История о том, как Шико позавтракал с королем, пропустил обед и отужинал с герцогом (джен)

Ранняя весна начинала вступать в свои права. С каждым днем становилось теплее. Птицы потянулись к своим гнездовьям, загудели пчелы на первых цветах. Также и люди, обнадеженные переменами в природе, немного приободрились. Пережить зиму — дорогого стоит.

Своей обычной несколько развязной походкой королевский шут шел коридорами Лувра. Обменявшись дежурными приветствиями с ранними посетителями дворца, Шико, а именно так и звался шут, окончательно сбросил остатки дремоты и остановился неподалеку от окна. Утро было спокойным и ясным, пылинки неспешно кружились в потоке солнечного света, будто стремились согреться после зябкой ночи. На подоконнике расположился невысокий молодой человек, одетый по последней моде. Он с охотой подставлял лицо под солнечные лучи и, казалось, был равнодушен и безмятежен. Но внимательный наблюдатель, коим бесспорно и являлся господин Шико, обязательно отметил бы напряженно сжатые губы, едва различимую складку между бровей и беспокойное дыхание. В руках у молодого человека было распечатанное письмо. Отвлекшись от раздумий, он торопливо пробежал по нему глазами и поспешил спрятать за пазуху.

— Утро доброе, герцог. Даже в такую рань воздыхательницы не дают вам покоя, опять эти любовные записочки… Как это нескромно. Как это возмутительно. Когда же государственным мужам при таком натиске радеть о своем долге? — вознегодовал шут и дурашливо цыкнул.

Герцог вздрогнул от неожиданности и, мгновение помедлив, ответил:

— А, господин Шико, доброе утро. Ну, конечно, это в ваших привычках внезапно выскакивать из-за угла и цокать, подобно потревоженной белке.

— Внезапно? Да я уже минуту здесь стою, а перед этим поздоровался с присутствующими господами, — заметил шут. Придворные, жадные до подобных зрелищ, с любопытством следили за происходящим. — Вы, наверное, не выспались и поэтому так рассеяны, — предположил шут. Среди группы разодетой молодежи послышался шепот и приглушенный смешок.

— Я прекрасно выспался. И полно уже изображать из себя ворчливую дуэнью. Эта маска вам не к лицу, — флегматично парировал герцог.

По движению ожидающих стало ясно, что король проснулся. В опочивальню поспешили особо приближенные лица, удостоившиеся чести присутствовать на утреннем туалете монарха. Шико оставалось только состроить одну из своих самых уморительных физиономий, что, однако, не произвело на герцога ни малейшего впечатления.

Генрих III встретил своих поданных со свойственным ему меланхоличным кокетством, что свидетельствовало о его благодушном настроении. На предстоящий день было запланировано не так много дел, а после обеда королю необходимо было отправиться на молебен. Череда предписанных этикетом церемоний совершалась под неторопливую беседу. Богословские темы при этом перемежались сплетнями, комплиментами, астрологическими прогнозами и прочей светской чепухой.

— Генрих, позволь мне поинтересоваться, а с кем ты сегодня собираешься разделить завтрак? — спросил Шико с детской непосредственностью.

— Я бы хотел позавтракать в компании герцога д’Эпернона… А, почему ты спрашиваешь? — спросил король и тут же с улыбкой ответил на собственный вопрос. — Ну, конечно, как же можно забыть про твой завидный аппетит. Ты напрашиваешься, плут.

— И вовсе я не напрашиваюсь, — всплеснул руками Шико. — Просто хочу тебя предостеречь, откажись от выбранной кандидатуры.

— Это почему же?

— Ну, Генрих, посмотри, какая у герцога кислая мина. От одного его вида весь твой завтрак прогоркнет, и ты будешь мучиться от болей в желудке весь день, а может и дольше, — наставительно произнес шут.

— Вот оно что, — нахмурился Генрих. — Тогда, так и быть, ты составишь нам компанию, развеселишь герцога и тем самым спасешь мой желудок.

— Сомневаюсь, — протянул шут. — Я уже попытался сегодня ему польстить, на что его светлость изволил гневаться и хамить. Обозвал меня надоедливой белкой и ворчливой дуэньей.

— В самом деле? — воскликнул, давясь от смеха, король. — Что же это, герцог, вы не любите, когда вас хвалят?

— Не особо, ваше величество, — сдержано заметил д’Эпернон. — Однако, смею вас уверить, что общеизвестная любезность господина Шико не может омрачить мне радость от встречи с вами. — при этом герцог изящно поклонился.

Нарочитая вежливость и тон д’Эпернона не понравились королю: «неужели этот наглец опять чем-то не доволен. Он разговаривает так холодно и чопорно, только когда страшно зол». Сердце Генриха сжалось, неужели это новый виток отстраненности, упреков и обид. Эти мучительные для обоих периоды, конечно, затем сменялись потеплением и еще большей привязанностью. Но, к несчастью, Генрих при этом чувствовал себя жалким и зависимым от строптивого фаворита.

* * *

Шут оказался прав, завтрак оказался с горьким привкусом. Пикировки между шутом и герцогом обычно такие дерзкие и зажигательные, были вялыми и желчными. Д’Эпернон пытался шутить, изображая хорошее настроение. Шико стремился позавтракать, отмахиваясь колкими замечаниями. А Генрих силился успокоиться, делая вид, что в восторге от изысканных яств и вымученного юмора.

— Так вот, монах жалуется настоятелю, — начал рассказывать анекдот герцог д’Эпернон. — «Грешен я, святой отец, и каждый день совершаю страшное грехопадение. Умоляю, мне нужна другая келья, чтоб спастись». «А что не так с этой? Сын мой», — удивляется настоятель. «Заметьте, святой отец, окно выходит на баню», — плачет монах. «Но ведь из окна ничего не видно». «А вы посмотрите внимательней, вот так, левее, еще левее». «Дак, все равно ничего же не видно». «А вы внимательнее…». В результате настоятель вываливается из окна. Монах сокрушенно ему кричит: «А я вот так каждый день от грехопадения мучаюсь».

— Фи, эти монахи такие невыносимые, Генрих, как ты их терпишь вообще? В трезвом-то состоянии! — с наигранным удивлением спросил шут.

— Шико, выйди.

— Что?

— Я сказал, оставь нас, — резко приказал король.

— Ну, ладно. Защитник сирых и убогих! Король-монах! — возмутился Шико и поспешил покинуть кабинет, захватив кусок сладкого пирога.

Повисла неловкая пауза. Герцог без энтузиазма взглянул на свою тарелку и отложил вилку. Генрих вздохнул и подал знак слугам убрать со стола. Когда слуги ушли, король с тревогой посмотрел на д’Эпернона. Не выдержав пронзительного взгляда, герцог смутился и опустил глаза.

— Что случилось, сын мой?

— Ничего не случилось, ваше величество.

— Я тебя чем-нибудь обидел?

— Да нет же, мой господин. Разве я могу обижаться на своего благодетеля?

— А что тогда тебя тяготит?

— Не понимаю, о чем вы. Эти чудачества Шико ввели вас в заблуждение. Никаких причин для беспокойства нет, — тихо сказал д’Эпернон.

Генрих за подбородок повернул лицо герцога к свету и еще раз повторил вопрос:

— Что случилось? Я вижу, в каком ты состоянии. Отвечай без обиняков, я готов выслушать, что бы это не было.

— Вам не о чем беспокоится. Ничего не случилось! — герцог недовольно мотнул головой и резко встал из-за стола. — Если других вопросов у вас нет, позвольте мне приступить к выполнению обязанностей. У меня сегодня очень много дел. И, конечно, я безмерно признателен за оказанную мне честь и вашу заботу.

Д’Эпернон замер в почтительном поклоне и вкрадчиво спросил:

— Извините, ваше величество, я могу идти?

— Иди, — выдохнул Генрих.

* * *

Напрасно Шико надеялся вздремнуть после сытного завтрака, чертыхаясь и ворча на слугу, он нехотя направился к королевскому кабинету. Ко всему прочему его мучила докучливая икота. «Видимо доедать пирог было излишеством», — досадовал про себя шут. В кабинете было как-то серо и неуютно. «Похоже, тучи натащило, — подумал Шико. — Жаль. Утро было таким многообещающим».

— Генрих, ты изволил сменить гнев на милость? Ик, — поинтересовался шут. Король, с мрачным видом прохаживавшийся по кабинету, сердито поглядел на Шико.

— Ой, я ошибся. Генрих, позволь посетить тебя позже. Мне решительно не хочется попасть под огонь монаршего гнева. Ик, — с мольбой в голосе обратился Шико.

— Что ты ему наговорил, мерзавец? — раздраженно спросил король.

— Я? Кому наговорил? Генрих, ты, о чем? Ик, — простодушно изумился шут.

— Д’Эпернону, разумеется! Что ты снова отчебучил? Да так, что он стал сам не свой. Смотрел на меня стеклянными глазами и бубнил, что ничего не случилось. Хотя я вижу, что точно случилось, — Генрих резко остановился.

— А может он прав. Ик. И ничего страшного не произошло, — предположил Шико.

Король яростно посмотрел на ошеломленного шута.

— Шико, я не ошибся. Разве я мог не заметить… Слезы стояли у него в глазах. Почему? Скажи мне.

— Слезы?! О, боже! Я ничем не мог так его расстроить. Генрих, я не виноват. Сегодня утром я увидел, как он читает письмо и предположил, что оно от какой-нибудь докучливой бабенки, коими так богат твой двор. На это он точно не мог обидеться. По-моему, он уже к тому моменту был не в духе.

— Что за письмо? От кого оно?

— Не знаю. Он убрал его за пазуху. Да и оно может быть не при чем. Повторю, как мне кажется, герцог уже был чем-то расстроен, — от волнения у шута сама собой прошла икота.

— Я хочу знать, что это за письмо! — потребовал король. — Ну, что ты молчишь?

— Может вы как-нибудь без меня разберетесь. Спроси у него об этом сам, — посоветовал шут.

— Мне не удалось добиться от него хоть сколько-нибудь вразумительного ответа во время завтрака. Если я продолжу давить… Это будет слишком навязчиво с моей стороны и… подозрительно.

— Генрих, ты боишься показаться навязчивым? О, это что-то новенькое, — искренне изумился шут.

— Друг мой, ну, помоги мне, — попросил король с таким жалобным и умильным выражением, что Шико едва удержался от ласковой улыбки. — Достань мне это злокозненное письмо.

— Дитя мое горемычное. Как же я могу тебе помочь? Неужели я похож на ярмарочного фокусника или ловкого карманника, — сокрушался шут. — Ума не приложу, как мне это сделать. Подкрасться к герцогу и стукнуть его чем-нибудь тяжелым по голове? Сомневаюсь, что удастся. А может, окатить его водой? Тоже рискованно. Нарядиться одалиской и сплясать перед ним так, чтобы он сам выпрыгнул из одежды?

— Не глумись надо мной, пожалуйста, — взмолился король.

— Господи, полагаю тебе намного проще будет залезть ему за пазуху, нежели мне. Ты можешь приказывать, требовать. Можешь, в конце концов, арестовать его и обыскать. Думаю, братья Жуайезы тебе в этом с радостью посодействуют.

— Не смешно, — горько заметил король.

— Организуй игру в мяч, примерку нарядов, покаяние с облачением во власяницы! Генрих, тогда возможно мне удастся тебе помочь.

— Не выйдет, он уже отбыл в Арсенал. И мне после обеда тоже надо будет ехать. Ну, Шико, я знаю, ты сможешь что-нибудь придумать. Напросись к нему в гости, ведь на завтрак ты сумел напроситься.

— Герцог, наверное, уже избавился от письма. Я не собираюсь бегать за твоим фаворитом, трястись над ним будто над сокровищем. Постарайся успокоится, сын мой, помолись, подожди, пока он остынет, и со временем сам все выяснишь, — рассудил Шико. — И вообще, если д’Эпернон и не скажет тебе ничего, небо все равно на землю не упадет. Или ты ему не доверяешь? Боишься, что он интригует против тебя?

— Нет, этого я не боюсь. Попробуй что-нибудь разузнать. Друг мой, у тебя доброе сердце, ты ведь не откажешь мне. Правда?

— У меня слишком доброе сердце, и оно рискует быть пронзенным кинжалом, — сокрушался шут.

— Герцог не причинит тебе зла. Он даже симпатизирует тебе. В любом случае, ты умеешь выбрать нужный момент и действовать осторожно. Я помолюсь, чтобы тебе сопутствовала удача.

— Ни в коем случае! Только не о моей удаче. Это дурная примета, — воскликнул Шико. — Ладно, Генрих, я попытаюсь. Не благодари меня, я ничего не могу гарантировать.

* * *

Шико поднимался по многолюдной лестнице Дворца Правосудия, именно сюда, как ему удалось узнать, направился д’Эпернон после посещения Арсенала. К счастью, он быстро нашел герцогского секретаря Гильома Жерара. Они обменялись теплыми приветствиями, и шут поинтересовался, как долго герцог пробудет здесь. Получив неопределенный ответ, Шико также полюбопытствовал насчет настроения господина д’Эпернона. Секретарь вздохнул и возвел очи горе, что очевидно можно было трактовать: «Уж и не спрашивайте. Рвет и мечет».

«Прескверно», — подумал шут. При этом вслух спросил:

— Месье Жерар, поступала ли вчера его светлости корреспонденция, скажем так, огорчительного содержания?

— Нет, господин Шико, ничего огорчительно, как вы изволили выразится. Герцог был в благожелательном настроении, если какое неприятное письмо и поступило… Быть может, ему лично передали его в руки. Я этого не знаю. Увы, — смущенно пожал плечами секретарь.

— Понятно, что ничего не понятно, — скаламбурил шут. — Что ж, благодарю вас и за эти сведения. А по пути из Арсенала сюда герцог заезжал домой, пообедать или переодеться?

Месье Жерар отрицательно покачал головой.

— Если у вас что-то срочное, — секретарю было прекрасно известно, что перед ним не простой шут, а посланник короля. — Я доложу о вас его светлости.

— О, не беспокойтесь, месье Жерар, мое дело подождет, — Шико поклонился собеседнику и отправился коротать время в неприметной дверной нише. Предварительно он удостоверился, что дверь заперта, а в кабинете тихо, значит в ближайшее время его никто здесь не потревожит. Время тянулось медленно, и шут начал скучать, переминаясь с ноги на ногу. Мелкие чиновники проносились мимо с какими-то бумагами, судьи в развивающихся мантиях спешили по своим делам. Посетители гудели, как растревоженный пчелиный рой. Из одного угла доносились подробности многолетней тяжбы за наследство, из другого раздавались угрозы кредитора нерадивому должнику. Под этот надоедливый монотонный гул Шико чуть было не заснул. Он очнулся от того, что шум внезапно начал стихать. Разношерстная публика прижималась к стенам дабы пропустить необычную процессию. Герцог д’Эпернон быстро шел по коридору в окружении нескольких адвокатов, которые семенили за ним услужливо и подобострастно.

— Очень непростое дело, ваша светлость, но мы обязательно найдем лучшее решение... — донесся до шута обрывок елейной речи одного из них. Герцог при этом не удостоил говорившего даже взглядом. Надменный и непреклонный он не смотрел по сторонам, игнорировал приветствия. Очевидно, д’Эпернон спешил покинуть Дворец Правосудия, и люди из его свиты отталкивали зазевавшихся посетителей, давая ему возможность сделать это как можно быстрее. Шико также поторопился за ними.

* * *

Погода портилась и на набережной Сены людей становилось всё меньше. Холодный ветер гнал низкие тучи над рекой. Озерные чайки боролись с порывами ветра и тревожно кричали. Герцог в задумчивости смотрел на темную массу воды и без аппетита жевал пирожное. Временами в просветы ненадолго выглядывало солнце, украшая водную гладь яркими бликами. Тогда герцог щурился, но не отводил от реки взгляда. Дворяне из свиты, ежась от холода и кутаясь в плащи, находились неподалеку от д’Эпернона, но в тоже время на достаточном расстоянии, чтобы не мешать его мыслям. Рядом с герцогом стоял Шико, который, казалось, тоже любовался на реку, а на самом деле искоса поглядывал на королевского фаворита. Шико только что отказался от половины пирожного, любезно предложенного герцогом. Поскольку половинка, не была удостоена чести быть съеденной ни шутом, ни его светлостью, она отправилась на корм чайкам. Птицы не были столь привередливы и не оставили даже крошки.

— У меня с утра изжога от пирога, — объяснил свой отказ Шико. — Вот если бы мне сейчас предложили стаканчик доброго бургундского вина с запеченной форелью под ароматным соусом, я бы не отказался, — герцог оставил эту реплику шута без ответа, и тот был вынужден продолжить свою мысль. — А не пойти ли нам в одно приятное местечко, уверяю, там прекрасно готовят, — и снова тишина.

— Послушай, Ногаре, — в приватной беседе Шико частенько переходил с д’Эперноном на «ты» и обращался к нему, выбирая из нескольких родовых имен герцога именно это, по мнению шута, самое незатейливое. — Черт возьми, обидно чувствовать себя пустым местом. Вот с кем я сейчас разговариваю? Кому я только что предложил очень удачную на мой взгляд идею?

— Не знаю, — нехотя бросил герцог. — Возможно, ты болтаешь сам с собой. С некоторыми людьми, которые страдают от безделья, такое частенько случается.

— С чего ты взял, что я бездельник? Будь я закоснелым тунеядцем, например, отправился бы на богомолье, а еще лучше вздремнул бы. После питательного ужина, разумеется.

— Кто же тебя неволит, иди. Забавно получается, это я преследую занятого господина Шико по пятам добрую половину дня. Это если утро не брать в расчет.

Внезапно налетевший ветер пригнал тучку, из которой стал накрапывать редкий дождь. Узкие поля шляпы герцога не защищали лица от дождевых капель, они ненадолго задерживались на ресницах, скатывались по высоки скулам и аккуратному подбородку. «Зараза, красивая зараза! — с негодованием подумал Шико. — Вот надавать бы тебе увесистых пощечин, чтоб выбить всю дурь и снобизм».

— Радует твое постоянство, Ногаре, — иронично произнес шут. — Твои манеры деревенщины неискоренимы. Идет дождь, твоя свита мерзнет и ропщет, я тоже мерзну, вдобавок еще умираю от голода и жажды. А ты даже не догадываешься нас пригласить в свой дом, где тепло и сытно.

Шико снял перчатку и прикоснулся к руке герцога. Д’Эпернон презрительно фыркнул и отстранился от шута, который продолжил свои увещевания:

— У тебя руки холодные. Хоть бы перчатки надел. Вот заболеешь, а мне влетит от Генриха, что не доглядел за здоровьем его любимца.

Д’Эпернон задумался. Не было никаких сомнений, что Шико следовал за ним по распоряжению короля, а не по собственной инициативе. Скорее всего, столь настырное навязывание совместного ужина было частью плана. Какую же ловушку ему уготовили и каким образом ее лучше избежать, чрезвычайно заботило фаворита. Он не знал, чего добивается назойливый шут: продолжить утренний допрос или выяснить что-то еще. Герцог упорно делал вид, что ничего не понимает. Однако, упомянув короля, шут уже практически настаивал на своем. Отказаться от игры, сулило большую опасность. Терять доверие и в то же время не иметь возможности узнать, в чем его собственно подозревают, было бы непростительной оплошностью.

— Хорошо Шико, ты прав. Погода действительно располагает скорее к дружескому застолью, чем к прогулкам, — уверенно сказал герцог и подал знак сопровождающим, что отправляется домой. Придворные оживились, а некоторые даже не смогли скрыть вздох облегченья.

— Ну, слава Всевышнему, — пробормотал в свою очередь Шико.

* * *

Не слишком большая, но великолепно убранная, комната была освещена мягким приглушенным светом. В камине потрескивал огонь, отдавая столь желанное тепло. Настольные часы показывали полночь. А за окнами растущая луна рассеивала темноту весенней ночи. Ветер прогнал дождевые облака и стих, небо разъяснело.

Дворяне из свиты герцога уже давно разошлись. Д’Эпернон не мог сдерживать зевоту и мучительно боролся со сном. Шико же с интересом разглядывал изящные резные шахматы, столь тонкой и совершенной работы, что казалось они могут ожить, если знать нужное заклинанье.

— Может сыграем? — предложил Шико утомленному герцогу.

Тот отрицательно махнул рукой. После тяжелого насыщенного событиями дня, и мучительных попыток разгадать тайный смысл в потоке незатейливых рассказов шута, у герцога разболелась голова.

— Может тогда в нарды? — не унимался шут.

— Хватит шариться по моим шкафам, пора отправляться спать. Уже слишком поздно. Распоряжусь, чтобы для тебя приготовили постель, — вяло проворчал д’Эпернон, он уже устал раздражаться и во всем искать подвох.

— Распорядись, чтобы мне постелили в твоей комнате, — беззаботно сказал Шико. У герцога от удивления брови поползли вверх: «Да что ж это такое! Час от часу не легче».

— Конечно, как хозяин дома я должен предложить гостю самое лучшее. Хочешь оккупировать мою кровать? — д’Эпернон попытался скрыть оторопь от неожиданной просьбы под ироничной усмешкой.

— Смею ли я мечтать, радость моя. Вот ты и улыбнулся первый раз за этот длинный день, и я уже несказанно счастлив.

— То был уже прошедший день, взгляни на часы, перевалило за полночь, — уточнил несколько смущенный герцог.

— Не переживай, я ничуть не стесню тебя. Переносная кровать вполне меня устроит, — успокоил Шико озадаченного фаворита.

После того, как все необходимые приготовления были выполнены, шут завалился на предназначенное ему ложе и мечтательно окинул взором опочивальню герцога. Чертоги д’Эпернона казались ему уютными и вольготными по сравнению с Лувром. Если бы не сумасбродное поручение Генриха, он бы чувствовал себя в них почти счастливым. «Но я бы тогда и не попал сюда, — подумал шут. — Рано расслабляться. Нужно заполучить это дурацкое письмо».

— Ногаре, почему ты лег на кровать не раздевшись, не убрал покрывало? — поинтересовался как бы невзначай Шико. Д’Эпернон промычал в ответ что-то невнятное. Шут продолжил беседу. — А чем бы ты занялся, сложись твоя жизнь иначе?

— Ну, был бы путешественником, дипломатом или просто авантюристом, в общем-то, не знаю, — нехотя размышлял вслух герцог.

— И ты был бы счастливее?

— Возможно да, а возможно и нет. Я не особо люблю спекуляции на тему если бы, да кабы. Нельзя получить абсолютную независимость или неограниченные блага. Всегда будут какие-нибудь препятствия. Общеизвестно, что жизнь земная протекает в юдоли скорби, — завершив эту тираду, д’Эпернон смачно зевнул. — Надо подсказать адептам Святой инквизиции разнообразить перечень пыток шикотрепкой мозгов. Это когда на несчастного льется непрекращающийся поток из дурацких острот.

— Так ведь и щекоткой пытают, и принудительной бессонницей, — поспешил напомнить Шико.

— Да, но применение твоего метода позволило бы ускорить процесс и сделать его особо мучительным, — пояснил герцог.

Шико саркастически хмыкнул:

— Святые отцы отблагодарят тебя за новаторство, позволив ощутить на себе все прелести этой многообещающей пытки, Ногаре.

— Я уже их ощущаю в полной мере, — пробормотал д’Эпернон не в силах больше сопротивляться подступающему сну.

Шико дождался, когда дыхание герцога стало спокойным и ровным, подкрался к его ложу и в нерешительности замер. Д’Эпернон немного расстегнул на дублете застежку еще во время ужина. Это несколько облегчало задачу, но нужно было справиться еще как минимум с тремя пуговицами. «Наверное, в этом дьявольском послании из самого ада коллеги-черти передают тебе привет, Ногаре. Небось, скучают, — думал не менее герцога утомленный шут. — Да хоть бы оно нашлось. Иначе все мои труды окажутся напрасными». Трясущимися пальцами и, вспотев как в июльский зной, Шико кое-как одолел застежку и осторожно попробовал нащупать бумагу, поначалу безрезультатно. Но поразмыслив, понял, что герцог весь день был в движении, и письмо скорее всего сместилось. Вторая попытка оказалась удачной. Завладев наконец вожделенной добычей, шут выдохнул и вытер пот со лба. Потревоженный всеми этими манипуляциями герцог вздрогнул и заворочался, бормоча что-то сквозь сон. «Тише, тише. Эх, колыбельные петь я не мастак», — пожалел Шико. Стремительно и бесшумно он вернулся в кабинет, где они провели большую часть вечера. В камине догорали дрова, благо для чтения этого было достаточно.

Любезный мой сын!

К сожалению, до меня все чаще доходят вести о неподобающем обращении господина дю Бушажа с Вашей сестрой Екатериной. Некоторые из них настолько удручают, что я не решаюсь их пересказывать, дабы не огорчить Вас еще больше. По началу я думала, что это лишь досужие сплетни (Вам должно быть хорошо известно, о чем я веду речь). Но на днях я получила подтверждение правдивости этих сведений от моих давних друзей, коих я не могу заподозрить в злом умысле и которым всецело доверяю.

В свое время Екатерина жаловалась мне на сложности в своем супружестве, при этом я всегда наставляла ее уповать на Господа нашего Иисуса Христа и Деву Марию и стойко сносить выпадающие на ее долю тяготы. Ибо повиноваться мужу — святая обязанность всякой добродетельной женщины. Однако не допустимо, когда муж несправедливо попрекает жену в присутствии посторонних, позволяет себе унизительные выходки не только дома, но и в обществе. Вы должны понимать, что это бросает тень не только на жену, но и на ее родных.

Сложившуюся ситуацию, как уверяют преданные мне друзья, породил застарелый конфликт между Вами и господином дю Бушажем, а также и другими братьями Жуаезами. Скорее всего, так оно и есть.

Я не могу выразить словами, насколько сильно меня удручает незавидное положение Вашей сестры. Как женщина благонравная и порядочная, из уважаемой семьи, она никоим образом не заслуживает подобного обращения.

Молю Вас коленопреклоненно утешить мое материнское сердце и скорейшим образом прекратить вражду с Жуаезами. Станьте им добрым братом, увещевайте, предостерегайте от неразумных поступков. Не позволяйте превращать семейный союз Вашей сестры в посмешище и объект для пересудов.

Надеюсь, Вы внемлете моей искренней просьбе и не позволите Вашей матери доживать свой век в позоре из-за своих детей.

Ваша любящая мать, Жанна де Ла Валетт.

«Ого, добрую взбучку ты получил, Ногаре, — подумал Шико. — Легко сказать, не позорь мать. Из этого змеиного клубка черт знает, как можно выползти. Пожалуй, только вперед ногами». Он отыскал принадлежности для письма, благо заранее заприметил, где что стоит. Терпеливо переписывая послание, Шико уже прикидывал, под каким соусом подать Генриху эту миротворческую отповедь. Покончив с этим занятием, он забрал себе копию и поспешил вернуть оригинал адресату.

Д’Эпернон спал беспокойно, то и дело ворочался во сне и вздыхал. «Еще и в покрывало замотался. Ну и вредина же ты. Я тоже умею тянуть одеяло на себя, — сокрушался в своих мыслях шут. Попытки хоть немного размотать спящего герцога были тщетны, он сопротивлялся и сдавленно стонал. — А кому сейчас легко? Не жалуйся, Ногаре, я тоже устал и тоже хочу спать. Может бросить письмо на постель, будто бы оно само выпало». Улучив момент, когда д’Эпернон сам немного раскрылся, Шико ловко вернул письмо на место. К сожалению, герцог проснулся. Он растеряно вскрикнул и хотел уже громко позвать на помощь, но узнал Шико и, высвободившись из покрывала, разразился бранью:

— Черт побери, проклятый шут! Что ты себе позволяешь?!

— Ногаре, извини, я перепутал кровать.

— Олух! Ты перепутал дом. Ты не у себя хозяйничаешь, а я не твоя жена, чтоб меня лапать… Убирайся на свое место! — герцог чертыхался и пытался отдышаться.

— Тише, тише. Ошибся я, с кем не бывает. Можешь не переживать. Я не покушаюсь на твою честь, поскольку не поклонник сомнительных радостей.

— Уж, надеюсь. Предупреждаю, Шико, еще один звук, еще одно движение, и я выкину тебя из окна!

Перепуганному герцогу не пришлось долго уговаривать шута, тот и сам рад был поскорее замолчать и забыться сном праведника.

* * *

Генрих III после ночных бдений и молитв, чувствовал себя ужасно. В теле от излишнего напряжения ощущалась неприятная дрожь, учащенное сердцебиение отдавало в уши. Руки тряслись, и чтобы это скрыть король поглаживал сидящего на его коленях шпица. Анн де Жуаез декламировал какую-то затейливую, невыносимо пафосную оду. Ее патетика была до тошноты чрезмерна, и даже в изрядной степени комична, но королю было не до смеха.

Он милостиво улыбался, но его ум неизменно возвращался к событиям вчерашнего дня. Король терялся в догадках, молитвы совершенно не помогали отвлечься, и мысли то и дело снова начинали вращаться вокруг злополучного письма. Воображение рисовало предположения, одно другого страшнее: «Что же все-таки случилось? Может герцог получил какой-то клеветнический донос, кляузу, порочащую меня в его глазах? А может это особо мерзкий пасквиль, их так много наплодили памфлетисты в последнее время? Может он влюбился и получил решительный отказ, по причине того, что является моим фаворитом? Или это была ворожба, страшное заклинание, прочитав которое любой начинает меня ненавидеть?». Генрих слишком неосторожно дернул шпица за шерсть, и тот жалобно взвизгнул.

— Прости, прости меня, мой хороший. Я не хотел тебя побеспокоить, — сказал Генрих недоумевающему песику, который начал нервно перебирать лапками. Затем король любезно обратился к герцогу де Жуаезу. — Продолжай, Анн, это очень увлекательно. Извини, что прервал.

Жуаез продолжил свое выступление. А король вернулся к своим тягостным раздумьям: «Где же Шико? Почему он до сих пор не вернулся? Я уже трижды посылал за ним. Напился, наверное, нажрался и спит беспробудным сном, счастливец. Д’Эпернона тоже нет. Ах, какая мука».

Тут дверь приоткрылась и показалась заспанная физиономия шута. Без лишних церемоний он уселся в свободное кресло и нагло оглядел присутствующих:

— Фи, Генрих, как ты ужасно выглядишь, общение с монахами не пошло тебе на пользу. Или ты стал таким от этой гадкой и богопротивной оды? От тоскливого завывания господина Жуаеза сводит нутро.

— Шико, как же хорошо, что ты пришел! Надеюсь, у тебя для меня добрые вести, — искренне обрадовался король. Он жестом приказал придворным удалиться и благодушно сказал Жуаезу. — Сын мой, ты тоже можешь быть свободен. Не сердись, в другой раз ты обязательно прочтешь мне эти замечательные стихи, разумеется, без досадных помех.

После того, как герцог де Жуаез последним вышел из кабинета, король с нетерпением приступил к расспросам:

— Шико, что ты узнал? Как все прошло?

— О, изумительно. Мне выпало несказанное счастье прилечь на герцогское ложе, вместе с его хозяином между прочим, целых два раза!

Генрих покраснел.

— Прежний цвет лица тебе шел намного больше, сын мой, — без стеснения заявил Шико. — Успокойся, ревнивец, честь герцога не пострадала и я, к счастью, тоже легко отделался.

— Ну, ты вытащил у него письмо? Получилось?

— Удалось даже вернуть его на место, что с моей стороны было скорее глупостью. Но герцог, так красив, ты же понимаешь, Генрих, я не мог упустить такую возможность, — юродствовал шут.

— Хватит острить, лучше расскажи, что было в том письме, — потребовал король.

— Вот его копия, читай.

Генрих нетерпеливо выхватил бумагу из рук шута и погрузился в чтение. Он хмурился, возвращался к отдельным пассажам, и хмурился еще больше.

— Вижу тебе тоже не понравился сей опус, призывающий к миру и братской любви, — съехидничал Шико.

— Прямо неожиданно, — прошептал Генрих, нервно разминая пальцы.

— Ожидаемо, — возразил Шико. — ты пытаешься скрестить упертых ослов с хитрыми лисами и надеешься получить из этого что-то доброе. Не выйдет.

— Но, позволь, не я ли осыпал беспрецедентными милостями всю семью этой неблагодарной женщины? Я забочусь о ее детях, как о своих, с тем рвением, на которое многие родители не способны. Что ей еще надо, бесконечно вмешиваться в их размолвки?

— Там же написано, что беспрецедентный позор на старости лет она не заказывала. Он достался ее семье бесплатным приложением к твоим милостям, — спокойно пробормотал Шико.

— Как на это смотрит герцог?

— Ты вчера видел, как он смотрит. Д’Эпернон приспособился игнорировать мнение большинства. Но семья всегда значила для него очень много. Он чтит мать, нежно привязан к сестре. И все же невзирая, на всю любовь, которую он испытывает к родным, вариант с примирением маловероятен, — заключил Шико.

— Как же он поступит по-твоему разумению?

— На физическое устранение зятя герцог вряд ли пойдет, его заинтересованность слишком очевидна. Вероятнее всего, попытается затеять бракоразводный процесс. Он консультировался вчера с законниками по этому поводу, — Шико откашлялся и многозначительно посмотрел на короля.

— Для развода нужны очень весомые причины, в данном случае их нет.

— Дело обстояло бы иначе, будь на то твоя монаршая воля, Генрих.

— Нет, Шико, закон есть закон. Да и я не стал бы поддерживать эту затею. Семейство Жуаезов состоит в родстве со мной и с кланом Гизов. Разразится жуткий скандал.

— Подумаешь, скандалом больше, скандалом меньше.

— Здесь очень много подводных камней. Представь, если дела Жуаезов пошатнуться, а поддержи я подобный процесс, все начнут говорить об их скорой опале. Тогда, наиболее непримиримо настроенные дворяне из их окружения переметнутся к Гизам. У меня и так сторонников немного, — объяснил свою позицию король. — А что ты мне предложишь?

— Ничего, Генрих. Ляг, поспи, и все пройдет, — отмахнулся Шико. — Ты моих советов все равно не слушаешь.

— Почему же?

— Например, вчера я тебе предлагал посодействовать в мероприятии по относительно законному отъему у господина д’Эпернона личной корреспонденции. Ты отказался, в результате как минимум два человека остались без обеда и все трое не выспались. Да и герцог, вероятно, уже догадался, для чего и по чей просьбе я посещал его жилище. Складывается впечатление, что тебе нравится страдать и мучить окружающих.

— Шико, это вообще-то мелочи.

— Хорошо, перейдем к «крупностям». Я тебя неоднократно предупреждал воздержаться от матримониальной политики объединения семей Жуаеза и д’Эпернона. Особенно возражал против брака, по поводу которого так сокрушается в своем письме мадам де Ла Валетт. Ты захотел показать себя хозяином положения.

— Я надеялся на то, что это поспособствует примирению моих детей, — оправдывался король.

— Мне, честно, очень жаль, что примирение не состоялось. Но ты дал Жуаезам возможность жалить д’Эпернона в самое чувствительное место. Объясню, как это выглядит на практике. Господин дю Бушаж начинает изводить свою жену, чтоб насолить д’Эпернону, та, естественно, жалуется брату лично или посредством матери. Он же со знанием дела и с особым профессионализмом трепет тебе нервы. Ты срываешься на Жуаезе, поскольку отыграться на д’Эперноне слишком дорогое удовольствие. И теперь уже обиженный Жуаез жалуется своему братцу дю Бушажу. Круг замыкается, и эта адская круговерть служит неиссякаемым источником вдохновения для всех сплетников и досужих моралистов Франции.

— Шико, ты беспощаден.

— Ты спросил почему, я ответил. У тебя такой яркий пример перед глазами того, к каким ужасным последствиям приводят принудительные браки во имя мира и всеобщего благоденствия. Я сейчас говорю о чете Наваррских… Генрих, давай съедим что-нибудь вкусненькое, от этого нам будет вполне реальная польза, — решил сменить тему шут.

Король сидел в задумчивости и кусал губы.

— Шико, как ты думаешь, почему герцог не сказал мне о письме?

— Помнится, ты как-то настаивал, что не хочешь больше слышать жалоб по поводу семейных дрязг дю Бушажа. Вчера, сам того не ведая, ты попросил д’Эпернона поделится этими жалобами. Два твоих распоряжения вошли в противоречие друг другу. Герцог выбрал повиноваться первому.

— Понятно, — тихо произнес король. — Пойду лягу, мне нехорошо.

— Иди ляг. Может позвать Мирона? — с тревогой в голосе спросил шут. — Не хочу, чтобы ты разболелся.

— Не надо, пустяки. Когда придёт герцог, пусть сразу направляется ко мне, нужно будет побеседовать.

— Какой из герцогов? — счел не лишним уточнить Шико.

— д’Эпернон, — ответил король, направляясь в свою опочивальню.

Шико посидел еще немного, жалуясь шпицу на неблагодарность королей: «Вот и служи им после этого, бегай, шпионь, оставайся без сна и обеда. А тебе даже спасибо не скажут». Хотя шпиц и не возражал против замечаний шута, тот махнул рукой и пошел искать себе более интересную компанию.