Финал неизбежен (гет)

За окном медленно падали первые снежинки, последнее тепло отдавало осеннее солнце, и разноцветные листья, медленно кружась, падали на землю. Красные, оранжевые солнечные лучи причудливо отражались на них и в окнах.

В одной из квартир где-то под небом необъятного города сидел в кресле-качалке человек, на вид лет пятидесяти. У него были рыжие кудрявые волосы с намечающейся проседью и голубые глаза. Он тихонько раскачивался, о чем-то задумавшись, хотя держал в руках книгу. "Невероятные приключения Шерлока Холмса", — гласила надпись на обложке.

— Что, старичок, уже даже так?

В комнату зашла девушка лет двадцати пяти, глядя на мужчину в кресле с неприкрытыми нежностью и любовью. Ее темные локоны спадали на плечи, обрамляя правильное лицо — небольшой нос, аккуратные бледные губы и сероватые глаза.

— Присядь...

Мужчина отложил книгу на стол, стоящий неподалеку, и положил руки на колени, призывая к действию. Он неуверенно улыбнулся, но для девушки в этот момент не было улыбки лучше и любимей. Она могла бы сравнить ее с лучом солнца: не обжигающим, нет, а лишь обволакивающим своим теплом; и предложению не было сил сопротивляться.

Теплые руки приобняли девушку за талию, когда она подошла к креслу и повернулась. Ласковое притяжение, влекущее ее к чужим ногам, казалось, исходило не от человека. Как-то так она, возможно, и представляла прощание.

Думать об этом с каждым разом становилось проще. Боль не утихала, но смирение — а иначе и быть не могло — приходило и помогало ее перенести.

Невозможно. Невозможно было просто стоять, лежать, идти, сидеть рядом и не замечать старости. Поседевших волосков, более робких движений, более явной слабости, более долгого и частого сна… Да много чего!

Было больно.

— О чем думаешь, милая? — мужчина ласково провел по темным волосам, зарывшись в них рукой, и развернул девушку к себе.

Но любовь…

Смотря в эти глаза, на эти волосы, руки, губы, нос, тело; чувствуя каждый сантиметр кожи под пальцами, каждый волосок, каждую новую морщинку, она забывала обо всем.

Тем больнее это потерять.

— О будущем, — голос девушки дрогнул, а в ее глазах промелькнул страх. — О нас.

Мужчине казалось, что с некоторых слов он понимал человека рядом с одного взгляда, с мимолетного движения, с выражения глаз. Он медленно потянулся вперед и нежно прикоснулся своими губами к губам напротив. Шершавая обветренная кожа встретилась с ухоженной, мягкой — всего на миг.

— Может, сыграешь что-нибудь?

Мужчина пристально глядел на девушку несколько секунд, пока ее глаза, подернувшиеся поволокой, не вернулись в нормальное состояние.

— Да… Конечно, сейчас, — она тряхнула головой, словно стараясь избавиться от наваждения, и встала. Немного подумав, быстрым движением отодвинула штору и тюль, прикрыла окно.

— Накрыть тебя пледом? — участливо обратилась она к мужчине в кресле.

— Если не трудно, — беззаботно ответил тот.

Плед, старый, еще бабушкин, лежал в углу, прямо под гитарой. Не раз и не два девушка спрашивала у своей бабушки, что это и откуда взялось; а однажды, узнав где-то слово «гобелен», спросила: «Это гоблин, да?», случайно перепутав полотно с мифическим существом. Хотя название гобелен пледу подойти могло: какие-то воины, драконы, узоры; не хватало лишь принцессы.

«А сейчас он сослужит хорошую службу», — тепло подумала девушка, помогая укутывать ноги мужчины; большая кружка еще горячего чая нашла пристанище на одном из бесчисленных стежков рисунка.

Девушка осторожно сняла чехол с крючка на стене, подошла к креслу рядом с качалкой, устроилась поудобнее; мягко вжикнула молния, впуская свет в футляр, и гитара с бесчисленным количеством наклеек оказалась у нее на коленях.

Ловкие пальцы забегали по струнам, перебирая несложные аккорды; губы девушки расплылись в грустной улыбке, и из них полилась тонкая мелодия:

«Альбомы исписаны, старые краски выцвели, в ручке засохла паста.

Здравствуй; плохая память на лица, и

Имя не помню, но помню, что были близкими.

Стоит ли злиться на время?

С теми, кто нам по пути, мы его поделим:

Столами, постелями

Стонами, стенами,

Солью, стаканами,

Рваными ранами.

В коридоре погасла лампочка — поменяй.

Если хочешь, вот тапочки — надевай.

Чай на кухне стынет, ты проходи,

Просто так посидим, в небо поглядим.

Перегорела лампочка — поменяй.

Если хочешь, вот тапочки — надевай.

Чай на кухне стынет, ты проходи

И останься среди окон, стен, гардин.

Один плюс один».

— Можно я попробую? — мужчина отставил кружку на стол и протянул руку, вопросительно глядя на девушку.

— Конечно.

Гитара со всем ее теплом перешла к мужчине, и он бережно обнял ее, начав играть:

«Который час? Бегут часы — бежишь и ты.

Всё меньше в нас наивной детской простоты.

Но верю я, что времени замедлит ход

Мой самолёт.

За облака я запущу его — лети

И свысока слова на небе начерти

Чтоб знали все: бывают в жизни чудеса.

Чтобы я помнил сам.

Минуя старость, летит мой самолёт.

Какая жалость, он всё же упадёт.

С порывом ветра летит уже давно

Сквозь километры, но

Какая жалость — он всё же упадёт.

Во мне осталась лишь вера в самолёт.

Как это важно — чтоб он махнул в окне

Крылом бумажным мне».

— Спасибо — рука мужчины протянула кусочек добра обратно. — Я посплю, ты не против? — кивок. — Сыграешь что-нибудь еще? — кивок. — Спасибо…

Голова его устроилась затылком на спинке, тело расслабилось, и он прикрыл глаза.

«И пледом лоскутным ноги твои укутаны.

Спутаны мысли, и ночь, как выстрел,

Прошла навылет, так быстро;

Теперь мы лежим, дорожим минутами.

Если есть нить между нами, то есть и в песне, наверное.

А, впрочем, тебе известно, что в сущности все лоскуты —

Я и ты, так давай притворимся, что сшиты вместе.

В коридоре погасла лампочка — поменяй…»

Девушка тихо поставила гитару на пол, встала и подошла к любимому человеку. Чуть наклонилась; поцелуй вышел сухим, прощальным, а лоб уже начал остывать.

Видимо, это действительно было прощание.

Она подошла к окну и открыла его. На улице шел дождь; он бил по еще не упавшим золотым нарядам деревьев, заставляя их опадать к ногам невезучих прохожих.

Так что ж, прощай.