы обрели могущество, даже и не снившееся богам; наши крылья попирали звёздный ветер, и вся Вселенная была подвластна нам; не было такой планеты или астероида, где дракон не оставил бы след. И всё это оказывалось абсолютно бесполезно перед лицом того, что местные называют Тепловой Смертью.

Мы обживали новые планеты, новые галактики; мы зажигали звёзды, загоняли их в гигантские жилые сферы, заставляли их служить нам дольше, чем звёздам положено. Но мы лишь оттягивали неизбежное.

Я смотрел в чёрное небо без звёзд, готовясь к скорой смерти, и думал: а не отсюда ли пришёл Великий Чёрный? Сказка, как известно, ложь, да в ней намёк — думал я. Возможно ли, что эта история — просто древний исказившийся прогноз; что наши предки знали об этом ещё очень и очень давно?

Скоро голодная тьма добралась до нас. Последняя звезда погасла, последняя сфера растратила всю энергию. Мы замерзали. Я присутствовал при конце своего вида. В конце нас осталось от силы пятеро, и вот тогда-то нам явился Он: тот, кого древние истории называли Демиург. Он сказал нам, что кальпа завершена, но нам будет дан шанс увидеть следующую, если мы согласимся Ему служить. Нечего и говорить, что мы тут же согласились.

Так мы стали жить в новой кальпе. Мы прятались, но не слишком преуспевали: эти, как они себя называют, «люди» такие маленькие, юркие, любопытные — вечно суют свой нос, куда ни попадя. Мы вошли в их легенды, но всё же решили не открываться.

В год, который я не смогу назвать, потому что ориентируюсь на людские источники; очень давно, во времена, когда они ещё не умели считать время, в их умы и сердца вошёл тот, кого они называют Дьяволом. Люди ожесточились, поддались низменным инстинктам, как и мы на заре своей истории. За ним, приблизительно 2158 местных лет назад, пришёл некто столь же могущественный и принялся склонять их в обратную сторону — к добру, любви, взаимопониманию.

Я сразу понял, куда ветер дует. Старая сказка начала обретать новый смысл.

Века полтора тому назад люди учинили последнюю из своих войн, после которой их мир остался в руинах, а на них появились те самые врата, о которых мне вспоминал предок. Только тогда, вспомнив сказку до конца, я наконец понял, зачем мы нужны Демиургу.

Здесь начинаются сложности. Наши учёные встречали формы жизни, характерные так называемым «половым» размножением: в нашей кальпе это было большой редкостью, а здесь, похоже, стало основным способом размножения. Мне этот способ всегда казался нелепым и грубым, но в отличие от пиропсихического переноса их «секс» доставляет обоим участникам удовольствие настолько сильное, что размножение стало для людей одним из центральных элементов культуры. Возможно, именно поэтому их до сих пор так много.

Пиропсихический перенос имеет место, когда двое (обычно двое) из нас находят кусок чего-нибудь огнеупорного, создают из него особую матрицу, поразительно похожую на «яйца» местных рептилий, и одновременно переносят на неё свою наследственную информацию с помощью огненного дыхания. Доказано, что тот, кто окажется под струёй, при некоторых трудновыполнимых условиях не сгорит, а также поучаствует в процессе переноса, перенеся на зародыша и свою информацию.

Тут становится совсем тяжело. Я не учёный, в прошлой кальпе я был скромным специалистом по обслуживанию механизмов последней сферы, одним из многих, а наши базы данных сгинули вместе с нашей Вселенной; когда я понял, что кому-то из нас, оставшихся, необходимо повторить древнюю легенду и создать потомка с существом из этой кальпы, мне не осталось ничего кроме как экспериментировать. На добровольное согласие людей нечего было и рассчитывать — пришлось сразу перейти к похищениям. Поначалу таскал всех без разбору, только потом понял, что они различаются: представители одного из двух людских полов — так называемые «женщины» — в среднем менее агрессивны и более эмоциональны, что оказалось лучшим вариантом.

Положение было аховое. Матрицу я уже давно создал, но ни одна из похищенных для размножения не подходила, и вскоре мои лапы были уже по колено в пепле. Чтобы облегчить эксперимент, мне пришлось даже запугать жителей местной деревни, которые стали едва ли не сами отдавать мне своих дочерей. Я упорно старался думать, что это всего лишь образцы, но хладнокровие никогда не было моей сильной стороной. Каждый раз так и тянуло бросить уже эти бесплодные попытки; взять её, отнести обратно к сородичам, и улететь куда-нибудь подальше, чтобы просто тихо дожить свой век, прекратив убивать фактически братьев по разуму.

Состояние, при котором существо, попавшее под струю пламени, не умирает, а становится новым родителем, как мне удалось вспомнить, называется «синдром аддиктивной привязанности». В нашей кальпе это состояние считалось психическим заболеванием — не слишком тяжёлым, но всё-таки способным серьёзно подпортить жизнь. Больные САП избирают кого-то одного в качестве объекта привязанности, и их душевная жизнь начинает сильно зависеть от него: вдали от объекта привязанности они впадают в депрессию, рядом с ним — наоборот, становятся особенно активны и веселы; все их мысли заняты объектом привязанности до такой степени, что даже имея рядом более выгодные кандидатуры, они хотят участвовать в размножении именно с выбранной особью. Довольно скоро я выяснил, что абсолютно все люди подвержены этому заболеванию, и более того — считают его, наряду с сексом, одним из краеугольных камней цивилизации.

Цель таким образом прояснилась, но легче от этого не стало: невозможно насильно заставить кого-то, как они выражаются, «полюбить». Проблем добавляло и то, что в близлежащем озере находился ещё один Разлом, и твари, лезущие оттуда, так и норовили помешать мне. Стабильно, примерно раз в неделю, появлялась свора каких-то человекоподобных рогатых сущностей, враждебных ко всему вокруг. Я не мог позволить им добраться до грота, а перенаправить их в другую сторону тоже не мог: кроме того, что это неэтично, толпа «демонов» привлекла бы к этому месту массу внимания, ведь среди людей уже появилась организация, специализирующаяся на их уничтожении. Приходилось разбираться по-старинке.

Что же до похищенной женщины, было кое-что, дающее мне надежду. Неверно толкуя мои мотивы, люди решили, что мне нужны только так называемые «девственницы» — женщины, ещё ни разу не участвовавшие в процессе размножения. Моя пленница тоже разделяла это заблуждение и поторопилась сообщить, что девственницей не является. Кроме того по виду, голосу, и манерам можно было заключить, что она старше тех, кто обычно попадал ко мне: это, помимо прочего, означало, что она опытнее и умнее, а следовательно — даёт больше надежд на взаимопонимание. И наконец: она была очевидно храбрее. Не прошло и дня с момента похищения, а она уже почти не боялась меня, что только радовало.

Я пытался копировать поведение людских мужчин, окружая её заботой и не стесняясь показывать силу. Не мог точно сказать, нравится ей это или нет, как не мог сказать и со всеми остальными, но по крайней мере она не пыталась сбежать и не дрожала от ужаса. Всё, что мне оставалось — это продолжать в том же духе, и надеяться, что в этот раз удача будет на моей стороне.

Засыпая, я подумал, что неплохо было бы связаться с остальными.

Тяжело пройдя сквозь опустевшую деревню, я вернулся к своему дому и сел на лавочку у двери, поставив автомат к стене.

Почти единственным моим хобби во времена до этого страшного дня была резьба по дереву. Именно здесь, на этой лавочке, можно было наблюдать идиллическую картину: рыжебородый великан О’Доннел, также известный как славный (хоть и немного дёрганный) дядя Ханли, выстругивает что-то новенькое из бруска дерева, попыхивает папироской, пускает солнечные зайчики бритой башкой, и рассказывает о службе в Инквизиции.

Помню, один паренёк постарше, наслушавшись моих историй, здорово поругался с родителями и ушёл в Голвэй. Известно, почему: там стоит штаб-квартира ирландского отделения Инквизиции — парень хотел вступить. Родители потом ещё долго на меня обижались, и я их не виню. Но в этом споре я твёрдо стоял на том, что молодой человек сам должен выбирать свою судьбу. Даже несмотря на все мои предупреждения и рассказы о тяготах службы, парень всё равно пошёл. Как звали-то его… не помню.

Если ты всё ещё там, храни тебя Г-дь, парень. Впрочем, Он и так тебя хранит — иначе ты бы сейчас лежал вместе с остальными. А остальные — вот они. Скоро и падальщики придут. Вон уже и ворона кружит — правда почему-то всего одна.

Деревяшка и нож словно сами собой появились в руках.

Г-ди, когда ты с меня спросишь, буду честен — только за детей и покаюсь. Только за детей. Никого не жалко. Даже Айне — хорошая она была, добрая, только дура. Мог бы хоть капельку себя контролировать, детей бы не тронул, а вот остальных — пожалуйста. Вы меня простите, дети, но сами понимаете: лес рубят — щепки летят. Молить за вас и вообще молиться мне теперь бесполезно — так что я просто надеюсь, Он пристроит вас получше.

Заметил, что плачу. Руки делали работу сами, застланные пеленой глаза ничего не видели.

А этих всех ублюдков я отправил прямиком в Ад. Самые страшные волки — те, кто носит овечьи шкуры; самые страшные демоны — те, кто притворяются людьми. Причём не просто притворяются, а ведут себя, как натуральные «маньчжурские агенты» — сами верят в свою легенду, пока не получат кодовый сигнал.

Я отправил их в Ад, и если у Ада есть свой Ад, я, умирая, покрепче прижму автомат к груди, чтобы там повторить. А пока этого не случилось…

Сморгнул и вытер глаза рукавом. Обнаружил, что деревяшка в руках начинает обретать форму вороны.

А пока этого не случилось, лирику лучше отставить в сторонку.

От Юни до Голвэя было недалеко — сто километров на северо-северо-восток. Рано или поздно кто-то начал бы интересоваться, что случилось, а с инквизиторами мне было пока лучше не сталкиваться. На юго-запад от Юни лежат пустые незаселённые земли: никто не знает, почему их до сих пор не заняли, но я-то понимал — дракон. Рассудил, что дракон живёт на горе, то есть на вершине Карантуила. Не хотелось видеть эту гору. Вот ещё один достойный параметр в вопросе поисков нового убежища, так что и на юг я тоже не пошёл.

Исключая эти три направления, уже можно было построить маршрут. Я знал, что меня будут искать, причём искать наверняка будут одинокого путника, беглеца. Надо было затеряться в толпе. Ближайший крупный город в округе Юни — Атлон, в двух днях пути на севере. Это если со всех ног, а так выйдет дня три-четыре. Город — пересечение всех важных дорог, географический центр Эйри, народу там всегда много. Планировал заночевать в Замке Нина, потом — в Замке Бирр. Шоссе ещё более-менее цело — если ничего такого не случится, дня за три должен был добраться.

Только сначала нужно было дойти до Чёртова Поля, а потом свернуть с М7 направо, дойти до Орлиного Гнезда, и только оттуда можно было топать в Нину. Решил, кто спросит — совру, что иду из Корка. Участок, правда, опасный: на местном плато обустроились разбойники, потому что Корк-Атлон — один из крупнейших торговых путей. Но, как я уже говорил: где нынче в Эйри найдёшь спокойное место?

Самым опасным счёл именно первый день пути, поскольку пришлось бы пройти совсем рядом справа от Птичьего Холма, а там у Инквизиции — аванпост. И да, двигаться надо было ночью; выходить отсюда сразу после того грохота, что я устроил, было неразумно, да и время на сборы — решил выйти вечером.

Тяжелее всего было собираться. Кроме необходимого минимума для перехода, собрал ещё несколько единиц оружия и побольше денег. Купюры ушли в прошлое, теперь ценятся только металлические деньги, так что много взять не вышло, но этого должно было хватить.

Только выйдя за ограду, понял, что иду быстрее, чем собирался.

Трус. Не хочет смотреть на дело своих рук. Бежит, не хочет принимать ответственность. Они сломали твою жизнь, и ты уничтожил их, но это ещё ничего. Ты бежишь от возмездия, что тоже можно понять. Но есть вещь пострашнее:

Ты клялся защищать людей. Не делай вид, будто это ограничивается твоей службой. Ты поклялся защищать людей: от живых или мёртвых, от того, что с той стороны или с этой — не важно.

Заставил себя остановиться и оглянуться.

Г-ди, нужно просто достать пистолет и покончить с этим. Логично же, в конце-то концов! Несчастный вояка с текущей крышей перебил односельчан и застрелился сам, конец истории, всё просто, всё понятно, все танцуют. Нельзя бояться самоубийства. То есть конкретно мне нельзя, я просто не имею права. Я и жить-то после такого права не имею, но каким-то хером всё ещё живу.

Клятва? Да я её так нарушил, что мама не горюй! Как я могу делать вид, что меня держит клятва, которая нарушена? Это же бессмыслица! Или всё-таки держит? Тогда, значит, вопрос такой: действительно ли я хочу вернуться на светлую сторону силы, или же я просто боюсь смерти?

Достал пистолет. Красивый, благородно-старый кольт Питон, на стволе гравировка: «el Buono». Опустошил барабан, оставив одну пулю. Слышал, у русских так принято — если они, конечно, ещё остались.

— Господь всемогущий, покровитель отчаявшихся и владыка случайностей. Один последний раз помоги мне, засранцу такому: не могу, понимаешь, решить — быть мне, или не быть. Думаю, Ты меня понял.

Крутанул барабан, закрыл, приставил к виску, взвёл курок. Пауза — решил пронаблюдать за собой: пульс вообще не изменился. Странно.

Спустил курок. В небе каркнула ворона. Ничего.

Помню, когда я уходил, капитан сказал мне одну вещь. Он кстати мужик неразговорчивый, говорит мало — но сильно, потому я и запомнил. Он сказал: «Помни, buachaill: бывших инквизиторов не бывает». Прав он был значит…

— Бывших инквизиторов не бывает…

Чиркнув крылом по лысине, ворона бесцеремонно приземлилась мне на плечо, больно уколов когтями.

— Ты, мля… Кыш отседова! — только в этот момент я и испугался.

Чёртова птица протяжно каркнула, причём зуб даю, каркнула с интонацией. Типа «во-о-от, прррравильно». И улетела. Потёр плечо, всё ещё надеясь, что это был глюк, и пошёл прочь.

* * *

Каслрой прошёл без приключений. Пришлось, правда, лезть дворами: на пронзающей поселение R445 по обе стороны живут несколько семей, и даже поздним вечером было слышно беспокойное копошение. Я видел несколько крепких парней с берданками: Каслройцы услышали выстрелы и наверняка подумали на рейдеров; выставили дозор, но сами соваться не стали.

— Пап, выжившие же могут быть!

Громкий голос прозвучал слишком близко от меня. Юркнул за кирпичный угол, прислушался.

— Это не обсуждается! — каркнул какой-то старик, — Мы связались с Голвэем инквизиторы разберутся.

— До Голвэя сутки пути минимум, а отсюда — всего час! — не унимался его, судя по всему, сын, — Да чё со мной будет-то, я ж просто разведать!

Судя по голосу, ему было где-то шестнадцать. Дети… одна у нас надежда и забота, истинно так. Г-ди, да если бы не эти засранцы и засранки с прыщавыми рожами и золотыми сердцами, не было бы никакой Инквизиции сейчас. Так держать, парень. Надеюсь, наши дороги не пересекутся.

Я так и не узнал, пустили его или нет, потому что тихонько удалился ещё глубже во дворы и пошёл дальше.

Дошёл до Круглых Ворот. Никакие это на самом деле не ворота, просто круглая транспортная развязка с R445 на M7 и ещё несколько дорог. Отсюда начинаются дикие места, на развязке установлены баррикады и постоянно кто-то дежурит. Пришлось повернуть налево пораньше, чтобы обогнуть пост и выйти на шоссе чуть позже.

Осторожность это конечно хорошо, но настоящие дикие места — это не леса. Да, там могут быть волки; слыхал ещё, муравьи есть — умные такие, заразы, охотятся сразу всем муравейником, как одно целое. Волка можно убить, а супермуравейники так редки, что я их никогда не видел. Большинство боится сидов, а вот их-то как раз бояться не надо. С сидами всё просто, нужно только знать одну вещь: они ёбнутые. Не как люди, а как-то по-другому, на свой лад. Разгадать их до конца никогда не выйдет, но я думаю, они следуют принципу какой-то высшей справедливости, которому по идее должны бы следовать и мы. Настоящие дикие места, которых как раз и нужно бояться, — города. Нет зверя опаснее, чем человек. Конечно есть ещё маги, но их мыло.

Например. Как-то раз пришёл к нам в Юни путешественник. Бывалый мужик, все дороги исходил. Рассказывал одну историю, приключившуюся на острове Льюиса. В одной деревушке там жил старый рыбак, бездетный, но с женой. Жена была просто загляденье, а рыбак был жутким мудаком и тиранил её так, что врагу не пожелаю. Ну и немудрено, что у неё завёлся любовник. А рыбак промышлял тюленей, и как-то раз добыл особо крупного, белого. Так гордился, что чучело набил; и в тот же день кто-то сообщил рассказчику — он тогда работал помощником шерифа, — об убийстве. Мол, слышал звуки драки, видел кровь — как раз там, где жил старый рыбак. Тело не нашли, а пару дней спустя в город пришла какая-то странная девушка: добрая такая, тихая, немного нервная, с очаровательными карими глазами, только страшно неуклюжая. Говорила, что пришла из Эйрда.

Весь детектив пересказывать не буду, но вскоре рассказчик обнаружил её в комнате старого рыбака с трясущимися руками и пистолетом. Девушку, конечно, повязали, и она не успела выстрелить. Призналась потом, что шла за брата мстить. Оказалось, что они с братом оба — шелки, и белый тюлень и убитый любовник — одно и то же. Старика посадили. Её бы, конечно, тоже надо было — за покушение, — но как ты её удержишь, когда берег в двух шагах? Шелки только на суше неуклюжие. Да он и так не стал бы. А вы говорите — сиды. С людьми проблем всегда было раза в три больше.

Дошёл до развязки у Птичьего Холма. Свернул в жиденький лесок, направо. Шёл особо тихо, прислушиваясь к каждому шагу. Время было спокойное, но наши всегда держат ухо востро. Слева на дороге заметил троих: стояли треугольником, держали пространство на прицеле. Да ну нафиг, быть того не может, чтобы они знали о моём приближении и о том, что я сделал. А если бы и знали, было бы совершенно ясно, что я не полезу на дорогу. Тут явно было что-то другое. По-хорошему надо было драпать, и пусть сами разбираются, но мне стало любопытно. Кроме того то, что всполошило инквизиторов, могло и мне испортить дорогу. Подполз поближе и залёг в кустах у дороги.

Отсюда их было хорошо видно. Стандартная инквизиторская снаряга: зелёное камуфло, каски, броники, рюкзаки небольшие — значит, местные, вышли с базы. Значки начищены до блеска: то ли новички, то ли недавно приезжало начальство. Как значки выглядят, я знаю и так: на фоне солнца золотая восьмиконечная звезда, на фоне звезды — круг, в круге — крест, по окоёму гравировка: «Moladh, Bheannú, Seanmóir». В руках — наши стандартные Штаеры, из обвеса — ничего кроме мелкой оптики: значит, не знают, к чему готовиться.

— Да быть того не может, — заговорил светловолосый юноша, стоявший лицом ко мне, — Три дня назад докладывали аж из Порт-Бэлли, нельзя двигаться так быстро.

— Можно, — ответил другой мужской голос. Лица я не видел.

— Так мы подмогу вызываем или где? — голос был уже женский, лица тоже не видел, — Может хоть сообщим, что заметили?

— Это ещё не повод поднимать тревогу, — произнёс первый юноша, тут же резко дёрнул головой в сторону и упал. Он был не первый, для кого эти слова оказались последними.

Голова дёрнулась влево, выстрела не слышал. Значит, глушитель или арбалет. Единственное доступное место для выстрела — мост над развязкой, метров семьсот отсюда, значит всё-таки винтовка с глушителем — арбалет такую дистанцию не возьмёт.

Не говоря ни слова, оба рванули в стороны, стремясь уйти с дороги и нырнуть в развалины небольшого тоннеля метрах в ста от меня. Мужчина побежал в мою сторону, я вжался в землю. Буквально в метре от меня пуля нашла его: чёрные в свете луны брызги крови в районе ног и фонтанчик земли метром левее. Мужчина закричал и упал, в падении рванул с пояса пистолет и несколько раз слепо пальнул в сторону моста. В небе каркнула ворона: уж не та же ли?

Уж сколько раз твердили миру: не бегай от снайпера — умрёшь уставшим. В отдалении из разрушенного тоннеля в небо взлетела красная сигнальная ракета. Я встал перед выбором: помочь и похерить маскировку, или тихонько уйти, сделав приличный крюк, но оставшись инкогнито и в безопасности. Но ведь мне уже был знак, что бывших инквизиторов не бывает…

Собираясь, я прихватил с собой чёрную бандану с белым изображением мельницы и какой-то иностранной надписью, стилизованной под средневековый шрифт. Внимание стрелка должно было сейчас переключиться на девушку. Повязал бандану на лицо; ногами вытолкнул себя из кустов, всё ещё оставаясь на земле, схватил подранка, и быстренько заполз обратно, надеясь, что нас не заметят.

— Не ори. Спокойно. Баньши сегодня ещё не выли.

Сквозное ранение левой икроножной мышцы. Пуля царапнула по ноге, оставив глубокую борозду. Либо снайпера что-то отвлекло, либо он бил в ноги. Человек старательно сдерживал крики и только тихо рычал. Стреляный уже, хорошо.

— Аптечка?

— У неё.

— Ладно…

Ножом обрезал порванную пулей штанину, использовал в качестве жгута. Чтобы снять рюкзак пришлось бы выпрямиться и поднять шорох. Пришлось переползти чуть ближе к пациенту, так, чтобы рюкзак был рядом с его головой.

— Левый карман.

Пока человек дрожащими пальцами, тихо чертыхаясь, справлялся с застёжкой, я бросил ещё взгляд на местность. Всего не было видно, но я слышал отдалённые крики и топот: Птичий Холм получил сигнал. Со стороны лагеря прогремел выстрел, и в свете высоко стоящей луны было видно, как над мостом взлетело облачко асфальтовой крошки.

— Это? — Человек показал мне длинный полупрозрачный пластмассовый цилиндр, заполненный зелёной массой.

Я кивнул. Довоенной выручайки у нас почти не осталось, но люди уже давно научились делать свою из подножных ингредиентов. Как и её прообраз, эта мазь представляет собой коагулянт, обезболивающее и антисептик в одном флаконе (найденном в развалинах какого-то фастфуда). Вместе с ней он достал вату и бинты.

Отполз обратно, промокнул кровь, начал осторожно наносить мазь. Человек тихо рычал, втягивал воздух сквозь сжатые зубы.

— С чем мы имеем дело?

— А ты-то сам кто? — прорычал человек.

— Таинственный незнакомец. Кто стрелял?

Он не успел ответить: яркий росчерк в небе над мостом заставил нас обоих поднять головы. Коротко взвизгнул рассечённый снарядом воздух. Метрах в пятидесяти слева от дороги раздался грохот и поднялось облако взрыва. Либо у них есть гранатомёты, либо… о втором варианте даже думать не хотелось.

— Маги, — ответил мой пациент, хотя я уже не хотел слышать ответ.

Я, конечно, мог многое пропустить, но чтобы Путь решился на войну? Зачем бы им? Сколько себя помню, Инквизиция и Путь находились в состоянии вооружённого паритета: мы следим за порядком и безопасностью Эйри, они — за тем, чтобы маги не пошли по кривой дорожке и сумели найти себя и развить свои таланты в комфорте и безопасности. Мы корим их за пренебрежение к простым смертным, они нас — за безграмотность в отношении тонких материй Ши. На практике наши цели часто противоречат друг-другу, хотя в теории мы вполне можем работать сообща. Но тем не менее у нас никогда не доходило до открытого противостояния. Хуже всего было слышать эту новость в паре с видением огня. Что-то мне в этом огне не нравилось…

Из разговора я слышал, что докладывали о низ из Порт-Бэлли на севере, а местная штаб-квартира Пути находится аж на острове Мэн, далеко на востоке.

— Чёрт, пожалуйста, скажи мне, что это какой-то ёбнутый одиночка.

Огненные стрелы стали летать чаще. Парочка просвистела у нас над головами. Они казались огромными летающими жуками, готовыми вцепиться в тело. Я почти чувствовал, что огненные шары знают о моём присутствии. Это была спланированная атака, нападающие шли как минимум с двух сторон. Со стороны Птичьего Холма, решив не размениваться на мелочи, ответили из подствольников. Знакомый звук тихого хлопка заставил нас обоих замолчать и вжаться в землю. В небо взлетели белые осветительные ракеты, по полю боя забегали световые эллипсы от лучей прожекторов. Завыли сирены, и я готов был поклясться, что в тот же момент им стала подпевать баньши. В Эйри к этому привычны: когда подходит чей-то срок, они приходят почти всегда и начинают выть; никто не знает, зачем, но рассказывали, что паре человек это спасло жизнь — своим воем баньши предупредили их о грозящей опасности.

Позади, довольно близко, раздался взрыв. Отсветы на траве секунду спустя и знакомое гудение воздуха позволили понять, что взрыв не зацепил противника. Если так пойдёт и дальше, мы будем намертво зажаты меж двух огней, рискуя получить гранатой по голове. У меня созрел план: я развернулся ногами к шоссе и взял Штаер на изготовку.

— Так. Глянь-ка, фаерболы из одной точки летят?

Кряхтя, человек перевернулся на спину и стал следить за небом. Он сразу понял, к чему я.

— Нет. Колдует один, но со смещением. Идёт на юг.

Всмотрелся в темноту. По деревьям и кустарникам, делая их седыми, скользили лучи прожекторов, пытаясь найти стрелка. Помню, на учебке в качестве жеста доброй воли пара специалистов Пути дала нам ликбез по тактике боевых магов на тот случай, если придётся иметь дело с такими вот психами. В числе прочего они говорили, что ни один толковый штурмовик не станет использовать огонь, тем более — ночью: трассирующие снаряды, ярко освещающие мага, — далеко не лучший выбор. Ну что ж, иногда истинное кунг-фу заключается в том, чтобы не мешать противнику ошибаться…

Яркие сполохи поминутно озаряли фигуру, так что я смог легко прицелиться. У меня начало покалывать кончики пальцев. Плохой знак: в прошлый раз так было, когда… Кажется, я даже зарычал на себя. Соберись! Дал короткую очередь, чтоб наверняка. Вскоре луч прожектора остановился. За густой травой я не видел, но мог догадаться, что он освещал. Что ж, одной проблемой стало меньше, одной — больше. Точнее — двумя: неизвестно, поддерживал ли кто-нибудь атаку с востока, так что теперь заметить нас могли не только инквизиторы, но и гипотетические союзники мага.

— Толково. Ты не из наших ли?

Вот чёрт. Об этом я как-то и подзабыл. Узнают, кто я, узнают, откуда я иду, сложат два и два, вот тогда-то и конец мне. На кой-было вообще впрягаться! Валить было не вариант из-за прожекторов и световых ракет. Потом, когда всё уляжется, у меня был бы шанс, но этот парень мог всем накапать. Убить бы его, да и дело с концом, но положение тела, характер раны, и то, что я его подлатал, оставили бы массу улик.

— Был. Наёмник я, — выдумывать легенду приходилось на ходу. — Хозяин почуял неладное на южных рубежах, заплатил мне за новости.

— Кто послал, и что за новости? — голос человека стал необычайно твёрд; слишком твёрд для его положения.

— Много будешь знать, скоро состаришься.

— Старость мне не грозит, — я почувствовал, как мне в затылок упирается ствол пистолета. Нельзя было оставлять его за спиной…

— Нам радировали о случившемся. Из Каслроя. Слышали выстрелы. Мы не могли откликнуться из-за угрозы Огнепоклонников.

Оп-па. Желал обелить себя, и выдал мне слово-крючок. Огнепоклонники, значит. Хорошо, решил подумать об этом позже. Нельзя было давать ему знать, будто я услышал его промах.

— Прости, приятель, но я не могу позволить тебе утаивать информацию.

Я не мог пошевелиться. Развернуться для выстрела я мог быстро, но этот парень мог выстрелить ещё быстрее. Оставалось только пялиться в заросли в надежде, что кто-то из нападающих прервёт допрос.

— Вот как мы сделаем: ты расскажешь мне, что видел, а я передам это начальству и скажу, что не смог опознать тебя. Наёмникам полезно хранить секреты — свои и работодателей, а про Юни мы всё равно скоро узнаем.

— Сотрудничество с преступными элементами?

— У меня был трудный вечер, не беси меня!

— Эх, чёрт… короче…

Приходилось дозировать правду и ложь, торопливо соображая, что ему можно сказать, каким рискам это меня подвергнет, и что я с этого поимею. Помню, в части доводилось мне играть в шахматы. С ними у меня как-то не срослось, хотя игра мне нравилась, и я чувствовал в себе способности к ней, поэтому играл я всего раза три-четыре. Вот также я себя теперь чувствовал: как будто продумываю сложную многоходовку, а часы (мы установили лимит на ход) постоянно тикают и отвлекают. Не стоило мне связываться с Дьяволом, ох не стоило. Ведь кто знает, может дракон и не стал бы делать с Броной ничего плохого. В самом худшем случае я всё равно остался бы без дочери, но не был бы вовлечён в эту чёртову игру, и мне не приходилось бы извиваться, словно уж на сковороде.

— Юни мертва. Какие-то психи изрешетили всех селян. Да, ещё: в центре…

Почувствовал, как снова немеют кончики пальцев. Так оно всегда начинается. Соберись!

— В центре… был, видимо, разведён огромный костёр. Я нашёл там… обгоревший труп. Подростка.

Меня начала бить крупная дрожь. Я определённо не производил впечатление человека, которого может разволновать упоминание подобных картин.

— Она… она звала меня, понимаешь? Ког-гда они сжигали её… Вот она, кричит, уже вопит, а я Господи Иисусе, святой наш защитник…

— Ёлы-палы, тебе бы передохнуть.

— Й-й-й-я ничего не м-мог сделать! Я просто…

Изображение поплыло. Я словно вернулся в то утро, я действительно видел отблески огня на оконной раме и потолке нашего дома. Раньше такое со мной уже случалось, но редко, и видел я другое. Не заметил, как человек приподнялся на локте и осмотрел местность.

— Отставить! — рявкнул он, перевернув меня на спину. Надо отдать ему должное, я действительно заткнулся.

— Бывший инквизитор, так? Дублинская резня сорок третьего. У тебя БПТ, чувак, приди в себя, момент совсем не тот!

Лицо окаменело, фокус не ловился.

— Слушай. Мой. Голос. Та девушка, которую ты поцеловал в первый раз. Как её звали? Как она выглядела? Что она тебе сказала?

Я начал вспоминать: только какое-то светлое солнечное пятно коснулось моего сознания. Зато я сразу вспомнил, что и сам пару раз делал подобное с ребятами, которые резко каменели и начинали пялиться в пространство. После дублинской резни нас таких было много.

— Окей, окей, я в порядке. Я в норме. Я снова здесь.

— Хорошо, — мужчина поднял голову и огляделся.

Шум боя постепенно стихал, оценить результаты я не мог.

— Я своё слово держу. Передохни и иди, куда хочешь.

Всё ещё кривясь от боли в ноге, он рухнул рядом со мной. Мне оставалось только лежать лицом в небо, прислушиваясь к стихающей канонаде. Наверное, это и есть моё наказание: помнить всё.