Мизофобия (джен)

На деревянном столе с необычно гладкой и блестящей поверхностью ровно посередине лежала небольшая стопка белой плотной бумаги. Чуть выше и правее высилась блестящая стеклянная чернильница и, параллельно ей, лежало перо без единого пятнышка на стержне.

Безупречно.

Постель заправлена свежими выглаженными простынями, сверху — стандартное зеленое покрывало, выглядящее так, словно его достали для торжественного случая — на самом деле, оно выглядит так всегда.

Все на своем месте. Все чисто.

Леви разулся, ставя обувь там же, где и всегда, снял серый пиджак, вешая его на плечики в полупустой шкаф. Слева от шкафа была дверь в небольшую ванную, куда капитан направился освежиться после улицы. Намылив руки дорогим белым мылом, он сполоснул их и лицо из белого кувшина кристальной холодной водой, протянул руку за таким же белым полотенцем, но несколько капель опередили его, радостно брызнув на край умывальника. Лицо Леви не изменило своего выражения. С легким раздражением он аккуратно вытер раковину чистой тряпочкой, которая затем тут же была отправлена в стирку. Затем мужчина вернулся в комнату, сел в кресло и, запрокинув голову, прикрыл глаза.

Этот вечер был полностью в его распоряжении.

Сквозь окно, чьи стекла нельзя было заметить, пока не притронешься к ним, проникал закатный свет, прочерчивая на выскобленном деревянном полу кроваво-красный узор. Леви молча наблюдал за тем, как он постепенно исчезал, тая в наступающей ночи. Оставшись в темноте, он не зажег керосиновую лампу, стоявшую на тумбочке возле кровати. Мысли, бродившие вокруг недавних событий, походов, вылазок, потерянных товарищей, постепенно привели его в детство.

Леви наклонился вперед, тяжело опершись о колени. В комнате стало совсем темно и тихо.

В той, другой комнате, все было наоборот. За стенкой всегда шумели пьяные посетители, раздавался наигранный кокетливый визг, грохотал грубый смех. Вонь этих комнат будто бы протискивалась под дверь, которую никогда нельзя было закрыть плотно, проникая в маленькую бедно обставленную каморку, где главным богатством был закопченный очаг, дававший и свет, и пищу, и тепло. Его постель лежала как раз около очага: старая наволочка, набитая слежавшейся соломой, тонкое одеяло с рваным краем, тонкий матрас. Мамина кровать была убрана ненамного лучше, но на нее не разрешалось садиться. Даже будучи глупым малышом, Леви усвоил этот урок. Однажды он положил на нее одну из своих немногих игрушек — тряпичную куколку, которую мама сделала ему из старого платья. Увидев это, мама бросила ее в огонь плиты, и, пока та догорала, развернула сына к себе и отчитала. Леви запомнил только, что она выглядила очень встревоженной и отправила его мыть руки, а пока он мыл, стояла сзади и следила за ним.

Он встал, окинув взглядом совсем темную комнату, и двинулся было к лампе, но тут дверь затряслась под ударами, а тишину отодвинул в сторону веселый громкий шепот:

— Леви! Леви, это я, открывай, — и для убедительности еще пару раз постучала, уже не так громко, почти сдержанно — по своим меркам.

Мужчина уже подошел к двери и открывал ее, когда Ханджи чуть сильнее надавила на ручку. Дверь резко открылась, и девушка, запнувшись о порог, с разбега уткнулась головой в плечо, которое в ответ, тоже сдержанно для этого человека, дернулось почти рефлекторно.

— Ты... — начал капитан презрительно, но Ханджи уже отстранилась и, поправив очки, удивленно рассматривала темноту перед собой.

— Как-то тут у тебя темновато! Экономишь?

Леви хмыкнул и, отойдя к кровати, зажег лампу. Комната наполнилась мягким желтым светом, который заполнял пустоту уютом и теплом.

— А, другое дело! — улыбнулась девушка. — Так я хотя бы ни во что не врежусь. Это вот отчет по прошлой вылазке, тебе надо с ним ознакомиться до завтрашнего собрания, я полагаю, к тебе тоже могут возникнуть вопросы.

Она протянула пачку листов Леви, и, пока он слегка брезгливо перелистывал мятые страницы, плюхнулась на тот же стул и с явным восхищением осматривалась.

— Как чисто! Ни пылинки, ни соринки! У меня совсем не так. Все свободное время на это убиваешь? О, а можно ванной воспользоваться? Я так спешила отнести этот отчет, что даже...

— Избавь от подробностей, очкастая. Нельзя, — не поднимая глаз от бумаг, проронил Леви. Не слушая его, Ханджи встала и пошла в ванную.

— Ой, и тут все такое блестящее! — восторгу ее не было предела. — Я просто посмотреть, честно-честно, трогать даже не буду ничего, ну разве только...

Повисла нехорошая тишина, которая заставила Леви отложить бумаги и зайти в ванную. Ханджи, наклонившись над раковиной, внимательно рассматривала зубную щетку.

— Ну и ну, — промолвила она все так же удивленно. — Даже зубная щетка безупречна, а вот бритвенных принадлежностей нет, это странно. Не растут волосы на лице? Наследственность или стресс?

На ее плечо решительно легла рука и, развернув, стала настойчиво толкать к двери.

— Отчет отдам завтра, убирайся, — Леви дотолкал Ханджи до выхода, неприветливо распахнув дверь. Та, казалось, не смутилась, и, с улыбкой говоря какие-то глупые извинения, вышла в коридор. Дверь захлопнулась тут же.

Леви медленно вдохнул, задержал дыхание, выдохнул. Злополучный отчет все еще валялся на тумбочке, несколько листов упало на пол. Мужчина подобрал их и постарался выровнять стопку, но это не удалось — листы были слишком измяты, а на один из них явно положили чей-то хлеб с маслом, и теперь буквы расползлись по странице, стараясь спастись от пятна с жиром. Чувствуя, как внутри просыпается раздражение и гнев, Леви опять выровнял листы, борясь с желанием окончательно порвать их и переписать заново. Ограничился только тем, что начисто переписал эту злополучную страницу с отвратительным пятном.

Пятна слишком мерзкие, чтобы оставлять их существовать в этом мире. Сами по себе они вредоносны. Это отражение слабости, небрежности, которых не должно быть в человеке, отвечающим за жизнь других людей. Мысль о том, что кто-то может вообще не обращать внимания на пятна, выводила из себя.

Дописав последние строчки, Леви снова сложил отчет стопочкой. Теперь белый лист затерялся среди других, мятых и замазанных. Какие-то мысли снова полезли в голову, но сейчас капитан был настроен решительно не поддаваться им. Наскоро приведя себя и свою одежду в безупречный порядок, он вернулся в кресло и закрыл глаза.

Сон пришел быстро, и сначала был вполне безобидным, без боли и сновидений. А потом в сон пришла она. Осунувшееся мертвое лицо невидяще смотрело на него, непривычное, даже спустя столько лет, незнакомое в своем спокойствии. Во сне он понимал, что может уйти из этой усыпальницы, но почему-то, пытаясь открыть дверь, не хотел поворачиваться спиной к трупу, сереющему на постели.

Леви открыл глаза и некоторое время сидел так, сосредоточившись на том, чтобы успокоить свое дыхание. Ночь была тихая, где-то вдали пересмеивались дежурные. Воспоминания... Они выводили из себя. Леви заставил себя повернуть голову и посмотреть на пустую кровать. Мысли шли дальше, и вот он вспомнил тот день, когда он узнал, кем работает его мама.

Как обычно, вечером он играл во дворе, пока все гости не уходили по домам. После этого он всегда ждал, что мама зажжет свечу на окне, и тогда шел домой, где его ждал ужин. Мама в этот момент уходила в другую комнату, где была общая ванная для всех жительниц дома, и куда ему строго запрещено было заходить. Она объясняла сыну, что он может заболеть, если зайдет туда, и мальчик послушно держался подальше, хотя многие девушки и женщины,смеясь, предлагали ему порой зайти туда и хохотали, когда он упрямо твердил, что мама не разрешает. Затем мама возвращалась и укладывала его спать, рассказывая сказку или напевая песенку.

Но в этот вечер огонек свечи слишком долго не появлялся в окне. В животе урчало так сильно, что он решил, будто мама просто забыла зажечь свет. Когда он открыл дверь, он увидел двух рослых мужчин на маминой кровати и маму, странно зажатую между ними, словно она пыталась вырваться, но почему-то не уходила. Один из них, почти дедушка, как тогда показалось мальчику из-за клочковатой бороды, грязно выругался, другой, напротив, заржал, прижимая женщину крепче за бедра. Мама подняла голову с колен первого, испуганно глядя на сына, и тот увидел,...

Как и тогда, сильный рвотный позыв подкатил к горлу. Леви открыл глаза, прижал руку ко рту и быстро подлетел к умывальнику. Совладав с собой и отдышавшись, он снова умылся, зачем-то намылив руки и лицо. Так бывало всякий раз после того, как он позволял своим воспоминаниям вновь проникнуть в его голову: они захватывали его равновесие мыслей и призывали далекий хаос, разрушая и подчиняя. Только большим трудом удавалось снова взять над ними контроль.

Леви умылся опять, смывая с лица и плеч холодную испарину. На сегодня сон кончился, он переоделся в чистое и сел за отчеты. Они все имели одну и ту же форму, менялись только цифры погибших и раненых в тот или иной момент вылазки. Перо привычно заполняло чернилами лист, а грязный отчет Ханджи мозолил глаза. Не выдержав, он переписал и его, брезгливо переворачивая серые листы с кляксами, зачеркиваниями и избегая художественного стиля майора. Он старался сосредоточиться, полностью погрузиться в отчеты, но память не давала покоя.

После той ночи он почти избегал мать, а она вела себя так, словно сознавала перед ним свою вину, и от этого становилось еще тяжелее. Он гулял по улицам подземного города, в который раз проходя теми же дорогами, но впервые теперь видя всю жестокость, нищету, грязь этих мест. Домой возвращался только ночью, сразу ложась в постель и отворачиваясь к стене. Мать не смела прикоснуться к нему и, кажется, плакала, потому что утром ее лицо, успевшее уже осунуться от терзающей ее болезни, было опухшим словно от слез.

К ней почти никто не заходил, даже женщины, которые жили в том же доме, перестали к ней заглядывать. Через неделю она слегла, и все время кашляла, словно внутри нее горел огонь,и дым не давал ей вдохнуть. Леви хотел помочь и принес воды, но когда она потянулась к кружке, его рука задолжала, и он чуть не пролил. Мать заметила это и, странно улыбнувшись, прошептала "Правильно... Не касайся меня, я не хочу тебя заразить".

Постепенно отчаяние переросло в отрешенность. Он медленно возвращался домой, зная, что ничем не может помочь маме, и стыдясь и ее, и себя.

Со временем воспоминания об этом дне сгладились — в его мире было достаточно боли, чтобы забыть ту. Но тот момент, когда мама закрыла глаза и больше их никогда не открыла, он помнил очень ярко. Ему было страшно. Он почти дотронулся тогда до ее впалой щеки, не до конца веря, что это все же случилось, но страх, сидевший где-то внутри, пересилил, и тогда он понял, что она ушла, а он ничем не мог ей помочь. Сев на пол, он обхватил руками колени, и только тогда почувствовал, какой же он сам маленький в сравнении с этой комнатой, домом, городом.

Страх не исчез, и Леви отдавал себе в этом отчет. Он только усиливал желание быть чистым — от грязи, от эмоций, мыслей, чувств, лишних звуков, лишних слов. И даже будучи тем, кем он был сейчас, Леви не мог насовсем избавиться от страха. Не до конца осознавая, чем вызван этот страх, долгие годы растущий вместе с ним, он не старался избавиться от него. Это было... привычно.

Небо за окном посерело. Переписанный отчет получился короче почти в три раза. Закончив писать, капитан взял бумаги со стола и вышел. До завтрака было еще два часа, и почти чистая столовая пустовала. Выбрав самую белую чашку, стоящую отдельно на нижней полке, Леви заварил себе чай. Пар от напитка поднимался легкими завитками в прохладном воздухе столовой. Чай успокаивал, возвращал вышедшую из-под контроля память к реальности. А реальность была такова, что страхам и сожалениям было в ней не место.

Леви прислушался. Кто-то шел сюда, несмотря на ранний час, топая, как титан. Предугадывать, зачем ей понадобилось так рано утром в столовую, было бесполезно, а спрашивать не хотелось. Леви продолжал пить чай и молча смотрел, как Ханджи, зевая на ходу, берет наугад чашку, насыпая заварку прямо через край бумажного пакета. Часть просыпалась на стол, на пол, но девушка не обратила внимания, наливая кипяток в чашку и немного за ее пределы. Леви не удивился, что Ханджи выбрала тот же стол, что и он, садясь напротив, почти укладываясь на столешницу. Хмуро уставившись на соседку, он отставил чашку, откинулся на стул и скрестили руки на груди.

Та какое-то время мечтательно рассматривала потолок, повернувшись к нему боком, затем словно встрепенулась, развернулась к Леви и с усталыми, но блестящими глазами сказала:

— Представь себе, ночью титаны хотят есть так же, как и днем! Их нападки на меня не ослабели, даже наоборот!

— Не интересно, — обронил Леви.

— Напротив, это очень интересно! Это дает пищу для размышления — ха! — она ударила рукой по столу, так, что вода в чашках заколебалась, и от души громко рассмеялась. — Я чуть не стала пищей, но это дало пищу для размышлений, забавно, правда?

— Нет, — коротко ответил капитан. То, как жизнерадостно и легко Ханджи рассмеялась, пугало. И выводило из себя.

— Ну, что же ты за бука такой, — проворчала Ханджи, отпивая из чашки. — Так нехватка сна действует на тебя? Или ты всю ночь переписывал отчет? Дай-ка взглянуть... — Она перегнулась через стол, забирая листы, лежащие под носом Леви. Тот раздраженно смотрел, как она перелистывает отчет, и нахмурился, когда девушка чуть не завизжала от восторга.

— Я знала! Так и знала, что ты перепишешь их! Ну и ну, Леви, кто бы мог подумать, что ты настолько помешан на чистоте! Интересно, — ее стекла очков зловеще сверкнули, и капитану стало вдруг одновременно смешно и противно от того, насколько сейчас в ее глазах он выглядел чем-то вроде подопытной крысы.

— Остынь, — бросил он, вставая с чашкой из-за стола. Вслед ему донеслось:

— У тебя пятно на куртке.

Коротко дернувшись, Леви остановился и обернулся. Ханджи не могла долго сдерживаться и прыснула:

— Шучу, просто шучу.

От этой веселости и жизнерадостности к горлу подкатился комок. Молча, не давая никаким эмоциям отразиться на бесстрастном лице, Леви отвернулся и ушел. Ему еще предстояло вынести общение с подчиненными и задать хорошую тренировку своему отряду. Мысли переключились на более насущные проблемы, а грязное старое белье было убрано на дальние полки сознания снова.

Ханджи немного подождала, пока шаги не стихнут за порогом, затем, бормоча себе что-то под нос, попробовала держать чашку на манер капитана, но, обжегшись, уронила и разлила чай по всему столу. Отчет медленно окрасился в приятный коричневый цвет. Пожав плечами, Ханджи взяла его, промокнув полой рубашки, и, наскоро вытерев половой тряпкой липкий стол, отправилась по своим делам. Про себя она решила не говорить об этом Леви — для его же душевного спокойствия.