Руины (гет)

Когда-нибудь ей скажут, что он погиб. И Гермиона будет кричать, плакать, отрицать, снова плакать, а потом бесшумно опустится на пол, несмотря на попытки Джинни усадить её на диван и напоить водой. Она протянет руки к Гарри, но тут же осознает, что никакая сила, даже сила знаменитого Поттера, не вернёт ей мужа, — и прекратит мольбы.

Она будет знать всё, потому что умеет задавать вопросы. В какой-то момент очередные подробности покажутся ей отвратительными — она уйдёт, не дослушав. Потом вернётся, со слезами на глазах умоляя продолжить прерванный рассказ, потому что… Гермиона захочет представить всё, что он видел перед смертью и за неделю до, отчаянно пожелает прочувствовать весь тот страх, ту боль, как будто это облегчит его долю, сделает проще его потерянную жизнь в прошлом, которое не вернуть.

Когда-нибудь ей скажут, что он погиб. И Гермиона, пролежав в молчании без сна трое суток, вспомнит вдруг их первую значимую встречу. В том новом отделе министерства, где уже начали регистрировать на переаттестацию, но ещё не решили вопрос с живыми очередями, раздражавшими всех посильнее дрянного кофе на первом этаже.

— Грейнджер, опять ты. Я надеялся, что вчера ты всё решила и я тебя больше не увижу, — сказал он ей, усаживаясь в душном коридоре на стул напротив.

— Что ж ты сам не решил всё вчера? — парировала Гермиона возмущённо. — Я бы тоже не отказалась больше тебя не видеть.

Потом они вдруг разговорились про Чжоу, умудрившуюся устроиться в этот новый отдел, хотя никаких вакансий публично не выставлялось, обсудили практикантов, которых им прислали в этом году, и одновременно громко цыкнули, как только секретарь выбежала сказать, что всё, всем до завтра, на сегодня приём окончен.

Когда ей скажут, что он погиб, Гермиона задержит дыхание, ныряя в вихрь воспоминаний. Вернётся приставучая мысль, что она первая поцеловала его и что, если бы тринадцатое июля две тысячи третьего не был у неё таким скверным днём, Гермиона не зашла бы в бар. Не увидела бы там Малфоя, не подсела бы к нему, сознание её осталось бы ясным и она не потянулась бы к губам Драко… А если бы не всё это, не началась бы их общая история.

Она вспомнит, как Малфой, только на секунду замешкавшись, ответил на поцелуй и собственнически притянул её к себе; как его руки показались ей восхитительно сильными и нежными.

Стоя у запотевшего зеркала в ванной и бездумно уставившись на своё затуманенное отражение, Гермиона начнёт перебирать в памяти номера, в которых они встречались, потому что Малфой решил перепробовать все приличные отели в Лондоне и окрестностях. Она переведёт взгляд на пальцы, которыми в порыве страсти с силой вцеплялась в его волосы; на губы, которыми касалась его шеи в гостиничных лифтах; на плечи, которые он сжимал, требуя прекратить шептать его имя, иначе он возьмёт ее прямо в коридоре.

Джинни постучит в дверь ванной, с паникой в голосе интересуясь, всё ли в порядке.

Когда-нибудь ей скажут, что он погиб, и мир Гермионы треснет. Трещина будет быстро-быстро удлиняться, разделяясь на тысячи мелких ручейков, они густо покроют весь её мир замысловатой разрушительной паутинкой. И когда Гермиона вслушается, осознавая, что ей действительно говорят о смерти Малфоя, — хрупкое нечто мгновенно разлетится с безнадёжным звоном, который ещё долго будет стоять в ушах.

Она будет кричать, плакать, отрицать, снова плакать, а потом бесшумно опустится на пол…

Рон решит ночевать в кресле в её гостиной, сон его будет беспокоен и чуток, потому что главной целью станет оберегать Гермиону от самой себя. Но она и не подумает о самоубийстве. Просто застрянет на время в омуте памяти, который выстроит в собственной голове.

В очередной раз увидев дежурящего Рона, Гермиона мысленно перенесётся в тот день, когда сообщила друзьям, что сказала Малфою «да».

— Ну вот… — отчаянно вздохнул Уизли.

— Рон, — предостерегающе остановила его Грейнджер. — Что «ну вот»?

— Я думал, это всё-таки временно, — взмахнул Рон рукой. — Эта твоя… любо-о-овь… к Малфою.

Слово «любовь» прозвучало на редкость саркастично, и Гермиона вся ощетинилась.

— Почему это должно быть временно? — поинтересовалась она сквозь зубы.

— Да потому что это глупо.

— Аргументируй!

— Что за странная просьба — аргументируй! Мы ведь говорим о…

— Нет, давай аргументы! Иначе я не буду тебя слушать!

— Хорошо, для начала: у него расчудесное общее прошлое с Пожирателями…

Гермиона надрывалась, объявляя, что они сто раз это обсуждали, а потом хлопнула дверью, не дав Гарри даже слова вставить.

Через пару часов к ней в дом постучали. Джинни, стоящая у двери, обезоруживающе улыбнулась и сказала:

— Я им объяснила, что мы — а вы трое особенно — слишком многое прошли вместе, чтобы ругаться из-за какой-то свадьбы. Пусть и свадьбы с Малфоем.

Джинни отошла в сторону, и Гермиона увидела, как Гарри и Рон топчутся вдалеке, держа целую коробку с напитками и едой, а заодно подвесив в воздухе плакат с надписью «Весело провожаем в замужнюю жизнь (качественно и по себестоимости)».

Через несколько дней после того, как ей скажут, что он погиб, Гермиона наткнётся взглядом на свадебную колдографию в серебряной рамке, где Малфой целует её так горячо, словно ничто больше не имеет значения.

— Я планировала скромное торжество! — сокрушалась она, изучая список гостей. — А это что… это что, дворец? Ты купил дворец?

Потом, перебирая пергамент за пергаментом, беспомощно добавила:

— Не говори, что у нас будет волшебный салют на полчаса…

Малфой раскинулся на диване, с удовольствием наблюдая за реакцией невесты. Он знал, что Грейнджер никогда не была так красива, как с ним. Самому Драко с того дня, как Гермиона согласилась выйти за него, казалось, что он может всё, даже оседлает венгерскую хвосторогу, если понадобится. Что такое — купить замок для свадьбы? Какая мелочь!

Гермиона будет спать в комнате для гостей. Большая кровать, которую Драко заказал к медовому месяцу, чтобы впечатлить жену, связана с прошлым так сильно, что первое время будет причинять боль от одного только взгляда на неё.

Скосившись на дверь спальни, Гермиона вспомнит, как Драко целовал всё её тело миллиметр за миллиметром, как она прижималась к Малфою, надеясь, что он будет ещё ближе, ещё глубже; как он говорил что-то неразборчивое, проводя ладонями по её бёдрам, а она клялась ему в любви, выиграв шутливое соревнование и оказавшись сверху.

Когда-нибудь ей скажут, что он погиб. Через несколько дней в гости заглянет Блейз Забини. Когда Гермиона выпьет с ним по чашке кофе, пообещает писать, если что, и проводит его, память услужливо подкинет новую порцию воспоминаний.

— Признайся мне, ты спишь с ним?

Гермиона тогда испытала редкое по силе удивление. Она смотрела на Малфоя, глаза которого метали молнии, и первое время даже не могла ничего произнести.

Блейз часто бывал в их доме после свадьбы. Гермиона посчитала, что это её обязанность как хозяйки: гостеприимно встречать не только своих друзей, но и друзей Драко. Но потом Забини начал приходить даже в отсутствие Малфоя, «просто посидеть, если никто не против, а то дома опять напряжённо». Она сначала терялась, а потом привыкла. С недавних пор Гермиона работала дома, а он не мешал ей, иногда даже помогал чем-то, иногда смешил.

— Не сплю я с ним, ты сдурел?!

— Он так очевидно сохнет по тебе, а ты и рада!

— Это твой друг! И он приходит в наш дом, чтобы спрятаться от своих проблем! Так при чём здесь я?!

Потом Малфой гневно косился на Гарри, который в Рождество увёл Гермиону танцевать и, даже не задумываясь о чём-то, кроме дружеского веселья, крепко обнимал её при этом.

— Странно, что ты ревнуешь меня ко всем, кроме Рона, — со зла бросила Гермиона.

— Я не вижу смысла ревновать к этому придурку, — выплюнул Малфой.

— Очень даже зря, — заявила она. — Никакой он не придурок!

И они не разговаривали три дня.

Гермиона, подтянув под себя ноги, будет вся дрожать от чувства вины за то, что они наговорили друг другу в тот нелёгкий месяц. Месяц, когда Драко ссорился с родителями, коллегами, начальниками, а ещё — с ней. Она будет напрягать память, силясь вспомнить, кто первый попросил прощения, но не сможет выгрести этот момент из руин прошлого. Гермиона будет надеяться, что это была она.

Одно было точно: когда они помирились, Драко обнимал её на кухне, подойдя со спины, а за завтраком делал вид, что они незнакомы, и напропалую заигрывал. В какой-то момент, испытав особенно сильную волну любви к Малфою, Гермиона вдруг стала серьёзной и попросила никогда больше не сомневаться в ней и не смотреть как на предателя. Драко пообещал.

Когда-нибудь ей скажут, что он погиб. Заодно поведают правдивую историю о том, что Драко не просто так попал в аврорат — его отец заплатил за это. И начальник, Донроуд, взял Малфоя-младшего в отряд, обещая себе отправить куда-нибудь этого сосунка, как только представится возможность, — куда-нибудь в самое пекло. Он ненавидел тех, кто покупал себе место в жизни, и считал вполне законным отомстить им вот так. И отправлял, отправлял Малфоя туда, куда обычно забрасывали самых отчаянных.

Гермиона захочет убить Донроуда голыми руками или, наоборот, каким-нибудь особенным, изощрённым заклинанием; она будет готова сделать это — если только рядом не окажется кого-нибудь достаточно сильного и мудрого, чтобы сдержать её физически и одновременно найти нужные слова.

Ей скажут, что он погиб, позже добавив, что тела нет, потому что «потрошители» не оставляют следов. Гермиона по-деловому обсудит с Люциусом и Нарциссой, как поступить, и в фамильном склепе Малфоев появится плита с именем Драко. Гермиона прижмётся лбом к холодному мрамору, пытаясь найти в себе хоть каплю сил, чтобы выйти отсюда, а не похоронить себя заживо.

Когда-нибудь ей скажут, что он погиб. И Гермиона, рано или поздно придя в себя, передаст эту новость сыну. Сыну своего отца, унаследовавшего от Драко белые волосы, острые скулы и немного напыщенные манеры. Она расскажет Скорпиусу сейчас, когда ему четыре, или позже. Гермиона будет спрашивать своим потускневшим голосом: «Гарри, как ты думаешь…», и тот на правах человека, рано потерявшего родителей, что-нибудь, наверное, посоветует.

Скорпиус будет защищать имя отца и драться за него с гриффиндорцами, когтевранцами, пуффендуйцами, но окажется при этом таким блестящим учеником и остроумным собеседником, что невольно окружит себя значительным количеством хороших друзей. Снова получив от мадам Помфри письмо, в котором миссис Малфой сообщат, что Скорпиусу пришлось вправить нос и залечить сустав на руке, Гермиона, как волчица, понесётся в Хогвартс. Но Макгонагалл встретит её так спокойно, скажет так много правильных вещей и так искренне поклянётся защищать её сына по мере сил, что обе они в конце концов просидят в кабинете два часа и Гермиона будет прятать заплаканные глаза от внимательного взгляда Скорпиуса.

«Когда-нибудь ей скажут, что он погиб», — думает Гарри, но уже минуту спустя всецело осознаёт, что это его обязанность, только его, и просить кого-то стать посредником будет с его стороны проявлением непомерной трусости. Он знал, куда отправляют Малфоя, знал, что это опасно, но сделать ничего не мог. Гермиона ударит Поттера, когда он признается, и тот примет пощёчину молча, даже не дёрнется. На следующее утро она схватится за его мантию до белеющих костяшек пальцев, заглянет прямо в глаза, и Гарри, всё так же ничего не говоря, крепко её обнимет.

Когда-нибудь ей скажут, что он погиб, и Гермиона по-другому взглянет на это запоздавшее письмо из командировки, дошедшее до неё как раз в день тридцатилетия. Она читает его, невольно поглаживая пергамент; Малфой пишет, что недоволен условиями, но всё-таки нашёл нормальные чернила, чтобы послать ей очередное признание в любви.

— Скорпиус, отец спрашивает, как твои дела, — кричит Гермиона, сияя.

— Напиши, что су-у-упер, — отзывается сын, польщённый тем, что в день рождения мамы все гости вручают подарки и ему.

Скорпиус убегает, изображая свист ветра вокруг принесённой Блейзом игрушечной метлы, а Гермиона посылает Гарри вопросительный взгляд, потому что Молли зовёт его, а он, занятый своими мыслями, не слышит.

Когда-нибудь он скажет Гермионе, что Драко Малфой погиб. Но не сегодня.