Прощай, Серый (джен)

Здесь

жизнь

была

одним — беззаботная,

другим —

голодный

протяжный вой.

Отсюда

безработные

в Гудзон

кидались

вниз головой.

В.Маяковский «Бруклинский мост»

Я поднимался по лестнице своего дома. Вообще жил на шестом, но чаще меня можно было найти на тринадцатом — на крыше. Кататься на лифте привычки не имел — судя по его работе, лифт пытаются чинить ещё со времен Нестора. Застрять там на часа два не было ни малейшего желания. Сегодня я не мог себе позволить терять ни минуты. Все было распланировано.

Двадцать восемь.. Пятьдесят девять.. Семьдесят один.. а может семьдесят пять? Нет, семьдесят три. Проблемы с внимательностью и счётом у меня были всегда, но с памятью — никогда. Я ходил тут так часто, что поставь меня на любую ступеньку любого пролета — я в миг назову ее номер. Причем неважно, снизу вверх или сверху вниз считая.

Каждый день, в одно и то же время, на восьмом этаже стояла и ждала лифт Марина Петровна — моя учительница математики. Прошло уже сколько... Прошло лет шесть с моего выпускного, а она всё ещё припоминает мне все мои проступки, каждый раз новые. К сожалению, а может и к счастью, их было много. Но если вдруг я не вижу её у лифта в 7:45, то я начинаю волноваться. Самое странное, что такого никогда не было, однако моё нутро гарантирует, что я бы испытывал чувство, похожее на переживание.

Неудивительно, что и в этот день я пересекся с ней.

— Доброе утро, Марин Петровна. Рад вас видеть.

В ответ женщина в возрасте тяжело вздохнула, бросив на меня, присевшего на перила, уставший взгляд.

— Не паясничайте, Александр. Не могу сказать того же в ответ. Я была рада видеть вас один раз в жизни: когда вы соизволили прийти на мой урок спустя месяц пропусков. Это возмутительно. Куда смотрит ваша мать?

Я привык к этим отчитываниям, поэтому просто усмехнулся.

— Вам не стоит носить такую тяжёлую сумку с кучей тетрадей, Марина Петровна. Куда смотрит ваш сын?

Я знал, какой будет ее реакция, поэтому ничуть не сменил выражения своего лица под гнетом ее вопросительного взгляда.

— Но у меня нет сына, Александр.

— А у меня давно нет матери, Марина Петровна. Удачного вам дня.

Можно было поставить галочку. Еще одна часть плана на сегодня была выполнена. Мое настроение стало даже лучше, чем было. Наверное, вводить людей в ступор доставляло мне своего рода удовольствие, но я никогда не делал этого специально.

Пожалуй, нет лучше чувства, чем чувство свободы, когда стоишь на крыше, смотришь на людей, куришь свои нелюбимые сигареты и никто тебе не мешает. Но откуда мне было это знать, ведь я не курю.

Только стоило начать наслаждаться утренней прохладой, как кому-то обязательно нужно было нарушить мой покой. Каждый раз я жалел, что не оставлял телефон дома. На что я только надеялся? Точно не на Серого. Пришлось искать мобильник в одном из шести карманов своих штанов, и если бы не мелодия, то вряд ли я бы успевал найти его за установленные шестьдесят секунд вызова.

Мне никто больше звонить не мог. Я не социопат, отнюдь не замкнутый в себе, нет, просто я никому не давал свой номер телефона. Если вдруг спрашивали, я всегда придумывал разный набор цифр. До сих пор интересно, как отреагировал человек, которому должна была позвонить моя девушка со словами «Твоя киса хочет ещё молочка». Полагаю, что вы избавите меня от необходимости утверждать, что да, больше я её, к счастью, не видел. Я парень слегка ветреный, но и в спутницы ищу себе подобных. Не хотелось бы добавить проблем к тем, что уже есть. Так вот, теперь вы понимаете, почему это мог быть только один человек. Признаться честно, сегодня я больше всего боялся слышать его голос.

— Саня, твою дивизию, вот ты просто ахренел. Других слов найти не могу. То ты свой гаджет потеряешь, то ты его утопишь, то его собака съест, то ты его съешь, то птица в гнездо унесет, то тебе взбредёт поиграть в футбол, а мяча нет, то..

— И тебе утра доброго, дружище. Ты чего не дрыхнешь, Серый?

— Сделаем вид, что я не заметил твоего перевода темы, — ответил Сергей, предварительно тяжело вздохнув, но в голосе его больше не было той нотки волнения. — Эх, Саня, как же рад тебя слышать. На днях прикачу, а ты, главное, адрес не смени за это время, альфонс. Чего не сплю.. Не поверишь, кошмары замучили. Никогда не было такого, но хер с ним, ты меня сильнее мучишь.

Я всегда чувствовал, что мы с Серым связаны невидимой нитью, иначе не могу объяснить то, как он оказывался рядом во все тяжелые моменты моей жизни. Исходя из этого, меня не удивил тот факт, что Серёга снова что-то чует своей пятой точкой. Я прекрасно знал, предвестником чего это является.

— Да лаадно тебе, великомученик. Не в то время ты родился. Лет триста-четыреста назад за тобой бы все представители женского пола из всей губернии бегали с твоими-то романтическими речами.

— Ага, а я бы за тобой бегал, потому что иначе ты бы и до своих семнадцати не дожил, не говоря уже о нынешних двадцати трёх.

— Если я буду звать тебя Няня Серый, ты сильно обидишься за правду?

— Ты сейчас сам регулируешь силу моего удара тебе под зад с колена, братан.

Последнюю фразу Серый уже сопровождал лёгким смехом. Я был ему благодарен. Никто не достоин такого друга, а судьба наградила им меня. Наверное, в прошлой жизни я занимался благотворительностью и спас сотни жизней, а может был пожарником, врачом.. Но не буду врать себе, наверняка все свои жизни я был дебилом.

Всё это вызвало улыбку и у меня.

— Я всегда знал, что был рождён для твоих копарей.

— Ну вот ты и пригодился. Как погодка сверху?

После вопроса Серого на моем лице читалось недоумение. Жизнь наградила меня талантом поднимать левую бровь, и я пользовался этим даром так часто, что, если присмотреться, левая бровь действительно располагается самую малость выше относительно правой. По причине непонимания осведомленности друга, я вынужден был обернуться. Естественно, там никого не оказалось, но по телу прошла лёгкая дрожь. Зачем ты это делаешь, Серый?

— Да.. как тебе сказать.. на термометре +17, вроде передавали безветренную пого..

— Как давно ты купил термометр? — перебил Серёга, не дав мне договорить выдуманную фразу.

— А ты ещё реже приезжай, может я тогда и пару синоптиков прикуплю.

Серый был моим другом детства, отрочества, юности и вот уже взрослой жизни. Если по отношению к незнакомым людям мог срабатывать лозунг "Один за себя и все против одного", то с Серёгой все было иначе.

Наше знакомство началось с того, что я подставил ему подножку, а это переросло в драку. Начальная школа, мелочь, кризис шестилетнего возраста, все шло по плану жизни. Через пять минут махания кулачками я уже был готов откусить голову любому, кто тронет Серого. Как видите, я всегда был раздолбаем. Серёга, конечно, тоже, но всё-таки инстинкт самосохранения работал у него явно лучше. Он у него хотя бы был. Именно наличие инстинкта спасало и мою задницу. И сейчас, пока я стоял на крыше, думал о том, что мне не о чем думать, Серый спасал меня. К счастью, он этого не осознавал.

На мой позитивный ответ Серёга опечаленно-тяжело вздохнул, после чего продолжил:

— Скоро, Санча, скоро приеду, не трави душу. Обещаю, что на днях свидимся, а то я скоро забуду, на сколько градусов отклоняются уголки твоих губ в улыбке.

— Блять, Серый, серьезно, заебал. Ты научишься говорить человеческим языком или тебя пригласили сняться в рекламе прокладок?

Я не мог сдержать смех. Серёга умел поставить в неловкое положение, и часто мне не удавалось с него выйти.

— А тебе лишь бы позавидовать, что меня пригласили, а тебя нет, — поддержал диалог мой лучший друг, параллельно завтракая, что было ясно по его произношению и звону ложки о чашку кофе. Почему кофе? После подработки в качестве бариста он не признавал чай чем-то большим, нежели просто крашеной водой.

Признаться честно, от его обещания мне стало грустно. Грустно и страшно, ведь я должен был пообещать ему того же. Неужели это сорвет весь мой план?

Серый молчал, но я знал, что он ждёт от меня объяснений. И мне стоило ему все рассказать.

Должен был рассказать, но не мог. Я уже и хотел это сделать, но понял, какой трус. Успокаивать себя пришлось тем, что я забочусь о Сереге.

Долго молчать было некрасиво, и я это понимал, отчего начинал волноваться, но эту неловкую паузу прервал мой друг:

— Да блин, Сань, я тебя и так редко слышу в последнее время, а тут дозвонился — ты молчишь. У тебя все нормально?

Вопрос немного вывел меня из транса, в котором я находился ещё с части диалога о погоде. Я слышал спокойный голос Серого, и все мои взгляды агностического похуиста резко переходили во взгляды агностического теиста: я готов был поверить в кого угодно, лишь бы Серёга не слышал волнения в моем голосе. Но мне не за это стоило переживать. Он слышал волнение в моем сердце.

— Да что со мной может случиться? Уже если искать приключения, то нам вдвоем. Не выспался просто, торможу.

Есть в людях такой минус, как вечное оправдание самого себя. Если ты опоздал, то попроси прощения. Если ты что-то сломал, так не забудь возместить ущерб. Если у тебя что-то не вышло, то просто признай это. Людям не нужны оправдания, что, пожалуй, тоже является минусом. Но никогда не оправдывайтесь, если вас не просят. Это последнее, за что вас начнут уважать. Оправдывается только виновный.

Серого я как раз и уважал за то, что он отвечал за проступки делами, а не словами. И сейчас, во время разговора с лучшим и единственным другом, я, человек, у которого на фразу "я просто.." уже выработался рефлекс закатывать глаза, сам произнес это. Разумеется, Серёга это заметил.

— Просто?..

В голосе его слышалась не столько вопросительная интонация, сколько желание спросить ещё раз, в порядке ли я. Но сейчас даже себе я не мог ответить на этот вопрос.

— Что-то совсем с катушек лечу, Серый. Приезжай скорее, иначе я окончательно один тут ебнусь.

В ответ послышался смешок, сопровождаемый ноткой сожаления. Серёга продолжал ещё пить кофе, и меня, возможно, спасала его сонливость.

— Держись, Сань, ещё буквально пару дней. Сам жду встречи, уже заебалось сидеть по половине дня и втыкать в стену.

— Давненько мы не творили ничего такого, что можно было бы внести в наше досье.

— Согласен. Всей душой сочувствую тем, кто как с пустым досье родился, так с пустым и умрет.

Меня снова выкинуло из реальности. Это было заметно лишь по взгляду, который был невольно устремлен в никуда. На секунду я почувствовал слабость, молниеносно промчавшую по всему телу. Прекрасно понимая причину её появления, я зажмурил глаза и сделал глубокий вдох. Появилось волнение, уже в который раз за это утро. На этот раз потому, что, как уже было сказано, сегодня нужно было придерживаться плана. Звонок Серого в него не входил.

Уже через пару секунд, длившихся словно несколько часов, я стоял точно так же, как до звонка друга: смотрел на крыши домов, ловил волосами лёгкие порывы ветра, перебирал свободной рукой в кармане штанов бумажку, неизвестно как туда попавшую.

Единственное, чего я не заметил сразу, это кровоточащую нижнюю губу. Кто бы мог подумать, что всё происходящее заставит меня так нервничать.

— Умереть..

Не сразу вышло собрать слова в предложение, поэтому мой собеседник вынужден был вновь послушать тишину. Вероятно, он допивал кофе, отчего не смог перебить молчание. Однако я все же продолжил:

— Мне было бы страшно потерять тебя, Серый.

— Хах, с чего такие мысли, парень? Если я соберусь умирать, то сразу тебе сообщу, и тогда будешь уже такими фразами раскидываться.

— Только попробуй мне сообщить такое, дурак. Ты тогда станешь первым человеком, который умрет дважды: сначала по своей какой-то причине, а потом уже от моих рук.

В ответ я вновь услышал смех. Наверное, мне стоило идти работать в цирк. Есть вероятность, что вместе с Серёгой смеялись бы ещё и наши далёкие предки по Дарвину. Но в каждой шутке есть доля правды.

— В твоих, Серый, интересах, чтобы я как можно дольше не знал о твоем уходе из жизни. Скажу честно, о моей смерти последним узнал бы именно ты. И во..

— Стоп, стоп, не срывай тормоза. Не уверен, что это та тема, на которую вообще нам стоит говорить. Я понимаю, что может сбить автобус в любой момент, все дела, но на крышах ведь нет автобуса, верно?

На моём лице снова появилась лёгкая улыбка. Порой Серёга нёс бред, но именно через этот бред были слышны все волнения и переживания товарища. Чтобы он не нервничал, я с удовольствием перевел тему, и мне даже не пришлось напрягаться.

— Ты как всегда прав.

— Ну ещё бы. Кто-то ведь должен быть среди нас умным.

— А кто-то красивым, — не удержался я, отчего сам и засмеялся в голос.

— Вот что за урод ты, Саня?

— Каким родился.

— Дебилом родился. Но я жалею о том, что не успел поблагодарить твою мать за такого сына.

— Да лаадно, уже давно смирились же, что Фемида ослепла и не видит кривых своих весов. Это несправедливо, но всё-таки благодаря таким несправедливостям жизнь похожа на жизнь, а не на программу.

— Что-то ты дохуя умничаешь с утра пораньше, Сань. Такое ощущение, что ты решил мне высказать сейчас все, что планировал поведать в ближайшие пару лет.

Твою мать, Серый, как ты это делаешь?! Эти его ощущения очень часто спасали нас из какой-то задницы, но в данном случае лишь больше меня туда загоняли.

— Ну ты же сам сказал, что давно мы с тобой не говорили. Знаешь ведь, я если рот открою, то уже заткнет только перелом челюсти.

— И в кого только ты такой подкидыш, чесслово.

— Да в тебя, конечно. Тебя же даже перелом не заткнет.

— Бля, Сань, если ты каждое утро будешь так поднимать настроение, то я готов постоянно вставать в часов семь.

— Ну или ложиться.

— Ну или ложиться, — процитировал меня друг, после чего добавил: — Блин, Сашка, подожди минуту, я кому-то ещё понадобился в такую рань.

В ответ я одобрительно промычал, но уже обдумывал, с какой интонацией и с каким вопросом обращусь к Серому. Не скажу, что это была ревность. Но кому это было надо так рано? Почему Серый? Да кто этот второй абонент такой, чтобы из-за него прерывался наш разговор? Ладно, все же это была ревность. Я ужасный собственник, но никогда себя за это не осуждал. С этим хорошо справлялось мое окружение.

Пока из телефона доносились раздражающие звуки мелодии ожидания, я вновь почувствовал недомогание. На этот раз панорама города поплыла перед глазами, после чего стала надвигаться тьма. Пока ещё близкие ко мне предметы были различимы, я дошёл до одной из металлических труб, которая и стала моим спасением от падения. От слабости в теле я чуть не выронил телефон из рук. К счастью, через полминуты состояние пришло в норму. Я протер рукой глаза и оперся спиной о ту самую трубу. Сейчас мое мнение о том, кто решил потревожить Серого, кардинально изменилось: я был ему благодарен. Ну, как говорится, своего мнения не меняют лишь глупцы и мертвецы.

Придя в себя, я осознавал, что надо заканчивать разговор, иначе друг жизни точно о чем-то догадается. Но мне так хотелось поговорить ещё, ведь я буду сильно скучать. И очень скоро.

Миллионы убитых задешево,

Доброй ночи! Всего им хорошего

В холодеющем Южном Кресте.

Осип Мандельштам

Глубокий вдох. Ещё один. Казалось, что вместе с ритмом моего сердца оживал и город. С радостью бы сказал, что приятно пели птицы, но не хотел соврать, ведь я слышал лишь шум в ушах. Он утихал и вскоре покинул меня, дав организму вновь прийти в себя. Я уже забыл, что меня раздражала мелодия ожидания, и вспомнил лишь услышав голос Серого снова.

— Ну что, соскучился уже? — донеслись из трубки достаточно громко сказанные слова друга, вызвав острую боль в голове. Такую острую, что я слегка зажмурился. Однако нужно было продержаться ещё немного, поэтому пришлось дальше игнорировать недомогания.

— Хха, ещё бы. Ты мне только никогда не говори, кто это был, а то у этого инкогнито ночью шея хрустнуть может.

— Ты со своими крышами смотри, чтоб не твоя, герой.

— Обижааешь, Серый. Я на крыше чувствую себя увереннее, чем идя по улице и спотыкаясь о мелких собачек.

— А я всю жизнь думал, что это они о тебя спотыкаются.

— А ты, Серый, юморист, как я погляжу.

— Хах, спасибо, что наконец заметил.

Каждая фраза, произнесенная другом детства, по-прежнему отзывалась в голове колющей болью. Но мне показалось, что я свыкся с ней в процессе разговора, как и с тем до ужаса неприятным чувством лёгкой тошноты, приследовавшим меня все утро. На самом деле, лёгким его было назвать сложно, но у меня хорошо получалось отвлекаться на разговор. Даже если от него мое состояние становилось лишь хуже. Я был готов говорить с Серёгой при любых обстоятельствах: пусть каждое сказанное мною ему слово проявлялось бы на теле порезом, а каждое услышанное — соль на эти порезы, — я не прервал бы диалог. Я читал бы ему поэмы. Но сейчас ситуация была хуже: одно неправильное слово или даже звук — и не только себе бы больно сделал, но и Серого ранил. Смертельно. Мне никогда не было жалко себя, и я считал это своей положительной чертой. Инстинкт самосохранения порой мешает людям жить на полную.

Пока из телефона доносился лёгкий смех Серого, на моём лице губы растянулись в еле заметной улыбке. Но, признаться честно, это была самая искренняя улыбка за всю мою жизнь. В ней можно было увидеть и сожаление о содеянном, и просьбу простить меня, и радость, и просто покой. В глазах моих отражались лучи утренней зари, плавящие стекла окон многих квартир. Отражались особенно четко, ибо впервые за мою взрослую жизнь глаза окутала пелена набегающих слёз. Если бы я увидел сейчас себя в зеркале, то разбил бы его.

Мне оставалось недолго. Я чувствовал это и физически, и своим затупившимся шестым чувством. Настолько недолго, что было удивительно, как я всё ещё стоял на ногах ровно.

Я набрал воздуха в лёгкие, словно в последний раз, и медленно опустил уже тяжёлые веки.

— Мы ещё увидимся, Серый. Спасибо за разговор, мне этого не хватало. Извиняй, зарядка садится, побегу домой. Не переживай только, если я снова телефон проебу, ахах..

После этого я больше не смог вдохнуть воздух. А на телефоне было 83% зарядки.

Я прекрасно знал свой гаджет и расположение кнопок на нем, что и помогло мне сбросить вызов в секунду. В единственную секунду, что у меня была. Я сжал руку из последних сил, чтобы не выронить телефон, напряг тело настолько, насколько это было возможным на тот момент, однако это не спасло меня от сильного удара головой. Только вот я его уже не чувствовал. Все, что я ощущал, это одиноко скатившуюся в момент падения слезу, которую так боялся пустить. Уверен, что ее бы не было, если бы Серёга не позвонил мне в этот день. Знай, дружище, больше всего перед смертью я хотел обнять тебя.

* * *

Вот и наступил тот день. Моё тело лежало на крыше дома полузаброшенного района, в руке находился мобильник, из-под головы виднелось небольшое, но четкое алое пятно. Правоохранительные органы изначально могут подумать, что это несчастный случай, что стоило бы смотреть под ноги, но как только они окинут взглядом мое бледное, с оттенками в частности жёлтого цвета лицо, то сделают безошибочно верный вывод о том, что это отравление. Нетрудно будет догадаться, что намеренное и осознанное. Причина? Это уже никого не волнует. Но мне было интересно, через сколько все же обнаружат труп.

Уходить на тот свет оказалось не страшно и не больно. Уходить было тяжело. Поначалу ты словно бежишь, вольно и свободно, но с каждым шагом тебе все тяжелее переставлять ноги, тебя будто сковывают невидимые оковы. Оковы этого мира. А может той смерти? Останься б я после этого живым, то полжизни плакался бы в грудь Серого, как маленький и провинившийся мальчик. Я знал, что такого он мне не простит. И правильно сделает.

Пусть я умер, пусть я не существую теперь физически, но я буду жив, пока жива память. А память будет жива до момента, пока об этом всем не узнает мой друг. Прости меня, Серый. Но обещание я сдержу. Мы увидимся, осталось немного. Не забывай, что ты всегда был частью меня, благодаря чему остался жив мой голос.

Ты уйдешь на тот свет,

я уйду на ту тьму.

Знаете, как говорят: "Я видеть хочу, что чувствуешь ты". Сейчас я понял, что мало в жизни вещей, которые будут хуже, чем чувствовать за другого человека. Очень часто мы слышим от людей на эмоциях, что не способны понять их, ведь не живём такой самой жизнью, не ощущаем того, что ощущают они. Все, на что мы способны, это примерно представить себя в аналогичной ситуации. Но чувства те же никогда мы не испытаем. И слава богу. Свою боль человек перенесет, а чужую — не хватит сил. Наверное, именно поэтому я лишь сейчас, уже не будучи живым, вынужден всё это пропустить сквозь себя. Как я сказал, от меня остался лишь голос. Казалось бы, что мне может болеть, раз нет сердца, я ничего не вижу, ничего не могу тронуть. Но я всегда мог сорвать оставшийся голос в крике. И уверен, что не радости. А говорю я это всё к тому, что с первых секунд моей жизни в параллельном нашему измерении переживания Серого не давали мне покоя. Сюда идеально бы вписалась фраза, что это рвет мне душу, но максимум, что от этой души могло остаться, это одна ничтожная черная подбитая бабочка, которая не смогла улететь вслед за своей стайкой на небеса. Из-за неё было так тяжело и больно, что я сам хотел её раздавить. Но давила меня она.

* * *

Шел третий день с момента, как я пообещал перезвонить. Гудки шли, что хоть и в очень малой степени, но успокаивало Серого. Это наталкивало его на мысль, что с крыши я всё-таки унёс свой зад. Только вот что с этим самым задом произошло потом? За время созданной видимости игнора с моей стороны Серёга перебрал уже тысячу и один вариант пиздеца, в котором я мог оказаться. С одной стороны, хорошо, что там не было верного варианта, но с другой — как же, твою мать, дружище расстроится, когда всё узнает. Я точно умру второй раз.

По приезде в город Серого мой телефон разрывался от его звонков. Пожалуй, это и стало моим спасением. Даже сейчас, после моей смерти, Серый продолжал спасать меня не подозревая, что случилось нечто непоправимое.

Крыша дома, на которой я так любил зависать, была достаточно длинной. За многочисленными трубами, антеннами и выступами из бетона моё тело было заметить не очень просто, если не всматриваться. Учитывая то, как редко здесь кто-то бывал, я не надеялся, что найдут не мой скелет, а целое тельце. И вот сейчас, абсолютно неожиданно для меня, по крыше решили полазить малолетки для очередной выебистой показухи, но нашли труп. Нашли по звуку, который предательски издавал мой по-прежнему крепко сжатый в руке гаджет. Без криков самых сентиментальных, конечно же, не обошлось. Будь у меня лицо, я бы непременно закатил глаза. Остальные ребята просто молчали, испуганно бросая взгляд на меня, но трогать не стали, ибо выглядел труп, словно после чумы. На примере этих ребят хорошо прослеживается разница между "малолетками" и просто "разумными детьми до 14": малолетки не думают о ебаных последствиях. Через минут двадцать около того самого рокового дома стояла машина скорой помощи и милиция. Дети постарались, но даже не подумали о том, что их привлекут к следствию. Пока официально не установят, что я сам лишил себя жизни, этих несчастных будут слегка пытать. Ну и дадут пизды за то, что лазят по крышам. Но я благодарен вам, детишки, ведь меньше всего мне хотелось сгнить тут, это так скучно и грустно. Хотя я не сомневался: ещё пару часов — и Серёга бы сам нашел меня. Это было страшно.

Страшно, но не сильнее, чем от переживаний Серого. По его внутреннему состоянию я мог хорошо представить его внешний вид: шире обычного раскрытые глаза, порой сдвигающиеся в форму домика брови, взъерошенные ветром волосы и серая аура вокруг. Это серое облако будто окутывало его, не пропуская никаких звуков, кроме тишины. Но в голове товарища было столько мыслей, что даже тишина казалась громкой. Все это приводило к тому, что Серёга начинал косячить: он мог задуматься, идя по городу, и случайно в кого-то врезаться, мог пройти мимо нужного поворота, мог промочить ногу в луже, мог не слышать просьб сказать, который час, а мог не слышать крика "Бере.."...

— Берегись! — послышался голос женщины. Он был таким писклявым, что Серый в миг вышел из транса, только было поздно. Он успел обернуться и увидеть десятки широко раскрытых пар глаз, смотрящих на него, десятки ртов, кричащих "Стой!", десятки напуганных лиц. И все это за секунду. Но даже не обратил внимания на визг сирены в метре от него. После лишь уже знакомая мне темнота.

Прости, друг, если это вышло из-за моего обещания. Прости, что из-за меня ты снова страдаешь. Ты ещё не мёртв, я чувствую это, отчего хочется кричать. Но я не могу. Я не могу пошевелить даже тем, что у меня осталось: не дрогнет голос, не взмахнет крылом бабочка души. Однако я ещё закричу, в этом не было сомнений.

Извини, дружище, что так случилось. Возьми мою бабочку, только вернись в мир живых ещё хотя бы на минуту.

Прохожий, бодрыми шагами

И я ходил здесь, меж гробами,

Читая надписи вокруг,

Как ты сейчас мою читаешь.

Намек ты этот понимаешь?

Прощай же, до свидания,

друг.

Надпись на могильном камне

Друзья — это одна душа на двоих. Не всегда это можно осознать при жизни. Однако я рад, что смог понять абсолютно весь заложенный в эту фразу смысл, даже смог прочувствовать, пусть и после физической смерти.

Слепые люди, знайте: вы безумно счастливые люди. Насколько же, наверное, ужасно видеть полуживое, а то и мертвое тело самого близкого тебе человека. Хочется завыть, рыдать навзрыд, долго и протяжно, словно это что-то сможет изменить. Но при этом ты успокаиваешься. Не сразу, нет, но слезы будто очищают твою душу от страданий. И сейчас я проклинал себя за то, что не мог плакать. Эта тоска и боль будут биться внутри несуществующего меня, словно в герметичной коробке.

От моей души осталась полудохлая бабочка. Ещё недавно я ее ненавидел, а сейчас она спасала жизнь. Наверное, это первый раз, когда я смогу помочь Серому так же, как и он мне. Я не сомневался, что делал правильно.

* * *

На дороге лежало неслышно дышащее тело: голова прижата лицом к неровной дороге, разбросанные, словно во сне, руки, неестественно согнутые ноги. Столпилось немало народу, но 80%, как всегда, ради зрелища, остальные 20% пытались испытывать чувство, похожее на сочувствие. Не то сейчас поколение, чтобы говорить, что люди сочувствовали искренне. Это, скорее, рефлекс, выработанный за последние лет 50, — в определенных ситуациях, подходящих под критерий "кому-то плохо", хвататься руками за голову и делать глаза по пять копеек, в исключительных случаях хвататься за сердце. Не скажу, что я при жизни был Человеком с большой буквы, но помочь выйти с транспорта бабушке с сумками всегда мог. К сожалению, сейчас и это делает даже не каждый пятый. Посему я хотел, чтобы эта толпа исчезла, я хотел побыть с Серым наедине, в тишине, а меня сбивало всё.

Через минуту Серёга уже лежал на носилках, которые с максимальной для такой скорости аккуратностью были занесены в машину Скорой помощи. Той самой Скорой помощи, которая его и сбила. Той самой Скорой помощи, которая везла мой труп.

Ирония судьбы, друзья. Или с лёгким паром. После такого сложно не верить в.. нет, не в судьбу и не в Бога. В силу обещаний. Извини, Серый, что наша встреча произойдет в результате катастрофы. Я как всегда виноват, хотя ты бы заставил меня отрицать это.

Израненное наполовину лицо, словно по нему прошлись наждачкой, идущая с немного подбитого носа кровь, так же кровоточащая нижняя губа, разбитая бровь, подранные ладони, переломанное тело.. Я чувствовал, что Серого врачам придется собирать по косточкам. От этого пазла зависела дальнейшая жизнь моего друга. Его сердце ещё билось, я посадил на него свою бабочку. Ей было тесно между жизненнонеобходимым органом и относительно уцелевшими ребрами, но и выбора я ей не дал. Конечно, вы понимаете, что бабочка — всего лишь выдуманный мною символ моей же никчёмной жизни после смерти. У меня действительно было желание помочь Серёге выкорабкаться из смертельной ямы, поэтому я готов был отдать ему всё, хоть и было у меня совсем немного.

Скорая помчалась, её вины в аварии не было, милиция разберётся потом. Милиция всегда разбирается не сразу. Наверное, привычка такая. От скорости, на которой мы летели по местным колдо(ё)бинам, врачи, сидевшие с нами, боялись уже и за свои жизни. Мне давно ничего не угражало, моя непринужденно вывалившаяся рука слегка болталась при наездах на ямы и горки. В то же время Серого изо всех сил пытались привести в чувства, чтобы была хоть какая-то гарантия, что несчастный доживёт до реанимации. Мужчина, доктор, сидевший рядом с инициатором аварии, путём различных манипуляций и приборов всё-таки добился желаемого результата: веки Серого еле заметно стали шевелиться, дыхание участилось. Через пару секунд он даже смог попытаться сжать руку в кулак, но тело пронзила боль, острая и нечеловеческая, которая дала понять, что максимум движений — лёгкий поворот шеей. Серого распирало желание откашляться, но у него не вышло даже набрать в лёгкие воздуха больше, чем при его бессознательном дыхании диафрагмой. Однако из-за кома в горле кашель все же вырвался из груди товарища, перебив и без того сбитое дыхание и заставив напрячь все тело от боли, разлившейся по нему. Обезболивающие препараты, которые уже циркулировали в крови Серого, не смогли так быстро унять боль. Но Серёга был сильным и духом, и телом. Наверное, это и объясняет то, что ему удалось прийти в сознание так быстро. Но от этого я волновался лишь сильнее, ведь чувствовал, насколько сильную боль испытывает друг.

Медсестра, сидевшая рядом с моим телом, сочувствующим взглядом окидывала Серёгу. Было заметно по ее переживаниям, что она никогда с таким ещё не сталкивалась. Даже не исключено, что это ее первый выезд на скорой. Вряд ли с мертвым телом много нужно было бы делать, о проведении спасательной операции точно не задумывалась. Мужчина, пытающийся поддерживать Серого в сознании, чувствовал себя спокойнее и увереннее — не самый страшный случай в его жизни, это было видно. Но для меня это был не просто страшный, а до второй смерти ужасный случай.

Глаза Серого наконец начали открываться после зажмуривания, вызванного болью. Только видел он мало что, слышал ещё меньше, а понимал и вовсе ничего. Может слышали когда-нибудь, как немцы в лагерях развлекались? Ставили в ряд, плечом к плечу, около десяти заключённых, приговоренных к расстрелу, направляли дуло в висковую долю, с громким смехом делали ставки, сколько голов пробьет, и стреляли. Больше всех везло первым двум: смерть была гарантирована, к тому же быстрая. Остальным не всегда везло так же. Но хуже всего было тому, в чьей голове эта пуля останавливалась, ведь не всегда она его убивала. По ощущениям, Серёга находился как раз в состоянии "Застрявшая пуля". Он был на грани сознания и его отсутствия. Как ни странно, но боль не давала ему снова отключиться. Я знал, что Серый поправится, его вылечат, но только при одном условии: он не узнает о том, что всё-таки со мной случилось.

К счастью или к сожалению, мой друг память не потерял. Когда он свыкся с болью, то попытался заговорить. Он не мог поступить иначе.

Голос его был тихим, за шумом сирены и грохотом в машине почти не слышен.

— Т.. телефон, — произнес Серёга с такой болью в голосе, что я сам хотел заткнуть его. После этой красноречивой фразы он вновь закашлялся, что доставило ему ещё больше острых ощущений.

— Пострадавший, лежите спокойно, вы и так на грани, — приказывающим тоном ответил доктор.

Я не сомневался, что дружище проигнорирует этот приказ.

— Ттелефон, пожалуйста, п.. позвоните. Там.. там номер.. ппервый самый.

Разумеется, первый номер был моим. Только вот телефона не было: от удара вылетел из руки. Сейчас он, скорее всего, уже валялся в пакетике для улик у милиции. Ну что ж, будет лежать рядом с моим, который тоже демонстративно изъяли и упаковали.

Доктор не ответил, да и Серёга не разобрал бы сказанного, сознание резко помутнело. Голова невольно стала падать набок, а движения век были различимы лишь благодаря длинным ресницам. Понадобилось около минуты, чтобы хоть как-то сфокусировать взгляд. Но после того, что увидел Серый, ему захотелось нажать CTRL+z. Причем раз так двадцать. Слепые люди, знайте: вы безумно счастливые люди.

Я уже упоминал, что моя рука предательски торчала из под белой простыни. Поначалу медсестричка пыталась ее укрыть, но и про дороги я вам говорил. Видно было немного: всего-то пальцы и костяшки. Однако из тысячи рук мою все равно можно было узнать, особенно другу всей жизни: на пальце было тату. Даже более того, это тату было парным. Парным с Серым. Ничего примечательного, всего лишь две вертикальные полосы. Сделано это было, как говорится, по молодости. Мы хотели затем добавить слова между этими полосами, но так и не придумали, какие именно. Оставили в итоге как есть. Было круто здороваться за руку и видеть, как стараются пересечься эти линии. Ладно, никакой сентиментальности с моей стороны. Как вы могли догадаться, Серый заметил эти полосы на безымянном пальце моей левой руки даже с таким расплывшимся фокусом. Если бы у него были силы, он бы резко изменился в лице. В данной ситуации он сжал челюсть изо всех сил, чтобы не закричать, зажмурился и старался не дать сердцу выпрыгнуть из груди. Ещё каких-то пару мгновений он надеялся, что это не я, но все факты говорили об обратном. Серый забыл про физическую боль, которая всё ещё не до конца покинула его. Сейчас его тревожила лишь душевная. Доктор не понимал, что происходит с пациентом, почему его состояние резко ухудшилось, почему подскочило давление, а девушка понимала ещё меньше. Но им удалось наблюдать, возможно, самую трогательную в их жизни картину.

На глазах у Сереги стали появляться слезы, губы растянулись в улыбке, вызванной предистеричным состянием, но он смог взять себя в руки, ибо кричать было больно, он бы не вынес и отключился. Далее пошел разговор шизофреника, как подумали доктор и помощница.

— В..вот мы и встретились, Ссаня. Ччто ты натворил, д..друг? Зачем? — старался четко говорить Серый, но между словами невольно приходилось делать паузы, чтобы вдохнуть.

Прошло буквально секунд пять, а состояние товарища кардинально изменилось: он стал дышать умеренней, давление пошло вниз, улыбка на лице уже не дергалась, как у сумасшедшего, только вот и взгляд стал утухать, будто свечка, которую ради забавы пытается затушить ребенок, подбирая силу, с которой надо подуть.

— Ты.. ты все же сдержал обещание. За это я и любил тебя, дружище. И люблю. Спасибо тебе.. за всё. Мы ещё увиди... — тут Серёга слегка закашлялся из-за нехватки кислорода, параллельно протягивая свою почти целую правую, точно так же татуированную руку, но вскоре продолжил: — Мы ещё увидимся, Сань. Поэтому я говорю "До свидания". Прости, что не увидел боли в твоих глазах.

Прошла секунда. Доктор уже вновь бешено старался что-то предпринять, что-то найти, что-то подключить, ибо жизнь из Серого вытекала с невиданной скоростью. Да что я говорю, жизнь ушла из него как раз за ту единственную секунду. Как много может произойти всего-то за один миг...

Помните бабочку, которую я посадил на жизненнонеобходимый орган друга? От увиденного сердце Серого начало биться с такой силой и скоростью, что ее просто расплющило о верхние ткани и кости ребер. В тот момент я услышал до ужаса громкий душераздирающий крик. Казалось бы, откуда? Почему я слышу? А потому, что крик этот был моим. Мне стало так больно, как никогда не было и не могло быть. Мой путь на небо сопровождался адской болью, будто мне все кости сломали в одно движение. И болело не тело, болела израненная мною же душа. Я всё-таки сорвал голос, но чувствовал, как рядом со мной поднимается ввысь душа лучшего друга.

Навсегда вместе, друг, ты ещё дашь мне по голове за то, что я натворил.

Наши тела лежали в позе божеств, тянущихся руками на картине "Сотворение Адама". Вокруг метались доктор и медсестра, скорая уже подъезжала к больнице, только смысла в этом не было. Никакой дефибриллятор не вернёт жизнь Серому, его душа предпочтет остаться в ином мире, но с моей. По-прежнему не знаю, чем я заслужил такого друга. Спасибо тебе, Серый, ты был и останешься лучшим. Я знаю, что ты видишь эту слезу на моей щеке, но я не вытру ее: у меня нет ни рук, ни тела, ни щеки. Только вот все равно есть слеза. И у меня всегда есть ты.

Вот мы и увидились, Серый.