Закон не писан (джен)

Дуракам закон не писан,

Если писан, то не читан.

Если читан, то не понят,

Если понят, то не так

Народная мудрость.

Пламенеющие блики заката на стёклах сменились на огни не самого большого города Ирландии. Мужчина отложил перо, потянулся — в шее хрустнуло. Недовольно скривившись: «Смазать надо!» — расправил плечи. Магический Голуэй пробуждался к ночной жизни. «Пора открывать лавочку», — сказал сам себе хозяин небольшого домика в престижном районе.

Мистер Севильяр Дазенкур Сганарель, для врагов — СД, для друзей… — а не было у него друзей — принимал на комиссию магический антиквариат. Дело он имел с людьми, в основном, скрытными и поэтому работал по ночам. Так безопаснее, с профессиональной точки зрения. Никто бы не назвал его душой компании, но с соседями он ладил. Даже мрачноватая внешность не портила впечатление. Он выглядел как преуспевающий, но несколько замкнутый делец и, очевидно, как закоренелый холостяк. Очень аккуратный, застёгнутый на все пуговицы. При общении с постоянными клиентами был немногословен, порой излишне язвителен, но в целом вполне терпим. Парикмахер из соседнего салона мало мог сказать о нём, что странно, потому как именно в кресле цирюльника люди склонны расслабляться и болтать о себе. Мистер Сганарель предпочитал говорить о других…

В его лавочке не толпился народ, и вообще, положа руку на самое дорогое — на кошелёк, он мог бы работать строго по рекомендациям: нашлись бы и покупатели, и продавцы. Но полтора года затворничества убедили Севильяра в том, что пара-другая новых знакомств в месяц приемлема без ущерба для здоровья и вносит некое разнообразие в его общение с кусачими и вредными фолиантами. Он никогда бы не подумал, что начнёт скучать среди бутылочек с сомнительными жидкостями и всевозможными каталогами и справочниками. Но оказалось, что работа не заменяет обычное человеческое общение. Когда-то вокруг него было много людей, и он не выбирал этот круг; теперь всё было иначе, и это его вполне устраивало.

Мужчина открыл окно, выходящее в небольшой садик за домом. Напротив соседских окон две кумушки зацепились языками. Разговор журчал словно ручеёк. Ручеёк из сплетен. Передовицы «Пророка» и статейки «Придиры» были крайне далеки от чаяний ирландских волшебниц-домохозяек. В них ведь не обсуждались самым живейшим образом последние предположения насчёт изгаженного белья, не строились догадки о том, чья всё-таки соседская кошка стащила свежевыловленную рыбу с подоконника почтеннейшего производителя дамских чулок. При слове «кошка» Севильяр усмехнулся весьма глумливо и раскрыл окно пошире. Эти новости не казались ему незначительными — совсем даже наоборот. Министерские британские законы уже давно его не волновали, а вот не поделившие место парковки для метлы молочница и пекарь — очень даже. Ор и угрозы разгромить лавочки друг друга обещали в перспективе оставить Севильяра без завтрака. Горячечность ирландцев была притчей во языцех, оставалось надеяться, что, выпустив пар, двоюродные родичи (в Ирландии все родичи) помирятся с той же страстью, что и ругались. Так тут часто бывает.

Сова попыталась юркнуть между оконных створок, но застряла.

— Не с таким грузом, милая, — пожалев почтовую труженицу, отозвался антиквар.

Довольная птица ухнула, получив свободу и лакомство. Тяжкий груз больше не оттягивал лапы и совесть, ибо сова опоздала, а опаздывать совы не любят.

— М-да, ежемесячное издание по зельеварению можно смело трансфигурировать в туалетную бумагу, — пожаловался маг Дарвину.

Дарвин — морская свинка — был почётным лабораторным животным. Дважды спасал он своего хозяина от неощутимых человеком ядовитых испарений и трижды — от отравления перебродившим самогоном. В результате совместных попоек Дарвин приобрёл несвойственную этим грызунам живую мимику и шуструю походку. Любопытство у него было врожденное, а инстинкт самосохранения вызывал у хозяина приступы тихой скорбной зависти. Дарвин никогда не пробовал на зуб опасные ингредиенты, потреблял исключительно то, что положили в кормушку, отличал качественный товар от порченного, требовал к себе внимания и обожал, когда с ним разговаривали на профессиональные темы. К сплетням, женщинам и самкам относился брезгливо, предпочитая компанию хозяина и камина.

— Что-о день грядущий нам го-о-о-товит… — пробасил мужчина, разворачивая единственную вечернюю газету всея магической Британии.

Фраза оборвалась, Дарвин обиделся. Хозяин пел редко и довольно фальшиво, но голос у него был сочный, вкуснее обожаемой животиной морковки. Причиной прерванной на полувздохе песни оказался центральный разворот «Совы». В нём чёрным по белому был напечатан поясной портрет мужчины, которого при известной доле воображения можно было бы принять за старшего брата мистера Севильяра. Общего с антикваром был тип лица, нос и, очевидно, те же глаза. Родич, скорее даже — дальний родич. Из той родни, о которой предпочитают не вспоминать даже под Рождество.

— Не красавец, правда? — обращаясь к питомцу, заметил мужчина.

Отчего-то в голосе проскользнули печальные нотки, сдобренные иронией. Дарвин сунул любопытную мордаху в газетный разворот. Сальные патлы, выражение лица между злобным и затравленным; мужчина на фотографии почти не двигался и не гримасничал, но впечатление произвёл на свинку резко отрицательное. О человеческой красоте у Дарвина было своё представление, весьма понятное… Кто вкусно пах — тот и красив. Газета и типчик в ней пахли невкусно, то есть несъедобно. Чихнув и согласившись с мнением хозяина, питомец потопал к камину — сытое брюшко требовало тепла и созерцания.

Газетный заголовок верещал:

« СЕВЕРУС СНЕЙП ОПРАВДАН. ПОСМЕРТНО!».

Статья пересказывала подробности полуторагодовалого процесса «Поттер и К против Аврората и Министерства». «Золотое трио» внезапно грудью встало на защиту своего бывшего профессора Зельеварения, которого, что вскользь упоминалось где-то мелким шрифтом, оставило подыхать при весьма туманных обстоятельствах времени и места. С тем же упорством, с которым Поттер противостоял политике Министерства до Победы, а мисс Грейнджер защищала домовиков ранее, Рон Уизли тянул Британскую квиддичную сборную к пьедесталу ныне, так вот, с этим же маниакальным упорством они защищали доброе имя бывшего Пожирателя и фактического убийцы почти святого А.Дамблдора. Поначалу получалось у них с трудом. Первая статья вышла, как ни странно, в «Придире», содержала больше домыслов и восклицаний, чем фактов, но общественное мнение как-то подустало от смертных приговоров. Хотелось чего-то светлого и доброго: в общем, С.С. из злодея перековался в герои не без помощи Прыткопишущего Пера.

История двойного агента кормила три редакции. Заседания проходили большей частью при закрытых дверях, достоверной информации утекало сквозь эти двери ничтожно мало, так журналисты изворачивались, как могли, и как не могли — тоже. К Тупику Прядильщиков возились экскурсии на Ночном Рыцаре. В доме, где жил профессор, комментариями расписали забор и две стены. И теперь, когда его окончательно, бесповоротно и посмертно оправдали, фанатская лихорадка набирала новые обороты. Скитер пообещала написать книгу о Великом и Ужасном, в Хогвартсе готовились торжественно добавить фамилию невинноубиенного к остальным на Мемориале Павших. Когда Поттера спросили, а не стоит ли отдельно почтить память профессора соответствующей гробницей, мальчик засмущался и выдавил нечто весьма странное: «Тела так и не нашли…»

Портрет профессора пустовал. Засохшая лужа бурой жидкости пинт на восемь — всё, что досталось экспертам. Тень сомнения — и «посмертно» было бы под большим вопросом, впрочем, как и оправдание. Живой зельевар вызывал у окружающих сплошь негативные эмоции; мёртвому — это простили.

Таким был бы краткий, едкий и неохотный пересказ этой газетной эпопеи у Севильяра. Да, был бы, но он никогда не принимал участия в обсуждении очередной горячей новости на эту тему.

Перед тем, как отправить газету в огонь (макулатуру маги не сдают), антиквар ещё раз пробежал глазами центральный разворот. В самом конце читатели оповещались о том, что в третью годовщину Победы состоится торжественное открытие обновленного Мемориала Павших.

— Полтора месяца, Дарвин. Как думаешь, успеем воскреснуть?

Дарвин разлепил сонные глаза и фыркнул. Он не видел смысла воскресать, потому что не умирал, в отличие от его хозяина…

Северус Снейп, кавалер Ордена Мерлина, оправданный Пожиратель Смерти и прочая, прочая, прочая… смотрел, как догорает и корчится в камине собственный портрет.

"...Ты пьян... И все равно пора нах хауз...

Состарившийся Дон Жуан

И вновь помолодевший Фауст

Столкнулись у моих дверей

Из кабака и со свиданья.

Иль это было лишь ветвей

Под черным ветром колыханье,

Зеленой магией лучей,

Как ядом залитых, и все же

На двух знакомых мне людей

До отвращения похожих."

А. А. Ахматова

Начало апреля в Лондоне — это лотерея; чаще с выигрышным билетом. В прибранных садах и парках немагической его части уже вовсю цвели тюльпаны, на Диагон-аллее было как в глухом средневековье — грязно и шумно.

Разбитые вывески и пожженные витрины сами восстанавливаться не спешили. Третий год магическая Британия жила, словно захудалое государство Латинской Америки после землетрясения. Власти не знали, за что хвататься в первую очередь. За поимку избежавших немедленного зааваживания Пожирателей? За восстановление Школы? За саму власть? Откуда-то, словно тараканы из потревоженного мусорного бачка, полезли всякие сомнительные личности. С деньгами, пусть даже небольшими, отданными в Фонд Возрождения, можно было купить себе пустячную должность в Министерстве со скромной зарплатой, но с широкими полномочиями. На магический мир обрушилась не волна — цунами коррупции. И если с уголовным преследованием всё более-менее было прозрачно, благодаря думосбросам и веритасеруму, то торговля и производство оказались в ловушке. Известнейшие и старейшие предприятия и мастера были вынуждены за каждый выданный патент приплачивать не столько в Министерство, сколь в ненасытный чиновничий карман. Называлось это безобразие «подарком», цену имело, в зависимости от ответной услуги, разную, но, в общем-то, вполне адекватную. Те, кто соглашался платить, не имели проблем ни с налогами, ни с инспекцией, ни с аврорами. Явление это, раньше насквозь знакомое и привычное, приобрело просто катастрофические масштабы. Как грибы после дождя стали расти особнячки с коваными решётками заборов и подозрительными горгульями в качестве привратников. Диагон-аллея потеряла свой престиж и лоск, уступив её новой улице Muck cart стрит.

Первая весенняя гроза заявляла свои права на обладание небесами, сочно и недвусмысленно раскидываясь громами, отчаянно сверкая молниями и настойчиво шурша сплошной пеленой ливня. За всем этим природным ансамблем звуков очевидно-рукотворный стук в дверь остался бы незамеченным, но он удачно попал в паузу. Непогода — неподходящее для визитов время, однако женщина открыла дверь…

— Здравствуй, Рита. Не ждала?

— Признаться — нет, — ответ прозвучал без запинки.

На лице хозяйки ни тени удивления или смущения, так что в краткую паузу поздний гость успел только хмыкнуть, выражая свой скепсис.

— У меня были определённые подозрения, что змее ты оказался не по зубам: слишком жёсткий, — словно отвечая на не заданный вопрос, поспешила она добавить.

— Журналистская интуиция тебя никогда не подводила. Может, всё-таки разрешишь войти?

— Милости прошу.

Из мягкого полумрака прихожей эти двое проследовали в гостиную с неизменным камином. Традиция и необходимость.

— Мне как журналисту приятно, что ты решил по воскрешении заявиться первым делом ко мне, — женщина откинулась на спинку дивана, с интересом рассматривая сидящего напротив неё мужчину. В её воображении уже возник план статьи, где в первом абзаце были бы отмечены все изменения во внешности хорошо знакомого многим персонажа.

— Не гони фестралов, Рита. Ты меня знаешь, исповедуюсь я только под веритасерумом, если тот, кто в меня его вольёт, окажется проворнее.

— Возможно, позже?

— Возможно.

Она поняла, что никакого «позже» он не планирует. Вообще никакого. Но Рита не имела привычки соглашаться с чужими планами, если они шли вразрез с её.

— Располагайся. Как обычно? Кофе-коньяк?

Бутылку Рита достала сама, сама же и наполнила бокалы. Северус не поленился подойти и взять свой, попутно отметив, что в баре таких бутылок несколько.

— Спасибо. Моя смерть, похоже, дорого стоит, судя по марке коньяка.

— Не дороже денег. Так зачем ты здесь?

— Я, как ты правильно предположила, решил воскреснуть. И дабы меня не скормили министерскому серпентарию заживо, хочу запастись у тебя «сывороткой правды». Ты самый адекватный её источник. Кто против кого дружит нынче?

— Насчёт адекватности, шутишь?

— Ты всё ещё жива, Рита, а моё чувство юмора смертельно опасно для окружающих. — Ухмылка, сверкнувшие нехорошим сухим блеском глаза, и маска сытого и довольного жизнью приятеля школьной поры испарилась, уступив место другой. Той, от которой у женщины по спине ужом скользнул страх.— Нет, не шучу. Ты ещё в школе отличалась проницательностью и, помниться, никогда не трепала собственными догадками, будто гриффиндорским флагом.

Рита встряхнулась, прогоняя наваждение, потянулась к пачке сигарет, лежащей на столике. Мужчина поморщился — он не любил запах табака.

— Кстати о гриффиндорцах… У меня, если ты не знаешь, есть личные счёты кое с кем из этого славного факультета. Я предлагаю qui pro quo. С меня — информация, с тебя, — и она направила на него кончик тлеющей сигареты, — посильная помощь.

— Не могу сказать, что сильно против самой идеи. Но сослепу кидаться в такой водоворот не хочу. Я не отказываюсь в принципе, но хотелось бы знать масштаб будущего крестового похода?

— Чисто женская месть, — произнесла Рита чётко, и в этих трёх словах собеседнику послышался рецепт яда.

— Хм, а я тебе зачем?

— Ты?

Привлекательная блондинка, не будем уточнять, скольки лет от роду, стрельнула глазами в кокетливой манере институтки. Умная женщина, знающая себе цену, всегда будет оставаться привлекательной. Сейчас в её расслабленной позе не было ни намёка на азарт профессионалки от журналистики. Сейчас это была лиса, чётко просчитывающая количество запасных выходов из норы, так как может статься, что вылазка по куриную душонку обернётся охотой на охотницу.

— Ты, Северус, бездонный кладезь неожиданный решений; даже без ключа к нему можешь быть полезен, просто разжигая моё воображение. Рейвенкло не сравнится со Слизерином.

— Кто сейчас помнит, что ты из Рейвенкло?

— Да, короткая память нынче в цене. Чем короче, тем дороже… Зачем ты вернулся, Северус? За маменькиным наследством? Мог бы получить всё через Гринготтс. Гоблины по-прежнему лучшие хранители чужих тайн.

— За тот процент, что они бы взяли? — недовольно поморщился Снейп. — Уволь, я сам вполне могу сохранить свои тайны…Рита, ты единственная, кому я вообще что-то буду объяснять. И я прошу, я настаиваю: это не для первой полосы. Это — между нами. Я отлично живу под своим теперешним именем, но оно — чужое. Жизнь эта — чужая, а я решил, что имею право прожить свою. «Я все награды роздал, я все чины раздал...» Пришло время собирать камни.

— Хм... Принцы такие Принцы?

— Рита, тебе сколько лет? Прости, вопрос риторический. И ты всё ещё веришь в сказки?

— Только в страшные. Они как-то чаще становятся былью. А твоё превращение — просто страшная сказка в стиле немецкой готики, — протянула последнюю фразу Рита, и Северус приготовился услышать нечто, начинающееся со слов «В тёмном-тёмном лесу…», и пока его увлекающаяся подруга не развила эту высокохудожественную тему, уронил сухо:

— Гоффманизм — это пошло, даже для «Пророка».

— Как хочешь! Так что тебе рассказать?

— Кто царствует, кто правит? — скучающе и небрежно бросил Северус.

— Всё не так просто на этот раз. Есть твоя любимая гриффиндорская партия. Фениксы — они такие живучие. Всё как всегда: магглолюбы и реформаторы. Есть консервативное меньшинство: чистокровные и просто те, кому при нынешнем дележе ничего не досталось. А есть те, кто, стравливая, делает на этом деньги. Большие деньги, Северус.

— Они-то и правят?

— Нет. Но они хотят, очень хотят править.

— И что мешает?

— Большие деньги ещё не значат большой ум. По счастью, среди них есть только пара неплохих тактиков и ни одного стратега.

— Деньги тогда откуда взялись? Еда и деньги — это два исключения из закона трансфигурации. Про второй пункт как-то забывают, но он тем не менее есть.

Бывший шпион не подвергал сомнению сведения, которыми щедро делилась Рита, он просчитывал игроков партии, которую ему, похоже, придётся играть.

— Стартовый капитал? Пожирательские заначки. Те, кто вовремя просёк, что пахнет жареным, и это отнюдь не пирожки в Большом зале. А может, это ваша слизеринская привычка не складывать всех докси в один котёл. Ты понимаешь, о ком идёт речь?

— Да. Это доказуемо? — Вот это на самом деле важно, и он даже не пытался скрыть дрожь азарта в голосе.

— Там есть твоя доля? — Рита била наугад.

— Я тоже не люблю складывать всех докси в один котёл.

— Решил воскреснуть, чтобы теперь умереть окончательно?

— Всё так плохо?

— Всё хорошо. Было. У них. Пока не появишься ты. Примерный процент — десять тысяч.

Северус совсем неаристократично присвистнул.

— У кальмара глаза велики. Журналисты склонны преувеличивать.

— Если статья с финансовым анализом появится за моей подписью в утреннем «Пророке», вечерняя «Сова» опубликует мой некролог, — в голосе женщины слышалась неприкрытая обида. Рита гордилась своим знанием подковёрных финансовых махинаций.

— Так быстро?

— С учётом того, что он у них давно заготовлен, то да. Быстро, — гордость за знания однако была сильно разбавлена тревогой за свою жизнь и нешуточным сожалением.

— Понятно. Без аргументов за вкладом лучше не ходить.

— Лучше вообще не ходить. Я думаю, что они сами….

— Кто к нам с Авадой придёт, от Экспелиармуса и погибнет. Почему ты, зная всё это, до сих пор жива?

— Я знаю много, но не слишком много. Моя смерть вызовет больше вопросов, чем я смогу найти ответов, пока жива, — она так часто повторяла это самой себе, что в это поверили даже заинтересованные лица.

— Кто?

— Всё те же.

— Маккормак, Хиггс, Забини, Беллби?— в ответ на его реплику она лишь опустила веки, подтверждая. Есть случаи, когда простое «да», сказанное в неподходящее время созвучно «Авада Кедавра».

— Слизни.

— А Сам?

— Нет. Старик предпочитает посредничество. Я бы начала с визита к нему. Слагхорн стал сентиментален на старости лет, и о нём в связи с тобой вспомнят в последнюю очередь.

— Спасибо, Рита.

— Ты вовремя вернулся, Северус. Что-то назревает, — она чуяла сенсацию в связи не только с фактом его возвращения, а скорее с последствиями этого шага.

— Гриффиндорцы — что? — он понял, что этот разговор будет не последним.

— Что и всегда. Фейерверк идей, берутся за всё и сразу и ничего толком не доводят до конца. Генератор там эта... грязнокровка.

— Рита!

— Я знаю, Северус, твоё отношение к этому эпитету. Не сверкай очами. У меня с мисс Всезнайкой свои счёты. Так что имей в виду — это мой маленький женский каприз. Я у себя дома и выражаться буду — как хочу. — Сталь в голосе и легкомысленные кудряшки. Такова истинная суть Скитер. — Политкорректность достала меня на работе.

— Продолжай.

— Надо отдать ей должное. Она здраво мыслит — для магглорождённой, но в двадцать два года девка-реформатор… Жанна д`Арк… Это не то, что Магическая Британия готова переварить.

— Да, Британии никогда не нравились воинствующие дамы. Утешься, Рита. Британия пережила и Дамблдора, и Лорда, и Фаджа в министрах.

— Да, и тебя в шпионах.

— Почему девица-реформатор?

— Отдельная тема. Трио превратилось в квартет. Со школы сожительствуют все вместе на площади Гриммо. Поговаривают, в одной спальне. Чушь, конечно. Брак, однако, ни одна пара не заключала. Но и налево-направо никто из них не ходит.

— Ты проверяла? — усмехнулся Северус.

— Весьма активно.

— Но факт остаётся фактом. Это терпят?

— Им простили полгода шатания по лесам. В иные времена… На публике они ведут себя как целомудренные пятикурсники, а учитывая общую тенденцию повальных супружеских измен, им нечего предъявить.

— Куда катится мир?— Горестно-пафосные интонации пошли скорее брюзге Слагхорну, а бывший слизеринский декан любил передразнивать своего предшественника.

— Какая разница? Ты его спасть пришёл?

— Рита, я уже говорил…

— Помню. Ты не герой. Ты — антигерой.

— Именно.

— Останешься на ночь?

Почти равнодушно, почти мимоходом. Браво, Рита!

— Нет. И не потому, что, с моей точки зрения, тебе нечего мне предложить, а потому, что ничего не изменилось, Рита. Ты стоишь большего, чем я когда-либо смогу отдать тебе.

— Приятнее отказываешь, чем некоторые предлагают, — каких сил ей стоило сохранить этот небрежный тон!

— Ты единственный человек, который находит что-то приятное в моих поступках.

— Профессиональный перекос.

— Надеюсь, видимся не в последний раз…

Когда за мужчиной захлопнулась дверь (аппарировать из гостиной — дурной тон), женщина пошептала со злой горечью:

— Чёрт бы тебя побрал, Северус, с твоей честностью.